Текст книги "О чем рассказали мертвые"

Автор книги: Ариана Франклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

В камышах рядом крикнула и прошуршала куропатка. Что-то – возможно, водяная крыса – шлепнулось с берега в воду и заплескало прочь, оставляя за собой волнистый след, на котором играла луна. Плоскодонка нырнула под очередной мост.

– Аделия!

Под сводом голос сэра Роули прозвучал гулко. И как-то необычайно ласково.

Она томно закрыла глаза.

– Вы достаточно сделали для следствия, – сказал Пико. Разочарованная Аделия резко подняла веки. – Когда мы доплывем до дома ростовщика Вениамина, я пойду с вами и серьезно переговорю с Симоном. Постараюсь убедить его, что вам пора возвращаться в Салерно.

– Это странно, – сухо сказала Аделия. – Убийца не пойман, а вы предлагаете мне убраться восвояси.

– Круг смыкается – ему не уйти. Но чем ближе мы приближаемся к разгадке, тем опаснее загнанный в угол преступник. Я не хочу, чтобы волк набросился на одного из загонщиков.

– На одного из загонщиков?! – возмущенно вскричала Аделия. – Вы меня даже за охотника не считаете? Извините за грубость, но я обладаю необходимой ученостью для данного дела. И зарубите себе на носу: для данной миссии меня выбрал сицилийский король. Не Симон. И не вы. А потому нечего командовать!

– Мадам, я всего лишь озабочен вашей безопасностью.

Но извиняться было поздно. Пико посмел указать человеку ее квалификации на дверь: «Топай, дурочка, в свое Салерно, мы и без тебя разберемся». Он усомнился в ее профессиональной пригодности – несмываемое оскорбление в глазах Аделии!

Лекарка дала волю своим чувствам на арабском. В свое время это был единственный язык, на котором она могла свободно ругаться в присутствии деликатной Маргарет, ибо та его не знала. Нехорошие слова Аделия переняла, прислушиваясь к частым перепалкам Мансура и марокканского повара приемного отца. Сейчас сэр Роули Пико вдохновил ее на самые изощренные образы и обороты. Понимай он арабский, он узнал бы много нового о себе: оказывается, он любит половые отношения с мертвыми ослами и схож с собакой – запахом и видом, количеством блох и обычаем жрать всякое дерьмо, а свое оставлять где попало. Аделия не преминула указать надежное место, куда ему следует засунуть тревоги о ее безопасности. То, что Пико в ответ только глазами хлопал, нисколько не огорчило Аделию. По тону он понял достаточно, чтобы покраснеть и отвернуться.

Мансур толкал лодку шестом и украдкой улыбался.

Остаток пути они плыли в гробовом молчании.

У дома Вениамина Аделия строжайше запретила сборщику податей следовать за ней.

– Отвести милорда в крепость? – спросил у нее Мансур.

– Куда угодно, только с глаз долой! – сказала Аделия без ложной деликатности.

На следующее утро, когда речной бейлиф явился с известием, что тело Симона Неаполитанского доставлено в крепость, потрясенная Аделия представила, что пышно ругалась на арабском именно в тот момент, когда их плоскодонка проплывала мимо трупа компаньона, устремленного течением вниз, к зарослям камыша…

Глава 10

– Она что, не слышит меня? – в отчаянии спросил сэр Роули Гилту.

– Да вас до самого Петрборо слыхать! – сказала Гилта. – Орете как оглашенный! Просто ее уши открыты не для вас.

Экономка угадала. В голове Аделии звучал голос Симона Неаполитанского. Он не какими-то секретами делился, а просто оживленно излагал свои впечатления – обычным скорым деловитым тенорком рассказывал о своей увлекательной экскурсии по шерстобойням: «Вы будете смеяться, но всего труднее добиться ровного окраса именно у черного, казалось бы, наипростейшего, цвета!»

Аделия хотела перебить его и сказать: «Будете смеяться, но я никогда не представляла, что вы можете умереть…» Но она не осмеливалась прервать веселый рассказ. Да и самой себе не решалась признаться: все кончено, и милого, надежного Симона больше нет на свете. Утрата была столь велика, что Аделия откладывала ее осознание: уход товарища оголил тайную брешь во вроде бы неприступной твердыне жизни. Отныне на Аделию бесстыже таращилась зияющая дыра, через которую в ее бытие могли вторгнуться любые демоны…

Люди ошибаются. Симон не мог умереть. Зачем ему так жестоко поступать с ней?

Сэр Роули в растерянности шарил глазами по кухне еврейского дома. Неужели на всех здешних нашел столбняк? Добро бы только на женщин! Даже мальчишка, и тот невменяемый! Долго Аделия будет таращиться на огонь в печи?

Последней надеждой Пико был араб-евнух, который стоял у двери и, скрестив руки, молча смотрел на реку.

– Мансур! Хоть вы проявите немного здравого смысла! – взмолился сэр Роули. Поскольку сарацин не реагировал, сборщик податей решительно встал между ним и пейзажем, нашел наконец глаза араба и энергично продолжал: – Тело Симона находится в крепости. В любую минуту евреи могут проведать об этом и, естественно, пожелают без промедления похоронить Симона по своему обычаю. Они знают, что он один из них. Да слушайте же вы меня, прах вас побери! – Сэр Роули схватил Мансура за плечи и хорошенько встряхнул. – Не время предаваться скорби. Нужно действовать. Аделия должна как можно быстрее осмотреть труп. Позже никто не позволит извлечь его из земли! Симона убили – неужели вы не понимаете столь простой вещи?

– Вы говорите по-арабски?

– А на каком языке я, по-вашему, талдычу битый час? Мансур, верблюд непонятливый, нам нужно срочно разбудить Аделию, заставить ее пойти в крепость и выспросить у покойного, кто его убил!

Аделия была до такой степени поглощена своими мыслями, что даже беглый арабский язык сэра Роули не вывел ее из транса.

Какая трогательная дружба-любовь связывала ее с Симоном! До чего они уважали и безоговорочно принимали друг друга! С каким ласковым юмором относились друг к другу! Редки, удручающе редки подобные близкие бесполые отношения между мужчиной и женщиной – и, сколько она ни живи, вряд ли посчастливится найти второго такого друга. Большей бедой в ее жизни могла быть только потеря приемного отца…

В какой-то момент Аделия обратила всю ярость отчаяния на самого Симона: как он посмел умереть? Почему проявил уму непостижимое легкомыслие? Словно не знал, как важен для тех, кто его любит! Утонуть в паршивой илистой английской речонке – стыд и срам, недостойная великого человека глупость.

Зачем Симон оскорбил бесконечно любящую его жену и оставил сиротами своих детей?

Мансур положил руку на ее плечо.

– Этот человек говорит, что Симона убили.

Аделию словно ошпарило. Она вскочила на ноги.

– Нет! О нет! – Она вперилась в Пико враждебным взглядом и отчеканила: – Это был несчастный случай. Речной бейлиф сказал Гилте, что Симон утонул по неосторожности.

– Женщина, откройте глаза! – вскричал сэр Роули. – Симон нашел долговые расписки и узнал, кто был больше всех заинтересован в насильственной смерти Хаима! Вы слышите меня?..

– Да.

– Ну наконец-то, слава Богу! Как вы помните, он припозднился на пир к Джоселину.

– Я видела, как он пришел.

– Симон направился сразу ко мне, во главу стола. Коротко извинился перед самыми именитыми гостями за опоздание, а потом с довольным видом указал мне на свой кошель за поясом и шепнул: «Он в наших руках, сэр Роули! Я нашел те роковые расписки!»

– «Он в наших руках, сэр Роули!» – эхом повторила Аделия.

– Это его доподлинные слова. К несчастью, Симон не успел сообщить мне подробности. Обстановка не располагала к подобного рода разговору. На теле утонувшего кошеля не было! Тут и дурак поймет: Симона убили именно для того, чтобы забрать расписки! Только не говорите мне, что это было простое ограбление! Я не верю в совпадения.

– Чего ради Симон похвастался вам своей находкой?

– Вопрос в высшей степени досадный! Разве не моими хлопотами Симон получил доступ к распискам Хаима? Да какой банкир отдал бы ему столь важные документы без поручительства? Сообрази эти проклятые евреи, что не могло не существовать копий долговых обязательств, они бы давно на них лапу наложили! Я первым смекнул, у кого находятся архиважные документы! И оказался прав.

– Не смейте обзывать евреев, – сказала Аделия. – Симон был один из них.

– Именно поэтому времени у нас в обрез! Вы должны обследовать труп до того, как соплеменники изымут его, чтобы похоронить по закону своей религии. Еще до заката солнца. – Видя, что Аделия по-прежнему пребывает в опасной апатии, Пико энергично прибавил: – Только вы сумеете выспросить, что с ним случилось. Узнаем, что и когда случилось, вычислим и того, кто это сделал! Не разочаровывайте меня – ведь вы сами убеждали, что можете разговаривать с покойниками!

– Он был моим другом, – произнесла подавленным голосом Аделия. – Я не могу… не смею…

Все в ней вставало на дыбы при одной мысли, что придется касаться мертвого Симона, а может, даже и вскрывать тело. К тому же манипуляции над покойными запрещены иудейской верой. Глупые запреты родной христианской религии Аделия спокойно нарушала – как дочь-бунтовщица, которая преступает сомнительные повеления отца. Но уважение к Симону не позволяло оскорбить веру его прадедов.

Гилта мало что понимала в стремительном и сумбурном разговоре сборщика податей и ее хозяйки. Наконец терпение служанки лопнуло, и она встряла с дерзким вопросом:

– Погодите-ка! Вы толкуете, что господина Симона и детей порешил один человек? Так?

– Да, совершенно верно.

– И госпожа способна узнать, кто этот изверг?

Сэр Роули тут же угадал союзника и торжественно кивнул:

– Да, Бог наградил Аделию таким даром.

Экономка повернулась к Матильдам, которые с потерянным видом переминались с ноги на ногу за ее спиной:

– Несите-ка сюда ее плащ! – Аделии она коротко пояснила: – Мы пойдем все вместе. Затем бросила Ульфу: – А ты останешься дома – помогать по хозяйству Матильдам.

Не успела Аделия оглянуться, как уже шла к мосту в сопровождении Мансура, Страшилы, сэра Роули и Гилты.

На словах она продолжала упираться:

– Нелепо предполагать, что Симон на совести того же изувера, что убивает детей. Ведь тот дьявол нападал исключительно на беззащитных. Я почти уверена, что Симон банальнейшим образом утонул, по собственной оплошности. Трагическое, но рядовое событие.

Эта мысль была отчасти внушена ей речным бейлифом. Для него утопленники были самым обычным делом. Впрочем, и сама Аделия на мраморном столе салернской покойницкой случайно утонувших вскрывала без счета. Люди умудрялись захлебываться в собственных ваннах; многие моряки не умели плавать и, падая за борт, неизменно гибли; море временами коварной волной слизывало с берега зазевавшихся и затем брезгливо выбрасывало трупы. Не было такого водоема, где бы не пропадали люди всех возрастов: от неразумных детишек до осмотрительных стариков. Тонули в реках и озерах, в прудах и просто глубоких лужах. А на хмельную голову даже в городских фонтанах! Одних губила излишняя самонадеянность, других неосторожность или злой рок. Словом, нет ничего зауряднее смерти от воды.

Упрямство Аделии выводило сэра Роули из себя. Торопливо шагая вперед и подгоняя других, он говорил:

– Мы имеем дело с диким псом. Если он чует угрозу, то бросается на горло не задумываясь. Симон стал опасным для зверя.

– Безобидный был человек, – вздохнула Гилта. – И росточка такого скромного. И кого мог горемычный так напугать, чтоб его порешили?

Аделии по-прежнему не верилось в насильственную смерть Симона. Они явились в Англию, чтобы помочь жителям не ахти какого великого города выбраться из головоломной ситуации. Казалось, сама непричастность их троицы к здешней жизни есть прочнейший залог безопасности. Ужели занятые сыском чужеземцы ненароком оказались в самой гуще кошмара?

Аделия даже остановилась от новой мысли.

– Вы полагаете, все мы в опасности? – спросила она сэра Роули.

Тому рассмеяться не позволила только мрачность ситуации.

– Боже, наконец-то дошло! – воскликнул он. – Я ведь предупреждал! А вы обижались и в ус не дули! Ладно, я искренне рад, что вы прозрели. Неужели всерьез считали себя неприкосновенными?

Они снова зашагали вперед.

– Гилта, ты видела, как Симон выходил из особняка сэра Джоселина? – спросила Аделия, перейдя на деловитый тон.

– Нет. Но перед этим он заглянул в кухню, сказал, что я лучшая повариха на свете, и попрощался. Ах, – закончила Гилта с неожиданным всхлипом, – какой уважительный джентльмен был!

– Это произошло до начала танцев?

Экономка вздохнула. Могла ли она запомнить во вчерашней запарке!

– Нет, врать не буду, – сказала она. – Может, до танцев прощался. Может, и позже. Помню только, господин Симон посетовал, что ему до сна еще надо кой над чем покорпеть. И поэтому он уходит так рано.

– «Кой над чем покорпеть», – задумчиво повторила Аделия.

– Да, подлинные его слова.

– Без сомнения, Симон собирался и дальше штудировать долговые расписки…

Как обычно, в это время дня на мосту было многолюдно – компании пришлось проталкиваться сквозь пеструю толпу, в которой различались королевские чиновники с массивной цепью на шее. «И откуда их столько набежало?» – мелькнуло в сознании Аделии.

Однако сейчас ее занимали другие мысли.

Как только дорога освободилась, из нее опять посыпались вопросы:

– А Симон упоминал, куда он направляется? Прямо домой? На лодке?

– Чтоб он пешком пошел – да ни в жизнь! Темнота была – хоть глаза выколи.

Подобно большинству кембриджцев, Гилта признавала только лодку в качестве достойного средства передвижения по городу.

– Наверное, кто-то тоже возвращался с пира домой и прихватил Симона.

– И может, именно этот кто-то… – сказал сэр Роули.

– Ох, страсти какие! Помоги, Господи, рабам твоим грешным!

«Нет, это навряд ли, – подумалось Аделии. – Осмотрительного и осторожного Симона никто бы не соблазнил конфеткой, как ребенка. Скорее всего он принял опрометчивое решение вернуться домой берегом, оступился в темноте и упал в воду. Бесхитростный несчастный случай».

– Гилта, ты не заметила, кто ушел с пира одновременно с Симоном? – спросил Пико.

Разумеется, служанка не помнила.

За разговором они дошли до крепости. Во дворе на сей раз не было ни единого еврея. Зато по нему сновали разодетой саранчой многочисленные чиновники.

Сборщик податей пояснил недоумевающим спутникам:

– Канцелярская банда из столицы. Скоро начнется выездная сессия королевского суда. Чиновники будут несколько дней готовить дела к разбору… Сюда, пожалуйста. Они положили тело в церкви.

Однако в храме покойника не оказалось. Там был только священник, отец Алкуин, который ходил с кадилом по всем углам и заново освящал дом Божий.

– Ах, сэр Роули, – сказал он, – такая досада! Утопленник оказался жидом! В полной уверенности, что он христианин, мы приняли его в храм, а как раздели… – тут он понизил голос, чтобы женщины не слышали, и закончил: – увидели доказательство противного. Мертвец обрезанный. Вот незадача!

– И как вы поступили с телом?

– Разумеется, мы не могли оставить его в церкви. Я велел унести покойника прочь. Да и в нашей земле хоронить евреев запрещено. Сколько бы жиды ни сетовали, а закон есть закон. Только епископ может сделать исключение. Однако я позвал в крепость настоятеля Жоффре, чтоб тот утихомирил иудеев. Благо, он умеет ласково говорить с ними.

Тут священник увидел в дверях храма Мансура, который задержался на дворе, и сердито закрестился:

– Вы что, хотите испоганить храм Божий и другим язычником?! Гоните его вон отсюда!

Сэр Роули заметил отчаяние на лице Аделии, схватил маленького и плюгавенького священника, приподнял в воздухе и прорычал:

– Куда по твоему приказу уволокли тело Симона?

– Не ведаю. Отпусти, изверг проклятый!

Оказавшись на земле, отец Алкуин злобно прошипел:

– Не знаю и знать не желаю!

И он пошел кадить дальше.

Выйдя из церкви, Аделия сказала:

– Это срам, что они так неуважительно поступили с покойным. Пико, ради всего святого, позаботьтесь о достойном погребении!

Сэр Роули в душе был несколько шокирован. Он считал себя человеком умеренным и таковым при случае представлялся, но Симон, как ни крути, был набожным евреем. Терпимость Аделии, вкупе с отсутствием должного благочестия, весьма удручала Пико. Однако ее саму страшила мысль, что от тела Симона избавятся каким-нибудь неподобающим образом, без совершения положенных иудейской вере обрядов.

Врачевательницу неожиданно поддержала Гилта.

– Это не по-людски, – сказала она. – В Книге сказано: «Они забрали Господа моего и не знаю, где положили!»

Служанка произнесла цитату с благим намерением и с грустной помпой, но в данных обстоятельствах библейские слова обернулись простодушным богохульством.

– Клянусь Святым Духом, – сказал сэр Роули, – сделаю все возможное, чтобы мой добрый друг Симон был похоронен. Ждите. Пойду разузнаю.

Через несколько минут он вернулся с хорошей новостью: ничего непоправимого с телом не случилось, его просто забрали евреи.

По пути к той башне, где уже год жили-бедовали иудеи, Аделия благодарно пожала руку своей экономке.

В дверях башни настоятель Жоффре разговаривал с каким-то мужчиной. Салернка сразу угадала в нем раввина. Ни жалкой истертой одеждой, ни пейсами, ни отросшей бородой он не отличался от прочих узников. Особенными были глаза – начитанного и мудрого человека. Такие же, как у приора Жоффре, только печальнее. Люди с такими умными и грустными глазами были частыми гостями в доме ее приемного отца. Аделия искренне порадовалась, что в крепости есть настоящий талмудист – стало быть, в отношении набожного Симона будут соблюдены все тонкости иудейского обряда. Раввин, конечно же, ни за что на свете не позволит вскрывать тело, ибо это против божественного закона. И тут никакое красноречие сэра Роули не поможет. Однако в данном случае Аделию это не огорчало. Наоборот, она испытала облегчение – не придется выбирать между поиском правды и нежеланием кромсать мертвую плоть друга.

Увидев Аделию, настоятель Жоффре взял ее руки в свои и сочувственно произнес:

– Моя замечательная, это такой удар, такой удар! Для вас это, несомненно, великая утрата. По воле Бога, я знал Симона Неаполитанского совсем недолго, но успел заметить, какой дивной души был этот человек. Искренне скорблю по поводу его безвременной кончины.

– Господин настоятель, – строго сказал раввин, – чтобы вы ни говорили, но, согласно иудейскому закону, умерший должен быть похоронен в день своей смерти.

Аделия знала, что, по мнению евреев, оставить человека непогребенным более суток означает унизить его душу.

– Я же вам говорю, тут большие трудности, – сказал настоятель Жоффре и оглянулся в поиске поддержки на сборщика податей – человека более практичного и языкатого. – Сэр Роули, возникла малоприятная ситуация. Божьей милостью, мы удивительно долго были избавлены от подобного лиха. До сих пор за год вынужденного затвора в крепости не умер ни один еврей…

– Очевидно, благодаря здоровой пище, – неожиданно густым басом ввернул тщедушный раввин. По его непроницаемому лицу нельзя было понять, шутит он или нет.

– И поэтому, признаю свою вину, на этот случай еще не выработаны правила, – продолжил настоятель смущенным голосом.

– Проще говоря, в крепости нет места, где можно похоронить еврея. Так?

Настоятель кивнул:

– Боюсь, отец Алкуин всю землю крепости считает христианской.

Сэр Роули сердито скривил рот.

– Что ж, – сказал он, – сегодня ночью мы тайком вынесем Симона из крепости и похороним на городском кладбище.

– В Кембридже нет места, где можно похоронить еврея, – сухо сообщил раввин.

Все уставились на него. Кроме настоятеля, который потупил глаза.

– Погодите, – сказал Пико, – а где же похоронили Хаима и его жену?

Настоятель неловко кашлянул и ответил:

– В порядке исключения – за церковной оградой.

– Где лежат самоубийцы?

– Иное решение вызвало бы новые беспорядки.

Через приоткрытую дверь Аделии было видно, что в еврейской башне творится некая суматоха. Мужчины прохаживались по залу и беседовали, а женщины то и дело пробегали по винтовой лестнице вверх-вниз – то с ушатами воды, то с полотенцами и тряпками.

До Аделии дошло, что она уже давно слышит сверху какой-то странный повторяющийся громкий звук, что-то среднее между стоном и мычанием. Мужчины в зале и во дворе нарочито игнорировали шум.

– Что тут происходит? – спросила Аделия. Но увлеченные спором евреи не удосужились ответить на вопрос салернки.

– А куда вы обычно деваете своих покойников? – озадаченно спросил раввина сэр Роули.

– Увозим в Лондон, – ответил тот. – Только там, в еврейском квартале, есть наше кладбище. Единственное на всю страну.

– Это что же выходит? Если еврей помер в Йорке или на границе с Шотландией, в Девоншире или Корнуолле – его везут в Лондон? Срам какой…

– Да, отовсюду. И при этом еще платим изрядную мзду за то, что оскорбляем нашим покойником английские дороги. А по пути собаки с лаем прыгают на гроб. – Раввин невесело усмехнулся. – Еврею и жить трудно, и умереть дорого.

– Простите, я не знал об этом безобразии, – сказал сэр Роули.

Раввин вежливо улыбнулся и произнес с поклоном и прежним каменным лицом:

– Откуда? Пока лично не коснулось…

– Короче, ума не приложу, что и делать, – сказал настоятель. – Ситуация тупиковая. В крепости тело похоронить нельзя. В городе – тем более. Остается только Лондон. Но как незаметно вывезти тело мимо бдительных горожан?

Аделия все время прислушивалась к разговору и теперь была возмущена окончательно. Какая мерзость – ночью, крадучись, вывозить тело достойнейшего человека, будто он отъявленный негодяй!

Она рискнула вмешаться в обсуждение. Решительно подошла к мужчинам и произнесла, краснея от ярости:

– Уж вы меня простите, но Симон Неаполитанский не гора навоза, которую не знаешь, куда пристроить! Его прислал в Англию сам сицилийский король. Дабы разыскать и призвать к ответу богомерзкого убийцу – оборотня, который неприметно живет среди вас. Если этот человек прав, – она показала на сборщика податей, – то Симона убили за то, что он хотел открыть правду. Симон заслуживает достойного погребения.

Гилта издалека поддержала хозяйку:

– Госпожа права, настоятель! Грех обижать этого милого человека. Росточка он был невеликого, а душа – большая.

Натиск женщин привел мужчин в смущение. Неловкость усугубило то, что непонятное периодическое мычание наверху сменилось криками боли. Вопила женщина в родовых схватках.

Раввин Готче коротко пояснил:

– Госпожа Дина.

– Как, уже?! – воскликнула Аделия.

– Да, немного раньше срока. Но женщины лелеют надежду, что ребенок родится здоровым.

За спиной лекарки Гилта пробормотала:

– Это уж как Господь решит.

Ее хозяйка не стала спрашивать, хорошо ли чувствует себя госпожа Дина. Было ясно, что плохо. Однако лицо Аделии невольно прояснилось: в поганом мире появляется новая жизнь – и с ней упование на лучшее.

Раввин точно угадал ее мысль, по сути, иудейскую, и огорошил соответствующим вопросом:

– А вы, мадам, часом, не еврейка?

– Я была только воспитана в еврейской семье. Но за Симона я переживаю всей душой – как за друга и прекрасного человека.

– Он тоже очень высоко отзывался о вас. И считал чудесным другом. Дочь моя, будьте спокойны. Мы крохотная бедная община, но похороны вашего друга считаем своей священной обязанностью. Уже совершили тахару – обмыли тело по всем правилам и подготовили его к далекому путешествию в иной мир. Симона завернули в тахрихим и приготовили ему гроб из ивовых прутьев, который великий мудрец раввин Гамлиель считал единственным верным жилищем для умершего. И я безмерно скорблю по усопшему благодетелю нашего народа, прибывшего смыть с него позорное обвинение.

Тут раввин сделал жест, словно рвет на себе одежду в ритуальном плаче.

Аделия была рада, что ее надежды оправдались.

– Спасибо, рабби, огромное спасибо! – сказала она. – Но еще одно – не оставляйте его одного.

– У тела поет псалмы и бдит старик Вениамин.

Раввин покосился на настоятеля и сборщика податей. Те, отвернувшись, о чем-то беседовали. Раввин отвел Аделию в сторонку и тихо заговорил:

– Насчет погребения тоже не беспокойтесь. Мы – народ упрямый, но гибкий. Не согнешься – сломают. Надеюсь, Господь нам сочувствует и закрывает глаза на то, что мы вынуждены подстраиваться под действительность. – Тут он перешел на быстрый шепот: – Христианские законы, надо сказать, тоже имеют известную мягкость. При наличии денег их можно повернуть и так, и этак. Поэтому сейчас мы собираем последние деньги, кто сколько может, чтобы купить в крепости клочок земли, дабы достойно похоронить вашего друга. Везти его в Лондон обойдется куда дороже – и само это предприятие, с тайным ночным выносом тела, донельзя рискованное и чреватое непредсказуемыми последствиями.

Аделия впервые за весь день улыбнулась:

– О, за деньгами дело не станет! У меня полные кошели!

Раввин Готче был приятно поражен.

– Тогда и говорить не о чем! Все пройдет как по маслу.

Когда раввин отошел к настоятелю и сэру Роули, Аделия, теперь свободная от практических забот о погребении Симона, предалась скорби. Исследовать тело друга ей по-прежнему не хотелось. Отчасти потому, призналась себе Аделия, что при этом могло открыться ужасное: если Симон действительно убит, то следующей станет она. Со смертью Симона вся ответственность за миссию в Англии легла на ее плечи. Если прибавится еще и животный страх перед вездесущим и неуловимым убийцей, то она не устоит, сломается. И, не доведя дело до конца, постыдно сбежит на родину, в Салерно…

Тем временем сэр Роули пытался убедить раввина допустить Аделию к телу Симона Неаполитанского. Тот уперся намертво:

– Нет. Мужчине я бы еще позволил его осмотреть, но женщине – ни в коем случае!

– Но это ученая женщина, – ввернул настоятель Жоффре в поддержку Аделии.

– Приор совершенно прав, – сказал сэр Роули. – Более того, следствие возглавляет именно эта одаренная женщина. Мертвые разговаривают с ней, дабы поведать причину своей смерти. А узнав, как они умерли, мы можем сделать определенные выводы и в случае насильственной смерти найти убийцу. Наш долг – выяснить, как погиб Симон. Не забывайте, что он прибыл в Англию на помощь еврейскому народу! Неужели вы не хотите отомстить убийце? Разве это не будет угодно вашему Богу?

– Exoriare aliquis nostris ex ossibus ultor [4]4
  Возникни из костей наших мститель (лат.).


[Закрыть], – снова вставил приор.

Раввин опять вежливо поклонился, но стоял на своем:

– Согласен, справедливость – вещь замечательная. Однако евреи давным-давно усвоили, что достижима она только на небесах, в лучшем мире. По-вашему, дабы угодить Богу, иноземка должна нарушить его закон?

Ловившая разговор издалека Гилта, как и ее хозяйка, сердито буркнула:

– Правильно в народе говорят: еврей без упрямства, что корова без рогов.

Аделия тихонько ответила:

– Только благодаря этому они и выживают.

И действительно, она уже много раз думала, что лишь упертость позволила иудейскому народу выжить – среди всеобщей необъяснимой ненависти, гонений и избиений. Они неуклонно следовали своим законам, не отступались от веры. Во время первого крестового похода рыцари, в пылу завоевания Святой земли, опьяненные захваченным вином и сознанием божественной миссии, норовили обращать всех встреченных евреев в христианскую веру. Или крестись, или умирай. Погибли тысячи. Когда христиане так же достойно держались перед лицом мусульман, желающих обратить их в ислам, их объявляли святыми. Когда евреи чужой вере предпочитали смерть, их честили «упрямыми».

Раввин Готче производил впечатление разумного и мягкого человека. Но Аделии было ясно, что он не задумываясь умрет на ступенях лестницы в эту башню – только бы не допустить женщину к мертвому мужчине, ибо этого не велит полученный от Бога закон. И никакие соображения пользы дела не изменят убеждений раввина Готче.

Печально, но вот еще одно доказательство, что у трех великих мировых религий есть общее: уверенность в неполноценности женщин. Любой набожный еврей, должно быть, по сто раз на день благодарит Создателя, что не родился женщиной!

Пока Аделия предавалась невеселым мыслям, спор мужчин кипел дальше. Голос сэра Роули гремел пуще остальных.

Наконец сборщик податей подошел к ней и доложил:

– Мы с настоятелем будем допущены к телу. А вам позволено оставаться снаружи и давать указания, куда смотреть и на что обращать внимание.

Соглашение получилось курьезное. Однако оно всех устраивало, в том числе и Аделию, которая не рвалась лично изучать труп Симона.

Оказалось, что евреи подняли покойного на самый верх башни и положили в пустой комнатке – той самой, где Симон совсем недавно влепил пощечину Иегуде.

Оставив Аделию и Страшилу на последней лестничной площадке, раввин Готче, сэр Роули и настоятель пошли дальше. Когда дверь наверху на несколько мгновений отворилась, лекарка услышала надтреснутый голос старика Вениамина, который монотонно распевал псалмы.

Пико прав, подумала она, Симона не следует хоронить не выслушав. Если душу вынудят молчком унестись на небо, ей будет куда обиднее, нежели после пристрастного обследования ее прежней телесной оболочки!

Аделия присела на каменную ступеньку лестницы и сосредоточила мысли на особенностях утопления.

Разобраться будет трудно. Поскольку она не имеет возможности отрезать кусочек легких и проверить, раздуты ли они и есть ли там ил и водоросли, то остается уповать только на метод исключения. Нет следов насилия – значит, Симон утонул. Но даже если Симон действительно захлебнулся, то останется открытым вопрос: упал он в реку сам, по оплошности, или ему помогли? Достаточно легонько толкнуть человека в воду, и если он не выплыл, а свидетелей поблизости не оказалось, то убийство трудно доказать.

Голос старого Вениамина тянул: «Господь был нашим домом во всех поколениях…» А вниз по лестнице гремели сапоги сборщика податей.

– У него мирный вид, – доложил сэр Роули. – Что дальше?

– Есть пена на губах или в ноздрях?

– Нет. Его тщательно вымыли.

– Ладно. Тогда надавите ему на грудь. Если появится пена, вытрите ее и повторите еще раз.

– Не знаю, позволит ли раввин прикасаться к телу нееврейским рукам.

Аделия в волнении встала.

– А вы раввина не спрашивайте, – сказала она. – Просто сделайте, что я прошу.

В ней закипало желание докопаться до истины.

Сэр Роули покорно побежал наверх.

«…и не убоишься страха ночного или стрелы дневной…»

Аделия опять присела на ступеньку. Рассеянно гладя мохнатую голову Страшилы, к безобразию которого она привыкла, салернка смотрела на привычный пейзаж: река, деревья, зеленые холмы вдали – пастораль в духе Вергилия.

«А я боюсь страха ночного», – подумалось ей.

Сэр Роули опять был рядом.

– Есть пена. Оба раза, что я давил. Розоватая, – лаконично сообщил он.

Стало быть, в воде Симон оказался еще живым. Однако это мало что доказывало. Скажем, сердце прихватило, и он оступился в воду.

– Синяки-ссадины есть? – спросила Аделия.

– Нет, не видел. Только порезы между пальцами. Старик Вениамин говорит, в ранах были частички растений. О чем-нибудь говорит?