Текст книги "Призраки Дарвина"

Автор книги: Ариэль Дорфман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Мы связаны по сети Интернет, – объяснил я. – «Ворлд», бруклинская компания, скоро будет продавать доступ к ней обычным гражданам, без необходимости в специальном допуске. Папа вписал нас в их экспериментальную программу. Но пообещай, что будешь пользоваться и телефоном тоже, чтобы я мог слышать твой голос. Попробуй!

Она села за свой компьютер и двумя пальчиками, словно маленькая птичка, набрала какое-то сексуальное сообщение, а я ответил чем-то еще более непристойным, и мы визжали, как поросята, катающиеся в грязи. Жизнь казалась спортивным состязанием, мы оба такие молодые, Земля – шарик на веревочке, и весь мир у наших ног. Мы играем, играем, играем в игры, словно впереди все время в мире и мы можем наверстать те семь лет, которые мой посетитель украл у нас. И как будто маму убили не за попытку установить личность этого молодого человека.

– Супер! – воскликнула Камилла. – Теперь тебе не отвертеться, будешь слать отчеты каждый день или даже час.

– Да хоть каждую минуту!

– Секунду!

– А о чем?

Пока Камилла пыталась идентифицировать личность моего захватчика и его похитителей, от меня требовалось составить список всех иностранцев начиная с Магеллана, которые каким-либо образом могли быть замешаны, прямо или косвенно, в качестве хищника или наблюдателя в истреблении коренных огнеземельцев, будь то селькнамы, теуэльче, хауши, алакалуфы или ямана.

Я протестовал против этой обременительной задачи. Мы же выяснили, кто похитил тех одиннадцать индейцев, включая моего незваного гостя. Морис Мэтр, китобой из Брюсселя. У меня в роду, насколько я знал, ни со стороны отца, ни со стороны матери не было никаких бельгийцев, но тут хоть стоит разнюхать, а вот другие…

Кэм заявила, что действия Мэтра в отношении селькнамов имеют первостепенное значение, но, возможно, он не тот человек, которого мы ищем. Никакой лени и оправданий, подчеркнула она, нам нужен подробнейший список, когда она наткнется на подозреваемых в своем расследовании в Европе, мы продвинемся вперед, одних отбросим, других сочтем более вероятными. В список должен попасть каждый видный европеец, который хоть как-то мог контактировать с предками моего посетителя.

– Что, даже Дарвин?

– «Низкорослые жалкие создания, неблагородные несчастные варвары, дикие животные». Кто написал эти слова? «Дьяволы, беспокойные духи из другого мира». Кто обвинил их в том, что они так завывают с берега, что эти звуки нельзя даже называть членораздельными, кто оклеветал хриплые, гортанные и щелкающие звуки? Кто распространял ложь о том, что они каннибалы, жаждущие съесть собственных бабушек?[1]1
  Чарльз Дарвин в своей книге "Путешествие натуралиста вокруг света на корабле "Бигль""(1839) сообщал, что у огнеземельцев в периоды голода практиковалось убийство и поедание стариков другими членами племени – каннибализм и геронтицид.


[Закрыть]

Камилла явно подготовилась к любому доводу, оправдывающему автора «Происхождения видов». Несмотря на дарвиновское предубеждение против патагонских индейцев, мне тошно было помещать этого без преувеличения сказать научного героя в компанию маньяков, занимавшихся геноцидом. Но Кэм проявила твердость:

– Фиц, когда детектив пытается раскрыть преступление, выяснить причины акта мести, для него нет априори невиновных. Если у Дарвина были средства, мотивация, возможность, он тоже попадает под подозрение, как бы мы ни любили его труды!

– Ладно, ладно! Но обрати внимание, что Дарвин не может быть моим предком, иначе родители все уши бы прожужжали об этом.

– Кто знает, чем занимался Дарвин во время своих путешествий на «Бигле», с какой чилийской девицей переспал, какая юная американка, посетившая Вальпараисо или Баия-Бланка, соблазнила его и не могут ли его хромосомы еще пульсировать у какого-то далекого американского ребенка, празднующего свое четырнадцатилетие, ведь даже самые приспособленные виды не выживают, воздерживаясь от полового акта, Фиц. Изучи заодно личность Роберта Фицроя, капитана «Бигля». В конце концов, он намного хуже Дарвина. Во время предыдущей экспедиции на Огненную Землю он силком увез в Англию четырех пленников и даже поменял их имена. Если бы это были твои родственники, ты не обрушил бы свой гнев на паренька по имени Фицрой? Почему, кстати, родители так тебя назвали? Может, в честь этого человека?

– Моей маме приглянулось это имя, как только она наткнулась на него в каком-то романе о жизни Генриха Восьмого. Его незаконнорожденный сын Генри Фицрой, герцог Сомерсетский и какой-то там еще, унаследовал бы трон, если бы не умер от чахотки. Мама всегда считала, что болезнь лишила этого молодого человека возможности проявить себя, но ее сына ждет совсем иная судьба. Может, поэтому она свихнулась, когда я заболел. Но мой посетитель не может быть настолько безмозглым, чтобы разрушить чью-то жизнь, потому что имя человека совпадает с фамилией капитана «Бигля». Он слишком близко меня знает.

– На самом деле ты даже смутно не понимаешь, что движет твоим посетителем, правда? – твердо сказала Камилла. – Роберт Фицрой остается в списке.

Я с неохотой согласился. При таких раскладах под подозрение попадала большая часть человечества. Я вообразил возможность бесчисленных непонятных связей, прошлых и настоящих, между моей жизнью и жизнью неизвестного дикаря, плененного в Патагонии. И все же, как только Кэм уехала в Париж, я с радостью взялся за работу, поскольку это был способ избежать унылых часов наедине с моим посетителем теперь, когда мы снова остались вдвоем.

Я шептал, что ищу того, кто причинил ему тяжкий вред, его убийцу или, может быть, просто свидетеля преступления. Да, я опять начал говорить с ним после того, как Камилла пересекла океан, как он когда-то сто лет назад. «Направь меня, – просил я, – дай мне хоть на мгновение взглянуть твоими глазами, ведь ты же видел, кто тебя мучил. Или, может, мне стоит сконцентрироваться на том, чтобы взглянуть на тебя извне, взглядом человека, который силой увез тебя с твоего острова, оторвал от степи, от твоего вигвама, ведь образ, чуждый твоей культуре, наверняка ближе мне. С чего начать, кто продал тебя за несколько пенни, кто отвел взгляд, кого бы ты не простил?»

Мне, конечно же, не нужно было объяснять, что у меня имелись сомнения, появятся ли какие-то реальные доказательства, когда я отправлю список основных подозреваемых старшим членам обеих ветвей нашей семьи, и возникнут ли у них какие-то ассоциации. Чужак посматривал через мое плечо, знал о моих сомнениях, пока я пролистывал сотни книг и статей, которые уже частично переварил и к которым вернулся сейчас… из мести – да, думаю, это верное слово.

Во-первых, я исписывал страницу за страницей, перечисляя всех вероятных преступников и их самые гнусные деяния или высказывания. Но кто мог утверждать, что люди, упомянутые в книгах, избраны историей? Кто те трое военных на фотографии, повернувшиеся спиной к камере и Джулиусу Попперу, присевшие и целившиеся в невидимых жертв? Один источник предположил, что это обедневшие хорваты, которые, спасаясь от вербовки в армию Австро-Венгерской империи, отправились за многообещающими перспективами на край Южной Америки. Бандиты, заклеймил их другой ученый. Сброд, соглашалось большинство авторов. Патагонию наводнили европейцы, истребители китов, первооткрыватели островков и переходов, переносчики оспы, хулители аборигенов, золотоискатели и овцеводы. Как понять, не затаил ли мой призрак злобу на одного из них?

Я написал о своих опасениях Камилле, которая ответила: «Сосредоточься на самых известных». Ее сообщение появилось на экране моего компьютера сразу после того, как она набрала его на другом берегу океана, словно бы расстояния между нами не существовало, но это заставило меня, как ни парадоксально, острее чувствовать, насколько она далеко. Как могло случиться, что слова перемещаются мгновенно, а ее физическое тело – нет?

– Мы ведь знаем их имена не просто так: либо они совершали ужасные преступления, или, как Гусинде, творили добро. Человек, которого мы ищем, рано или поздно попадет в наш список.

Две недели спустя я доложил, что задача полностью выполнена. Без помощи моего посетителя, хотя я продолжал умолять его принять участие. Теперь, когда список полон, я снова заговорил с ним: «Не упустил ли я кого-то важного?» Но ответом на мой вопрос, как обычно, было молчание.

Я уставился на сотни имен.

Нельзя было просто взять и отправить список родственникам, которым я не писал много лет. Обвиняемых нужно было ранжировать по виновности, чтобы перечень сократился до наиболее страшных преступников.

В качестве показателя я избрал насилие и начал с тех, кто нанес телесные увечья посетителю или кому-то из его родных или членов его племени. Шесть злодеев, решил я. Для начала отправлю три имени, а затем еще три, и если мои многочисленные родственники в ответ выразят недоумение, я потихоньку поползу вниз списка. Но вскоре я сам же поставил под сомнение собственное решение, когда изучал естествоиспытателей и исследователей и обнаружил там встревожившее меня имя – Георг Форстер. В двадцать один год (как мне сейчас!) Георг, сын немецкого натуралиста, сопровождал отца в кругосветном путешествии капитана Кука в 1772–1775 годах. Этот Форстер называл патагонцев грязными, ленивыми, глупыми, неотесанными, тупыми, нападая на «всю совокупность их черт, являющих самую отвратительную картину несчастья и убожества, до которой можно довести человеческую природу», вдобавок он насмехался над ними за то, что они невосприимчивы к превосходству европейской цивилизации.

Хотелось взгреть этого педанта-хулителя, и волна ненависти, окатившая меня, казалось, приблизила меня к посетителю. Что, если этот самодовольный Георг один из моих предков? Вдруг его прапраправнук эмигрировал в Америку, где от фамилии отвалилась «р», и мы стали просто Фостерами? Разве можно отомстить лучше, чем насильственно навязать свои черты, которые Георг Форстер назвал отвратительными, одному из отдаленных отпрысков этого типа? Разве в наших жилах не текла тевтонская кровь?

Когда я поведал Кэм о своих опасениях, она сразу же их отвергла. «Слишком просто, слишком идеологично, слишком отдаленно, – напечатала она в ответ. – Начни с насилия, как тебе подсказывал изначальный инстинкт, Фиц». Я был рад, что мне велели повернуться спиной к мерзкому Георгу Форстеру, и послушно подчинился.

Пирамиду бесчестья венчал, разумеется, Морис Мэтр, о котором я уже осведомился и получил заверение, что в моем генеалогическом древе нет никого с таким именем, да и вообще никого с бельгийским происхождением, но всегда можно было попробовать копнуть глубже. На втором месте расположился наш bête noire[2]2
  Предмет отвращения (фр.).


[Закрыть], Джулиус Поппер, который осмелился потащить с собой фотографа, чтобы задокументировать совершенные убийства. Даже Макинч, третий в моем списке злодеев, самый жестокий преследователь селькнамов, не сделал этого. Без камеры он выслеживал индейцев óна за то, что они воровали и ели овец, которых считали маленькими и вкусными гуанако, щедро предоставленными матерью-природой для пропитания ее сыновей и дочерей. Макинч также заслужил третье место в списке, поскольку оправдывал кровавую бойню: по его словам, лучше сразу истребить этих жалких существ, чем вынуждать долго и мучительно умирать в плену. Столь же ужасным, хотя и не таким красноречивым был estanciero[3]3
  Крупный землевладелец (исп.).


[Закрыть] Хосе Менендес. Одна из его стратегий заключалась в том, чтобы находить выброшенных на берег китов и засыпать их внутренности стрихнином или же проделывать то же самое с дохлыми овцами, отравляя десятки голодных индейцев, которые пожирали туши, не понимая, что их приглашают в могилу, а не на пир. Но я поместил его в конец списка, так как в нашей семье не было даже намека на испанское или латиноамериканское происхождение. Однако троюродный брат по линии матери упомянул о каком-то голландце, поэтому я обратился в глубь веков к адмиралу Оливье ван Ноорту, который в 1599 году высадился со своей командой на Пунта-Каталина, охотясь на пингвинов, а в итоге они расстреляли несколько десятков селькнамов и схватили женщину, которую изнасиловали, а потом вернули на остров, тогда как шесть похищенных вместе с ней молодых людей погибли. Более чем достойная причина требовать отмщения.

Я добавил в эту сомнительную компанию некоего преподобного Стерлинга, вроде как в роду дедушки в прошлом веке имелся какой-то англиканский священник, вдобавок я испытывал к этому человеку особую неприязнь, ведь он отвез четырех патагонцев в Англию, а двое из них погибли на обратном пути.

Кто же будет шестым в моем списке?

Капитан Кук собственной персоной. Хотя он восхищался способностью коренных народов Патагонии выживать в таких неблагоприятных обстоятельствах, в мой зал вероломства капитан попал из-за наблюдений, сделанных на Огненной Земле, поскольку задокументировал наличие здесь множества китов и тюленей, которых можно забивать и делать на этом деньги. Эти невинные слова, опубликованные после его кругосветного плавания, побудили толпы охотников ринуться в самые южные уголки полушария и практически истощить местную фауну. Пока в лампы Европы и Восточного побережья Соединенных Штатов заливали китовый и тюлений жир, женщины кутались в шкуры морских львов, а склады ломились от мыла, краски, лекарств и удобрений, индейцы óна начали голодать и чахнуть. Далекие чужие улицы и дома освещались китовым жиром, им же полировали кожу и смазывали внутренности паровых машин, но выжимали-то его из мертвых китов. Угадай, для чего использовались китовые кости, спросил я Кэм. Для производства корсетов, нижних юбок, кнутов, теннисных ракеток и расчесок! Модернизация стала невидимым виновником исчезновения.

– Не слишком ли остро ты реагируешь, милый? – вопрошала Кэм из Парижа. Она настаивала, чтобы я включил в список Дарвина. – Может быть, ты забрасываешь сеть, фигурально выражаясь, слишком уж широко. В наших странах не найдется никого, кто не выиграл бы от массового убийства Моби Диков, морских львов или гуанако. В итоге виноваты окажутся все.

Я ответил, что, возможно, конечной целью всех этих изысканий и тыканья пальцем в виновных может быть сигнал моему посетителю, мол, мы осознали, что дело даже не в том, что один злодей виновен в похищении одиннадцати невинных индейцев, и даже не в том, что один охотник перебил их целую сотню, а какой-то священник случайно открыл дверь в бушующую эпидемию. На самом деле происходило нечто куда более ужасное, и это нечто носило системный характер. Кроме того, откуда мы знаем, что у нашего призрака нет чувства юмора и он не захочет включить в уравнение капитана Кука, пусть тот и не несет прямой ответственности, за то, что из-за его слов разыгралось воображение у рыбаков Нантакета или владельцев французских шхун? Виноват ли я в том, что бельгийский преступник похитил молодого человека из его родной среды? Кук начал грабить, а его потомкам придется столкнуться с последствиями: Флекам, Дэвисонам, Дакам, Картерам, Скоттам и многим другим. У Кука было восемь отпрысков, так что его ДНК повсюду.

«Ладно, отправь имя Кука вместе с остальными, хотя кто знает, что подумают твои родственники».

Я какое-то время обдумывал письма родне. Две мои бабушки, дедушка, несколько тетушек, вездесущий дядя Карл и другие представители моего племени даже не знали о нашей скромной свадьбе, и это событие почти двухмесячной давности казалось достаточно хорошим предлогом. Посыпались ответы: родственники поздравляли с женитьбой и едко сообщали, что даже не удивлены, что я не подумал пригласить их, учитывая странности в моем поведении последние лет эдак десять. И ни слова о моих генеалогических расспросах. Они хотели лишь узнать, когда смогут поцеловать невесту и какого черта она поперлась в Европу почти сразу после нашего отшельнического медового месяца. Она там хорошо проводит время, одна в Париже?

Ну вообще-то, ей было весело. Почти год моя возлюбленная была прикована – как бенгальский тигр, подумал я с сожалением – ко мне и посетителю, скрытому во мне, что не давало ей жить нормальной жизнью и вести свои исследования в области биохимии. Длительный отпуск, передышка от зверств, обнаженных трупов и непокорного лица на фото пойдет ей на пользу.

И мне тоже.

Это напомнило мне, какой могла бы быть жизнь, если бы мы сбили с толку призрака и отправили его в небытие. В электронных письмах, телефонных звонках и даже факсах, которые Кэм присылала время от времени, она восхищалась кафе и улицами Парижа. Я не завидовал ни прогулке по Монмартру, ни сэндвичу аи jambon, который она съела в саду Музея Родена: «Так много мест, Фиц, которыми я наслаждаюсь, потому что теперь могу представить, как они будут выглядеть, когда ты сможешь присоединиться ко мне». Как упрекнуть того, кто говорит тебе: «Я чувствую себя штурманом, составляющим карту территории, чтобы мой возлюбленный в один прекрасный день смог благополучно сюда приплыть. Ты со мной, мой милый, каждую минуту. Я услаждаю свое зрение, слух и вкусовые рецепторы для тебя. Я вдыхаю аромат свежеиспеченных багетов по утрам для тебя и по вечерам жадно глотаю сочный boeuf bourguignon для тебя, чтобы ты тоже смог полакомиться, когда я вернусь, окунувшись в мои воспоминания».

Так что я позволил ей жить на полную катушку, наслаждаться жизнью, которой она жертвовала в течение последнего года ради меня, меня одного. И все же, несмотря на эти альтруистические настроения, должен признать, что обрадовался известию о скорой поездке в Бонн и проявлял нетерпение, пока Кэм не определилась с датой – за несколько дней до моего двадцать второго дня рождения. Вдобавок она пообещала мне удивительное открытие.

Кэм позвонила мне днем одиннадцатого сентября 1989 года, в шесть вечера по немецкому времени.

– Готов получить подарок на день рождения? – весело поинтересовалась она. В ее голосе явственно слышалось волнение. Она нашла его, она знает, кто он, черт возьми, она была права, она была права! – Ау!

– Я готов, если ты готова, – осторожно ответил я.

– Хочешь, чтобы я рассказала, что именно обнаружила, а затем уже – как мне это удалось, или ты предпочел бы…

– Кэм, ради всего святого, не томи.

Мы ошибались, она ошибалась, все из-за этого чертова Андре, сына владельца антикварной лавки. Он заблуждался относительно пленников 1889 года. Да, они существовали, Мэтр их украл, выжили только четверо, так оно и было. На этом месте Камилла замолчала, я практически слышал, как она сглатывает слюну, смачивая свое прекрасное горло.

– Вот только твоего посетителя среди них не было.

– Откуда ты знаешь?

В архиве Гусинде в Бонне она нашла фотографию Мэтра и девяти плененных óна. Мэтр стоял в стороне, одетый в типичную европейскую одежду конца 1880-х годов, с бородой как у Поппера, с палкой, кнутом или указкой в руке, у его ног развалился белый терьер, а справа выстроились пленники.

– Сотрудники института «Антропос» разрешили мне сделать ксерокопию, и я пришлю ее по факсу, когда мы договорим, Фиц. Там нет никого похожего на нашего посетителя. Четыре женщины, четверо детей в возрасте от года до двенадцати и один сгорбленный старик в крайнем левом углу. Все они одеты в шкуры и смотрят в камеры. Снято в Париже неизвестным фотографом, говорится в подписи. Гусинде отдельно уточняет, что два селькнама погибли во время путешествия в Европу. Так что это не может быть он, Фиц. Твой посетитель – кавескар, которого Гусинде назвал алакалуфом.

– С чего ты это взяла? Откуда такая уверенность?

Обеспокоенная отсутствием лица моего злоумышленника среди индейцев, выставленных на потеху толпе Мэтром, Кэм продолжила копаться в архиве Гусинде, заручившись поддержкой дружелюбного библиотекаря, и когда знакомилась с кипой журнальных и газетных вырезок, наткнулась на номер Le Journal Illustré.

– И он был там, Фицрой. На гравюре Нильсена.

– Погоди минутку. На гравюре? Не на фото?

– Тогда еще не изобрели технику печати фотографий в газетах, поэтому, когда хотели напечатать плакат или проиллюстрировать репортаж в газете, делали оттиск рисунка, который называли гравюрой. Итак, этот Нильсен запечатлел группу индейцев. Одиннадцать человек, как и в случае с выставкой тысяча восемьсот восемьдесят девятого года; должно быть, именно из-за этого напыщенный Андре и пошел по ложному следу. Среди этих одиннадцати трое младенцев, четыре женщины с обвисшей грудью, двое мужчин постарше, двое подростков, один из которых – тот, кого мы ищем! Он возвышается над своими собратьями по несчастью, сидящими на корточках у костра, в той же позе, что и на фото, держа что-то вроде копья или палки. Позади него сбоку, в самом центре композиции, пожилой мужчина садится в каноэ, в то время как другие кавескары ютятся внутри примитивной хижины, за исключением еще одного старика, стоящего позади них. А за забором и рвом можно различить парижан в цилиндрах и галстуках. В толпе зевак видны и дети. Это как зоопарк, только называется выставкой, а на самом деле настоящий человеческий зоопарк – конкретно этот очень знаменитый, как рассказал мне библиотекарь, в «Саду Аклиматасьон» в Булонском лесу. Вот почему на рисунке изображена птица, расхаживающая по территории, а также другие животные, безусловно куда более счастливые, чем туземцы. Несчастные полуголые индейцы сидят спиной к зрителям, но лицом к этому Нильсену, который запечатлел их на бумаге, а затем опубликовал изображение в газете. Мы нашли его, Фиц.

– Но не в тысяча восемьсот восемьдесят девятом? – промямлил я, пока не в состоянии переварить столь резкий сдвиг в направлении наших исследований. Целый год в погоне за не тем преступлением, не тем преступником, не той датой!

– Ты не поверишь, когда вышел этот журнал, мой милый. Давай-ка, попробуй.

Я задумался на пару минут. Кэм бы не спросила, если бы ответ не напрашивался сам собой и не был связан со мной.

– Одиннадцатого сентября, – выпалил я. – В мой день рождения.

– Какого года, Фицрой Фостер? А?

Да, иначе и быть не могло.

– Восемьдесят первого, – сказал я.

– Восемьдесят первого, – повторила Камилла почти нараспев, провод, казалось, раскалился от ее нетерпения. – Ровно за сто лет до того, как он пришел к тебе. Я уверена, что в тот же день, когда вышла газета, кто-то наверняка щелкнул его.

Я не сказал ей, что это не могло случиться в один и тот же день. Фото наверняка сделали несколькими днями ранее, чтобы было время на изготовление оттиска. Но Кэм так ликовала, а я сам слишком волновался, и мне нужно было задать куда более насущные вопросы.

– Так как его зовут? А кто сделал снимок для почтовой карточки?

Я попытался представить себе эту сцену. Кто-то разговаривает с моим посетителем, приказывает ему встать, погримасничать, повернуться, нахмуриться, сесть.

– Кто сделал снимок? Это нам еще предстоит выяснить. Прошлое так просто не умирает.

Первое же открытие, которое Кэм сделала по возвращении в Париж из Бонна, оказалось впечатляющим. И опять она не выдержала и позвонила мне по телефону.

– Мы нашли его! – выпалила она без всякого приветствия. – У меня ушло какое-то время, но я наткнулась на номер журнала «Природа» – этот журнал специализируется на популяризации науки – от ноября тысяча восемьсот восемьдесят первого года, и там была статья Поля Жюйера. Жюйера приходил в Булонский лес наблюдать за туземцами и описал все с массой подробностей. Я переведу статью и пришлю по электронной почте, но вот что важно: мы нашли этого ублюдка!

– Жюйера? – только и смог, заикаясь, промямлить я.

– Нет, он просто описывал свои наблюдения, то есть он, конечно, ублюдок, как и многие из этих деятелей, но не главный злодей, которого нужно во всем винить. Слушай, это были алакалуфы или кавескары, хотя Жюйера называет их фуэгинами, то есть жителями Огненной Земли. В своей статье он сначала приводит пространную справку об их открытии и обычаях, а затем рассказывает, как этих дикарей схватили. Всего одиннадцать человек, четыре женщины, четверо мужчин и трое детей, как на гравюре Нильсена. Их привез в Европу охотник на морских львов Иоганн Вильгельм Вален, который заманил их на борт своего корабля, в пути кормил от души и обращался с ними «с осторожностью» – именно такое слово использует Жюйера. Когда лодка пришвартовалась в Гавре, в порту их встретил человек по фамилии Сен-Илер, который отвез пленников в Булонский лес. Жюйера заканчивает свою статью словами: «Только будущее покажет, пойдет ли на пользу тем, кто сейчас находится в Булонском лесу, пребывание среди нас. Наше мнение таково, что они будут счастливы отправиться домой и воспоминания об увиденном – только послушай, Фиц, – оставят отпечаток на их душах, словно сон – сон, Фицрой! – хотя и не совсем приятный».

Она остановилась, чтобы перевести дыхание. Я спросил:

– И кто же мой посетитель? Жюйера не пишет, кто он и как его зовут?

– Нет, по отдельности он индейцев не описывает, Фиц.

– Тогда почему ты говоришь о важном открытии? Почему ты так взволнована? Ты же сказала, что мы поймали ублюдка. Кого конкретно?

– Фотографа, Фиц. Парня, который сделал тот снимок. Это самое ценное, если не считать имен Валена и Сен-Илера, нужно добавить всех их в список подозреваемых, пока я… Послушай, к этой статье тоже прилагается гравюра. На фоне деревьев – зарослей, покрытых листьями, чтобы создать впечатление естественной среды обитания, – мы видим пятерых из одиннадцати. Женщина с обвисшей грудью держит на руках дитя непонятного пола, малыш тянется поиграть с пучком соломы, как обычный ребенок двух, может быть, трех лет. Рядом с ней на корточках сидит молодой мужчина с луком и стрелами и ошеломленно смотрит на зрителей, а над ним слева возвышается еще одна женщина, во всяком случае, кажется, что это именно женщина, потому что у нее выпирающий живот и она прикрывает грудь рукой. А рядом с ней стоит твой посетитель. В этот раз, Фиц, сомнений быть не может – я имею в виду, что предыдущая гравюра из газеты была немного размытой и фигуры слишком далеко, но на крупном изображении из журнала «Природа» он в точности как на почтовой карточке, такой, как раз за разом появляется на твоих фотографиях, и четко видно, что он не закрывает руками гениталии, а держит наперевес длинную палку, наклоненную по диагонали поперек нижней части тела. Подпись под этой гравюрой гласит – только послушай, это то, что мы ищем вот уже год, мы сорвали джекпот, Фицрой Фостер, – «Жители Огненной Земли в Булонском лесу»; запиши имя фотографа, любовь моя, и помести его в самый верх своего списка – Пьер Пети.

– Пьер Пети? – Я покатал имя во рту, словно маленькие камушки. – О нем что-то известно? Почему он сделал снимок, с которого в дальнейшем изготовили оттиск для гравюры?

– Ни слова. Но теперь все пойдет как по маслу. Нужную информацию легко найти в Париже. Как и навести справки об этом Сен Илере, забравшем с корабля одиннадцать туземцев. Должно быть, это человек, управлявший человеческим зоопарком в Булонском лесу, или какой-то предприниматель.

– А что насчет моего посетителя? И остальных? Что произошло потом, после Парижа – если они вообще пережили эту поездку в Париж, если… Извини за бессвязность, Кэм, просто мне столько информации за один присест не переварить.

– Тогда приготовься к еще нескольким присестам, поскольку все становится гораздо интереснее.

И разоблачения стали накатываться волнами, которые сдерживал только напряженный рабочий график Камиллы. Первыми по электронной почте пришли данные о двух злоумышленниках, на которых мы нацелились.

– Я пока не нашла следов этого парня, Валена, но вот тебе Альбер Жоффруа Сен-Илер, у него послужной список похлеще, чем у Аль Капоне. Он происходил из длинного рода естествоиспытателей, его отца зовут Исидор, а дедушку – Этьен, но самого Альбера животные интересовали скорее как зрелище, чем как объект исследования, и он устраивал так называемые выставки в Булонском лесу. Главное нововведение имело место в тысяча восемьсот семьдесят седьмом году, когда Сен-Илер поместил четырнадцать нубийцев в зверинец вместе с экзотическими животными, всякими там верблюдами, слонами, жирафами, страусами и карликовыми носорогами. Посещаемость резко возросла, можно сказать, что в Булонский лес стекся тогда весь Париж. Затем он выписал шестерых эскимосов, потом выставлялись лапландцы и аргентинские гаучо, бушмены, зулусы, американские индейцы, а в тысяча восемьсот восемьдесят первом году одиннадцать алакалуфов.

– Нужно написать всей родне и проверить, не среагируют ли они на фамилию Сен-Илер?

– Обязательно, Фиц, – ответила Камилла, – но я тут наткнулась на еще кое-кого, пока не хочу раскрывать его личность и спешить с выводами, как это произошло с принцем Бонапартом, на самом деле у меня в загашнике даже два имени, но на случай, если новые зацепки заставят меня снова гоняться за призраками, ты пока выясняй все про Сен-Илера. Хотя нашей настоящей целью должен быть Пьер Пети. В конце концов, мы же совершенно точно знаем, что именно он стоял по ту сторону объектива, когда камера запечатлела лицо посетителя. Еще тот придурок. Наряду с бесчисленными фотографиями экзотических народностей в Булонском лесу, создал целую серию более респектабельных портретов. Например, студентов на выпускных церемониях. Учащихся и преподавателей медицинского факультета. Целые толпы священнослужителей, кардиналов, аббатов, епископов. Он был официальным фотографом французской епископальной конференции и религиозных орденов Франции. Наш друг Пети считался настолько выдающимся фотографом, что правительство поручило ему еженедельно документировать создание статуи Свободы Бартольди до самой отправки в Америку, он даже несколько раз посетил Нью-Йорк, чтобы сфотографировать ее установку. Интересно, что он думает про «задушенные массы»[4]4
  Отсылка к сонету Эммы Лазарус "Новый колосс", выгравированному на бронзовой табличке внутри статуи Свободы: "Отдайте мне уставших, замученных бедняг, задушенные массы, мечтающие о глотке свободы…"


[Закрыть]? Хотя массы – не его специальность. Он запечатлел ряд прославленных французских художников и интеллектуалов: Гектора Берлиоза, Шарля Гуно, Гюстава Доре и даже некоторых куда более известных личностей.

– Может, мои бабушки и дедушка слышали про этого Пети?

– Погоди. – Я почти слышал, как она стучит по клавишам там, в Париже, набирает слова, зная, что я прочту их с любовью в одинокой комнате в Массачусетсе. – Прежде чем мутить воду, дай мне кое-что проверить. Скоро у меня появится свободный день для посещения площади Вогезов, просто наберись терпения.

Площадь Вогезов. Я проверил и не нашел ничего, что объясняло бы желание Кэм посетить прямоугольную старую площадь в районе квартала Маре, недалеко от того места, где взяли Бастилию. Мне все сильнее казалось, что Кэм отправилась в собственное путешествие, набирая скорость так быстро, что у нее просто не хватает времени поведать мне о каждой детали. Или ей просто нравилось утаивать определенные фрагменты информации, ожидая, пока она не сможет в свойственном ей стиле представить мне целостную картину, поразив очередным новым достижением?