Текст книги "О чем рассказали мертвые"

Автор книги: Ариана Франклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Пока она выпрямлялась и выбиралась из ямы, сэр Роули насмешливо говорил, разглядывая ее запачканное мелом платье:

– Ба! Леди Лазарь восстает из могилы!

– Что вы тут делаете? – сердито спросила Аделия.

– Совершаю моцион. Как доктор вы должны одобрить.

Пико излучал здоровье и добродушие. Большой, гладкий и довольный собой. Щурясь на овечьи скелеты, он спросил:

– Когда это случилось?

– Лет шесть-семь назад.

– Стало быть, он начинал с животных, – сказал сэр Роули.

– Верно.

В уме ему не откажешь – Пико сделал правильный вывод. Или он знал?

Аделия украдкой посмотрела в сторону холма. Пастух ушел. Ульф убежал. Симона и Мансура не видно – они где-то за кустами или на другой стороне Вандлбери. Никого. Одна-одинешенька.

И Страшила – «Тоже мне защитник!» – ласково трется о ноги сборщика податей.

Нет, средь бела дня ничего не может случиться, успокаивала себя Аделия.

– Почему вы каждый раз на шаг опережаете меня? – вдруг сказал сэр Роули суровым тоном. – Кто вы такая?

Уклоняться от ответа не имело смысла, и Аделия ответила с вызовом:

– Я доктор из Салерно. И будьте добры разговаривать со мной с должным почтением!

– Ах, простите, многоученая госпожа, мой легкомысленный тон, – произнес Пико с улыбкой. Он снял с себя плащ, расстелил его на траве и пригласил салернку сесть. Она охотно согласилась – устала стоять на подгибавшихся от страха ногах!

Сборщик податей присел рядом с ней и заговорил более серьезным тоном:

– Видите ли, у меня есть свой интерес найти убийцу. Но всякий раз, когда я иду вслед за нитью, которая ведет в глубину лабиринта, я обнаруживаю не Минотавра, а Ариадну!

«Та же печаль у Ариадны! – сердито подумала Аделия. – Каждый раз я натыкаюсь не на Минотавра, а на вас! Или, может, все-таки Минотавра?»

Вслух она сказала другое:

– Позвольте полюбопытствовать: что привело вас сюда сегодня?

Страшила задрал лапу на дерево, потом с невинным видом уселся на свободный край рыцарского плаща.

– О, тут никаких особых секретов, – сказал сэр Роули. – Вы любезно припрягли меня записывать за вами наблюдения во время осмотра детских останков. При мне вы сделали вывод, что их перенесли с меловой горы в илистую низину. И после небольшого размышления даже указали точное время, когда это было сделано. – Тут он лукаво заглянул Аделии в глаза. – Думаю, ваши друзья сейчас тщательно осматривают холм. Угадал?

Салернка кивнула.

– Они ничего не найдут. И я знаю почему. Потому что я лично все тут излазил, потратил два последних вечера. Будьте уверены, уважаемая, это не лучшее место для прогулок в темное время суток!

Тут его лицо исказилось тоской и отчаянием, и он в сердцах стукнул кулаком по расстеленному на траве плащу, между собой и Аделией. Та вздрогнула от неожиданности, а Страшила вскочил и ощерился.

– Но я знаю, – продолжал сэр Роули, не обращая внимания на вызванный его горячностью переполох, – что нить к Минотавру ведет, черт возьми, именно сюда. Разгадка где-то тут! Нам подсказали это мертвые дети. – Он оторопело посмотрел на свой сжатый кулак и медленно расслабил пальцы. – Поэтому я отпросился у шерифа и прискакал сюда в третий раз, чтобы все снова досконально обследовать и уже при свете дня. Сегодня я кое-что нашел – госпожу доктора, которая опять разговаривает с костями. Вот и вся моя история. Как я и сказал, ничего особенного.

После монолога лицо мытаря просветлело. Как и небо, которое за последние пять минут успело затянуться тучами и снова засиять голубизной. Пико совсем как английская погода, подумала Аделия. То хмурится, то улыбается. И переходы происходят с ошеломляющей быстротой. Какие еще сюрпризы готовит ей… английская погода?

С простодушным видом Аделия спросила:

– Вы любите ююбу?

– Обожаю. А почему вы спрашиваете? У вас есть с собой?

– Нет.

Сэр Роули непонимающе повел бровями, но в тему углубляться не стал. Его больше интересовало другое.

– Послушайте, вы признаетесь наконец, кто прислал вас сюда для расследования?

– Правитель Сицилийского королевства, – лаконично ответила Аделия.

Пико осторожно покачал головой.

– Король… – протянул он.

Тут Аделия не могла не расхохотаться. Ей стало ясно, что с таким же успехом она могла сказать «царица Вавилонская» или «Шаляй-Валяй Третий» – все равно сборщик податей не поверил бы ей. Без сомнения, сэр Роули считает ее не вполне нормальной – сумасшедшей с манией величия.

Чуть ли не впервые на английской земле она хохотала весело и искренне.

Тем временем заходящее солнце превратило листочки юного бука в водопад медных пенни.

Сэр Роули опять насупился. Аделия вытерла выступившие от смеха слезы и тоже посерьезнела.

– Возвращайтесь домой, – вдруг сухо сказал сэр Роули. – В Салерно.

И тут она увидела идущего к ним Ульфа в сопровождении Симона и Мансура.

Сборщик податей снова превратился в любезного джентльмена. Поклон налево, поклон направо. «Рад приветствовать господ. Имел честь присутствовать, когда госпожа доктор исследовала останки несчастных детей… Я тоже исходил Вандлбери, но ничего интересного не нашел… Поскольку мы, все четверо, занимаемся одним делом, не разумнее ли нам объединить знания для общей пользы…»

Аделия отошла в сторонку, к Ульфу, который стряхивал капли дождя со своей шапки, молотя ею по своему колену.

Кивнув в сторону сборщика податей, он тихонько сказал:

– Препротивный тип!

– Мне он тоже не нравится, – шепнула ему Аделия. – Зато Страшила, похоже, другого мнения.

Собака, которая не любила ластиться, сейчас доверчиво прижималась к ноге сэра Роули. Тот, беседуя с Симоном, рассеянно гладил псину по загривку.

Ульф ревниво плюнул.

– Ну, что вам рассказали кости? – спросил он. – Думаете, овец порешил тот же человек, который убивает детей?

– Да. Оружие той же необычной формы.

Смышленый Ульф прикинул что-то в уме и выдал:

– Любопытно, где и кого он убивал в промежутке.

Тем же вопросом задавалась и сама Аделия. Чем и где этот зверь утолял свой голод в те шесть или семь лет, что разделяли убийство овец и детей? Об этом же должен быть спросить сборщик податей, человек явно умный. Но не спросил.

Не потому ли, что ответ ему известен?

Домой они возвращались на повозке – со стороны это выглядело так, словно доктор ездила собирать местные лечебные травы. Симон Неаполитанский не мог нарадоваться тому, что к их следствию присоединился сэр Роули Пико.

– Какой живой ум! И на нашей стороне! Когда я сказал, что труп Петра был явно неспроста подброшен на лужайку Хаима и тут даже больше, чем желание свалить вину на евреев, сэр Роули крайне заинтересовался! И обещал, благо он имеет доступ к архиву графства, помочь нам в поисках самого крупного должника Хаима. И еще они с Мансуром на пару будут общаться с капитанами всех бывающих в Кембридже арабских судов, дабы узнать, кто покупал у них ююбу…

– Боже правый! – вскричала Аделия. – Похоже, вы разболтали ему все, что можно и нельзя!

– А что «нельзя»? – с покровительственной улыбкой возразил Симон. – Поверьте мне, иметь такой ум на своей стороне – большая удача. Он местный, знает все ходы-выходы, обладает властью и на дружеской ноге с сильными мира сего. – Видя круглые возмущенные глаза Аделии, Симон успокоил ее: – Душа моя, если Пико – убийца, то ему и так уже все известно. Я не открыл ему ничего нового!

– Если он убийца, – сердито парировала Аделия, – то вы ему поведали, что круг неумолимо сужается! А сэр Роули и без того уже побаивается нас. Как раз перед вашим приходом он заявил: «Езжайте-ка вы лучше домой, в свое Салерно!»

– Ну и правильно! Он искренне заботится о вас – как бы с вами чего не приключилось! Он и мне сказал без обиняков: «В такое дело женщине лучше не соваться. Однажды ночью зверь зарежет ее в собственной кровати – и как вам это понравится?» – Симон игриво подмигнул Аделии. У него было преотличнейшее настроение! – И что это за традиция такая – убивать именно по ночам? – спросил он весело. – Почему люди чаще гибнут в темное время суток, да еще и в собственной постели? Почему бы не душить за завтраком? Или во время принятия ванны?

– Прекратите паясничать! – осадила его Аделия. – Вам смешно, а я совершенно не доверяю этому человеку. И то, что сэр Роули умен, меня больше пугает, чем радует. Я не верю в сказки о том, что Пико якобы печется обо мне.

– Вы как хотите, а я ему доверяю. И это говорит не простодушный юнец, а человек многоопытный, повидавший мир и людей.

– Он меня смущает.

Тут Симон подмигнул уже арабу.

– Женщин я тоже хорошо знаю, – сказал он. – Мансур, твоя хозяйка неровно дышит к нашему сборщику податей!

В совершенной ярости Аделия прошипела:

– А ваш сборщик податей упоминал, что был крестоносцем?

– Нет, – ответил Симон, и на его лицо набежала туча. – Сей факт он упустил.

– Так вот, теперь знайте!

Глава 9

В Кембридже была традиция отмечать благополучное возвращение из паломничества большим пиром. Долгое, а порой и опасное путешествие непременно сближало людей: завязывалась дружба, складывались деловые союзы, устраивались браки, совместно взмывали на вершины религиозного экстаза. Поэтому было приятно собраться снова, перебрать в памяти самые яркие приключения и впечатления.

На этот раз пир должна была устраивать настоятельница монастыря Святой Радегунды. Но торжество – удовольствие дорогое, а маленькая обитель приорессы оставалась по-прежнему нищей, хотя мощи святого Петра и развернутая вокруг них шумная хвалебная кампания обещали в будущем поправить дела захудалого монастыря. Долг организовать празднество любезно перенял сэр Джоселин Грантчестерский – рыцарь богатый и многоземельный.

После возвращения из Святой земли сэр Джоселин успел прославиться своим гостеприимством. Рассказывали, что в прошлом году, принимая рамсейского аббата, он забил тридцать быков, шестьдесят свиней, полторы сотни каплунов, триста жаворонков (единственно ради их языков)! А во время турнира, затеянного на потеху аббата, погибли два рыцаря. Словом, праздник удался на славу.

Поэтому никто не брезговал приглашением в дом сэра Джоселина. И на очередном пиршестве обещали быть не только бывшие паломники (разумеется, с детьми и домочадцами), но также цвет знати и духовенство.

Получили приглашение и трое иноземцев, живущих в Иисусовом переулке. Нарядно одетый слуга сэра Джоселина явился рано утром. Гилта сказала, что хозяева заняты – принимают больных, и увела гонца в кухню потчевать похлебкой. Он порывался выполнить поручение по всем правилам – протрубить в горн и выкрикнуть приглашение, дабы все соседи слышали и завидовали, если им не повезло удостоиться той же чести. Но экономка накормила его и услала восвояси – мол, я передам.

Аделия тем временем препиралась с пациентом, который донимал ее уже не в первый раз.

– Послушайте, Вульф, – говорила она, – доктор Мансур находит, что вы здоровы как бык! Ни лихорадки, ни удушья, ни кашля… ничего! Вы мне уже жаловались на все мыслимые хвори, кроме трещин сосков, благо вы не кормите грудью!

– Господин доктор действительно так думает? – недоверчиво спросил Вульф.

Раздосадованная потерей времени, Аделия обратилась к Мансуру на родном языке:

– Скажите что угодно – я должна «перевести».

– Гоните этого ленивого пса ногой под зад! – солидным тоном изрек Мансур.

– Доктор говорит: лучше всего вам помогут долгие прогулки на свежем воздухе. Начните прямо сейчас.

– А что с моей спиной? – канючил дальше Вульф.

– Мешки на ней нужно носить – вот что! – в сердцах сказала Аделия.

Она диву давалась, глядя на этого типа. В феодальном обществе, за вычетом растущего класса коммерсантов, каждый от кого-нибудь зависел и был обязан трудиться (ратное дело было одной из разновидностей труда). Каждый являлся чьим-то вассалом. Самые могущественные землевладельцы были всего лишь слугами короля, который казнил их или миловал. Даже король имел сюзерена – на небе. А этот непонятливый Вульф был исключением из правил – возможно, он некогда крестьянствовал и сбежал от хозяина. Теперь этот пройдоха был женат на зажиточной владелице прачечной и жил при ней бездельником. Работы он боялся и по-настоящему заболевал всякий раз, как только его принуждали трудиться. Чтобы не слыть лоботрясом, лентяем и трутнем, Вульф отчаянно искал себе мнимый хронический недуг, который помог бы ему избегать такой страшной заразы, как работа.

Поначалу Аделия была с ним ласкова, как и с прочими больными. Но теперь ее терпение лопнуло.

– А как насчет той ужасной хвори с латинским названием, которую вы у меня нашли? – не унимался Вульф.

– О да! Симулятус нестерпимус! Но от нее не умирают! – сказала Аделия, почти силой выставляя надоедливого пациента за дверь.

На улице хлестал дождь и было зверски холодно. Но, по мнению Гилты, только скудоумные моты топят камины с конца марта до начала ноября. И поэтому единственным теплым местом в доме старого Вениамина был закуток в кухне, где огонь полыхал весь день.

Аделия заскочила погреться и обнаружила на полу около печки огромный чан для кипячения белья, который Гилта наполняла гревшейся в баках водой. Лучший чехол Аделии под платье – шелковый, яркий, шафранный, до Англии эта мода еще не дошла – висел на крюке для копчения свинины над паром, чтобы разгладились складки после тесноты дорожного сундука.

– Что тут происходит? – удивилась Аделия.

– Будем вас купать.

Неплохая идея. Последнюю настоящую ванну она принимала в Салерно – в особняке приемных родителей был даже небольшой бассейн. Во время путешествия и в Англии приходилось ограничиваться водой из ушата. Однако шафранный чехол под платье означал – грядет некое событие.

– Я не могу допустить, чтоб вы пошли на праздник замарашкой! – сказала Гилта и наконец поведала, что иноземцы по совету приора Жоффре приглашены на торжество в доме сэра Джоселина. Хоть они и не были паломниками, но возвращались с другими кембриджцами из Кентербери и в пути излечили настоятеля, то есть помогли всему предприятию закончиться благополучно. Стало быть, чужестранцы имеют законное право присутствовать на пире бывших пилигримов.

Для Гилты это был настоящий вызов. Правда, ее возбуждение проявлялось в точном соответствии с характером: через еще большее окаменение лица. На кону стояла репутация экономки. Раз уж Гилту угораздило стать нянькой трем диковинным иностранцам, то для ее тщеславия и самоуважения было несказанно важно, какое впечатление новые хозяева произведут на цвет здешнего общества. Задача усугублялась тем, что сама Гилта никогда не бывала на пирах знати: ее скудные знания на сей счет могла пополнить разве что Матильда Сдобная, чья мать работала поломойкой в замке. Впрочем, та тоже на самих пирах не едала, а только видела, как жена шерифа и его дочки готовятся к ним.

Приемные родители с детства готовили Аделию к жизни девушки из хорошего общества, которой должно в поисках достойного жениха порхать с пира на пир и с празднества на празднество – кокетничать, очаровывать, говорить глупости и принимать комплименты. Но потом вышло так, что она рано увлеклась медициной и ей было некогда посещать балы, да и не тянуло. Еще позже Аделия решила для себя, что никогда не выйдет замуж. И стало совсем уж бессмысленно тратить время на пустые разговоры с чванливыми дамами и тупоумными кавалерами, на бесконечные званые ужины и танцы до утра. Приемные родители не настаивали на браке и позволяли Аделии жить, как ей хочется, то есть в стороне от развлечений салернской знати. Мало-помалу она так отвыкла от атмосферы маскарадов и дворцовых пиров, что, изредка и вынужденно попадая на них, чувствовала себя неловко, не могла расслабиться и веселиться. По мере возможности Аделия жалась где-нибудь за колонной, робея, краснея и сердясь на свою застенчивость и «неотесанность».

Поэтому приглашение на местное празднество скорее напугало ее, чем обрадовало.

И Аделия инстинктивно начала искать предлог для отказа.

– Надо бы спросить господина Симона… как он…

Но Симон был далеко, разбирал в крепости копии долговых расписок.

– Конечно, он пожелает идти, – возразила Гилта, – с чего бы ему кобениться?

Тут Гилта, наверное, права. Симон будет даже чрезвычайно рад побывать на празднике: когда вино развяжет людям языки, можно многое разузнать!

Вздохнув, Аделия сказала – единственно затем, чтобы в препирании с Гилтой оставить последнее слово за собой:

– А вы все же пошлите Ульфа в крепость, к Симону.

Преодолев первый приступ детской робости, Аделия вдруг ощутила в себе желание развеяться на празднике. А то душа совсем скукожилась! В Кембридже она занималась то детскими смертями, то больными. И ниоткуда нет радости. Злой кашель одного грудничка перешел в пневмонию – помрет небось. Мужчина с малярией скончался – несмотря на все ее усилия. Отправился к праотцам и тот, что с камнями в почках. Умерла молодая мать, которую привезли слишком поздно… В массе прискорбных неудач было несколько успехов – благополучная ампутация, излеченный жар, вправленная грыжа. Но каждое фиаско оставляло рубец на душе. Бессилие медицины усугублялось невежеством, глупостью и беспечностью людей.

Как было бы чудесно хотя бы на несколько часов забыть обо всем мрачном! Аделия, по обыкновению, останется на заднем плане – никто ее и не заметит. Ну и вдобавок успокаивало, что это все-таки Кембридж, задворки мира, и даже знать тут проще, без салернских церемоний и тонкостей, без надменного говора и низкого злорадства королевского двора. Нет никакого смысла полошиться – праздник будет вполне буколическим событием, вроде деревенского пира.

И как славно будет попариться – хотя бы в чане для стирки! Не бойся она норова Гилты – в первый же день попросила бы нагреть воды. А то стеснялась: вдруг экономка огрызнется, что и это не входит в круг ее обязанностей!

Словом, и не надо бы соглашаться идти на праздник, да что уж там!

Судя по основательности приготовлений Гилты и обеих Матильд, у хозяйки и спрашивать не собирались, желает она купаться или нет, хочет идти на пиршество или намерена остаться дома.

Со сборами надо было поторопиться. Гонец с приглашением явился досадно поздно! Нет бы предупредить их накануне! Празднество начиналось в полдень и могло затянуться на шесть-семь часов.

Служанки раздели Аделию донага и помогли забраться в чан. От воды поднимались пар и аромат заморской дорогой гвоздики, которые забивали едкий запах щелока. Матильды принялись немилосердно тереть хозяйку жесткими мочалками. Затем намылили ей волосы добавочной порцией древесной золы, опрокинули на голову ушат теплой воды и в завершение ополоснули ее отваром лаванды.

После этого Аделии помогли выбраться из чана, завернули в холстину и поставили на колени, головой в жерло печи, еще горячей после приготовления хлебов. Пока хозяйка сушила волосы, за ее спиной шло деловито-бесцеремонное совещание. Длина волос вызывала общее разочарование – почти отчаяние.

– Да, коротки для настоящей прически, но цвет довольно приятный, – изрекла Гилта.

Аделия не имела привычки тратить время на возню с внешностью, а уход за длинными волосами, гордостью всех знатных дам, был бы настоящей морокой. Поэтому ее волосы никогда не были длиннее локтя. Когда отрастали больше, Аделия брала ножницы и, не глядя в зеркало, двумя-тремя чиками приводила себя в порядок.

– Даже не представляю, что из этой пигалицы получится, – сказала Матильда Сдобная тоном бывалой камеристки. – Разве что уложить в серебряные сетки. Красиво, и никто не разберется, что она, считай, лысая.

– Дорогое удовольствие! – строго возразила Гилта.

– Я не лысая! И пока даже не знаю, пойду на празднество или нет! – в панике простонала Аделия.

На это Гилта проворчала себе под нос:

– Пойдете, пойдете! Куда вы денетесь?

Против такого напора было трудно устоять. По-прежнему на коленях и головой в печке, салернка замахала рукой в сторону лавки, где лежала ее сумка. К счастью, с деньгами не было трудностей: благодаря верительному письму сицилийского короля в Англии им был открыт неограниченный кредит у местных представителей лукканских банкиров.

– Купите все, что нужно, – сказала Аделия и, устыженная искренней заботой, добавила: – Ну и вам не грех принарядиться. Возьмите себе по штуке лучшего камлота на платье.

Гилта расплылась в улыбке, но тут же рассудительно осадила не в меру расщедрившуюся хозяйку:

– Будет с нас и льна!

Наполовину сварившуюся Аделию оттянули от печки и одели. Одна из Матильд сбегала в ближайшую лавку и вернулась с серебряными сетками. Волосы хозяйки прилежно и со знанием дела расчесали – в итоге они вдруг засияли золотом. В готовой прическе закрепили булавками бархатные мешочки с заранее подшитой густой, но тонкой сеткой из серебра, которая прикрыла бедноту кос над ушами. Под конец сложной процедуры преображения Аделии из замарашки в блистательную даму в комнату сунулся только вернувшийся из города Симон.

Он застыл на пороге и восхищенно выдохнул:

– Ну и ну!

А Ульф и вовсе открыл рот.

Смущаясь и краснея, Аделия залепетала:

– Столько хлопот, а я еще даже не решила, идти или нет…

– Как можно отказаться?! Дорогой доктор, если вы лишите кембриджское общество счастья лицезреть такую красавицу – здешнее небо зарыдает и затопит весь край слезами! Не станьте причиной второго потопа! Во всем мире краше вас только одна женщина – в Неаполе, хозяйка моего дома и сердца!

Аделия благодарно улыбнулась. Чуткий мужчина угадал, что только от смягченного шуткой комплимента она не провалится под землю со стыда. Симон часто упоминал обожаемую жену – и по душевной потребности, и с умыслом. Таким образом он деликатно подчеркивал свою связанность крепкими узами любви и брака. Аделия не должна бояться или класть на него глаз. Во время долгого путешествия они поневоле всегда были рядом – порой и ночами. Взаимное доверие было защитой от пустых тревог и ненужных осложнений. В итоге у них сложились добрые товарищеские отношения. Симон уважал ее мастерство, Аделия ценила ум и знания компаньона.

Аделии не могло не польстить, что Симон сравнил ее со своей женой – стройной неаполитанской красавицей с лицом как слоновая кость, на которой он женился двадцать лет назад. Теперь, девятью детьми позже, Ребекка, конечно, изменилась. Однако в сознании Симона она оставалась свежей прекрасной девушкой.

Симон вернулся с хорошими новостями.

– Скоро поплывем домой! – провозгласил он. – Окончательно радоваться рано, но я установил, что существуют копии сожженных долговых расписок. Иначе и быть не могло. Хаим предусмотрительно держал списки у своих банкиров. Документов масса – повешенному еврею, похоже, была должна половина страны! При помощи нашего бесценного сэра Роули я раздобыл расписки и перенес их в крепость. Потом внимательно изучу – разумеется, вместе с Пико.

– По-вашему, это мудрое решение? – спросила Аделия, неодобрительно качая головой.

– Да, я уверен, что поступаю правильно. Этот человек отлично разбирается в бухгалтерии. И он тоже горит желанием узнать, кто из должников Хаима придумал столь радикальный способ избавиться от долга – через убийство кредитора и уничтожение письменных обязательств.

Несмотря на сомнения Аделии, Симон упрямо стоял на своем: сэр Роули – достойный доверия человек, а что был крестоносцем – может, он просто не любит хвастаться!

Симон быстро переоделся к празднеству и умчался обратно в крепость.

Аделия предпочла бы стушевать броскость своего праздничного шафранного платья огромной серой накидкой, чтобы из-под нее пылали только рукава, да и декольте было бы прикрыто. «К чему мне бросаться в глаза на пиршестве?»

Вместо этого Матильды выудили из ее дорожного сундука единственную пеструю накидку – парчовую, цвета осенней листвы. После продолжительного хмыканья Гилта поддержала выбор. Ввиду решительного количественного перевеса противника Аделии пришлось сдаться. Матильды осторожно, чтобы не испортить прическу, продели хозяйку в прорезь пестрой парчовой накидки. Наряд довершили новенькие белые чулки и узконосые вышитые серебром туфельки.

Затем служанки и экономка отошли на несколько шагов, дабы оценить свою работу.

Матильды радостно запрыгали и захлопали в ладоши.

Чинная Гилта только кивнула и проронила:

– Достаточно, чтобы не осрамиться.

В ее устах – наивысшая похвала.

Поскольку все большие зеркала из дома были украдены, Аделии пришлось смотреться в котел для варки рыбы, который Матильды приволокли специально для этой цели. На его изогнутом боку салернка увидела нечто длинное, похожее на яблоню в цвету, диковинно сплюснутую по сторонам. Ладно, не остается ничего, кроме как довериться мнению прислуги…

– Чего вам недостает, так это пажа! – сказала Матильда Сдобная. – На праздниках у шерифа и прочих знатных особ за спиной завсегда толчется мальчик-очаровашка. Моя мамочка, прости ее Бог, называет этих слуг зажопниками.

– Только пажа мне не хватало! – огрызнулась Аделия.

Но остальные женщины уже нацелили взгляды на стоявшего в сторонке Ульфа. Тот в ужасе попятился. Потом кинулся наутек.

Служанки бросились за ним. Припустила за внуком и бабушка. Погоня вышла отчаянная. На шум и на вопли пойманного Ульфа – уже раздетого и погруженного в чан с мыльной водой – сбежались соседи. Они вообразили, что средь бела дня убивают очередного ребенка.

Аделия, оберегая платье, стояла в дверях, как можно дальше от чана, из которого Ульф, вопя благим матом, рвался с яростью кота, которого вздумали купать. Аделия вместе с подвалившими соседями нахохоталась до колик в животе.

Опять сбегали в город и купили у старьевщика незаношенный камзольчик, который оказался мальчику почти впору. На скорую руку вывели уксусом пару пятен – и Ульф, нарядно одетый, вымытый, свежий и блестящий, как только что вынутый из рассола корнишон, а также, возможно, впервые в жизни причесанный, – этот новый Ульф вопреки ожиданиям оказался очаровательным пажом. Не ковыряй он в носу и не порывайся удрать – был бы идеальный… зажопник.

Но всех превзошел Мансур. Он появился в белоснежном шерстяном наряде. Шелковая куфия (головной платок) была перехвачена агалом, плетеным шнуром с золотыми нитями. К поясу, сбоку от внушительного брюшка, был прикреплен кинжал в украшенных драгоценными камнями ножнах.

– Приветствую тебя, о дивный сын полудня, – сказала Аделия, склоняясь перед ним.

Мансур поблагодарил ее кивком. Но при этом косился на Гилту: какое впечатление произвел его вид на царицу кухни?

Ее отзыв не заставил себя ждать.

– Красив, как препоясанный майский столб, – сказала она. – Хоть вокруг пляши.

Аделия не знала, смеяться или плакать. Равно как и Мансур.

Аделия с трудом скрывала улыбку, видя, как местная знать пыжится подражать хорошим манерам и обхождению лучших дворов Европы. При входе они, как и положено, чинно отдавали плащи, мечи и перчатки слугам. Да только подолы платьев нарядных дам и сапоги расфуфыренных кавалеров были в грязи. Большинство из гостей из дома плыли на плоскодонках и потом перепачкались, сходя на берег и скача по ненадежным мосткам и гатям. Забавно было слышать, как они, знакомые с колыбели, церемонно титулуют друг друга. И цепкий глаз Аделии заметил, что кольца на руках многих дам потемнели от работы в домашней сыроварне.

С другой стороны, было и кое-что достойное восхищения. Сэр Джоселин стоял в дверях и лично встречал гостей улыбкой и словами приветствий. Не в пример лучше, чем когда о твоем появлении возвещает белолицый слуга с заносчиво вскинутым подбородком – и если ты не герцогиня, никто из гостей к тебе и не повернется! Замечательно было в холодный день получить сразу за порогом кубок подогретого вина. В «хороших домах» подавали только ледяные напитки. И куда милее было пройти к пиршественному залу через богатый ароматами и душками двор, где на огромных вертелах жарили быков, баранов и свиней, тогда как в Южной Италии была странная традиция тщательно прятать все кухонные процедуры и запахи, словно еда появлялась на столах мановением волшебника или поросята рождались жареными, нафаршированными и на блюдах.

Впрочем, ей ли было надменно судить других! Если за прочими дамами шли вылощенные пажи с холеными комнатными собачками в руках или на особых подушечках, то за ней плелся угрюмый Ульф и трусил, распустив слюну, бесформенный, мохнатый и смердящий Страшила.

Одно успокаивало – центром внимания был Мансур. Его рост и одеяние произвели фурор среди женской части гостей.

Сэр Джоселин приветствовал его на пороге церемонным восточным жестом и произнес:

– Салям-алейкум!

Все гости были обязаны при входе сдавать оружие. Стражник потянулся и к кинжалу Мансура. Тот мигом ощерился, но сэр Джоселин остановил своего слугу, изящно выйдя из затруднения:

– Это всего лишь украшение. Я, уважаемый доктор, бывал на Востоке и знаю ваши обычаи. – Затем сэр Джоселин поклонился идущей за Мансуром Аделии: – Простите, что так поздно послал вам приглашение. Я опасался, что вы погнушаетесь нашим сельским праздником, но достопочтенный настоятель Жоффре убедил меня в обратном.

И прежде, когда его друг-грубиян честил Аделию арабской подстилкой, сэр Джоселин был достаточно почтителен с иноземкой. Теперь же он был сама любезность. Аделия догадалась, что Гилта умело нахваливала добродетель хозяйки в разговорах с местными сплетницами.

Приоресса тоже встречала гостей. Аделию и Мансура она приветствовала свысока, без интереса.

Когда они прошли в зал, настоятельница Джоанна удивленно фыркнула, не опасаясь, что ее могут услышать:

– С какой стати вы так стелетесь перед этими чужестранцами?

– Ну, хотя бы потому, что доктор спас ногу моему лучшему кровельщику, – ответил сэр Джоселин и лукаво посмотрел вслед Аделии. У той возникло подозрение, что хозяину дома отлично известно, кто из иноземцев настоящий доктор.

Тем временем к Аделии спешил приор Жоффре. Взяв салернку за локоть и отведя в сторонку, он ласково сказал:

– Ах, моя золотая, как я рад вас видеть! Сегодня вы выглядите особенно чудесно!

Аделия улыбнулась простодушному, искреннему комплименту. Она тоже соскучилась по милому настоятелю.

– Как ваше здоровье? – осведомилась она.

– Благодаря вам, драгоценнейшая, чувствую себя отлично. – Приор рассмеялся и добавил: – Напор струи, как у жеребца! – Затем он наклонился к уху Аделии и тихонько спросил: – А как идут ваши особые дела?

Тут ей пришлось покраснеть от стыда: в суматохе устройства на новом месте и в горячке сбора фактов они совершенно забыли держать в курсе дел настоятеля Жоффре. Между тем, если их в Кембридже принимали без враждебности и следствие могло без помех продвигаться вперед семимильными шагами, то лишь благодаря явной и тайной поддержке этого мудрого и доброго человека.

– У нас значительные успехи, – сказала Аделия, – а сегодня вечером мы надеемся прибавить в свою копилку новые важные открытия. Позвольте отложить подробный отчет до утра – и простите, что держали вас в неведении. У меня, кстати, есть один вопрос…