Текст книги "Ложная девятка. Пятый том (СИ)"

Автор книги: Аристарх Риддер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

10 сентября 1985 года, 14:00

Кабинет министра здравоохранения СССР

Просторный кабинет на седьмом этаже здания Минздрава на Рахмановском переулке был обставлен в лучших традициях советской номенклатуры. Массивный дубовый стол, за которым мог бы разместиться целый президиум, кожаные кресла, портреты вождей на стенах и неизменная карта СССР во всю стену. Через высокие окна проникал осенний московский свет, но атмосфера в кабинете была тяжелой, как перед грозой.

Евгений Иванович Чазов листал папку с документами. Прежде всего он оставался врачом – человеком, который привык принимать решения, основываясь на медицинских показаниях, а не на политической целесообразности.

– Итак, товарищи, – начал Чазов, поднимая глаза от бумаг, – думаю, все понимают важность ситуации с Ярославом Сергеевым. Но давайте разберемся по существу – что показывает медицинское обследование и какое лечение действительно необходимо.

По периметру стола расселись участники совещания. Валерий Сайкин, директор ЗиЛа, сегодня внутренне боролся с самим собой: хозяйственник, ответственный за стратегически важный проект, против страстного поклонника «Торпедо», для которого команда была больше чем работа.

Борис Николаевич Топорнин нервно барабанил пальцами по столу. На лице председателя федерации читалось напряжение человека, который боится оказаться крайним в случае любых осложнений.

Эдуард Малофеев нервно теребил папку с тактическими схемами. Главный тренер сборной явно чувствовал себя не в своей тарелке в этом высоком собрании.

У противоположной стены сидели медики. Профессор Башуров был готов дать четкие рекомендации, основанные на диагнозе. Анатолий Прояев, врач «Торпедо» выглядел растерянно в таком собрании, но в его глазах читалась профессиональная уверенность.

Стрельцов сидел, слегка подавшись вперед, в напряженной позе человека, который готовится к бою. Было видно, что последние дни далеко не лучшие в его жизни. Он понимал, что сегодня решается не только судьба Сергеева, но и его собственная репутация.

– Владимир Николаевич, – обратился Чазов к главврачу института, – давайте начнем с главного. Что показало обследование пациента и какие у нас реальные медицинские показания?

Башуров поправил очки и раскрыл лежащую перед ним папку:

– Евгений Иванович, мы провели полное комплексное обследование по всем стандартам. Диагноз: закрытая травма правого коленного сустава, частичный разрыв передней крестообразной связки, надрыв внутренней боковой связки, травматический гемартроз.

Он сделал паузу, оглядывая присутствующих:

– Рентгенография в двух проекциях – переломов нет. Компьютерная томография на нашем новом аппарате подтвердила целостность всех костных структур. Артроскопия показала, что мениски не повреждены, что очень благоприятно. Связки повреждены частично, без полного разрыва.

– И каков прогноз? – спросил Чазов.

– Прогноз благоприятный, – уверенно ответил Башуров. – При адекватном лечении полное восстановление функции сустава через четыре-шесть недель. Возможно, к концу октября пациент сможет вернуться к полноценным тренировкам.

Министр кивнул:

– А что касается тактики лечения? Стационар обязателен?

Башуров помедлил с ответом:

– Евгений Иванович, откровенно говоря, медицинских показаний для длительного стационарного лечения нет. Острый период – первые три-четыре дня, когда нужно снять воспаление и контролировать гемартроз. Дальше вполне возможно амбулаторное лечение с ежедневными процедурами.

Чазов удовлетворенно кивнул:

– То есть, с медицинской точки зрения, Сергеев может быть выписан через несколько дней?

– Совершенно верно, – подтвердил Башуров. – Более того, для молодого спортсмена психологически важно не чувствовать себя больным. Длительная госпитализация может даже замедлить восстановление.

Прояев поддержал коллегу:

– Владимир Николаевич абсолютно прав. У нас в «Торпедо» прекрасный медицинский блок, все необходимое оборудование для физиотерапии. Ярослав привык к нашим специалистам, доверяет им. Это важный психологический фактор.

Стрельцов оживился:

– Евгений Иванович, я полностью поддерживаю медицинское заключение. Ярослав – не тепличное растение. Ему нужна команда, привычная обстановка. Он должен видеть, что остается частью коллектива, а не превращается в пациента.

Но тут в разговор вмешался Топорнин, и тон его был решительным:

– Простите, товарищи, но мне кажется, вы не учитываете всех обстоятельств. Речь идет не о рядовом игроке. Ярослав Сергеев – это лицо советского футбола, надежда сборной, и, говоря откровенно, объект международного интереса.

Он встал из-за стола и начал ходить по кабинету:

– Мне сегодня утром звонил посол Италии. Синьор Руджеро передал обеспокоенность… заинтересованных кругов состоянием Ярослава. Любые недоработки в лечении могут иметь серьезные последствия.

Сайкин поджал губы. Он понимал, о чем говорит Топорнин, но внутренне сопротивлялся:

– Борис Николаевич, я тоже получил звонок из Турина. Но неужели итальянцы знают о лечении спортивных травм больше наших врачей?

– Валерий Тимофеевич, – резко ответил Топорнин, – дело не в том, кто лучше знает медицину. Дело в том, что мы не можем позволить себе никаких сомнений в качестве лечения. Представьте, что произойдет, если вдруг возникнут осложнения? Кто будет отвечать?

Чазов нахмурился:

– Борис Николаевич, медицина – это не политика. Здесь решения принимаются на основе диагноза, а не страхов.

– Евгений Иванович, с уважением к вашей квалификации, – не сдавался Топорнин, – но вы отвечаете за здравоохранение в целом. А я отвечаю за советский футбол, притом за весь… Если что-то случится, виноватым окажусь я.

Малофеев осторожно вмешался:

– Борис Николаевич, а что, если компромисс? Острый период в стационаре, а дальше амбулаторно? Владимир Николаевич сказал – три-четыре дня.

– Нет! – резко отрезал Топорнин. – Никаких компромиссов! Мы должны быть уверены на все сто процентов. Полный курс стационарного лечения под постоянным наблюдением лучших специалистов.

Башуров попытался возразить:

– Борис Николаевич, но это медицински неоправданно. Длительная госпитализация при таком диагнозе – это перестраховка, которая может навредить.

– Владимир Николаевич, – жестко ответил Топорнин, – я не врач. Но я знаю, что такое ответственность. А вы готовы поставить свою подпись под тем, что гарантируете полное восстановление при амбулаторном лечении?

Башуров растерялся:

– Никто не может дать стопроцентных гарантий…

– Вот именно! – воскликнул Топорнин. – А я не имею права рисковать. Слишком много поставлено на карту.

Сайкин внутренне боролся с самим собой. Директор ЗиЛа понимал логику Топорнина, но всё равно был с ним не согласен:

– Борис Николаевич, может быть, стоит послушать врачей? Они же профессионалы…

– Валерий Тимофеевич, – перебил его Топорнин, – вы же сами получали звонки из Италии. Представьте, что вам скажет синьор Аньелли, если узнает, что мы не обеспечили максимальный уровень медицинской помощи Сергееву?

Сайкин сжал губы. Он знал, что Топорнин прав с формальной точки зрения, но это не делало решение правильным.

Чазов попытался найти разумный выход:

– Борис Николаевич, давайте будем объективны. Профессор Башуров – один из лучших травматологов страны. Если он говорит, что стационар не нужен, может быть, стоит ему доверить?

– Евгений Иванович, – настаивал Топорнин, – я не подвергаю сомнению квалификацию Владимира Николаевича. Но представьте заголовки западной прессы, если что-то пойдет не так: «Советские врачи недооценили травму русского гения». Мы не можем себе этого позволить.

Стрельцов, который до этого момента сдерживался, наконец взорвался:

– Борис Николаевич, это же абсурд! Вы хотите держать здорового парня в больнице из-за того, что кто-то где-то что-то подумает?

– Эдуард Анатольевич, – холодно ответил Топорнин, – вы последний человек, который имеет право что-то говорить в этой ситуации. Именно ваша безответственность привела к этой ситуации.

Лицо Стрельцова покраснело:

– Моя безответственность? Я принял тренерское решение, основанное на…

– На чем? – перебил его Топорнин. – На желании любой ценой обыграть «Спартак»? На неспособности признать, что команда может выиграть и без Сергеева?

Сайкин почувствовал, что ситуация накаляется, и попытался вмешаться:

– Товарищи, давайте не будем…

– Нет, Валерий Тиммофеевич, – резко сказал Топорнин, – пора расставить точки над «и». Эдуард Анатольевич поставил под угрозу не только здоровье Ярослава, но и серьезные государственные интересы. И теперь еще смеет что-то требовать!

Стрельцов поднялся с места:

– Борис Николаевич, вы зашли слишком далеко! Я всю жизнь в футболе и я знаю делаю!

– Знаете? – язвительно спросил Топорнин. – И что же вы выиграли, по большому счёту? Валентин Козьмич оставил вам команду которая выиграла кубок страны и кубок кубков. И сейчас вы точно так-же эксплуатируете его наследие. И откровенно говоря вы едете на Сергееве!

– Борис Николаевич! – попытался остановить его Чазов, так как совещание всё дальше скатывалось в какую-то базарную свару, но Топорнин уже не слышал:

– Вы – тренер-неудачник, который завидует успеху своего игрока! Именно поэтому вы так легкомысленно отнеслись к его здоровью!

Малофеев встал с места:

– Борис Николаевич, это уже переходит границы…

– Нет! – рявкнул Топорнин. – Не переходит! Этот человек по своему легкомыслию едва не разрушил карьеру величайшего таланта! Лицо Стрельцова стало мертвенно-бледным:

– Как вы смеете…

– Смею! – продолжал Топорнин. – Потому что вижу насквозь таких, как вы! Неудачники, которые не могут простить другим успеха! Вы завидуете восемнадцатилетнему мальчишке, который добился того, о чем вы могли только мечтать!

Сайкин попытался заступиться:

– Борис Николаевич, Эдуард Анатольевич хороший тренер, команда его любит…

– Валерий Тимофеевич, не защищайте его! – отмахнулся Топорнин. – Этот человек – скрытый вредитель! Он подсознательно хотел навредить Сергееву, потому что не может смириться с чужим успехом!

Прояев возмутился:

– Борис Николаевич, это несправедливо! Эдуард Анатольевич…

– Анатолий Георгиевич, и вы хороши! – перебил его Топорнин. – Врач команды! Должны были запретить Сергееву играть! А вместо этого пошли на поводу у этого… – он указал на Стрельцова, – этого завистника!

Стрельцов еле стоял на ногах, его качало как боксера который только что получил тяжёлый удар, дыхание стало тяжелым. Состояние грогги, вот на что это было похоже:

– Борис Николаевич… вы не имеете права… Я отдал футболу всю жизнь…

– Отдали? – хохотнул Топорнин. – И что получили взамен? Ничего! А теперь хотите потопить того, кто реально что-то значит!

Топорнин подошел ближе к Стрельцову:

– Знаете, что я думаю? Вы просто не выносите того, что восемнадцатилетний парень затмил всех наших заслуженных ветеранов! Что он уже добился больше, чем вы за всю карьеру!

Сайкин встал с места:

– Борис Николаевич, остановитесь! Вы заходите слишком далеко!

– Нет, Валерий Тимофеевич! – не унимался Топорнин. – Пора сказать правду! Этот человек поставил под угрозу проект, над которым мы работали годы! Из-за его безответственности может сорваться сделка на миллионы! И все из-за чего? Из-за зависти к семнадцатилетнему гению!

Стрельцов вдруг схватился за грудь левой рукой. Его лицо исказилось гримасой боли:

– Не могу… – простонал он. – Сердце…

– Еще и комедию разыгрывает! – фыркнул Топорнин. – Думает, жалостью…

Но Башуров уже бросился к Стрельцову:

– Это не комедия! Острый коронарный синдром!

Стрельцов попытался сделать шаг, но ноги не держали. Он начал оседать, продолжая держаться за грудь:

– Не могу дышать…

Чазов выскочил из-за стола:

– Немедленно вызывайте кардиологическую бригаду!

Сайкин побледнел:

– Эдуард Анатольевич! Что с вами?

Стрельцов упал на ковер, и Башуров тут же начал оказывать первую помощь. Опытные руки расстегнули воротник рубашки, проверили пульс:

– Пульс слабый, неритмичный. Острый инфаркт миокарда.

В кабинете началась суета. Прояев помогал Башурову, Малофеев метался по комнате, Чазов говорил по телефону с больницей. Сайкин стоял над упавшим Стрельцовым с искренним ужасом на лице. Только Топорнин остался в стороне, бледный и растерянный.

– Как быстро прибудет бригада? – спросил Башуров у министра.

– Пара минут максимум, – ответил Чазов. – Это же Минздрав, у нас всегда дежурит кардиологическая бригада.

Через несколько минут в кабинет ворвались врачи с носилками и аппаратурой. Молодой кардиолог быстро осмотрел Стрельцова:

– Острый инфаркт миокарда. Госпитализация в реанимацию. Немедленно.

Пока медики готовили Стрельцова к транспортировке, Чазов подошел к Топорнину:

– Борис Николаевич, думаю, стоило бы быть поосторожнее со словами.

Топорнин впервые за весь день выглядел растерянным:

– Евгений Иванович, я… я не думал… Просто эмоции…

– Эмоции до добра не доводят, – сухо заметил министр.

Стрельцова вынесли на носилках. Прояев поехал с ним в больницу. Малофеев тоже собрался уходить, но Чазов остановил его:

– Эдуард Васильевич, нам еще нужно закончить с основным вопросом.

В кабинете стало тихо. Тяжелая атмосфера конфликта сменилась неловким молчанием.

– Итак, – произнес Чазов, – возвращаемся к вопросу о лечении Сергеева. Думаю, после происшедшего ситуация изменилась. Владимир Николаевич, что вы рекомендуете с медицинской точки зрения?

Башуров колебался:

– Евгений Иванович, медицинских показаний для длительного стационара по-прежнему нет. Но… учитывая обстоятельства…

Топорнин, оправившись от шока, снова заговорил, но уже тише:

– Евгений Иванович, несмотря на… происшедшее… моя позиция не изменилась. Мы не можем рисковать. Сергеев должен получить максимальное лечение.

Сайкин тяжело вздохнул:

– Борис Николаевич прав. После всего, что произошло, любые сомнения в качестве лечения будут восприняты крайне болезненно. И в Турине, и в других местах.

Чазов понял, что борьба проиграна. Политические соображения пересилили медицинскую логику:

– Хорошо. Владимир Николаевич, Сергеев остается в стационаре на полный курс лечения. Никаких досрочных выписок.

– Будет исполнено, Евгений Иванович, – ответил Башуров с плохо скрываемым разочарованием.

– А что «Торпедо»? – спросил Малофеев. – Кто будет тренировать?

– Думаю Валентин Козьмич лучшая кандидатура сейчас, – ответил Топорнин, все еще бледный после происшедшего. – Иванов вполне может совмещать должность помощника в сборной и главного тренера Торпедо. В ответ Малофеев кивнул.

Когда кабинет опустел, министр здравоохранения СССР остался один. Он подошел к окну и долго смотрел на осенний Рахмановский переулок. День получился тяжелый. Очень тяжелый.

В Центральном институте травматологии теперь лежали два пациента вместо одного. Ярослав Сергеев – в ортопедическом отделении, Эдуард Стрельцов – в кардиологической реанимации. И оба они были заложниками больших игр, в которых человеческие судьбы значили порой меньше, чем политические амбиции и административная перестраховка.

Чазов тяжело вздохнул и вернулся к столу. На повестке дня были другие вопросы, но мысли все равно возвращались к сегодняшнему совещанию.

Где-то в Турине Джанни Аньелли ждал новостей о состоянии русского чуда, игроки «Торпедо» не знали, что их тренер лежит в реанимации а совсем еще молодой Сергеев даже не подозревал что вокруг него бушуют такие страсти.

Административная система имеет свою логику. Логику перестраховки, страха и давления. И в этой логике разумные и правильные соображения часто отступают на второй план.

Глава 7

Да, если футбол за те десятилетия, что отделяли мое прошлое, ну или будущее, от настоящего, ушел далеко вперед, то медицина не просто ушла – она убежала. А может быть, даже уехала на скоростном поезде Москва-Санкт-Петербург. Ну или Москва-Ленинград, как кому угодно.

То, как и в каких условиях лечат меня сейчас, это, конечно, небо и земля по сравнению с тем, к чему я привык в будущем. И надо сказать очень большое спасибо моим родителям само собой, я имел в виду родителей оригинального Ярослава Сергеева, за то, что у них получился очень здоровый сын с великолепными физическими данными и отличной генетикой. Потому что быть частым гостем современных медицинских учреждений я очень не хочу.

И это при том, что лечат меня здесь по высшему разряду. Как говорится, в будущем это VIP-палата в институте Приорова. Но даже она мягко скажем совсем не дотягивает до того уровня который в будущем норма.

Наиболее наглядно это проявляется в питании: вот сейчас смотрю на поднос, который принесла мне медсестра, манная каша, сладкий чай, бутерброд с маслом. Это не то, к чему привыкли звезды мирового футбола, находящиеся на больничном, но жаловаться не приходится. Хотя очень и очень хочется. И в первую очередь потому, что я реально не понимаю, зачем вот уже четвертый день нахожусь в больнице.

Потому что я не новичок в спортивных травмах, к сожалению. И это не первое мое повреждение связок. И на самом деле, если опираться на то, что я помню, в 21 веке меня бы отпустили домой на третий день максимум. Вот острый период прошел первые два дня, а потом все: долечивайтесь, товарищ, ну или господин футболист, амбулаторно, под присмотром клубных врачей.

Но здесь все по-другому.

Утром мне сделали очередной укол актовегина, препарат для улучшения тканевого дыхания, который в моем времени будут активно критиковать за недоказанную эффективность. Здесь же, в 1985-м, он считался чуть ли не панацеей. Плюс витамин B12 внутримышечно болезненный, но необходимый для восстановления нервной проводимости. И рибоксин внутривенно капельно для поддержки сердечного метаболизма.

После завтрака обязательный анализ крови из пальца а потом и из вены. В моем времени Сделали развернутую биохимию из вены с десятком показателей, плюс классический общий анализ: гемоглобин, лейкоциты, СОЭ.

Когда ко мне пришел с обходом профессор Башуров, я задал вопрос, почему я все еще здесь. Перед этим он осмотрел мое колено, проверил подвижность сустава и остался доволен.

– Заживает хорошо, – констатировал профессор. – Отек спадает, болевой синдром минимальный. Сегодня начнем активную физиотерапию.

Новости, конечно, прекрасные. Можно скахать обошлось.

– Владимир Николаевич, а когда примерно можно будет… – спросил я.

– Лечение идет по плану, – перебил он. – И торопиться мы не будем. Так что отдыхай, Ярослав, думай о будущем и ни о чем не беспокойся. Будет хорошо. Через 3–4 недели мы тебя выпишем, и там уже сможешь начать тренировки.

– Зачем? Почему? – недоуменно продолжал я спрашивать у профессора. – Это же банальная травма. И что я здесь делаю? Владимир Николаевич, ну глупость какая-то. Вы держите меня на больничной койке тогда, когда это не нужно. Такое ощущение, что у меня не надрыв, а как минимум перелом. Что мне тут делать 4 недели? У нас в «Торпедо» великолепные клубные врачи во главе с доктором Прояевым. И Эдуард Анатольевич наверняка тоже не понимает, почему я должен находиться в больнице, вместо того чтобы восстанавливаться под контролем нашей торпедовской медицины.

– Товарищ Стрельцов в реанимации, – сказал Башуров, переменившись в лице.

– Как в реанимации? – удивился я. – Что с ним?

– Ну, как бы тебе сказать помягче… В общем, у Эдуарда Анатольевича инфаркт.

Само собой, я знал, что тренер «Торпедо» не отличается богатырским здоровьем. И тюрьма его подкосила, ну и, будем честны, проблемы с алкоголем, которые у Стрельцова были вплоть до начала 80-х годов. Насколько я понял из разговоров товарищей по команде, вплоть до моего первого сезона в «Торпедо» Стрельцов нет-нет да и прикладывался к бутылке. Это сейчас он трезвенник-язвенник, раньше было по другому.

Так что да, проблемы с алкоголем у него были достаточно серьезные, так что ничего удивительного в том, что в какой-то момент у этого на самом деле больного человека случился инфаркт, не было. Но то, как он произошел, стало для меня настоящим шоком.

После обхода меня отвезли на процедуры. Сначала УВЧ-терапия – прогревание коленного сустава токами ультравысокой частоты. Аппарат советского производства, добротный, хотя и не такой изящный, как современные устройства. Процедура длилась 15 минут, после нее кожа над коленом розовела от притока крови.

Затем электрофорез с новокаином – метод введения лекарства через кожу под действием постоянного тока. Процедура неприятная: электроды, смоченные раствором новокаина, накладывали на колено, включали ток. Покалывание, жжение, но эффект был – боль действительно уменьшалась.

После электрофореза – магнитотерапия на новом аппарате «Полюс-1». Эта процедура была приятной: никаких неприятных ощущений, только легкое тепло. В моем времени магнитотерапию тоже применяли, но с гораздо более серьезной доказательной базой.

Завершал сеанс массаж. Массажист – пожилой мужчина с сильными руками – методично разминал мышцы вокруг коленного сустава. Техника классическая: поглаживание, растирание, разминание. Никаких современных методик, но руки у специалиста были золотые.

Узнал я подробности происшедшего со Стрельцовым буквально через несколько часов, когда навестить меня пришли наш торпедовский врач, доктор Прояев, и внезапно, Валентин Козьмич Иванов.

– Скорее всего, я легко отделался, – сказал я Валентину Козьмичу. – Врачи говорят, где-то 3–4 недели.

– То, что они говорят, я знаю, – отмахнулся Иванов. – Как твое самочувствие? Что вообще ты сейчас чувствуешь, как колено?

– Потихоньку все в порядке будет. Вы мне лучше расскажите, что со Стрельцовым?

– Эдик в реанимации, – помрачнел Иванов. – Тебе кто-нибудь что-то рассказывал о нем?

– Нет. И я как раз хочу у вас узнать, что случилось.

Иванов рассказал мне всю историю того совещания в Минздраве. Как Топорнин набросился на Стрельцова с обвинениями. Как называл его неудачником и завистником. Как утверждал, что Эдуард Анатольевич специально хотел навредить мне.

После этого мне хотелось только одного: прямо сейчас вскочить с кровати, схватить костыль, выбежать из палаты, потом из больницы, поймать такси и ехать в Федерацию футбола, чтобы разбить голову этому уроду Топорнину вот этим самым костылем. Потому что как-то по-другому оценивать все, что произошло со Стрельцовым, было нельзя.

Топорнин буквально толкнул Эдуарда Анатольевича в объятия инфаркта. Мало того что обвинение на пустом месте в том, что Стрельцов чуть ли не лично меня подставил под эту травму, так еще и переход на личности, как сейчас говорят, и прямые оскорбления. Вот, кроме как мудаком, я этого футбольного чиновника назвать не мог.

И самое главное, я не понимал, зачем было нужно травить Стрельцова, который, очевидно, и так себе места не находил из-за моей травмы, а потом еще и настаивать на том, чтобы я лечился здесь, в институте Приорова, все время.

Хотя и профессор Башуров, и академик Чазов, министр здравоохранения, и наша торпедовская медицина, все в один голос говорили Топорнину, что это не нужно, что это чрезмерно и нет никакой необходимости держать меня здесь. И это понимали все, кроме Топорнина, который прямой виновник того, что Эдуард Анатольевич в реанимации.

– А что с командой? – спросил я. – Я правильно понимаю, что вы будете исполнять обязанности?

– Да, Слава, все верно, – подтвердил он. – И я тебе больше скажу: был поднят вопрос о том, чтобы меня сразу назначить главным тренером «Торпедо», а Эдик, после того как поправится, вернулся на прежнюю должность тренера дубля. Или, может быть, даже отправился тренировать команду первой или второй лиги.

– Это как? – ужаснулся я. – Это кому могло прийти в голову? Тренера-победителя Кубка кубков, обладателя Кубка СССР, прямо посреди еще не закончившегося сезона, в котором его команда лидирует, буквально выкинуть на обочину професси. Кому надо голову оторвать за подобное предложение?

– Эти предложения были озвучены в федерации, – спокойно ответил Иванов. – Но я тебя могу сразу успокоить: ни я, ни Валерий Тимофеевич Сайкин это дело не поддержали. Мы оба высказались в федерации однозначно. Так что Эдик вернется после больничного к исполнению своих обязанностей главного тренера «Торпедо», а я буду только его замещать на время болезни.

– Спасибо, Валентин Козьмич, успокоили, – отозвался я.

Мысленно я был очень Иванову благодарен за эту его позицию. Ведь, если разобраться, Иванов – это и есть «Торпедо». Все успехи нашей автозаводской команды и все неудачи, само собой, связаны с именем именно вот этого уже немолодого человека, который сидел передо мной.

Я уверен, что соблазн принять это предложение и вернуться в команду, которая сейчас на самом своем пике и имеет очень молодой и перспективный состав, жемчужиной которого являюсь я, тут никакая скромность не нужна, это действительно так, был огромным.

А вернуться в эту команду значило гарантировать себе, как минимум, золото в этом году и успешное выступление в еврокубках. Мы можем повторить успех Кубка кубков и в Кубке УЕФА, в котором команда стартовала без меня. А в следующем году у нас будет Кубок чемпионов. Учитывая наш прогресс, в нем «Торпедо» тоже не будет статистами.

Все это могло подтолкнуть Иванова к возвращению и к тому, что он станет тренером команды-династии, как говорят в НХЛ, то есть команды, которая будет доминировать и побеждать несколько лет, как минимум до моего отъезда в Италию. Но нет, совести у Иванова оказалось все-таки больше, чем вот этих амбиций, за что ему честь и хвала.

Иванов ушел, оставив меня в расстроенных чувствах. Само собой, я больше переживал не о своем колене – с ним все максимально понятно – а о Стрельцове. Все-таки инфаркт – это очень серьезно.

После ухода Иванова вечером мне поставили еще одну капельницу, глюкозу с аскорбиновой кислотой и витаминами группы B. Стандартная поддерживающая терапия, которая должна была ускорить восстановление.

И потянулись мои больничные будни, которые разнообразили только редкие посещения. Все того же Иванова,партнеров по команде и родителей. И отец, и мама, приехавшая в Москву, старались посещать меня достаточно часто. И здесь я пользовался своим привилегированным положением, потому что к другим пациентам так часто родственники не приходили.

Каждое утро начиналось одинаково: измерение температуры, артериального давления, осмотр коленного сустава. Врачи фиксировали положительную динамику: отек практически сошел, подвижность сустава восстанавливалась, болевых ощущений почти не было.

Анализы крови показывали нормализацию всех показателей. СОЭ снизилась с 25 мм/час при поступлении до 8 мм/час – признак того, что воспалительный процесс полностью купирован. Лейкоциты в норме, гемоглобин стабильно высокий – 148 г/л.

Лекарственная терапия тоже постепенно сворачивалась. Отменили актовегин, затем рибоксин. Оставили только витамины и препараты кальция для укрепления костной ткани. Но самое главное – постепенно увеличивали физическую нагрузку.

К концу первой недели я уже мог ходить без костылей, хотя и с легкой хромотой. На второй неделе начались активные занятия лечебной физкультурой. Инструктор, женщина средних лет,составила индивидуальную программу упражнений.

Начинали с простых движений в коленном суставе в положении лежа. Сгибание-разгибание с постепенным увеличением амплитуды. Затем изометрические упражнения для укрепления четырехглавой мышцы бедра. Постепенно добавляли упражнения с сопротивлением, эластичными лентами, которые в моем времени назывались бы фитнес-резинками.

И, само собой, больше всего я радовался, когда ко мне приходила Катя. Сначала вместе с моей мамой. Было интересно наблюдать, как две женщины, которые меня любят, взаимодействуют между собой.

К Кате мама относилась как-то настороженно, но при этом не лезла в наши отношения, не давала мне советов и, на мой взгляд, поступала совершенно правильно. Мне уже 18, так что по нашим советским законам я абсолютно взрослый, да и не по нашим законам я в принципе взрослый. Могу сам решать, что такое хорошо и что такое плохо.

И отсутствие советов со стороны мамы было очень-очень приятно и правильно. Возможно, все дело было в том, что происходило в нашей семье два года назад. И то, как она сопротивлялась моему футбольному будущему. Но сейчас ничего, кроме поддержки, от нее я не видел. Так что в этом плане все было хорошо.

Катя приходила каждые два-три дня, обычно вечером, после института. Мы говорили обо всем: о команде, о планах на будущее, о том, что происходит в мире. Она рассказывала новости, я делился больничными наблюдениями. Ну и само собой мы немного пользовались преимуществами отдельной палаты, правда в пределах приличий.

И эти визиты были для меня самыми светлыми моментами в монотонных больничных буднях.

* * *

К концу второй недели мое физическое состояние было практически идеальным. С учетом, само собой, скидок. В принципе, я бы уже был рад приступить к восстановительным тренировкам. И колено отзывалось именно так, как и должно. Я чувствовал, что могу начать потихоньку тренироваться.

На контрольном рентгене не было никаких патологических изменений. На повторной артроскопии, процедуре, которую мне сделали на второй неделе под местной анестезией – врачи увидели, что связки срастаются правильно, без образования грубых рубцов.

– Заживление идет лучше, чем мы ожидали, – признался профессор Башуров. – У вас отличная регенеративная способность.

Но когда я заикнулся о досрочном возвращении к тренировкам, врачи в институте Приорова встали на дыбы.

– Нет, только через 10 дней ты сможешь приступить к тренировкам, – категорично заявил Башуров. – Нужно убедиться в стабильности результата, профилактика осложнений, полная реабилитация.

И еще два десятка различных выражений, которые были синонимом одного единственного слова – перестраховка. Башуров и его подчиненные просто перестраховывались, потому что слишком уж большую бурю в советском футболе и, как это ни странно, в автомобилестроении подняла моя травма. И сейчас они хотели минимизировать риски, чтобы не было ни малейшего повода обвинить врачей в каких-то рецидивах и осложнениях.

Никакие доводы ни меня, ни торпедовского врача, доктора Прояева, на них не действовали. Они следовали протоколу, который явно был спущен сверху: полный курс лечения без каких-либо послаблений.

На третьей неделе мне разрешили выходить во двор института на прогулки. Сначала на полчаса, потом на час. Осенний московский воздух был свежим и прохладным, и я с удовольствием дышал им после больничной духоты.

Во дворе я встречал других пациентов. Большинство из них были в гораздо более тяжелом состоянии. Переломы, серьезные операции, длительная реабилитация. На их фоне моя травма действительно выглядела пустяком.