Текст книги "О чем рассказали мертвые"

Автор книги: Ариана Франклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– И монашки тоже, – подсказал Мансур.

– Нет, женщин следует решительно исключить из круга подозреваемых, – сказал Симон. – Во-первых, Аделия совершенно права: женщина может убить ребенка, но кромсать и сексуально измываться – нет. Во-вторых, я сумел между делом узнать, что паломницы со служанками провели ночь под парусиновым навесом под охраной мужчин. Ни одна из них не могла отлучиться незамеченной. Так что трупы, без сомнения, перетащил мужчина.

В свите настоятеля Жоффре было три монаха. Совсем молоденький брат Ниниан. На убийцу кроткий и улыбчивый парень нисколько не похож. Но в народе верно говорят: чужая душа – потемки! Второй – брат Гильберт. Препоганый тип. Рожа разбойника с большой дороги. А третий… ни имени, ни лица последнего брата никто за столом припомнить не смог.

Симон разочарованно вздохнул.

– Происхождение сукна если нам и поможет, то лишь позже, в ходе более тщательного расследования, – сказал он. – Потому что куском монашеской рясы мог воспользоваться кто угодно. А вы, доктор, разузнали что-нибудь?

Аделия начала со своего впечатления от мощей. Нет ни малейших следов распятия. Скелет не лжет. Вы не можете вбить толстенный гвоздь в крохотную ручку или ножку ребенка, не раздробив костей. Затем она передала рассказ Ульфа, из которого следовало, что на берегу Кема поздним вечером рокового дня сидел живой и невредимый Петр, который перекинулся с приятелем парой слов уже после того, как Марта «своими глазами видела» мальчика распятым в доме Хаима.

Симон на радостях даже вино расплескал.

– Победа! Полная победа! – воскликнул он. – Доктор, вы благодетель еврейского рода! Стало быть, Уилл видел Петра за пределами Хаимова дома поздно вечером? Ну, теперь нам остается только хорошенько надавить на мальчишку… Если мы приведем Уилла к шерифу, он выложит правду. И тогда…

Тут Симон заметил странное выражение на лице Аделии и осекся.

– Боюсь, все не так просто, – сказала она.

Глава 7

С течением времени жители Кембриджа умаялись неустанно следить за тем, чтобы евреи тайком не улизнули из крепости. И теперь, год спустя, по ночам бдила одна Агнес – жена торговца рыбой. Она была матерью убитого и пока не погребенного Гарольда, что гарантировало ее истовое отношение к возложенным обязанностям.

Сторожевую будку Агнес сплела из лозы и притулила к наружной стене замка – в нескольких шагах от ворот. Днем мать невинно убиенного Гарольда вязала или дремала возле своего немудреного домика, похожего на опрокинутую корзину великана. Подле нее, на расстоянии вытянутой руки, всегда стояли мужнино копье и большущий ручной колокол. Спала Агнес на соломенной подстилке.

Спала, надо сказать, чутко. Что однажды уже доказала: темной холодной зимней ночью шериф вздумал украдкой вывести евреев из замка – в уповании, что Агнес беспробудно храпит. Бравая стражница вовремя проснулась, схватила копье и едва не отправила к праотцам одного из помощников шерифа. Затем она ударила в набат – и через пять минут весь город был на ногах. Шериф постыдно осрамился как пособник жидов, а евреи дали тягу обратно, за крепостные стены.

Что до заднего, подземного выхода из замка, то его охраняла большая стая гусей – тех самых, чьи предки когда-то спасли Рим от галлов, которые ловчились посреди ночи прокрасться в город. Лучники шерифа пытались с крепостной стены тихонько перебить их, дабы освободить евреям путь для бегства. Но гуси, видя смерть товарищей, устроили такой переполох, что спящий город поднялся как по набату, и шериф снова остался с носом.

Поднимаясь по крутой дороге к замку, Аделия вслух дивилась тому, что власти столь долго терпят предерзостное поведение простого народа. В Южной Италии король ничтоже сумняшеся послал бы солдат и те за несколько минут показали бы, кто в стране хозяин!

Идущий рядом с ней Симон обстоятельно возражал:

– И что бы дало насилие? Куда бы ни перебросили евреев – везде их ожидает ненависть, ибо вся страна уверена, что они детоубийцы! Солдаты короля, конечно, могли бы поучить народ покорности. И тот бы на время притих, затаив лютую злобу. А потом, стоило бы власти чуть зазеваться, евреев вырезали бы подчистую!

– Да, пожалуй, вы правы, – согласилась Аделия, хотя и не понимала, почему английский король проявляет такое ангельское терпение. Жители города посмели убить одного из самых щедрых заимодавцев Генриха Второго, и им это сошло с рук. Архижестокий и быстрый на расправу тиран уже отличился убийством своего друга Фомы Бекета, который имел дерзость выступить против него. Однако одернуть зарвавшийся Кембридж правитель почему-то не спешил.

Аделия как-то задала подобный вопрос Гилте. И та ответила: не забывайте, что на город наложен изрядный штраф за убийство Хаима, что нас, естественно, мало радует. Однако в общем и целом на нынешнего короля жаловаться не приходится. Кто не лезет в его леса убивать оленей – тот может спать спокойно. Ну и, конечно, на мозоли не следует наступать – архиепископ Фома слишком долго испытывал его терпение, за что и поплатился жизнью.

– Теперь не в пример легче живется! – сказала Гилта. – Когда мамаша Генриха воевала со своим братом Стефаном – то было времечко! Вешали за милую душу. Налетел барон со свитой – плевать, на чьей ты стороне или что ты вовсе посторонний, вздернут за одно то, что ты тут стоишь и задницу со страху чешешь! Да и самих богачей королевские полномочные лущили что ярмарочных воров!

– Да, похоже, времена нынче менее кровожадные, – согласилась Аделия. Взаимопонимание с Гилтой понемногу налаживалось, женщины постепенно притирались друг к другу.

По словам Гилты, в эпоху междуусобицы Матильды и Стефана Болотный край вокруг Кембриджа не знал покоя. Кафедральная церковь на острове Или столько раз переходила из рук в руки, что местные жители не всегда могли сказать, кто нынче епископ – тот, что был утром, или уже новый.

– Простой народ что убоина, которую рвут на части волки, – со вздохом прибавила Гилта. – Тринадцать лет смуты. Господь и святые отвернулись от нас!

Почти кощунственную жалобу – «тринадцать лет Господь и святые безучастно дремали» – Аделия слышала в Англии не впервые. Однако гражданская война осталась в прошлом – двадцать лет при Генрихе Втором страна жила в мире и относительном покое. Вешали по-прежнему, но не без разбора, «с объяснением».

Стало быть, Генрих Плантагенет не такой уж кровавый тиран и самодур, каким он чудился Аделии из далекой Италии.

За очередным поворотом дороги оказалась площадь перед воротами замка.

Простенькие валы и палисад времен Вильгельма Завоевателя, призванные контролировать переправу через реку, сменились основательной полукаменной крепостью – с церковью, казармой, арсеналом и конюшней, с отдельным жильем для женщин, с поварней и прачечной, с огородами, скотным двором и сыроварней, а также с тюрьмой и эшафотом – словом, в замке имелось все для того, чтобы шериф с небольшим войском мог успешно править городом. При надобности усмирять его или в случае сильного мятежа отсиживаться за крепкими стенами до подхода королевских войск. В данный момент рабочие на лесах восстанавливали одну из башен, сожженную во время последних беспорядков.

У открытых ворот двое скучающих стражников лениво перебрасывались словами с Агнес, которая вязала, сидя на мешке возле своей будки-корзины. У ног женщины на траве лежал некто до отвращения знакомый.

– Нигде от него нет спасения! – в сердцах воскликнула Аделия.

При виде иноземцев Роже Эктонский вскочил с земли и заорал своим обычным, дурным голосом:

– Молитесь за святого Петра, коего распяли богопротивные жиды! Идите и приложитесь к чудотворным мощам! Тут рукой подать – они в монастыре Святой Радегунды!

Вчера юродивый ошивался в женской обители, а сегодня, похоже, вознамерился поглазеть на епископа, которого ждали в гости к шерифу.

Роже Эктонский опять не узнал ни врачевательницу, ни ее спутников. Это было тем поразительнее, что все местные обычно таращились на Мансура, а вместе иноземцы являли собой колоритную троицу – и одеждой, и повадками. Очевидно, блаженный не различал отдельных людей – для него они были просто безликой массой грешников, которых он пытался спасти от грядущего пекла. Аделия машинально отметила для себя, что его грязное рубище из того же сукна, каким связывали руки убитых детей.

Юродивый визгливо тараторил дальше:

– Иноверцы бичевали дитя, пока кровь не потекла ручьями! А они хохотали и честили мальчика последышем фальшивого пророка Иисуса. Измучив и надев ему терновый венец, распяли малолетнего страстотерпца, как Христа…

Симон спросил у стражников разрешения пройти к шерифу. Мол, они прибыли из далекого Салерно.

– Откуда-откуда?

Симон понял, что на невежественных солдат надо производить впечатление другим, и сказал:

– Приор Жоффре велел нам побеседовать с шерифом.

– А, узнаю смуглого! – воскликнул стражник помоложе. – Это доктор, который вылечил настоятеля!

– Он самый. Только учтите, доктор отлично понимает ваш язык.

Роже Эктонский, словно только сейчас заметив иноземный вид Мансура, подскочил к нему и закричал в лицо арабу, обдавая гнилым дыханием:

– А ты, сарацин нечестивый, признаешь ли Господа нашего Иисуса Христа?

Стражник постарше беззлобно бросил юродивому:

– Заткнись, вшивый! – и насмешливо показал на Страшилу: – А это что за зверь?

– Собака миледи.

Ульфа удалось оставить дома, но Гилта настояла на том, что Страшила должен быть с Аделией неотлучно. На это салернка возразила: «Никакой он мне не защитник! Когда на берегу реки меня стали задирать рыцари, он сам чуть не обделался от страха!» Гилта упрямо стояла на своем: «Пес вам не для защиты, а для охраны!» Аделия решительно не понимала, зачем ей мохнатый и вонючий ангел-хранитель, который при опасности поджимает хвост и пятится в сторонку, однако в итоге Гилта все-таки переспорила.

– Ладно, – сказал стражник постарше, – можете идти к шерифу. – Тут он повернулся к Агнес и лукаво подмигнул ей: – Что скажет наш командир? Пропустить иноземцев?

Для порядка Симона и Мансура обыскали на предмет холодного оружия. Стражник помоложе был не прочь пощупать и Аделию, но его напарник махнул салернке рукой: «Проходи!»

– Увидите евреев – душите голыми руками! – крикнул Роже вдогонку иноземцам. – Убейте извергов, распявших детей!

Он сунулся было за Аделией в калитку ворот, но солдаты добродушно отпихнули его:

– Остынь, дружок!

Во дворе замка сразу стало ясно, к чему меры предосторожности у ворот. Боялись покушения не столько на шерифа, сколько на евреев, которые прогуливались или грелись на солнце почти у самой крепостной стены. Их было человек пятьдесят – мужчины, женщины и дети. Одеждой они не отличались от местного населения, только у нескольких мужчин на головах были особенные, островерхие шляпы.

Однако эти евреи выглядели все-таки необычно. В Салерно Аделия насмотрелась на разноплеменных бедных, среди которых были сицилийцы, греки, мусульмане и евреи. Но такую удручающую обтрепанность она видела впервые. В Италии нищета смягчалась подаяниями богатых и церковной благотворительностью. А о евреях молва говорила – единственный народ, который не поставляет уличных попрошаек. В иудейской религии существовал принцип сострадания ближнему. Считалось, что дающий милее Богу, чем получающий.

Аделии на всю жизнь запомнилось, как один странник пообедал в кухне в их салернском доме и не поблагодарил за трапезу. Когда ее тетка, сестра приемной матери, отчитала нищего за невежливость, он спокойно возразил: «Не твое я вкушал, но Божье! А что ты меня попотчевала, за то будет тебе спасибо от Господа, когда перед ним предстанешь!»

Кембриджский шериф вряд ли мог рассчитывать на большую благодарность Бога. За год одежда, в которой евреи бежали из своих домов, превратилась в обноски. Судя по худобе и заморенным лицам, несчастных и кормили плохо. Возможно, еды было вдоволь, но готовили ее не по иудейским законам – и пища оставалась нетронутой.

Погруженные в беседы мужчины-евреи почти не обратили внимания на Аделию. Зато женщины проводили ее – нарядную, свежую и свободную – печально-завистливыми взглядами.

В просторных рабочих покоях шерифа жизнь кипела. За конторками, заваленными документами, трудились делопроизводители, периодически бегая за советом или подписью на помост, где восседал крупный мужчина. На его гигантском столе громоздилось еще большее количество свитков.

Симон, знавший английскую жизнь лучше Аделии, заранее просветил ее насчет роли шерифа в местной должностной иерархии. Шериф был главным представителем короля в графстве. Он вершил суд на пару с епископом. Отвечал за мир-покой и за сбор податей и церковной десятины. Следил, чтобы никто не торговал по воскресеньям. Ловил бродяг, беглых крестьян и разбойников. Творил расправу: вешал, рубил головы и конфисковывал добро провинившихся в казну. За недоимки мог сам поплатиться головой.

– И кому охота занимать такой хлопотный пост? – простодушно удивилась Аделия.

– Шериф имеет изрядную долю собираемых денег, – пояснил Симон.

Судя по роскоши шерифского наряда и количеству золота и бриллиантов на его пальцах, процент был действительно лакомый.

Шериф Болдуин, занятый дальнейшим приумножением доходов, а также подготовкой к грядущей сессии королевского суда, встретил иноземцев поначалу сурово – как неуместное отвлечение от дел.

Однако стоявший возле него высокий дородный мужчина – сэр Роули – весело подмигнул Аделии и сказал шерифу:

– Милорд, по моему убеждению, эти люди могут помочь нам в вопросе с евреями.

Во взгляде Аделии не было благодарности. Накануне она получила от настоятеля Жоффре записку, в которой он предупреждал ее насчет сборщика податей: когда пропадали дети, того не было в городе как минимум в двух случаях. «Упаси меня Бог бросить тень на невинного, – писал настоятель, – но я бы не стал пока что исключать его из круга подозреваемых».

Симон отнесся к опасениям настоятеля спокойно. Да, сэру Роули не следует слепо доверять, но фактов против него не больше, чем против любого другого. Однако Аделию сборщик податей настораживал своим рассудительным умом точно так же, как Роже Эктонский – воинствующей глупостью.

Шериф, уступая сэру Роули, спросил Симона:

– Чего вы желаете от меня?

– Позвольте переговорить с Иегудой Габиролем.

Сэр Роули быстро ввернул:

– Вполне невинная просьба. Я провожу наших гостей к нему.

Шериф схватил его за рукав:

– Э нет! Не бросай меня, Пико. Дел невпроворот, а ты мой главный помощник!

– Я быстро. Одна нога там, другая здесь.

Сэр Роули повел Аделию, Симона и Мансура в ту башню, где жили евреи. По дороге он сказал с улыбкой:

– Слышал, вы, сударыня, плескались в Кеме. Очень нездоровая процедура. В его воду чего только не попадает! Неужели у вас были такие серьезные причины замочить платье?

Аделия не хотела распространяться на эту тему и ответила вопросом на вопрос:

– Что это за сессия королевского суда, о которой все говорят?

Они уже поднимались по винтовой лестнице башни, и толстый сэр Роули одышливо пыхтел.

– В Кембридж, – пояснил он, – приезжает король вместе со светскими и церковными судьями. Для нас это все равно что Страшный суд. Во многих случаях шериф не может в одиночку выносить решение. Поэтому за несколько лет между сессиями накопилась масса неразрешенных дел, а в тюрьмах ждут приговора множество людей с разными провинностями. Судьям предстоит разбирать земельные споры, ссоры между баронами, мошенничество торговцев… По обычаю будут больше казнить, чем миловать. Так что нынче все нечистые души трепещут… Ох, ну и крута же эта лестница!

– Вам надо поменьше есть, – сказала Аделия.

– Сударыня, это не жир, а мускулы! – обиженно возразил сэр Роули.

– Ну да, и брюхо тоже?

Когда на одной из площадок сборщик податей остановился передохнуть, Аделия пошла дальше с Симоном и тихонько сказала ему:

– Этот тип наверняка станет подслушивать под дверью!

– Да он все равно знает про нас больше, чем надо, – возразил Симон. – Ему известно, кто вы. Поэтому пусть себе подслушивает, если желает.

– Но если он и есть убийца?

– Ну, в этом случае ему уж точно все известно и нам бессмысленно секретничать.

Аделии логика Симона не понравилась, но спорить она не стала.

Сэр Роули наконец нагнал их и сказал:

– Вы, сударыня, мните меня неповоротливым толстяком. А между тем, когда Нураддин узнавал, что я выхожу в поход, он сворачивал шатры и пускался наутек в пустыню!

– О, вы участвовали в крестовом походе?

– Разве они могли обойтись без меня! – хвастливо отозвался сборщик податей.

Сэр Роули привел их в небольшую круглую комнату, меблировка которой исчерпывалась несколькими стульями и столом. Два незастекленных оконца были на самом деле амбразурами.

– Господин Габироль сейчас придет, – сказал Пико, – я послал за ним своего слугу Пипина. А позже Пипин принесет вам закуски.

Аделия прошла к окну, из которого открывался замечательный вид на запад. Крыши крепостных строений, королевский штандарт над замком. Далее волнистые поля, и у лесочка усадьба с добротными службами и преогромным особняком. Там, по словам Ульфа, жил сэр Джервейз. Аделия снова подивилась, что простой рыцарь может позволить себе столь внушительный дом. Перейдя к восточному окну, Аделия увидела вдали усадьбу сэра Джоселина. Его особняк был еще внушительнее. Похоже, оба рыцаря вернулись из Святой земли не с пустыми руками! Крестоносцы! Кто-то из них мог быть детоубийцей.

В комнату вошли двое мужчин. У молодого, Иегуды Габироля, были черные как смоль пейсы, бледное лицо и впалые щеки. Пожилой, незваный гость, представился Симону как Вениамин бен Рав Моше.

– Симон Неаполитанский! – сказал он. – Я знавал вашего отца. Как старый Илия – жив еще?

Симон поклонился вошедшим с непривычной для него сухостью, в разговор о своем отце вступать не стал, а Мансура и Аделию только назвал по именам, не потрудившись объяснить их присутствие.

– Это вы теперь живете в моем доме? – спросил Вениамин салернку.

– Надеюсь, вы не возражаете.

– Это не мое дело, – ответил со вздохом старый еврей. – Дом сильно испоганен?

– Как вам сказать… мы немного привели его в порядок. И дому на пользу, что в нем кто-то живет.

Симон с суровым видом обратился к молодому еврею:

– Иегуда, год назад, перед Пасхой, вы женились на дочери Хаима бен Елизера.

– Да, и тем положил начало всем своим несчастьям, – мрачно отозвался парень.

– Этот брак задумал я, – пояснил Вениамин. – И молодой ученый человек проделал долгий путь из Испании по моему приглашению. Брак обещал быть удачным, но тут вмешались совсем другие обстоятельства…

Симон не стал отвлекаться на Вениамина и продолжил допрос Иегуды:

– В день вашей свадьбы пропал мальчик. Что вам известно?

– Ничего я про это не знаю. Я не сторож английским детям, – сказал Иегуда и презрительно скривился.

Никогда Аделия не видела Симона в такой ярости. Без лишних слов он размахнулся и влепил «ученому» испанцу звонкую пощечину.

Мансур шагнул вперед – на случай, если дело дойдет до рукопашной. Но Иегуда вдруг расплакался и, держась за щеку, запричитал:

– А что еще мы могли сделать? Как поступить? Мы были вынуждены…

Аделия вместе с Мансуром отошла в сторонку, к окну, предоставив евреям разбираться между собой. Те сели кружком на стульях в центре комнаты. Поскольку Иегуда только всхлипывал, шмыгал носом и причитал, отвечать Симону взялся Вениамин.

По его словам, в этом браке замечательно сочетались деньги и ученость – дочь богача выходила замуж за хорошо образованного испанца из достойной семьи. Свадьба состоялась в начале весны, синагога была украшена примулами…

– К делу! – перебил его Симон. – Подробности торжества меня не интересуют.

Свадебное празднество, учитывая богатство Хаима и количество гостей, обещало затянуться на хорошую неделю. Флейты, барабаны, скрипки, кимвалы, ломящиеся от яств столы, неустанно наполняемые вином кубки, невеста на троне под белой парчой, речи и пожелания – все это на большой поляне перед домом, потому что Хаимов особняк, несмотря на свои изрядные размеры, не мог вместить всех пирующих, многие из которых преодолели тысячи миль ради знаменательного события.

– Конечно, Хаим размахнул свадьбу не без тщеславного желания прихвастнуть перед остальным Кембриджем, – извиняющимся тоном сказал Вениамин.

Однако Аделия вполне понимала отца невесты. Англичане надменно отвергали его, несмотря на богатство: местная знать еврея в свои дома не пускала, зато охотно одалживала у него деньги. Хаиму было приятно блеснуть своей роскошью и показать, как его уважает иудейский народ.

– К делу! – опять приказал Симон. Но тут Мансур поднял руку и велел всем молчать. После чего он быстро прошел на цыпочках к двери и резко распахнул ее.

Аделия ожидала увидеть за дверью сборщика податей, но подслушивал не Пико, а его слуга Пипин. Мансур легонько двинул его кулаком, и сухопарый паренек покатился вниз по лестнице. За ним полетел и поднос с закусками, поставленный на ступеньку лестницы. Перевернувшись через голову пару раз, Пипин вскочил на ноги и, охая от боли и возмущения, с вызовом уставился на стоявшего в дверном проеме Мансура. Но тот грозно смотрел и помахивал такими кулачищами, что Пипин счел за благо немедленно ретироваться.

Троица евреев, занятая беседой, решительно проигнорировала инцидент.

Неужели столь солидный и представительный сэр Роули на самом деле омерзительный детоубийца? Аделия знала, что существуют внешне вполне нормальные люди, которых смерть не отпугивает, а возбуждает. Многие регулярно приходили в салернскую Медицинскую школу, чтобы посмотреть, как она вскрывает человеческие трупы. А Гординусу на ферме смерти пришлось даже стражу поставить – отгонять мужчин и женщин, которые приходили полюбоваться разлагающимися свиньями.

В ските Святой Верберты, когда сэр Роули присутствовал при осмотре детских трупов, Аделия не заметила в нем нездорового любопытства или возбуждения от вида смерти. Он производил впечатление человека, охваченного ужасом и отвращением. Однако сейчас Пико послал слугу подслушивать, то есть хотел быть в курсе новейших открытий расследования. Если это досужее любопытство – мог бы потом просто спросить: «Ну, что вы узнали?» Или сэр Роули боится, что разговор может уличить его в преступлении?

Кто же он такой, загадочный сборщик податей?

А тем временем Вениамин продолжал рассказ.

Наступил вечер первого свадебного дня. Стемнело и похолодало, и гости ушли в дом. На пустой поляне по-прежнему горели факелы.

Внутри очень скоро стало тесно и душно от пьяной толпы. В какой-то момент невеста вышла вместе с матерью во двор – подышать свежим воздухом и побеседовать. Женщины прошли по поляне к реке и увидели тело мальчика. Оно лежало на траве так, словно чьи-то могучие руки выбросили его из лодки.

Женщины с криком бросились в дом.

– И что сделал Хаим? – спросила Аделия, впервые вмешиваясь в разговор.

Ответил Иегуда:

– Хаим велел погасить все огни.

Симон понимающе кивнул. В этом действии был свой резон. Обнаружив труп на лужайке перед своим домом, еврей решил погрузить ее во тьму, дабы соседи и прохожие не увидели лишнего.

Аделия, правильно истолковав его кивок, возмутилась. Но тут же одернула себя. Не будучи еврейкой, она не могла до конца понять, каково это – жить с лживым неизбывным клеймом, будто на свою Пасху иудеи приносят в жертву христианских детей. Несправедливое обвинение следовало по пятам за евреями, куда бы они ни переселялись. Приемный отец Аделии когда-то объяснял: «Подобные россказни всегда используют против религии, которую ненавидят и боятся. В первом столетии римляне точно так же очерняли первых христиан – мол, они в ритуальных целях используют кровь и плоть детей! Меняются только гонители и гонимые, а вздорные обвинения кочуют из эпохи в эпоху».

Да, теперь детоубийцами слыли евреи. Байка до того укоренилась в христианской мифологии, что евреи уже который век страдали от подозрений. Неудивительно, что Хаим, найдя мертвого христианского мальчика на своей лужайке (причем в разгар еврейской свадебной церемонии), первым делом приказал тушить огни.

– А что нам оставалось делать?! – с вызовом выкрикнул Вениамин. – Если вы такой умный, скажите, как нам следовало поступить? В тот вечер у Хаима собрался цвет английского еврейства. Достоуважаемый Шолем из Честера прибыл даже со всей своей семьей. Из Парижа явился рабби Давид, из Германии – рабби Меир. Оба – знаменитые талмудисты. И что же, мы должны были отдать толпе на растерзание этих светочей, великих сынов Израиля? Мы дали им время спастись бегством.

Согласно дальнейшему рассказу Вениамина, именитые гости Хаима проворно вскочили на коней и были таковы, а хозяин обернул трупик большой скатертью и отнес в подвал.

Никто и секунды не задавался вопросом, как и почему тело мальчика оказалось в саду Хаима. Все торопились избавиться от трупа – строить догадки можно было потом, на досуге. Это происходило не от жестокосердия. Просто каждый присутствовавший на свадьбе был до такой степени озабочен спасением жизни – своей и семьи, что ему было не до сантиментов по поводу уже мертвого мальчика.

К сожалению, спастись не удалось.

– Уже светало, – рассказывал Вениамин, – а мы все еще спорили, как нам быть. Хоть все и протрезвели, но головы после выпитого и со страху работали плохо. И Хаим, упокой Господи его душу, властью хозяина положил конец пререканиям. «Отправляйтесь по домам, – сказал он. – И живите дальше как ни в чем не бывало, занимайтесь обычными хлопотами. А с этим делом я разберусь на пару с зятем». – Вениамин снял шапочку и задумчиво погладил рукой лысину. – Мы – да простит нас Яхве за глупость! – конечно, обрадовались, что Хаим взвалил все на себя, и разбрелись по домам.

– А что сделали Хаим и его зять? – спросил Симон. – Народ тут просыпается рано. И при свете дня от трупа уже нельзя избавиться незаметно!

Вениамин в нерешительности молчал. Иегуда сидел понурившись, по-прежнему пряча лицо в руках.

Симон решил помочь старому еврею.

– Итак, на улице светло, – сказал он. – И в этой тупиковой ситуации Хаим вдруг вспоминает, что из подвала есть второй выход.

Иегуда резко вскинулся, отнял руки от лица и уставился на Симона. Вениамин тоже округлил глаза.

– Какой? – почти без вопроса в голосе продолжал Симон. – Сточная труба? Подземный ход для бегства в случае опасности?

– Канализация, – мрачно пояснил Иегуда. – Через подвал по трубе течет ручей.

Симон кивнул:

– Стало быть, канализация. Труба, надо думать, достаточно широкая для детского трупика и выходит в реку. Как раз под причалом.

– Откуда вам это известно? – спросил Вениамин почти возмущенно.

Симон лукаво покосился на Аделию и сказал:

– Есть источники… Я не верю, что вы с детской радостью разбежались по домам и оставили Хаима одного. Почему-то мне кажется, что вы были в подвале, когда он спустил тело в трубу и оно поплыло в Кем.

Иегуда опять расплакался.

– Мы стояли в темном подвале и молились, – сказал он между всхлипами. – За свое избавление… и за спасение души покойного мальчика…

– Хорошо, – сказал Симон, – это вам зачтется на том свете. Но вам не хватило ума пойти и удостовериться, что тело действительно оказалось в реке и унесено течением!

Иегуда был так поражен, что даже плакать перестал.

– А оно не… не…

Симон вскочил и в бессильной ярости затряс руками: как Господь попускает, что на свет родятся такие дураки! Не сделать столь очевидной вещи!

– А почему, по-вашему, тело нашли почти у самого причала?! – воскликнул он.

– Мы думали, оно застряло в прибрежном иле…

– Нет, оно сперва застряло между опорами! А позже, через несколько дней, когда труп уже раздулся, течение высвободило его и вынесло на поверхность. Только после этого тело застряло в иле, – сказал Симон и добавил, обращаясь уже к Аделии: – Мы евреи, доктор. То есть великие говоруны. Мы бесконечно обсуждаем все «за» и «против», обсасываем варианты, прикидываем, как бы не прогневить Бога… и в конце концов оскорбляем его своей нерешительностью! Пока эти бестолочи перебирали теоретические возможности, вместо того чтобы тайком проверить трубу под причалом и окрестности, весь город поднялся на поиски мальчика. Такие интенсивные усилия не могли не привести к обнаружению тела. Даже останься оно под причалом – его бы и там нашли. Так что виновато не течение, которое вытолкнуло труп на поверхность да поленилось утащить его подальше, а эти говоруны, которые так оплошали и не довели дело до конца! Они, конечно, ослы. И даже хуже. Однако не убийцы!

Но Аделию пустые сожаления и упреки не интересовали. Едва дождавшись конца обвинительного монолога Симона, она засыпала Иегуду и Вениамина вопросами:

– Прежде чем бросить труп в сточную трубу, вы хоть осмотрели его? Как Петр выглядел? Увечья? Одежда? В каком состоянии?

Евреи в отвращении вытаращились на нее.

– Что за вурдалачку ты нам привел?! – воскликнул Вениамин. – Какие дикие, нечеловеческие вопросы!

– Ву… вурдалачку?! – возмущенно вскричал Симон. У него опять чесались руки дать кому-нибудь по морде. Мансуру даже пришлось вскочить и повиснуть на его руках. – Нет, вы послушайте! – кричал Симон, пытаясь стряхнуть с себя араба. – Эти немыслимые охламоны преспокойно сунули несчастного мальчишку в сточную трубу, а теперь у них поворачивается язык называть других нелюдями!

Аделия в сердцах подхватилась и вышла вон, оставив евреев ссориться и разбираться, кто из них умнее. В крепости был, слава Богу, еще один человек, который мог подсказать ей пару важных вещей.

Она спустилась по лестнице и быстро прошагала через рабочие покои шерифа во двор. Сборщик податей проводил салернку взглядом и поманил пальцем своего слугу.

– Куда это она, в одиночку, без сарацина? – спросил Пико. – Странно. Ну-ка, Пипин, сбегай и узнай, что у этой решительной особы на уме и с кем она собралась побеседовать.

Лекарка подошла к группе темноволосых женщин во дворе. Поздоровалась со всеми и затем поклонилась девушке, в которой угадала дочь Хаима. Совсем молоденькая еврейка единственная из всех сидела на вынесенном специально для нее стуле. Лицо под траурной вуалью и огромный живот – месяцев восемь, подумала Аделия.

– Госпожа Дина? – спросила она.

– Да.

Девушка смотрела на иноземку настороженно и недоверчиво. Бросались в глаза худоба и нездоровый цвет лица.

Обеспокоенная как доктор, Аделия про себя решила впредь регулярно посылать беременной кухонные творения Гилты. Экономка готовила с запасом, так что хватит и на подкорм отощавшей на крепостных харчах дочери Хаима.

Аделия представилась дочерью Гершома из Салерно, умолчав о том, что ее приемный отец был далеко не правоверный еврей. Взгляд Дины потеплел.