Текст книги "Восьмая жена Синей Бороды (СИ)"
Автор книги: Ариша Дашковская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
К досаде, Энни заметила на замочной скважине царапины. Она точно не могла сказать, были ли они результатом взлома или существовали до того, как над замком потрудилась Энни.
А вот заколка была основательно погнута. Такое не заметить просто невозможно. Выровнять спицу никак не получалось, становилось только хуже. Потому Энни засунула ее в карман, а остальные орудия взлома разложила по шкатулкам на туалетном столике.
Покончив с заметанием следов, Энни приоткрыла дверь и осторожно выглянула. В коридоре было пусто и тихо – видно, все бросились на ее поиски. Энни с сожалением посмотрела в сторону выбитой двери, которая теперь сиротливо опиралась на стену, и, не теряя ни минуты, поскакала на кухню. Там она выбросила заколку в ведро для отходов и прикрыла листьями капусты. Избавившись от улики, Энни вернулась в спальню, уселась на кровать и принялась за пирог. За этим занятием и застала ее Катарина.
– Дядюшка, дядюшка, – закричала она. – Энни здесь, она дома! Не нужно никуда идти! – и добавила, уже тихо, обращаясь к Энни: – Тебе не стыдно? Мы прочесывали окрестности, с ног сбились, а ты…
– А я ем! – перебила ее Энни, дожевав последний кусок и облизав пальцы.
– Где ты была все это время?
– Здесь и была.
– Неправда! Когда выломали дверь, комната оказалась пустой! Тебя здесь не было.
– Может, вы просто плохо искали?
Вскоре в комнату влетел сам граф Шарль. Багровые щеки и нахмуренные кустистые брови не сулили ничего хорошего.
– Это уже переходит все границы. Маргарет права. Я не справляюсь с твоим воспитанием. Лучше будет, если о тебе станет заботиться женщина.
– Обо мне заботится Ханна.
– Она кухарка и вырастит из тебя кухарку.
– Отец, тетушку волнует только наследство. Получив его, она избавится от меня.
– Не неси вздор! Да, Маргарет сказала мне сама, что бабушка Генриетта оставила ей некую сумму на твое содержание. Ты даже представить не можешь, сколько стоят эти платья, чулки, ленты, кружева! Кроме того, она наймет тебе хороших учителей. А это баснословные деньги!
– Вот она и сдаст меня в монастырь, а деньги заберет себе!
От негодования у графа Шарля на висках набухли и запульсировали жилки. Но он сдержался, только покачал головой и вышел, бросив напоследок:
– Теперь ты будешь сидеть в комнате до самого отъезда. Ханна, – обратился он к кухарке, жмущейся к дверному косяку, – позови Оливера, пусть заколотит окно и дверной проем.
Энни свернулась в комочек на кровати и зарыдала, но даже ее громкие рыдания не могли заглушить звука забиваемых гвоздей в ее свободу.
Вечером того же дня особняк сеньора Шарля де Рени всполошил вопль тетушки Маргарет.
Она собиралась надеть к ужину сапфировую заколку, придававшую ее траурно-печальному виду особую изысканность и элегантность, но не нашла ее.
Она по нескольку раз пересмотрела содержимое своих многочисленных шкатулок, обшарила ящички туалетного столика, осмотрела половицы на предмет щелей, в которые могла бы провалиться ее заколка, заставила Леонарда ворочать туда-сюда матрас и даже залезть под кровать. Так и не обнаружив заколку, она решила, что ее украл кто-то из слуг.
Естественно, она не преминула сообщить об этом Шарлю, причем голосила при этом так, что сеньор де Рени чуть было не заткнул уши. Если бы не его воспитание, он бы непременно так и сделал. Но вместо этого он успокаивал свояченицу как мог, собственноручно накапал в кубок с вином лавандовые капли и преподнес ей, попутно убеждая поискать пропажу получше, так как за все годы работы никто из слуг в воровстве замечен не был.
Однако часом позже утомленная истерикой Маргарет усмотрела в волосах Хромоножки странное поблескивание. Она вцепилась дикой кошкой ей волосы и вырвала с клоком волос свою заколку.
Хромоножка рыдала и божилась, что ничего не крала.
– Очистки свиньям я выносила… вот… вытряхнула я все из ведра… вот… гляжу, блестит что-то на солнце. Ну, я кинулась смотреть, что это. А то вдруг подавятся поросята. Мало ли. Разгребла листья капустные, скорлупки яичные, а там красотища такая…вот. Поломанная, правда, вся, гнутая. Вам, господам, носить такое не подобает. Потому и выкинули ее. А мне в самый раз. Так я рассудила. А о том, что у вас что-то потерялось, и не знала я. Я ж на дворе скотину кормила. Только пришла. А вы накинулись на меня. Разве б стала я эту штуку в волосы себе цеплять, если б знала, что вы ее ищете? Я ж не глупая. Я бы на заднем дворе ее припрятала. Ни в жизнь бы не отыскали, – простодушно призналась она.
– Так может ты и сломала ее лишь для того, чтоб потом можно было оправдаться? – Маргарет сложила руки на груди и велела Леонарду пригласить Шарля.
– Нет, что вы! – отчаянно замотала головой Грета.
Когда в гостиную вошел Шарль, губы Маргарет изогнулись в довольной ухмылке.
– Месье Шарль, вы говорили, что у вас в доме нет воришек. Вот полюбуйтесь, кто украл мою вещь, очень дорогую, между прочим, – она показала графу де Рени заколку. Между лепестками цветка запутался пучок русых волос Греты. – Она во всем мне призналась. Она убирала в гостевой спальне и позарилась на чужое украшение. А потом придумала историю, что нашла ее в помойном ведре! В помойном ведре! Вы только подумайте! Кто выбросил бы вещь, за которую даже в таком состоянии, заплатят больше, чем стоит все ваше имение?!
В справедливости последнего утверждения граф де Рени очень сомневался, но возражать не стал.
– Да, я не брала я вашу заколку, вот! То есть брала, но не из комнаты. Я даже не… – Грета хотела сказать, что она не заходила сегодня в гостевую спальню, но побоялась, что хозяин поругает ее за то, что она отлынивает от своих обязанностей.
– Что «не»? – строго спросил граф.
– Ничего, – виновато потупилась Грета, – Но пусть Господь покарает меня, если я сказала в чем-то неправду.
– Покарает, не сомневайся. Уж я об этом позабочусь, – заверила ее Маргарет. – Месье Шарль, я требую, чтобы вы немедленно отрубили воровке руку. Можно и обе.
Грета побледнела.
– Хозяин, как же так? Я и так несчастная, хромаю на одну ногу. А если я еще и без руки останусь, как же я с работой справляться буду?
Шарлю не хотелось лишаться дармовой служанки, работающей за кров и еду, но и гостью он обидеть не мог.
– Месье Леонард, вас не затруднит сопроводить Грету в кладовку и запереть дверь на задвижку? – А я распоряжусь, чтобы Ханна накрыла на стол. После ужина я накажу Грету.
– Правильное решение, – улыбнулась Маргарет. – От вида крови у меня всегда портится аппетит.
До Греты наконец дошло, что с ней собираются делать и она заревела, как корова, почуявшая, что ее ведут на убой.
Шарль поспешно вышел из гостиной, предоставив Леонарду право самому разобраться с причитающей Гретой. Все-таки Шарль был человеком с добрым и мягким сердцем.
Обо всем происходящем Энни рассказал Жан.
– Не верю я, что Хромоножка стащила эту заколку. Она, конечно, всегда была странной, – Жан покрутил пальцем у виска, – но она не воровка.
Энни призналась ему, что это она брала заколку, чтобы открыть сундук, и вкратце передала ему разговор четы де Дамери.
– Жан, я должна все рассказать отцу. Иначе из-за меня пострадает Хромоножка.
– Тогда тебя точно упекут в монастырь. Месье Шарль никогда не простит тебе того, что ты взламывала чужой сундук.
– Что же тогда делать?
Жан пожал плечами.
– Отец никогда не отрубит человеку руку! Он просто попугает Грету. И все обойдется.
– Оливер уже установил чурбан.
– Жан, – Энни вцепилась пальцами в доски, которыми была заколочена дверь, будто была в силах оторвать их вместе с гвоздями, – скажи отцу, что это я! Пусть рубит руку мне!
– Ты в своем уме?
– Но я же виновата. Меня и должны наказать.
Энни выглянула в окно. Доски мешали обзору, и пришлось прильнуть к щелям, чтобы увидеть, как привели Грету. Она вырывалась и плакала. Ее толкнули к чурбану, и она упала на землю, подобралась и поползла на коленях к Маргарет, заламывая руки в мольбе.
Маргарет отступила от нее на шаг, будто от чего-то мерзкого.
Тогда она поползла к отцу Энни, хватала его за ноги и долго целовала его башмаки. Граф де Рени отвернулся.
– Жан, умоляю тебя, беги туда быстрее. Расскажи все отцу, пока не поздно! – закричала Энни. – Скорее, Жан!
– Только не опоздай, – шептала она, слушая, как разносится по коридору стук его железных подметок.
Жан прибежал вовремя. Оливер, с трудом поднявший отчаянно упиравшуюся Хромоножку, уже тащил ее в сторону чурбана. Но в тот момент, когда Жан открыл рот и стал говорить, активно жестикулируя, застыл на месте. И Хромоножка застыла. Все остальные тоже демонстрировали явное замешательство. Катарина отошла к поленице. Присев на одно из валявшихся на земле бревен, она спрятала лицо в ладонях.
Сердце Энни сжалось от страха. Сейчас отец пошлет за ней, потом ее руку положат на чурбанчик, на котором обычно рубили кур и гусей. И все… Больше Энни никогда не сможет скакать на Грачике и лазать по деревьям. На ее ресницах проступили слезы. Зато может в монастырь ее не возьмут. Энни слышала, что послушницы проводят время в молитве и усердном труде. Хотя может ее отправят бродить по улицам с коробкой для сбора пожертвований, надеясь на то, что калеке больше дадут. И Энни стало так жалко себя, что она разрыдалась в голос.
Но почему-то никто даже не взглянул в сторону ее окошка. Вместо того тетушка Маргарет схватила Жана и стала трясти так, что его голова болталась, как набитый соломой тряпичный куль.
Ханна увела Грету подальше от чурбана, и теперь та стояла за ее спиной и пугливо жалась к ней. Сама Ханна широко расставила ноги и сложила мощные руки на груди, наблюдала, как Маргарет треплет ее сына.
Энни видела, как шевелятся губы отца, как тетка отпускает Жана и начинает что-то доказывать, размахивая руками, как Оливер повел Жана к плахе.
Энни запоздало поняла, что сейчас произойдет.
– Нет! Нет! – закричала она, хватаясь за доски, которыми было заколочено окно, с такой силой, что в ее кожу мгновенно впились занозы. – Это я! Я виновата!
Но ее никто не слышал.
Жан стоял, заложив руки за спину, и спокойно рассматривал всех, будто ему было совершенно все равно, что с ним сейчас произойдет.
Оливер понуро, еле передвигая ноги, побрел за топором, надеясь, что хозяин передумает и окликнет его.
И когда он возвращался назад, ему наперерез бросилась Ханна. Грета попыталась ее удержать, но схватила лишь воздух. Ханна мощью своего налитого соком тела снесла с ног дюжего Оливера и встала, закрывая собой сына. По ее лицу и позе было ясно, что она уложит любого, кто попытается к ней приблизиться. Ханна заговорила, гневно, яростно. Маргарет что-то выкрикивала, но Ханна не смотрела в ее сторону. Ее лицо было обращено исключительно к хозяину.
В конце концов отец Энни поднял руку, оборвав Ханну, и зарядил длинную, монотонную речь.
Маргарет на глазах обмякала и съеживалась. Зато на лице Ханны отобразилось облегчение.
Оливер, потирая ушибленную голову, снова исчез из поля зрения Энни, а когда возник вновь, в руках у него была плеть. Жан сам, без понуждения, улегся на чурбан, и тут же по его спине пришелся удар.
– Раз, – считала Энни. – Два. Три. Четыре. Пять.
Отец ее оказался милостив. Слишком милостив.
Ночью Энни не могла уснуть. Жан пострадал из-за нее. Его кожу вечером жег кнут, а ее сердце обжигал стыд. Она ворочалась, не находя себе места на кровати, и тихонько всхлипывала. На улице начался дождь. Энни слышала, как тяжелые капли бьют по черепице, как журчит в водостоке вода, наполняя бочку. В порывах ветра ей чудился тихий голос, спрашивающий: ты спишь? Спишь?
Энни не сразу поняла, что слышит не ветер, а вполне реальный шепот.
Подскочив на кровати, она уставилась в темноту. Когда глаза к ней привыкли, Энни различила, что в дверном проеме чью-то фигуру.
– Жан! – вскрикнула она от радости.
– Тсс! – зашипел он.
Энни бросилась к двери. Жан протянул ей сквозь доски руку, и она вцепилась в нее, изо всех сил сдерживая слезы.
– Жан, почему ты не сказал, что это я? Это было бы честно. А если бы они отрубили тебе руку?
– Мать сказала, пусть тогда рубят ей, раз она воспитала вора. Но в таком случае ни каплунов, ни запеченной дичи, ни ее пирогов отцу твоему по понятным причинам больше не едать. Конечно, тетка твоя орала, как ворона. Но жареные каплуны оказались для твоего батюшки дороже праведного возмездия.
– Но тебя же отстегали!
– Ой, Оливер бил вполсилы. Знал, что иначе мамка из него назавтра весь дух вышибет.
– Ты все равно настоящий герой! – она ласково погладила его руку.
– Тетка твоя сказала, что больше ни дня здесь не останется. Тебя увезут, да?
– Да.
– В монастырь?
– Скорее всего. Я ей не нужна. Ее интересуют только деньги.
– С чего ты решила?
– Я же все слышала.
– Сбеги.
– Как? Окна и двери заколочены. А я не смогу оторвать доски.
– Что-нибудь придумаю, Лягуха. Жди завтра моего знака.
Вместо ответа Жан поднял с пола миску с куском заветренного капустного пирога, к которому Энни так и не притронулась:
– Можно я заберу? А то я так и не поужинал.
Энни кивнула.
На следующее утро Энни проснулась от шума. Тит орудовал ломом, срывая доски с дверного проема. Это могло означать лишь одно – ее заточение закончилось.
Вскоре в комнату вошла Маргарет. Она была уже в дорожном наряде.
– Дитя мое, мы сегодня уезжаем. Примерь-ка старое платье Катарины. Если оно не подойдет тебе, то Грета прямо сейчас подгонит его по твоей фигуре, – Маргарет протянула ей блекло-голубой сверток.
– Но мне нужно собрать вещи.
– Не нужно, – тетушка улыбнулась. – У тебя будет все новое.
– Я могу попрощаться с друзьями?
– С кем? С этим ворьем? Ну уж нет. Тебе пора становиться настоящей леди. А они, если ты им по-настоящему дорога, поймут, что так для тебя лучше.
– А с Грачиком можно попрощаться?
Тетушка устало покачала головой. Ей надоело объяснять очевидные вещи.
– Эниана, не стоит терять время. Надевай платье.
– А позавтракать хотя бы можно?
– Нет. Иначе тебя укачает в дороге.
Маргарет взглядом указала на платье, которое девочка все еще мяла в руках, и Энни пришлось напялить его.
– Ну вот! Какая же ты красавица! Полюбуйся! – Маргарет подвела Энни к зеркалу во весь рост и встала за ее спиной, улыбаясь.
Ничего красивого Энни в отражении не увидела. Платье еще больше подчеркнуло ее худобу. Ткань на рукавах растянулась и топорщилась на локтях. Теперь Энни была похожа на несчастную сиротку.
– Нравится? – поинтересовалась Маргарет. – Тебе очень идет. Даже подшивать ничего не надо.
Маргарет подхватила Энни под локоть, будто хотела полностью контролировать каждое ее движение. А надежда Энни на спасение таяла как воск.
Тит и Оливер уже спускали сундук четы де Дамери по лестнице.
Маргарет отпустила локоть Энни, но лишь для того, чтобы вцепиться в ее ладонь ледяными пальцами.
Ханна, отец, Катарина, Леонард и Хромоножка стояли на крыльце. Энни искала глазами Жана, но его нигде не было.
Энни рванула к отцу. Цепкие пальцы Маргарет разжались. Отец сгреб ее в объятья.
– Я буду скучать по тебе, доченька. Это ради тебя. Ты сама все поймешь, когда станешь старше.
Не успел отец отпустить ее, как Ханна смяла ее своими ручищами, прижимая к грязному, пропахшему жиром и луком фартуку.
– Девочка моя, не позволяй никому сломать себя, – горячо зашептала она на ухо.
– Хватит уже, – рявкнула Маргарет. – Дождь начинается. Я не хочу, чтобы мы увязли на дороге.
И снова длинные, как паучьи лапки, пальцы вцепились в плечо Энни, притягивая девочку.
Энни осмотрела весь двор в поисках обещанного знака от Жана. Может, он его подавал, да она не заметила.
– Шевелись. Ты еле волочешь ноги, – прошипела Маргарет, и ее острые пальцы буквально впились в кожу девочки.
Вот уже кучер распахнул дверь кареты, а Леонард и Катарина забрались внутрь. Еще миг и Маргарет затолкает Энни в повозку.
Но тут о дверцу что-то стукнулось. По стеклу медленно оплывала грязевая лепешка. Не успела тетушка удивиться, как следующая щедрая порция грязи попала ей прямо в лицо. Маргарет вскрикнула и принялась протирать глаза.
Как только Энни почувствовала, что ее никто не держит, тут же припустила прочь со двора. Оглянувшись, она увидела, что ошеломленные провожающие озираются по сторонам, пытаясь вычислить таинственного стрелка.
Опомнившись, Маргарет завопила:
– Эниана! Держите ее!
Энни задрала платье, чтоб не мешало бежать, и улепетывала со всех ног. За ней гнались Леонард, Тит и Оливер. Леонард грозил тростью и что-то кричал Энни. Ветер свистел в ее ушах, потому до нее доносились только отдельные звуки.
Оторвавшись на значительное расстояние, Энни укоротила платье, безжалостно оторвав большую часть подола. Ткань была настолько поношенной и хлипкой, что с треском рвалась от малейшего усилия.
Воспользовавшись передышкой, Энни посмотрела на преследователей и с долей злорадства отметила, что Леонард уже сошел с дистанции. Он стоял согнувшись и опершись руками на полусогнутые колени. Оливер и Тит все еще бежали за ней, но без былого усердия.
Дорога нырнула в небольшую рощицу. Дальше она протянется между чередой пологих холмов до деревушки Руан. В Руане Энни никого не знала, поэтому она решила сойти с дороги и неприметными тропками добежать до ольстенских полей. Хлеба уже давно сжали, солому стащили в высокие стога, да так и не развезли по подворьям.
Скрывшись за деревьями, Энни осторожно выглянула, чтобы проверить, гонятся ли за ней. Оливер и Тит шли прогулочным шагом, переговариваясь и смеясь. Потеряв где-то Леонарда, они совсем забыли об Энни.
Добравшись до поля, Энни выбрала стог подальше от опушки рощи и, вырыв в нем нору, свернулась в ней клубком как маленький зверек. Она дала себе обещание не засыпать, чтобы ее не застигли врасплох. Если отец поднимет на поиски деревенских, то они ее рано или поздно здесь обнаружат. Поэтому нужно быть начеку, и при малейшем подозрительном шуме менять укрытие или бежать. Мелкий накрапывающий дождик и умиротворяющее мычание коров, доносящееся с пастбищ, сделали свое дело. Веки Энни стали тяжелыми. Она погружалась в сон и с трудом из него выныривала. Обводила мутным взглядом пространство и опять засыпала.
Каким-то шестым чувством она почувствовала, что кто-то здесь есть. Вот только заставить себя открыть глаза она так и не смогла, до тех пор, пока к ее руке кто-то не прикоснулся. Она вздрогнула, сквозь сон ей показалось, что ее тело несется куда-то в пропасть. И когда она, распахнув глаза, в сумерках увидела лицо своего отца, то слабо улыбнулась.
– Нашел?
– Я почувствовал, где ты.
– Ты отведешь меня к ним?
– Нет. Они уехали. Чтобы оформить опеку им достаточно моего согласия и завещания. В ближайшее время они заедут к стряпчему, а за тобой пошлют, когда закончится сезон дождей.
– Ты точно уверен, что мне с тетушкой Маргарет будет лучше? Она хотела отрубить руку! Ребенку! Вряд ли она сможет научить меня чему-то хорошему.
– В монастыре бы тебя научили.
– Ты знал, что она на самом деле так хочет поступить?
– Да, мы обсуждали и этот вариант. Немного смирения тебе не помешает. Иначе не получится устроить твою судьбу. Я же не вечен.
– Не надо ничего устраивать. Я не хочу покидать Ольстен. Мне хорошо здесь.
– Ты просто не видела другой жизни, и тебе не с чем сравнивать.
– И не хочу. У меня есть ты, наше поместье, старушка Ханна, Жан, Грачик. Этого вполне хватает, чтобы чувствовать себя счастливой.
Граф де Рени ничего не ответил, просто прижал дочку к груди и погладил по растрепанным волосам.
Глава 4
Энни не стала показывать завещание отцу. Во-первых, тогда ей пришлось бы рассказать, каким образом оно к ней попало. А во-вторых, что если отец, желая обеспечить ей безбедную жизнь, начнет подыскивать ей жениха. С такими денжищами она становилась завидной невестой. И даже ее дурное, по словам тетушки Маргарет, воспитание не убережет Энни от замужества.
Энни мечтала, когда вырастет, выйти замуж за Франца. Ну и что, что он сын кузнеца. Отец, когда она сдуру сказала ему об этом, объяснил, что так не принято. Если у тебя есть титул, то муж тоже должен быть титулован. Иначе произойдет мезальянс. Он произнес это слово как ругательство.
Ну и пусть, мезальянс. Подумаешь! Зато Франц красивый, веселый, сильный. А если увидеть его за работой, то просто залюбуешься! Его мускулы на руках красиво бугрятся, а лицо становится серьезным и сосредоточенным, когда он бьет молотом по заготовке, поднимая в воздух сноп золотистых искр.
Наследства бабушки хватит на большую кузню и красивый просторный дом, и даже на ферму. Можно тихо и мирно прожить свою жизнь с любимым мужем и детишками и ни в чем себе не отказывать. Этих денег хватит и ее детям, и внукам, и даже правнукам.
Как бы там ни было, Энни понимала, что с завещанием нужно что-то делать, но что именно она не знала. Единственным человеком в Ольстене, который мог разбираться в подобных документах, был отец Дарион. Энни посещала его трижды в неделю. Граф де Рени договорился с ним, что тот обучит Энни грамоте. Выписывать преподавателя из ближайшего города старому графу было не по карману. Дарион же согласился обучить девочку за приемлемое пожертвование приходу.
Быстро освоив чтение, арифметику и письмо, Энни упросила отца Дариона учить ее и другим наукам. Боясь, что отец не одобрит ее рвения, она умоляла Дариона не рассказывать графу де Рени, что уже научилась тому, что требовалось. Свои просьбы она подкрепляла дарами – то притащит на порог дома священника ведро свежевыловленной мелкой рыбешки, то наберет для него корзину самых спелых и красивых яблок, то упросит Ханну напечь ягодных пирогов. Все же отец Дарион был человеком из плоти и крови и не мог долго противостоять ее напору.
Нужно сказать, что он сумел дать понять отцу, что Энни требуется продолжать занятия, не прибегая к обману.
Он говорил графу де Рени, что Энни очень старается и делает определенные успехи, с таким постным лицом, что граф де Рени приходил к совершенно противоположному выводу.
Обучение растянулось на три года. Но так как отец Дарион платы с графа де Рени больше не просил, тот не задавал вопросов, почему процесс обучения настолько затянулся.
Даже когда Энни проговорилась отцу, что они с отцом Дарионом читают книги по истории, географии, философии, граф де Рени махнул рукой. Читают и читают. Все равно женские мозги не приспособлены к запоминанию такой сложной информации. До замужества все успеет выветриться.
Энни же тянулась к знаниям, как росток к солнцу, и Дариону это нравилось. Он давал ей книги о далеких странах, о заморских животных, о путешествиях по океанам и воздуху, об исчезнувших цивилизациях.
Иногда он говорил странные вещи, например, что их мир один среди сотен тысяч других миров, отличающихся друг от друга, но подчиняющихся единым законам развития. В такие моменты Энни втягивала носом воздух, чтобы уловить запах спиртного. Не может же трезвый человек, тем более священнослужитель, говорить такую крамолу. Миры представлялись ему замкнутыми сферами, точь в точь, как бусины на четках, нанизанными на одну нить. По его теории, сферы тесно соприкасаются друг с другом, но разумные существа, находящиеся внутри каждой даже не подозревают об этом, потому что их сознание сковывает крепкая скорлупа предрассудков и догм. А кто-то неведомый перебирает эти четки в пальцах, может, для развлечения, а может у него есть другая цель – например, посмотреть справятся ли жители мира с поставленной перед ними задачей, о существовании которой они и не догадываются. Возможно, что и четки не одни.
Такие речи завораживали Энни. Если бы такое несли Франц или Жан, она бы хохотала до упаду и крутила пальцем у виска. Но это же был отец Дарион.
В его домишке, примыкающем к задней стене храма, большую комнату занимала библиотека, где и проходили занятия. Вторая комната, совсем крохотная, служила ему и кухней, и столовой, и спальней. Энни видела мельком часть ее обстановки, когда туда открывалась дверь. Отец Дарион позволял Энни читать книги в свое отсутствие. Так в ее руки попал томик «Диалога» Галилео Галилея в кожаном тисненом переплете. Страницы были не отпечатаны, а исписаны каллиграфическим почерком.
– Здесь говорится, что Земля не неподвижна и что она вращается вокруг Солнца. Вы читали это? – спросила она едва вошедшего в помещение отца Дариона.
– Я это переводил, – спокойно ответил он.
– И как вас еще не сожгли на костре? – возмутилась Энни.
– Дитя мое, – в его глазах блеснули хитрые искорки, – если меня сожгут на костре, в наш прекрасный Ольстен, находящийся на самой окраине страны, пришлют священника очень нескоро. А когда пришлют, им, скорее всего, окажется немощный старик, довольно консервативных взглядов, считающий, что юным дамам, да и вообще дамам, не следует утруждать себя чтением. Вы поняли мою мысль? – он забрал у нее книгу и унес в другую комнату.
Об этом разговоре она не рассказала ни Жану, ни Францу. Она им, конечно, доверяла, но не тогда, когда дело касалось вопроса жизни и смерти других людей. Разболтают вдруг кому-нибудь, что их священник самый настоящий еретик. Отец Дарион молодой, очень приятный внешне, интересно читает проповеди и рассказывает ей на занятиях так складно, что заслушаешься, и люди его любят и уважают. Ну кому будет лучше, если его отправят на костер?
Через два дня после отъезда тетушки Маргарет, Энни пришла к отцу Дариону. Он сидел на бревенчатой скамейке у входа в свое жилище и был занят тем, что строгал заготовку под миску для церковной кухни. По вечерам здесь раздавали еду нуждающимся. Дарион говорил, что в больших городах нищих гораздо больше. Здесь, в Ольстене, за едой приходили несколько местных забулдыг, да несколько пришлых из соседних деревень.
– Что-то случилось, дитя? – он понял, что Энни чем-то озабочена, едва взглянув на нее.
– Да, – Энни вытащила из кармана свиток и протянула святому отцу. – Я хочу, чтоб вы взглянули на это и сказали, что мне делать.
Дарион отложил болванку и, взяв из рук Энни пергамент, принялся читать.
– Откуда это у тебя?
– От тетушки Маргарет.
– Она сама дала его тебе?
Энни виновато покачала головой.
– Нет. Я сама взяла его. Тетушка Маргарет хотела отправить меня в монастырь. А мне этого очень не хотелось. Поэтому я сбежала, а тетушка уехала, – сбивчиво рассказала она.
– Бесспорно, так лучше для монастыря.
Энни промолчала, немного уязвленная его замечанием.
– И почему ты не показала завещание графу де Рени?
– Потому что я не хочу, чтобы он из благих намерений как можно скорее выдал меня замуж.
– Понятно. Я отвезу это завещание указанному в нем распорядителю, и он в кратчайшие сроки сделает все, что нужно. Ведь если наследники так и не предъявят права на наследство, то все имущество отойдет Господу нашему в лице Святой Церкви. К очень большому неудовольствию тетушки, которая тебе совсем и не тетушка.
– Я запуталась. Почему моя тетушка мне не тетушка?
– Ты читала завещание?
– Ну, так. Я много чего не разобрала, – призналась Энни. – Почерк у моей тетушки еще хуже, чем у вас в той книге, что вы переводили.
Уголки губ святого отца чуть заметно дрогнули.
– С той, кого ты называешь тетушкой Маргарет, у тебя нет кровного родства. Она невестка твоей бабушки, – посмотрев на сведенные на переносице брови девочки, отец Дарион терпеливо объяснил: – Она жена старшего брата твоей мамы. У тебя был родной дядя, но он умер задолго до твоего рождения.
– А это завещание… Вы его отдадите тому человеку? Рас… распорядителю?
– Нет. Ты можешь оставить его у меня или же забрать сразу после того, как я найду указанного в нем человека.
– Благодарю вас, отец Дарион. А вы можете еще кое-что сделать для меня? – она покраснела, понимая абсурдность своего вопроса. – Правда ли, что герцог Дезмонд Уэйн хоронил своих жен в саду своего замка?
– Кто тебе такое сказал?
– Да так… Люди болтают.
– А почему тебя это интересует?
– Вы же сами говорили что-то про скорлупу, про предназначение, вдруг мое предназначение в том и состоит, чтобы узнать, что скрывает герцог Уэйн? Разве вам совсем неинтересно, почему о нем ходят такие слухи?
– Мне нет.
– Вот потому что всем неинтересно, и остаются неразгаданными многие загадки.
– Подожди немного, – отец Дарион поднялся со скамьи, занес завещание в дом и вышел через время уже без него. – Пойдем, – он направился по тропинке, ведущей к церковному кладбищу. Он не оглядывался. Он знал, что Энни идет за ним.
Кладбище располагалось за невысокой каменной оградой. Дорожки кладбища были засыпаны палой листвой. Летом здесь цвели жасмин и шиповник, а теперь кусты и деревья стояли почти голые. За кладбищем хоронили тех, кто сам наложил на себя руки, и нераскаявшихся преступников. Говорили, что только чертополох да другие сорные травы должны былиукрывать их могильные холмы, но Энни видела, что и за их могилами вопреки традициям кто-то ухаживал.
Наконец отец Дарион остановился, и Энни увидела шесть мраморных изваяний – шесть прекрасных печальных девушек, застывших в разных позах. На невысоких постаментах под фигурами на позолоченных табличках были выбиты их имена и годы жизни. Скульптуры образовывали полукруг. У ног каждой девушки стояла мраморная ваза с цветами.
– По велению герцога Уэйна вазы не должны пустовать никогда. В них всегда должны быть свежие цветы. Этим занимается смотритель кладбища.
– А зимой?
– А зимой здесь стоят ветви снежной ягоды.
– А если смотритель не найдет их?
– Однажды бывший смотритель поленился идти за ветками в лес. Тогда разыгралась жуткая метель. Но герцог как-то узнал, что его наказ не был исполнен и приказал наказать смотрителя – высечь на площади. И когда смотрителя выволокли на лобное место и раздели донага, в самый последний момент явился слуга от герцога и показал решение о помиловании. В тот же вечер смотритель наложил на себя руки. А на его могиле, – отец Дарион показал куда-то в сторону за ограду, – вырос куст снежной ягоды. Теперь его могила служит напоминанием другим смотрителям о том, как важно исполнять свои обязанности.
– А вы уверены, что жены герцога похоронены именно здесь, а не под яблонями в саду?
– Да. Я провожал души последних трех в небесное царство, читая над их телами молитву.
– И вы уверены, что герцог не убивал их?
– Энни, обвинение в убийстве – серьезное дело, в котором уж точно нельзя полагаться на слухи. Тем более я не видел ни следов удушения, ни синяков, ни пятен от яда. Они были прекрасны, будто прилегли вздремнуть.
– Но вы же не видели их без одежды? Или все-таки видели?
Отец Дарион закашлялся.
– Я имею в виду, что все эти следы могли скрываться под тканью.
– Это исключено. Всех умерших уже много лет осматривает доктор Норрис и дает заключение о смерти, чтобы исключить глубокий сон. И если бы на телах были бы обнаружены повреждения, он бы непременно сообщил бы об этом стражам порядка.
