Текст книги "О чем рассказали мертвые"

Автор книги: Ариана Франклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Глава 12

– Я уже умер? – спросил сэр Роули, открыв глаза и непонимающе оглядываясь по сторонам.

– Нет, – успокоила его Аделия. Она была рада, что прооперированный наконец очнулся.

Слабая, бледная от потери крови рука зашарила под одеялом. Затем раздался крик ужаса:

– О Боже! Где мое копье?

– Если вы имеете в виду пенис, то он на прежнем месте. Под повязкой.

Пико облегченно вздохнул. Но тут же встревоженно осведомился:

– А работать он будет?

– Без сомнения, – серьезно ответила Аделия, понимая, что раненому не до шуток. – Ничего в той области не повреждено, поэтому детородная функция в полном порядке.

– Ну слава Богу… на душе полегчало.

И сэр Роули почти тут же опять потерял сознание.

Аделия наклонилась над ним, поправила одеяло и тихонько сказала:

– Но вы были на волосок…

…от потери не только члена, но и жизни. Секач перерубил артерию, и чтобы сборщик податей не истек кровью, Аделии пришлось зажимать рану кулаком, пока пострадавшего переносили в дом шерифа. Там врачевательница без промедления воспользовалась иглой и вышивальными нитками леди Болдуин, но из-за обилия крови латать артерию пришлось вслепую, почти наугад. Только большой опыт помог Аделии правильно наложить швы.

Однако это отнюдь не значило, что битва за жизнь сэра Роули выиграна. Секач разрубил одежду и вбил ее частички в рану. Аделия постаралась выбрать все лоскутки, но вдруг ей это не удалось? Инородное тело – обрывок сукна или даже одна ниточка – могло стать причиной внутреннего нагноения, за которым почти неизбежно следовала смерть.

В Салерно при вскрытиях Аделия не раз с бесстрастным любопытством изучала причины гангрены. Но сейчас эмоции перехлестывали через край.

Вскоре рана сэра Роули действительно воспалилась и началась горячка с бредом.

Аделия молилась за его выздоровление так истово, как никогда в жизни. При этом она, конечно, не забывала и о медицинских мерах: тело больного обмывали ледяной водой, а между зубами регулярно вкладывали мокрое полотенце.

Она теряла разум от отчаяния и была готова выклянчивать помощь у кого угодно – у Иеговы, Аллаха, Троицы, Гиппократа… Лишь бы сэр Роули пришел в себя, снова нормально задышал… хоть бы ушла с его губ предсмертная синева…

Очнувшись в очередной раз, сэр Роули инстинктивно зашарил внизу своего живота. Ах ты, Господи, до чего же примитивные существа эти мужчины!

– На месте, на месте, – успокоила врачевательница.

Опять последовал вздох облегчения. А затем вопросительный стон.

– Да, будет работать, – сказала Аделия. Даже на пороге смерти мужчины озабочены своей потенцией.

Глаза больного открылись.

– Вы по-прежнему здесь? – спросил он слабым голосом. Но глаза смотрели непривычно ясно.

– Да.

– И как давно?

– Четыре дня и пять ночей…

Аделия покосилась на солнечный свет, который проникал через бойницы башни. Часов семь. Начинался пятый день ее бдения.

– Так долго? Проклятие! – Пико попробовал приподняться. – Где мы находимся?

– В верхней комнате крепостной башни.

После операции, выполненной на столе шерифской кухни, могучий Мансур в одиночку поднял пациента наверх башни, в которой жили евреи. Тут их никто не беспокоил, и Аделия могла без помех вести борьбу за жизнь пациента. Кроме Мансура и Гилты лекарке помогали еврейские женщины. Они были тронуты тем, что сэр Роули пострадал, защищая от поругания могилу их соплеменника.

Страшилу в комнату не допускали. Он и после купания быстро обретал свой едкий запах. К тому же Аделия всерьез обиделась на пса – «Тоже мне защитник!» Когда набежала толпа идиотов во главе с Роже Эктонским, Страшилу как ветром сдуло. В самый важный момент он преспокойно дезертировал.

У сэра Роули возник новый вопрос.

– Убил я эту сволочь?

– Роже Эктонского? Нет. Вы его полоснули пару раз, но эта собака быстро залижет раны. Сейчас юродивый заперт в донжоне. Мясника Куинси и лавочника Колина вы отправили к праотцам. А продавец папских индульгенций не скоро оправится после знакомства с вашим кинжалом. Но Роже, увы, легко отделался.

– Черт! – Даже короткий разговор утомил Пико. Он закрыл глаза и умолк. На этот раз не обморок, а сон. Появлялась надежда на выздоровление.

Аделия зачарованно смотрела на мужчину. За время болезни он сильно похудел – и это пошло на пользу его фигуре. Но встанет на ноги – опять нагуляет бока… Вояка, обжора, бабник – и что она в нем нашла?!

Для Гилты чувства хозяйки к сэру Роули не были тайной. Она давно раскусила иноземку.

Когда сэру Роули было совсем худо и Аделия отказывалась хоть на минуту отойти от него, экономка ворчала:

– Шли бы отдохнуть! Я с ним побуду. Или Мансур. Любовь любовью, но если вы сами захвораете, кто его лечить будет?

– О какой любви ты говоришь? – возмущенно огрызалась Аделия. – Пико мой пациент. И я отвечаю за его жизнь… – Но потом чувства брали верх, и Аделия начинала причитать: – Ах, Гилта, что же мне делать? За что такая напасть? Ведь мы такие разные! Сэр Роули не тот человек, с которым я могу связать свою судьбу…

– Тот – не тот, хорош – не хорош! Сердцу не прикажешь? – сурово возражала Гилта.

И Аделии приходилось соглашаться: да, сердце – самодур…

В пользу сэра Роули, разумеется, было что сказать. Он помогал беззащитным евреям. А в бреду снова и снова возвращался к скрюченному тельцу мусульманского мальчика, убитого среди барханов. Эта вина по-прежнему мучила его. Тоже, кстати, признак большой и чуткой души. В разгар горячки прошлое так донимало Пико, что Аделия начала давать ему опасные опиаты. Пусть лучше забывается. Душевные страдания только истощают и без того слабое тело.

Но и недостатки сэра Роули были очевидны.

В горячке он такое говорил о женщинах, что у Аделии волосы вставали дыбом. У этого похотливца связей было без числа. И на Востоке он не преминул вкусить экзотических наслаждений. При этом сладострастие и чревоугодие соревновались за первенство. О женщинах Пико говорил с исступлением гурмана, о еде – с чувственностью развратника. Стройная Саггера – тонкая, как стебелек спаржи… Пышногрудая Самина – насыщающая, как обед из пяти блюд… Чернокожая красавица Абда – тающая во рту, как черная икра. И многое из того, что делал с ними сэр Роули, было в новинку для Аделии. Она и не подозревала, что плотские утехи могут быть так разнообразны, а некоторые позы требуют от любовников гибкости и отваги ярмарочных акробатов…

Еще более Аделию шокировал масштаб его честолюбия. Бредя, сэр Роули много раз вел диалог с кем-то, кого называл «мой повелитель». Салернка поначалу думала, что он обращается к Богу. Прислушалась – оказалось, он ведет воображаемый разговор с королем. И в сознании Пико рыцарственное стремление найти Ракшаса и оправдать евреев тесно сплетено с низким желанием услужить монарху. Вернуть тому добрые отношения с иудеями и соответственно кредиты на выгодных условиях. В благодарность сэр Роули ожидал от Генриха Второго наград и чинов. И его заранее мучил вопрос, что просить: звание барона со всеми положенными привилегиями или сан епископа. То и другое было лакомым куском. И бесило – нельзя получить все сразу. Иногда Пико нащупывал руку Аделии, стиравшую пот с его лба, и тревожно спрашивал: «Феод или епархия?» Если она отвечала «феод», он приводил аргументы в пользу церковников. Если «епархия», то доказывал преимущества светской власти. Несмотря на горячку, сэр Роули говорил вполне связно, хотя его глаза были закрыты и он был окружен фантастическими видениями.

Вот он, стало быть, какой. Человек бесспорного мужества и доброй, сострадающей души. И одновременно чревоугодник, распутник, хитрый и алчный карьерист. Короче, отнюдь не образец нравственного совершенства. Мысли о любви Аделия давно выбросила из головы. Однако надумай она влюбиться сознательно – разумеется, не выбрала бы такого сомнительного типа, как этот сборщик податей…

Но вдруг проснувшееся сердце без спроса сделало выбор.

Гилта верно говорит: «Не по хорошу мил, а по милу хорош».

Да, любовь зла. Но Везувия Аделия Рахиль Ортез Агилар имеет свои четкие цели в жизни. Она не мечтает блистать при дворе или утопать в роскоши. Ее единственное великое желание – служить людям. Талант – от Бога, и он обязывает. «Поэтому, – думала Аделия, – мне не детей следует рожать, как остальным женщинам, а исследовать устройство человеческого тела».

Однажды поняв, что романтическая любовь и брак не для нее, Аделия раз и навсегда перестала интересоваться мужчинами и с трепетом следить за тем, какое впечатление она на них производит. Подобно монахине, Аделия была готова блюсти целомудрие до гроба. Перед ней лежала полная трудов жизнь, которую увенчает благородная старость в окружении не собственных детей, а уважающих ее учеников.

Теперь, в комнатке наверху башни, ей была смешна прежняя наивность. Человек предполагает, а сердце располагает. Можешь быть какой угодно умной и принять самое замечательное решение, но чувства переиграют все твои планы и сделают выбор вопреки разуму.

Да, она самозабвенно боролась за жизнь сэра Роули… как за жизнь любого пациента. Ну разве что молилась за него горячее, чем за других. А днем, невзирая на усталость, Аделия на пару с Мансуром принимала больных, которых Матильды направляли из дома Вениамина в крепость. Это был способ доказать себе, что она не изменила своим идеалам… а заодно и на несколько часов забыть, что любимый при смерти…

Но вот сэру Роули стало лучше. Настал черед и ей исцелиться от своего романтического бреда.

О браке не могло быть и речи, даже если случится невероятное и сэр Роули сделает ей предложение. Аделия втайне считала себя соблазнительной женщиной, но способен ли Пико правильно оценить ее и разглядеть вулкан страстей за серьезной миной ученой женщины? В бреду он нахваливал черные заросли на лобке одной из своих любовниц – стало быть, светловолосая Аделия не в его вкусе… В любом случае салернке претила мысль стать очередным именем в нескончаемом списке любовных побед, где числились всяческие Саггеры, Самины и Абды.

Да и может ли сдержанная, умная женщина, с самой обыкновенной внешностью, очаровать завзятого сердцееда! В горячке сэр Роули много и любострастно бредил о ней, приводя Аделию в сладостное смятение, но… он не понимал, что говорит.

Она вспоминала, как сборщик податей исповедовался о своих приключениях в Святой земле. Воспринимай он собеседницу как женщину и будь хоть чуточку влюблен в нее, Пико не нарассказывал бы столько о тамошних красавицах, да еще и в грубых выражениях. Так можно открыть душу священнику-приятелю – скажем, настоятелю Жоффре. А разговаривая с дамой сердца, выбирают другие слова и темы.

К тому же сэр Роули мечтает стать епископом. А это означает целибат. Стать любовницей? В наше развращенное время редкий церковный иерарх не имеет конкубины. Одни живут в грехе открыто, внаглую. Другие прячут своих сожительниц от посторонних взглядов, но вокруг них роятся сплетни и догадки. Но то-то будет сценка у небесных врат! «Аделия, а ты чем в жизни занималась?» – «Господин ключник, я поначалу подалась в медицину, а потом – в блудницы и зажила с епископом, который запамятовал, что давал Господу обет безбрачия».

Ну а если сэр Роули предпочтет стать бароном и править в своих владениях? В этом случае брак возможен. Но, как всякий феодал, Пико пожелает иметь наследника. Желательно не одного. Это значит – рожать, заниматься хозяйством и воспитанием детей, красоваться на пирах и приемах, а может, и при королевском дворе появляться. Пустая трата времени и сил, которые пригодились бы на ниве медицины. Барон Пико быстро обзаведется гаремом из брюнеток, которые нарожают ему бастардов. Не будет брезговать ни дамами, ни безвольными крестьянками…

Рисуя картинки морального разложения супруга-барона, Аделия авансом пришла в такую ярость, что ошарашила вошедшую Гилту неожиданными словами:

– У этой свиньи дежурьте сегодня вы с Мансуром, а я пошла домой!

На лестнице ей повстречался Иегуда. Он осведомился о здоровье сэра Роули и пригласил Аделию полюбоваться новорожденным. Ребенок, сосавший грудь Дины, был подозрительно мал, однако производил впечатление здорового. Родители жаловались, что сын плохо набирает вес.

– Мальчик такой слабенький, что мы договорились с раввином отложить на восемь дней обряд обрезания, – сказал Иегуда и встревоженно спросил: – Как вы думаете, он успеет окрепнуть за это время?

Аделия ответила, что это правильное решение. При необходимости можно отложить обрезание и на больший срок.

– У меня мало молока, – сказала Дина. – Малышу не хватает.

Знания Аделии в области акушерства были ограничены общими представлениями: ее главный учитель Гординус придерживался мнения, что беременностью и родами должны заниматься повивальные бабки, а доктору следует вмешиваться только в случае тяжелых осложнений. Это убеждение подкреплялось реальными фактами салернской жизни: у мужчин-докторов умирало больше детей, чем у повивальных бабок. Медики и церковь в унисон возмущались терпимостью Гординуса в отношении повивальных бабок. Лекари считали их «непросвещенными», церковь – ведьмами.

Однако худоба ребенка была настолько очевидна, что Аделия решилась дать совет:

– Попробуйте взять кормилицу.

– Где ж ее найти? – печально возразил Иегуда. – Мы загнаны в крепость и отрезаны от остального мира. Дина – единственная кормящая еврейка.

– Давайте я попрошу леди Болдуин найти ее вам, – сказала Аделия и осеклась. То, что она предлагала, могло вызвать яростный протест. В свое время Маргарет появилась в их салернском доме в качестве кормилицы и только потом стала няней. И Аделия знала, что итальянские евреи берут христианок-кормилиц не обинуясь. Однако тут, в крохотном анклаве упрямцев, к молоку шиксы могло быть другое отношение…

Но Дина приятно удивила лекарку своей терпимостью. Метнув строгий взгляд на мужа, который хотел возмутиться предложением иноземки, она сказала:

– Молоко есть молоко. Сама я не осмелилась просить леди Болдуин. Надеюсь, она найдет нам здоровую и хорошую кормилицу.

Иегуда нежно погладил жену по голове.

– Не кори себя, – сказал он. – Что у тебя мало молока не твоя вина. После всего пережитого можно только радоваться, что ты смогла благополучно выносить ребенка.

«Ага, – подумала Аделия, – похоже, отцовство идет вам на пользу, ученый задавака! Поумнел, смягчился!» И Дина выглядела куда счастливее, чем прежде. Возможно, отношения в этом браке, вопреки ожиданиям, все же уладятся.

– Спасибо, доктор, – сказал Иегуда.

Аделия быстро возразила:

– Не называйте меня так! Доктор – Мансур Хаиун из Аль Амараха. Я не более чем его помощница.

Еврей понимающе потупил глаза.

Без сомнения, все кругом уже знали, что на столе в шерифской кухне именно Аделия оперировала сэра Роули. Это было опасно. И без того кембриджские лекари были настроены против приезжих. Если они проведают, что Мансур вовсе не доктор, у нее будет масса неприятностей. Да и церковь навалится: в Англии женщина-медик – невиданное существо, недопустимая мерзость. В одиночку здравомыслящий настоятель Жоффре не сможет ее защитить. Поэтому Аделия решила при помощи Гилты распустить слух, что операцию она делала под руководством доктора Мансура, который как раз в тот день по мусульманским законам не мог прикасаться к крови.

– Мы назовем мальчика Симон, – сказала Дина.

– Спасибо, – растроганно отозвалась Аделия.

Из башни она вышла окончательно окрыленной. Не только сэр Роули остался жив, но и Симон – в ребенке Дины и Иегуды! Все в ней пело. Это любовь, догадалась Аделия, озирая мир новыми, счастливыми глазами. Любовь, даже обреченная, окрыляет душу. Никогда чайки не кружили столь величаво в небе, а их крики не казались такими пронзительно-нежными…

Салернка двинулась в сторону сада – навестить могилу друга. У стены играли дети, мальчик и девочка.

– Это ваша собака? – спросил мальчик.

– Да. Страшила.

– Он смешной, – сказала девочка. – А вот араб, который с вами, тот страшный. Он колдун, да?

– Нет, Мансур хороший и добрый. Он доктор.

– Это он залатал сэра Роули? – спросил мальчик.

– Да, а я ему помогала.

Тут Аделия посмотрела в сторону недавно построенного помоста с виселицами и ахнула.

– Кто привязан к столбу? – спросила она.

– Сэм и Брейси, – солидно пояснил мальчик. – Пятый день стоят. И поделом. Пустить чернь с острогами в крепость! Тоже мне стражники! Папа говорит: если евреи виноваты, то казнить их следует по закону, а не самочинно.

– Сэм говорит, они не своей волей пустили, – сказала девочка. – Иначе убили бы.

– Стражники должны биться до смерти! – возразил мальчик. – А то – хвост поджали. Небось ваш Страшила, случись чего, за вас глотку перегрызет. Настоящий защитник.

– О нет, по моему псу тоже позорный столб плачет! – улыбнулась Аделия. – Но как же можно выстоять так долго? Вы говорите, пятый день?!

– По ночам им дают передохнуть, – ответила девочка.

Аделия пошла к позорному столбу. На шее каждого стражника висела доска с надписью «Пренебрег долгом». Сэм и Брейси, спиной друг к другу, полустояли-полувисели на веревках. Оба одурело таращились в пространство перед собой.

– И сколько вам осталось? – сочувственно спросила Аделия.

– Два дня.

– Ах ты Господи! Бедный ваш позвоночник! Могу одно посоветовать: почаще меняйте позу, иногда переносите вес тела на руки, чтоб спина отдыхала…

Наказанные сухо поблагодарили ее.

В шерифском саду Аделия застала леди Болдуин. Та беседовала с раввином Готче у могилы Симона. Они склонились над какой-то травкой, и супруга шерифа говорила:

– Это пижма. Советую носить ее в башмаках. Отгоняет заморскую лихорадку.

– Помогает лучше чеснока?

– Несравнимо!

Аделия усмехнулась про себя этому соревнованию мудрости. Сама она знала, что против заморской лихорадки нет никакого спасения.

– А, это вы, наша бесценная, – приветствовала салернку леди Болдуин. – Как многострадальный сэр Роули?

– Похоже, поправляется.

– Замечательно. Было бы досадно потерять такого доблестного и умного мужчину. А как ваш нос? Тоже идет на поправку?

Аделия рассмеялась:

– Прямее прежнего. Подлечила и благополучно забыла.

В запале борьбы за жизнь сэра Роули она забыла о себе.

Только на второй день Аделия ощутила боль и улучила момент, чтоб посмотреться в зеркало. Да и то лишь потому, что Гилта упрямо бухтела: «Эк ваш нос разнесло, и совсем синий стал! Глядеть тошно!» Когда опухоль немного спала, Аделия собралась с духом и собственноручно вправила сломанный нос.

Леди Болдуин удовлетворенно кивнула.

На могиле была простая дощечка с надписью на иврите.

– Позже мы положим камень, – сказал раввин Готче. – Леди Болдуин обещала приискать глыбу потяжелее, чтоб у охотников осквернить могилу пупы развязались, если вздумают посягнуть. Золотая вы женщина, леди Болдуин! Не перечислить всего доброго, что вы для нас сделали!

И действительно, супруга шерифа была приятным исключением среди кембриджских знатных дам. Истинная милосердная христианка, она всей душой сочувствовала гонимым евреям и всячески старалась облегчить их жизнь в крепостном затворе.

Однажды, принеся наверх башни свежее заливное для больного сэра Роули, леди Болдуин сама заговорила на эту тему и простодушно сказала Аделии:

– Знаете ли, евреи тоже люди, совсем как мы с вами. А раввин – весьма ученый человек. Хорошо разбирается в травах. На свою Пасху они много приправ употребляют, но все горькое да забористое, вроде хрена. Я ему советовала попробовать дягиль – для сладости.

Аделия с улыбкой возразила:

– Полагаю, в это время им сладкое не положено.

– Да, вы правы. Он мне то же самое сказал.

Сейчас, у могилы Симона, Аделия передала ей просьбу подыскать кормилицу маленькому Симону.

– Хорошо. Конечно, помогу, – быстро согласилась леди Болдуин. – Только велю, чтоб нашли деревенскую бабу, крепкую и честную. А то в крепости одни худосочные потаскухи брюхатеют.

Аделия обратилась к раввину Готче:

– Помогите, рабби. Мне необходимо уведомить семью Симона о его смерти.

– Напишите письмо, а мы переправим. Наши люди в Лондоне часто сносятся с Неаполем.

– Спасибо. Заранее благодарна. Только я не о том… Меня мучит, как сформулировать. Так прямо и написать: убили, но смерть приписана несчастному случаю?

Раввин задумчиво хмыкнул:

– Что бы вы предпочли прочитать на месте супруги?

Аделия ответила без промедления:

– Я бы предпочла пусть и горькую, но правду. – И тут же усомнилась: – А впрочем, не знаю…

В любом случае неизбывное горе. Но каково будет Ребекке снова и снова представлять, как долго и мучительно умирал ее любимый муж, как он пытался высвободиться из-под шеста, который прижимал его ко дну? Уж лучше воображать, что он утонул по оплошности…

– А ну ее, правду, – решительно сказала Аделия, признавая свое поражение. – Если преступника настигнет возмездие, тогда, быть может, наступит час истины. А до той поры от правды будут одни страдания.

– Да, правда – непростая вещь, – согласился раввин Готче со вздохом. – Согласно Талмуду название горы Синай, где, Господь дал заветы Моисею, происходит от древнееврейского слова «ненависть». Ибо говорящий правду всегда навлекает на себя злобу. Вспомните Иеремию. Кто поблагодарил его за верные пророчества? Кому по сердцу вестник беды? А еще есть старинная еврейская поговорка: «Нет более правдоподобной лжи, чем правда».

– Если честно, – сказала Аделия, – смысл этого выражения всегда ускользал от меня.

– От меня тоже, – признался раввин. – Однако поговорка вполне приложима к положению еврейского народа. Мы неповинны, но наша правда кажется другим особенно искусной ложью… Аделия, вы верите в то, что истинный убийца детей будет найден и наказан?

– Рано или поздно, – промолвила Аделия. – Если Бог явит милосердие, то рано.

– Да будет по-вашему! Но вы действительно воображаете, что день разоблачения преступника будет днем торжества? И к крепости привалят толпы добрых кембриджцев, чтобы с покаянными слезами на глазах просить у нас прощения за двух безвинно убитых евреев и год нашего нелепого и мучительного заключения в замке? А по всему христианскому миру разойдется благая весть, что иудеи не имеют привычки распинать христианских детей? Вы в это верите?

– Почему бы и нет? Правда обязана взять верх!

Раввин Готче пожал плечами:

– Может быть, тут, в городе, кто-то и поверит, что мы действительно не детоубийцы. Но у правды слабенькие ножки. Пока она сделает шажок, вранье уже отмахало целую милю. Чем бы ни закончилась история в Кембридже, остальной христианский мир так и пребудет с удобной ложью: евреи распяли агнца Божьего, а теперь распинают наших ангелочков. Если истина каким-то чудом дохромает до испанских деревень, разве придется она там ко двору? Поверят ли ей крестьяне во Франции? Или на Руси?

– Не будьте Иеремией, рабби. Мне больно даже думать, что вы правы.

– Найдите убийцу, – сказал раввин. – Вызволите нас из английского плена! Охотники валить на евреев вину за смерть христианских детей все равно не переведутся. Но мы хоть посрамим их.

«Легко сказать “Найдите убийцу”», – думала Аделия, спускаясь с крепостного холма.

Конечно, она не намерена сдаваться и будет вести следствие до победного конца.

Но Симон Неаполитанский погиб.

А сэр Роули прикован к постели.

Осталась она – доктор, а не ищейка – да Мансур, который по-здешнему ни бельмеса не понимает.

Местные, прах их побери, давно успокоились на том, что детей убивают евреи, и не чешутся искать настоящего убийцу.

Свой оголтелый отряд Роже Эктонский сколотил так быстро потому, что Кембридж свято верит, что иноверцы практикуют ритуальные убийства. То, что три преступления совершены уже после заключения евреев в крепости, никого не занимает. Тут правит бал вульгарное животное чувство. Стало быть, логические доводы бессильны. Иудеев боятся, потому что они другие, непохожие. Раз не такие, как мы, то наверняка творят что-то нехорошее, якшаются с нечистой силой… Евреи убили маленького святого Петра – следовательно, они порешили и остальных.

Несмотря на печальную констатацию, что кембриджцы – лютые враги логики, невзирая на душераздирающую иеремиаду раввина и угнетающую тоску по Симону и, наконец, вопреки ее сегодняшнему окончательному решению отказаться от плотской любви, жить и умереть целомудренной ученой девой, не было дня чудеснее в жизни Аделии!

Все было ничто в сравнении с тем, что сэр Роули пошел на поправку.

Аделия сегодня жила и чувствовала с удесятеренной силой – стало быть, несказанную прелесть бытия она воспринимала с той же неистовостью, что и горести мира сего!

Город внизу утопал в золотистом тумане, как в шампанском. Навстречу двигалась ватага студентов. Поравнявшись с салернкой, молодые люди почтительно коснулись шапок. У моста Аделия остановилась и поискала в кармане полпенни. Ах, досада какая! Нет мелочи! Она запамятовала, что за переход через Кем взимают плату.

– Проходи, милая, – хохотнул сборщик мостовой пошлины. – Сегодня красавиц даром пропускаем!

Торговцы приветливо махали ей руками, а прохожие улыбались.

К дому Вениамина Аделия нарочно пошла самой длинной дорогой, вдоль берега. Плакучие ивы ласково трогали ее щеки зелеными дружелюбными ветками; из глубины Кема ей навстречу выныривали рыбы, пуская веселые пузырьки, вроде тех, что играли в ее крови. Когда врачевательница вошла во двор, с крыши ей помахал какой-то мужчина. Аделия помахала в ответ и спросила Матильду Гладкую:

– Кто это там?

– Разве не узнали? Джил-кровельщик. Божится, что его нога в порядке. Хоть и без трех пальцев, но снова по крышам шастает. Вот из благодарности взялся поправить черепицу.

– Неужели за «спасибо»? – удивилась Аделия.

– А то как же! – солидно возразила Матильда. – Разве доктор его за деньги лечил?

За все время Аделии и Мансуру ни один пациент не выразил признательности. Кому помогли, тот уходил молчком, насупившись. Словно его не одарили, а обокрали. Аделию обижало хамство местного населения. В Салерно она привыкла, что ее всякий раз пышно и долго благодарят.

Но сегодня Аделия смягчила свой приговор кембриджцам. Прохудившуюся крышу поправлял кровельщик, которому она ампутировала только три пальца, тогда как местные лекари хотели отхватить ногу до колена. А на столе стояла стряпня жены кузнеца. Аделия хоть и не вернула той зрение, но избавила от гноя в глазах. В кладовке, как выяснилось, были дары от других больных: горшочек меда, дюжина яиц, кусок масла… Словом, из кембриджцев «спасибо» не вытянешь, зато им ведомы окольные пути выражения благодарности.

– А где Ульф? – спросила Аделия.

Матильда Гладкая показала в сторону реки. Там над камышами торчала грязная коричневая шапка мальчишки.

– Форель на ужин ловит. Но передайте Гилте: пусть за него не боится. Мы приглядываем и строжаем, чтоб не верил ничьим конфетам или сладким словам.

Матильда Сдобная ввернула:

– Ульф прям извелся по вам!

– Мне тоже его не хватало.

Аделия не лгала. Даже в разгар волнений за судьбу сэра Роули Пико она не забывала мальчика и передавала ему весточки через Гилту. А присланный им букетик примул даже прослезил ее. «Ульф просил передать, что он сочувствует вашему горю».

В Аделии нынче было столько любви, что она щедро одаривала ею всех окружающих.

Внука экономки она вдруг стала воспринимать как родного и нужного человечка.

Но тот встретил ее сурово. Даже не поднял глаза от самодельных удочек.

– Подвинься, невежа, – ласково сказала Аделия. – Леди желает присесть рядом с тобой.

Ульф правильно выбрал место. В прозрачной воде форель ловилась хорошо, и несколько рыбин уже лежали на берегу.

Ручей через несколько шагов впадал в Кем, который не имел тут ничего общего с зловонной рекой в центре города. Однако Аделия подозревала, что это только видимость. Еще до городских ворот вода напиталась навозом с окрестных полей и крестьянских хлевов. Кусок рыбы порой застревал в горле Аделии при мысли о тех нечистотах, которые проходят через жабры кемских речных обитателей.

Так что она была благодарна Ульфу за форель из чистого ручья. Они минуту-другую молчали. Мальчик по-детски дулся за то, что иноземка столько дней пропадала в крепости.

Над камышами сверкали перламутром крылья стрекоз.

Наконец Ульфу надоело молчать, и он спросил:

– Ну как здоровье Роули-Поули?

– Не ерничай! Ему лучше.

Ульф удовлетворенно хмыкнул и занялся своими удочками.

– Ты пользуешься какими-то особенными червями? – вежливо осведомилась Аделия. – Заправский рыбак! Вон какая добыча!

– А, разве это улов! – ответил Ульф и презрительно плюнул. – Наживка самая обыкновенная. Вот погодите, начнется суд и заболтаются первые мертвяки – тогда будет настоящий клев!

– Какая связь между смертными приговорами и рыбой? – опрометчиво осведомилась Аделия.

– Самый лучший червяк – под виселицей со смердящим трупом. Это вам любой рыбак скажет. Да вы разве сами не знали?

И век бы не знать! Эти ужасы Ульф нарочно говорит, чтоб наказать ее за долгую отлучку. Про себя Аделия решила: после суда и «первых мертвяков» она здешнюю рыбу в рот не возьмет!

– Чем под виселицами шастать, ты лучше мне пособляй, – сказала Аделия. – Так вышло, что ты у меня теперь главный помощник. Симон умер, а сэр Роули болеет. Мне нужна толковая мужская голова, чтоб со мной на пару думать о том, на какую наживку поймать убийцу. Ты же у нас умница, Ульф, правда?

– Вестимо. Мы с вами эту чертячью морду непременно выловим!

– Если б ты не ругался, был бы совсем молодец… Я, кстати, скучала по тебе.

– Ха, так я и поверил…

– Ей-ей!

Помолчали еще.

– Думаете, Симона тоже он утопил? – спросил Ульф.

– Уверена.

– Это все река! – внезапно воскликнул мальчик.

– Что ты имеешь в виду?

Впервые Ульф посмотрел ей прямо в глаза. Предельно сосредоточенный, он, как никогда, был похож на маленького старика.

– Это все река! – повторил Ульф. – Она их убивает. Я тут поспрашивал народ и разведал…

– О нет! – вскричала Аделия. – Когда я прошу тебя о помощи, то жду только совета. Боже тебя упаси от изысканий в одиночку! Добром это не кончится. Симон уже доразведывался! Обещай мне. Поклянись!..

Мальчик смерил салернку презрительным взглядом.

– Будто я не понимаю, что надо осторожничать, – сказал он. – Я всего-навсего со своими дружками переговорил. Чего тут полошиться и крыльями бить? Будто он разговоры подслушивает! Ага, конечно. Превращается в ворона и перелетает с ветки на ветку, чтоб за мной следить!

Аделия отчетливо представила себе эту картину, и ее передернуло от ужаса и отвращения.

– С этого негодяя станет!

– Вы говорите, как суеверная бабка! – неожиданно осадил ее Ульф. – Так рассказывать вам или нет?

Аделия кивнула.

– Я поговорил с мальчишками, и мы вот что сообразили. Петр, Гарольд, Мэри и Ульрик – каждого из них в последний раз видели у воды. Кто не был на берегу, тот шел к реке. – Ульф стал загибать пальцы. – Петра последний раз видели на берегу Кема. Мэри несла горячий ужин отцу, который сидел в засаде у реки. Он охотник на пернатую дичь. Кстати, отец Мэри, Джиммер, вломился в крепость вместе с Роже-придурком.