Текст книги "Коралловые четки"

Автор книги: Антуан Вильм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Я постарался привести в порядок свои мысли и, прежде всего, взялся за факты, которые казались мне установленными.

Первым было: тесное мысленное общение между Леиром и m-lle Франшар. Оба их мозга проявляли способность так влиять друг на друга, что образы, запечатленные в одном, могли быть доступными другому. Я отлично знал, что этого нельзя было утверждать без оговорок: например, каким образом Леир ничего не узнал об обручении m-lle Франшар? Это можно было объяснить только передачей мыслей по произволу, причем те мысли, которые не были переданы добровольно, оставались неизвестными.

Но тут я наталкивался на другое затруднение: если образы местности, жилища, мебели, правильно воспринятые Леиром, были заимствованы из сознания m-lle Франшар, то эта передача мыслей и образов, очевидно, не могла быть добровольной; нельзя было думать, будто m-lle Франшар, не зная Леира, сознательно передала ему образы леса, шалаша, решетки, парка, террасы и замка.

Итак, я приходил к полному противоречию. Оно исчезало только при допущении, что молодые люди жили действительной, но бестелесной жизнью. Александрийская философия всегда меня интересовала, и я невольно вспомнил следующие слова Прокла: «Психея – существо бесплотное и отделимое от тела». Я знал, как александрийцы были сведущи в необыкновенных явлениях жизни психической, и имел тайную склонность к их учению.

Если дух может отделяться от тела, как учил Прокл, то возможно ли, чтобы Леир и m-lle Франшар осуществили это? Таинственно влекомая к этой девушке, душа молодого человека не нарушила ли связь с телом, чтобы приблизиться к той, которая бессознательно звала ее? Значит, есть доля правды в теориях богословов, теософов и спиритов? Подобное мнение поддерживал отец Серафим в своем этюде о раздвоении; я знал, что его развивали в своих книгах ученики Блаватской и Аллана Кардека. «Линча шарира» одних и «дух» других может путешествовать без материального тела и производит это во время сна. Но что было во всем этом серьезного? По правде сказать, ничего. Нельзя было указать ни на одно правильно веденное наблюдение. В данный же момент, наоборот, приходилось наблюдать необыкновенный случай, но, при наличности факта, отсутствовало его объяснение. Тем не менее, факт казался мне достоверным. Дело шло так, словно Леир и m-lle Франшар жили бесплотной жизнью и могли видеть и слышать, как реальные существа. На этих фактах я основывал надежду на излечение больной.

Я решил говорить с госпожой Франшар таким образом, чтобы меня поняли больная девушка и, может быть, Леир. Первая телесно присутствует здесь в каталептическом состоянии; мои слова достигнут ее ушей и удержатся, по крайней мере, в подсознательной области ее психики. Если Леир тоже услышит мои речи или если m-lle Франшар телепатически передаст ему их, то и он поймет их. Мне хотелось придать надежды и мужества этим двум существам, дать им знать, что я – их союзник и буду служить им по мере сил. Я хотел также приготовить их к испытанию: к браку m-lle Франшар, которого не видел возможности избежать, принимая в расчет упрямство и гордость отца. В то же время, я хотел показать им, что разлука их может не быть окончательной, и внушить им некоторую надежду на будущее, хотя сам не имел никакой.

Для этого мне оставалось одно средство: воздействие на мозг молодой девушки именно в том направлении, куда мистицизм увлек ее воображение. Надо было сделать вид, будто я верю, что все устроила Богородица и что она доведет свое предприятие до конца, несмотря на неблагоприятные условия. Поступая таким образом, я надеялся исполнить свою обязанность врача тела и души: то есть вылечить m-lle Франшар и утешить Леира, отчаяние которого я предвидел.

Около половины двенадцатого я заметил, что больная побледнела и приняла мертвенный вид, описанный мне молодым человеком. Тогда я нарушил молчание, длившееся уже около часа, и самым естественным тоном сказал госпоже Франшар:

– Я обдумал все это, сударыня, и убежден, что Божественное Провидение сумеет осуществить свои предначертания, как бы им не препятствовали люди. Впрочем, единственной помехой может быть несогласие вашего супруга, так как он дал слово за себя и за дочь, сдержать которое считает вопросом чести. Как вы думаете, однако, нельзя ли ему доказать преувеличенность его мнений? Такие обещания всегда бывают условны и даются в виду согласия наиболее заинтересованного лица. Последнее, вплоть до окончательного да, всегда может вернуть себе свободу.

– Ах, доктор, невозможно будет убедить моего мужа. Он не допустит давать себе советов, не потерпит, чтобы кто-нибудь предписывал ему образ действий или учил его, чего требует его честь и что запрещает.

– Однако, сударыня, если здоровье его дочери в опасности?

Глаза госпожи Франшар наполнились слезами:

– Люси должна очень сильно хворать, чтобы отец отложил ее свадьбу. Я сомневаюсь, чтобы он когда-либо отказал ее жениху; я уверена, что он не даст согласия ни на какой иной брак. Итак, мое единственное дитя обречено на безбрачие и на одиночество, когда не станет ее отца и меня.

– Но вы сами, сударыня, вы, я думаю, не будете противиться тому, что, по мнению аббата, является волей Пресвятой Девы?

– Я, доктор? Конечно, нет! Кроме того, я всегда предоставила бы моей дочери свободу выйти замуж по своему выбору. Мать слишком хорошо знает, к чему обязывает брак, чтобы навязывать дочери какого-либо жениха.

Это наивное рассуждение заставило меня задуматься. Франшар, должно быть, не всегда бывал нежным, и я подозревал в его грубой, мещанской, ограниченной душе отсутствие добродушия и снисходительности. Госпожа Франшар вряд ли когда либо жила по-своему: вернее, что муж порабощал ее.

Я попробовал все-таки подбить ее к бунту.

– Нельзя ли вступиться вам, сударыня? Вы имеете право голоса в этом деле, и мне кажется, что ваш супруг не отказался бы выслушать вас?

– Вы его совсем не знаете, доктор; он сделает все по-своему!

Госпожа Франшар сейчас же заметила, что сурово судит о муже в присутствии чужого; она поспешила прибавить:

– Я хочу сказать: он сделает то, что считает своим долгом. Я достаточно знаю его убеждения, чтобы не иметь никакого сомнения в твердости его решения. Он довольно ясно высказался в разговоре с дочерью.

– Разве он не послушает и священника?

– Не более, чем меня. Мой муж запросто принят у архиепископа и слишком часто слыхал, как его высокопреосвященство смеется над идеями нашего батюшки, находя их немного наивными; поэтому он и сам не особенно полагается на здравый смысл аббата Жога, особенно в мирских вопросах. Наш батюшка очень строг к себе самому, но до смешного снисходителен к ошибкам других. Он милосерд и добр даже к девушкам-матерям! Он помогает им воспитывать их незаконных детей! Для моего мужа, который очень строг, особенно в сфере общественных приличий и добрых нравов, он не может служить авторитетом: муж часто порицал батюшку за терпимость.

– Это очень досадно, потому что я высоко ценю этого превосходного человека. Я сам поговорю с господином бароном.

– Неужели вы на это отважитесь, доктор?!.. – сказала госпожа Франшар, дрожа. – Вы сильно рассердите моего мужа.

– Мне бесконечно жаль, если так, сударыня; но я до конца исполню мой долг врача.

– Вы не переубедите его.

– Тем хуже, сударыня.

Тут я перешел на торжественный тон и прибавил:

– Я прекрасно вижу, что этот брак состоится; упрямство господина Франшара сделает его неизбежным; но он недолго продержится. Божественная воля, – продолжал я не без стыда, так как сознавал, что пускаюсь на дипломатические уловки, – Божественная воля сумеет одержать верх. Ясно, что вам придется перенести тяжелые испытания; они будут тем тяжелее, чем сильнее будет сопротивление сверхъестественным путям Божиим. Однако, воля Божия осуществится.

Моя речь, по-видимому, произвела сильное впечатление на госпожу Франшар; она с изумлением посмотрела на меня, а потом, видя, что я умолк, опять принялась молиться по четкам. Я вновь отдался своим размышлениям, рассматривая хорошенькую восковую фигурку, неподвижно лежавшую передо мной. Какая тайна совершалась в эту минуту? Мне хотелось уметь видеть незримое, чтобы проникнуть за пределы здешнего мира, в то четвертое измерение, в котором астроном Цёльнер искал объяснения необъяснимого! Мои мысли неслись скачками, без контроля, населяя это столь далекое и, вместе с тем, столь близкое к нам пространство существами, бытия которых мы и не подозреваем. Не здесь ли следует искать гениев, фей, джиннов, пери, кобольдов, зеленоволосых ундин, легких сильфов, пламенных саламандр и тяжеловесных гномов? Не туда ли скрылись, испугавшись возраставшего и нечестивого неверия людей, влюбленные нимфы, веселые фавны, подруги деревьев – дриады, козлоногие сатиры? И мои грезы длились, вызывая образы этих благодетельных или злых существ, живущих в областях, запретных для тела, но открытых для души.

В моей памяти всплывали волшебные рассказы, которые я так любил читать. Без сомнения, говорил я себе, некоторые осмелились проникнуть за преграду, разделяющую материальный мир от мира духовного. Это рассказано в повести о бароне де Коаразе, которому служил домовой. Особенно любовь является магнитом, который влечет к смертным эти таинственные существа. Народные легенды богаты рассказами о чудесных союзах; фея Мелюзина вышла замуж за Люзиньяна, который лишился ее из-за своего любопытства. Граф д’Оржевилье был любим феей; ревнивая графиня подстерегла своего мужа и застала его спящим с женщиной необычайной красоты; величественная прелесть любовницы мужа поразила графиню, и она не осмелилась разбудить ее, а только бросила свою вуаль на постель, на которой покоились любовники. Проснувшись, фея увидела вуаль и сказала графу, что отныне она уже не может ему являться. Бенедикт Бернский, Кардан, дон Диего Лопес, Магдалина де ла Круа, испанская игуменья, и многие другие были избраны сверхъестественными существами в любовники или любовницы.

Так вились мои грезы, снисходя к народной фантазии, скрытый символизм которой мне нравился. Эти идеальные любовники и любовницы изображают собой, конечно, стремление человека выйти за пределы обыденной жизни. Но его хрупкое счастье покоится на иллюзии: оно исчезает тотчас, как только пробуждается его любознательность. Это всегдашняя история Эроса и Психеи.

Вдруг моя милая больная взволновалась. Я поднял глаза; m-lle Франшар только что сделала легкое движение.

Она вздохнула, тихо подняла веки и устремила на меня кроткий взгляд своих темных глаз. Я улыбнулся ей, и она в ответ улыбнулась трогательно-грустно.

– Это вы, господин Эрто? – сказала она. – Я очень рада вас видеть. Мне теперь гораздо лучше.

Я взял ее руку; кожа была довольно свежа; пульс бился более нормально.

– Ну, вот, барышня, вы и вне опасности; теперь надо спать. Я опять навещу вас завтра утром, перед отъездом.

– Побудьте еще минуту, доктор; я хочу сказать, как я вам благодарна.

– Благодарны за что, дитя мое?

– За то, что вы сказали сейчас.

– Вы слышали? Значит, вы притворялись спящей?

– Нет, доктор, вы хорошо знаете, каким образом я слышала вас. Я опять имела видение, мама, – сказала она матери, – и тебя тоже благодарю. – Она выпрямилась, склонила свою головку в светлом сиянии взбившихся волос и нежно поцеловала мать.

– Милая, бедная мама! Я полагаюсь на Пресвятую Деву. Я чувствую, что должна повиноваться отцу, и подчинюсь ему, если он потребует; но Пресвятая Дева придет ко мне на помощь, все равно, буду ли я жива, чтобы благословлять ее, или умру и уйду к Ней.

– Не говори пустяков, моя милая, и не раскрывайся.

Госпожа Франшар тихонько отстранила свою дочь, оправила ей подушки, старательно подоткнула одеяло.

– Теперь спи, как велел доктор.

– Да мне не хочется спать, мама! Я хочу рассказать тебе, что было. Мне хочется, чтоб слышал господин Эрто.

– Ну, барышня, я позволю вам говорить лишь с условием, что вы заснете сейчас же, как только кончите. Скажите мне сначала, откуда вы узнали мою фамилию?

– Я знаю ее уже давно; но сейчас мой обычный посетитель сказал мне, что это именно вы сидите у моей постели.

– Ну хорошо, расскажите нам, что вы оба делали!

– Мой гость был очень печален. Это он усыпил и успокоил меня. Когда я покинула мое тело, то почувствовала себя восхитительно, но потом чуть не заплакала, увидев, какой он грустный. Чтобы утешить, я его поцеловала.

– Дочь моя! Что это ты говоришь? – сконфуженно сказала госпожа Франшар.

– Правду, мама. Я поцеловала его и просила не отчаиваться. В эту минуту господин Эрто начал говорить с тобой; мы слушали, и его слова ободрили нас. Я поняла, что он говорит правду и что напрасно я усомнилась в Пресвятой Деве; как послушная дочь, я предоставлю себя Ее покровительству.

– А что говорили вы потом, в то время, как я сидел молча? – сказал я, лукаво улыбаясь.

M-lle Франшар слегка покраснела, взглянула мне в лицо и просто ответила:

– Я утешала и ободряла моего друга: он не разделяет ни моей веры, ни моих взглядов на мои обязанности. Теперь я знаю, где найти силу, которая мне понадобится, не для того, чтобы противиться отцу, так как это было бы грехом, но чтобы предаться воле Божьей, не потеряв веры в его благость.

– Вы – хорошая христианка, – ответил я.

Встав, я положил руку ей на лоб и сказал дружеским тоном:

– Теперь спите, и никогда не теряйте надежды.

Я простился с госпожой Франшар, посоветовав ей отдохнуть, и пошел спать. Спалось плохо. Я тщетно пытался уяснить себе те действительно необыкновенные явления, которые мне пришлось наблюдать. Впечатление было слишком свежо, сложно и полно драматизма, чтобы я мог отнестись к нему вполне трезво. Затем я подумал о том, что можно будет сказать Франшару с целью поколебать его, и не нашел ни одного довода, способного сломить его упорство. Я предчувствовал, что моя попытка будет бесполезна, но все же остался при своем намерении. Я решил, что буду говорить как можно сдержаннее и рискну на предсказание. Ведь я хорошо понимал, что могу предсказывать наверняка: жених, Делиль, был человек светский, тихого и любезного нрава, ограниченного ума, слабой воли; так описывал мне его Дюссирон, хороший знаток характеров. Если видения m-lle Франшар не прекратятся после венчания, то роль мужа окажется довольно мудреной. Я не мог не рассмеяться при мысли о его вероятных бедствиях…

Было другое основание надеяться. Люси казалась очень чистосердечной: вполне вероятно, что у нее с женихом будет откровенное объяснение перед свадьбой. Тогда, может быть, Делиль откажется от своих прав на руку моей маленькой пациентки.

Такова была двойственная задача, которая заняла мой ум в эту бессонную ночь. В пять часов утра, раздраженный невозможностью от нее отвлечься, я встал, чтобы подышать холодным воздухом в парке и прогулкой успокоить возбуждение моих нервных центров. Я быстро оделся, сошел вниз, загремел задвижками и замками, запиравшими крепкую дверь «замка», и вышел. Ночь была ясная; луна блестела на западе; в ее лучах сверкал иней на ветках деревьев и на траве луга. Шум шагов привлек мое внимание: черная фигура приблизилась ко мне, и я узнал аббата Жога.

– Я так и думал, что встречу вас, – сказал он мне. – Вы, так же как и я, должны были не спать и испытывать потребность пройтись. Как себя чувствует m-lle Франшар?

– Я покинул ее несколько часов назад. Она совершенно поправилась. Может быть, день или два будет головная боль и усталость, а потом все пройдет.

– Я много молил за нее Пресвятую Деву, – сказал священник. – Она стоит того, чтобы быть счастливой.

– Она завоевала мою симпатию, господин аббат. Я говорил в ее пользу госпоже Франшар так, как стали бы говорить вы сами. Пожалуй, не обошлось без лицемерия, так как я ссылался на Матерь Божию, не имея на то никакого права. Пресвятая Дева, если она существует, вряд ли могла выбрать в свои уполномоченные такого неверующего, как я.

– Не говорите так, господин Эрто, – тихо произнес аббат. – Вы сами сказали мне, что Бог судит нас по намерениям, а не по делам. Это – Отец снисходительный и добрый; наши собственные милосердие и доброта, какими бы великими мы их себе ни представляли, не могут дать понятия об его бесконечном милосердии и безграничной доброте. Он простит вас, человека доброго, так как прощает даже злых. Они злы по неведению. Бог дал вам миссию здесь, на земле, и не смотрит на ваши мнения или верования; вы – дитя Его, как все люди и как все живущее. Он просветит вас своею благодатью, когда пробьет ваш час.

– Аминь, батюшка, – смеясь, ответил я: мне показалось, что добрый священник проповедует ересь, называя Бога отцом всего живущего.

Аббат Жога, казалось, угадал мысль, потому что сказал:

– Св. Франциск Ассизский называл волка своим братом и молился вместе с птицами. Но я пришел не для того, чтобы читать вам проповедь. Я смотрю на вас, как на поборника за Пресвятую Деву, и пришел узнать, что вы сделали и что рассчитываете сделать для торжества Ее предначертаний.

– Я очень боюсь, что Пресвятая Дева не восторжествует сразу, господин аббат. Госпожа Франшар – на нашей стороне, но она даже не попытается противоречить мужу. M-lle Франшар выкажет мистическую покорность воле Божией, и если, как я надеюсь, она сделает положение своего мужа невыносимым, то будьте уверены, что не нарочно. Я думаю, что завел в ней одну пружинку, которая будет действовать сама по себе.

– Что вы хотите сказать?

– Не знаю, поймете ли вы меня, господин аббат, потому что, для выяснения моей мысли, мне придется затронуть область, совершенно чуждую вашим познаниям.

– Все-таки скажите, доктор!

– Если так, то скажу, но под печатью тайны, как на исповеди, мой дорогой аббат, – и, быстрыми шагами расхаживая с аббатом по безмолвным аллеям парка, я изложил ему следующее:

– M-lle Франшар – чрезвычайно чувствительная натура. У нее – нервная система редкой утонченности, и я уверен, что она представляет собой тип выше среднего. Через пятьсот или тысячу лет, если наша цивилизация не погибнет от какого-нибудь кризиса, подобные нервные системы будут более многочисленны. Число их будет возрастать по мере приближения человечества к совершенству, так как прогресс обусловливается непрестанным совершенствованием спинномозгового аппарата человека. Через тысячу или через десять тысяч лет, – я не знаю, – но несомненно, что со временем люди будут более чувствительны и более впечатлительны. Это не доставит им страданий, ибо человечество станет лучше: оно будет снисходительнее, терпимее и кротче; уважение к свободе каждого возрастет.

Теперь совсем не так: у человека всегда непреоборимое влечение подчинять других своей воле. Мы считаем необходимым заставлять других исполнять то, что нам кажется добром. Мы хотим обязать людей стать добродетельными и наказываем преступающих наш социальный катехизис, то есть свод законов. Я не критикую, господин аббат, а лишь констатирую факты. Но, не правда ли, вы согласитесь со мной, что у нас есть известные догматы и что мы наказываем тех, кто их нарушает? Мы заключаем в тюрьму жену, обманывающую своего мужа без оплаченного согласия последнего; туда же сажаем, без различия, убийцу, двоеженца и торговца контрабандными спичками.

Добрый священник вздохнул; я же продолжал так:

– Возвращаюсь к моей первоначальной теме: людям с нервной системой, чересчур утонченной, приходится плохо в среде современного человечества. Это самое относится к девице Франшар. Такие люди страдают гораздо более других; их расстраивают неприятности, незаметные для так называемого среднего человека; необходимое условие их изощренной чувствительности – неустойчивое равновесие их нервов, – легко нарушается; поэтому врачам простительно считать больными эти образчики опередившей нас эволюции. Девять десятых моих коллег диагностировали бы истерию у нашей милой девицы, которая совершенно свободна от этого неопределенного и малоизученного невроза.

Вот на конституциональных особенностях темперамента m-lle Франшар я и построил мой план! Натуры, подобные ей, очевидно, весьма сложны: одно из самых любопытных свойств, ими проявляемых, есть раздвоение умственной деятельности. У них, в некотором роде, два тока интеллектуальной жизни; один связан с их нормальным личным сознанием, другой остается ему как бы чуждым. Это похоже на те реки, которые текут как бы двумя этажами: частью на поверхности, частью под землей.

Натуры, о которых я говорю, представляют еще одну особенность: они способны интегрироваться с той или другой из этих умственных жизней. Я хочу сказать, что их сознание может слить воедино оба тока, о которых я говорил. Это бывает редко в личном сознании; соединение происходит обыкновенно в том токе скрытой умственной жизни, который представляет нам общее, безличное сознание, подсознание.

Это обширное сознание относится к личному так, как озеро – к океану. Между ними происходит непрерывный обмен. Как вода из озера вливается в море реками и возвращается обратно в виде туч, дождей и потоков, так и психические акты общего сознания могут появляться в личном сознании под чрезвычайно различными формами, обыкновенно – в виде побуждений и внушений; даже чаще всего побуждение осуществляется, внушенный поступок исполняется под влиянием непреодолимой силы, которой личное сознание подчиняется, не понимая ее. Моя речь должна казаться вам неясной?

– Предмет труден, но я все-таки слежу за вашей мыслью.

– Я имел намерение посеять в уме m-lle Франшар семена безропотности и надежды. Между нами, сам я не очень-то надеюсь. Знаю, что первое время брака будет тягостно для ее мужа; но совместная жизнь, общественные приличия, чувство долга, все эти условия приучат m-lle Франшар к супружеству. Заставив ее подсознание выслушать слова надежды, говоря с твердостью и авторитетно, я сделал ей некоторое косвенное внушение. При ее пробуждении я заметил, что достиг своей цели. Она покорится отцу, если понадобится, но будет надеяться. Я хотел бы иметь такой же успех и у Леира. Как-то перенесет он предстоящее ему жестокое испытание?!

– Уповаю на Пресвятую Деву, доктор, – возразил аббат, полный слепой веры. – Она испытывает этих молодых людей, чтобы они приобрели новые заслуги и чтобы сделались более достойными радостей, которые им готовит Ее благость.

– Надеюсь, что m-lle Франшар застрахована от возможности морального кризиса. Может быть, она не будет так индифферентна, как я предполагаю; может быть, она выкажет мужу сопротивление, которое, будучи пассивным и бессознательным, тем не менее останется непреоборимым. Если, как я предвижу, ее экстазы или, скорее, трансы возобновятся, Делиль всегда будет иметь перед собой лишь труп. Предчувствую большие осложнения с этой стороны, и если Франшар будет упорствовать, то доставит себе много неприятных минут.

Это пассивное сопротивление есть та пружина, которая, по моему расчету, должна прийти в действие сама. Но все же мне хотелось бы всеми мерами предотвратить брак, который, без сомнения, будет несчастлив или же лишен всяких радостей, что, пожалуй, еще хуже. Я поговорю с Франшаром, но прежде хотел бы узнать побольше о Делиле и об обстоятельствах, приведших к его сватовству. Говорят, что тут не обошлось без вмешательства отца Фюрстера?

Добрый аббат вздрогнул. Он остановился и посмотрел во все стороны. Луна спустилась к горизонту и косыми лучами освещала окрестность. Все в природе было тихо и молчаливо. Священник взял меня за руку и, крупно шагая, увлек на уединенную лужайку; остановился он только, когда мы очутились посредине луга. Тогда он сказал, понизив голос:

– Вас не обманули. Господин Делиль – человек из лучшего общества. Он воспитывался у преподобных отцов-иезуитов и, хотя не был блестящим учеником, однако выдержал бакалаврский экзамен и получил диплом лиценциата прав. Для проформы, он числится при Базадском суде, но никогда там не выступает. Часть года он проводит в Париже и Ницце, а с июля до января живет в своем имении Лаферьер. Его очень любит все соседство: он приветлив, услужлив и щедр. Его семья еще издавна связана дружбой с семьей барона Франшара, но никто не помышлял о браке между m-lle Франшар и господином Делилем. И понятно: у него была связь, ни для кого не составлявшая тайны, исключая, может быть, невесты. Несколько месяцев тому назад, господин Делиль разошелся с госпожой Лидией д’Арреццо.

– С итальянской певицей?

– Да.

– Черт возьми! Да ведь она прелестна!

– Немного спустя, преподобный отец Фюрстер приехал в Лаферьер. Там он пробыл три недели. Я знаю, что он побывал у большинства окрестных священников. Перед отъездом, он лично начал с бароном переговоры относительно брака его дочери с господином Делилем.

– Но какую выгоду находит отец Фюрстер в этом сватовстве?

Очевидно, бедный священник очень боялся отца Фюрстера, потому что он отвечал еще тише:

– Преподобный отец Фюрстер – человек обширного ума и редкой энергии. Он горит желанием вырвать наше отечество у людей, которые направляют его теперь на путь религиозных гонений. Я думаю, что отец Фюрстер хотел бы толкнуть Делиля в политику. Женитьба этого молодого человека на m-lle Франшар создаст ему обширные связи среди всей местной аристократии. Господин Франшар очень уважаем в округе; он дает бесплатные советы крестьянам, примиряет враждующих, щедро помогает несчастным. Его жена и дочь очень любимы; они умеют благотворить, не оскорбляя, и дают не только деньги, но еще личный труд и искреннее сочувствие, что очень трогает наших крестьян. Расчет отца Фюрстера верен. Женившись на Люси Франшар, Делиль почти единогласно пройдет на местных выборах и будет иметь много шансов попасть в палату.

Я более не расспрашивал и был благодарен священнику, подавившему свой страх, чтобы открыть мне планы деятельного иезуита. Ловкий монах подготовлял католический реванш; с помощью своих собратьев, он должен был постараться найти в каждом округе серьезного кандидата, расположенного употребить все усилия, чтобы подготовить свое избрание. Участие отца Фюрстера в брачной комбинации не предвещало нам ничего доброго. Надо было ожидать, что он всячески постарается поставить на своем, имея в виду благо церкви.

Эти несчастные монахи никогда не переменят своего образа действий и не поймут, что сами создают себе непопулярность. Теперь они увлекают к гибели вместе с собой и сам католицизм; они не могут понять, что коллективный организм подобен организму живому: чтобы существовать, ему нужно обладать гибкостью и способностью приспособляться. Необходимо уметь меняться сообразно с изменениями среды, в которой живешь. Европа в XX веке уже не та, что в XVI-м.

Мы продолжали гулять молча; на востоке заря окрасила небо розоватым светом; холод усилился; кое-какие птицы начинали петь, и легкий ветерок шевелил ветви больших деревьев, сдувая с листьев белые крупинки инея.

Аббат Жога первым прервал молчание.

– Мне интересно знать ваше мнение, – сказал он, – об истинной сущности сновидения, по-видимому, соединившего m-lle Франшар с господином Леиром.

– Не могу вам сказать ничего определенного. Наиболее приемлемой кажется мне гипотеза о передаче мыслей и образов; но и она не удовлетворяет меня.

– Почему?

– По двум причинам: или передача эта произвольна, и тогда остаются необъяснимыми первые сны господина Леира, в то время неизвестного девице Франшар; или же она непроизвольна, но тогда как же Леир сразу не узнал, что m-lle Франшар – невеста Делиля? Если мозг молодой девушки был открыт для Леира и последний мог черпать оттуда образы и воспоминания как из собственного, то необъяснимо, как ускользнуло от него такое важное обстоятельство.

– Значит, вы не верите, что души этих молодых людей могли на короткое время покидать их тела?

– Уж очень трудно мне допустить это!

– Но вы, конечно, признаете, что такое предположение, если оно верно, объяснит нам все? Леир и m-lle Франшар вступили в духовное общение; они беседовали, как два разговаривающие между собою лица. Предметы вещественные воспринимались их духовным взором, равно как и звуки – их духовным слухом; но их невещественные души не останавливались ни перед каким препятствием и без труда мгновенно переносились на далекие расстояния.

После этого аббат в длинной речи попытался объяснить мне чудо раздвоения личности: он указал на святого Антония Падуанского, который в 1225 году проповедовал в Монпелье и в то же время пел за обедней у себя в монастыре; на св. Франциска Ксавье, св. Мартина Поррского, Анджело Акрийского, Иосифа Копертинского, особенно же остановился на св. Лидвине: она каждую ночь совершала духовное паломничество по святым местам. В этом случае, действительное перемещение духовного тела было доказано: при ее пробуждении находили на физическом ее теле следы царапин, полученных духовным телом от придорожных терний и колючек. Затем он привел историю ночных путешествий испанки Марии д’Агреда, отправлявшейся в Южную Америку для проповедования истинной веры индейцам.

– Эти случаи, – сказал он, кончая, – похожи на происшествие с m-lle Франшар. Подобные чудеса воспрещены демонам, которые не могут мгновенно переносить с места на место. По крайней мере, таково мнение ученнейших богословов, и для меня это – один из доводов в пользу вмешательства Пресвятой Девы в жизнь моей юной духовной дочери.

Аббат говорил с жаром и с поразительной уверенностью; его мысль свободно работала в области мистики, а его кроткая и ясная душа черпала оттуда свою крепкую веру и тайну своей великодушной доброты. Мне казалось бы дурным смутить его хоть малейшим сомнением.

– Вы можете быть и правы, мой дорогой аббат. Мистика глубже жизни проникла в таинственные явления метапсихики. Но идемте завтракать.

Мы направились к кухне, где уже начались ежедневные хлопоты, и я велел подать себе громадную чашку кофе с молоком. Аббат Жога не захотел разговеться, так как в восемь часов должен был служить обедню. Вскоре он со мной расстался, обещавши в недолгом будущем навестить меня.

Бесцеремонно греясь у огня из виноградных лоз, трещавших в огромном камине, я выкурил папиросу и подумал о том, что мне сказал священник.

В половине восьмого мне пришли сказать, что m-lle Франшар проснулась; я отправился к ней и нашел ее более здоровой, чем смел надеяться. Ощущалась тяжесть в голове, но лихорадки уже не было. Госпожа Франшар вполне заслуженно отдыхала; следовательно, я был один с молодой девицей. Я ждал каких-нибудь признаний, но напрасно: она еще раз поблагодарила меня, повторила, что возлагает надежду на Пресвятую Деву, и не упоминала о господине Леире.

Я расстался с нею не без тревоги. M-lle Франшар любопытным образом соединяла в себе покорность матери с упорством отца. Ее воспитание и религиозные чувства имели такое влияние на ход ее нормального мышления, что повиновение отцу должно было казаться ей неизбежным. Но что происходило в подсознательной сфере ее духа?