Текст книги "Коралловые четки"
Автор книги: Антуан Вильм
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Мне было ясно, что под видимой оболочкой покорности, спокойствия и уважения приличий, красивая девушка таила страсти более глубокие, без сомнения, неведомые ее сознанию. Эта скрытая личность, служившая для нормальной источником психической деятельности, казалась мне более своевольной. Я не сомневался в грядущем конфликте между этими личностями, и не мог предвидеть, чем он окончится, потому что не знал сил, которые могла пустить в ход бессознательная воля девушки.
Мой ум был занят этими мыслями, когда я шел в библиотеку к господину Франшару. Я сказал ему, что, прежде чем проститься, хотел бы с ним поговорить. Он согласился и, предвидя содержание моей речи, принял вид еще более важный и торжественный, чем обыкновенно. Он уже более не тревожился за дочь; быстрое выздоровление молодой больной для него явилось доказательством того, что болезнь – пустячная: он не мог понять ее потенциальной опасности.
– M-lle Франшар поправилась, барон. – Титул его в моих устах был следствием желания подольститься.
– Я знаю, доктор, и благодарю вас за труды.
– Тем не менее, позвольте мне обратить ваше внимание на опасность всякого нравственного давления на вашу дочь. По темпераменту, m-lle Франшар – особа очень нервная, очень чувствительная и очень впечатлительная. Вы сами видели, с какой силой действуют на нее волнения. Как врач, я обязан указать вам на это обстоятельство, заслуживающее самого серьезного внимания.
– Я очень благодарен вам, доктор, за заботу о здоровье m-lle Франшар. Будьте уверены, что я приму в расчет ваше мнение, решая будущность моей дочери.
Франшар хотел закрыть мне рот. Ошибиться было невозможно; но я не был расположен сдаться так скоро. Я поблагодарил Франшара с самым любезным видом и чуть не улыбнулся при виде его изумленной физиономии: он намеревался держать меня на расстоянии, я же притворился, будто понял наоборот!
– Я очень польщен, господин барон, значением, которое вы придаете моему мнению. Знаю, что вы – прекрасный отец и не станете заглушать голоса вашего сердца. Но я хотел сказать не только то, что теперь явился удобный случай для пересмотра проектов касательно m-lle Франшар, а еще уяснить вашей предусмотрительности и заботливости те последствия, какие мог бы иметь сам брак.
Господин Франшар, очевидно, выйдя из терпения, величественно ответил мне:
– Я уже предвидел, взвесил и обсудил эти последствия, милостивый государь. Они могут быть лишь благоприятными для моей дочери. Будьте уверены, что отец m-lle Франшар желает только счастья своему дитяти. Я принял сделанное ей предложение лишь только потому, что вижу в нем все гарантии благополучия. В семьях, где уважаются традиции, как в семье m-lle Франшар, о партиях судят не единственно с точки зрения ребяческих желаний молодой девушки; задача эта шире и сложнее. Наши фамилии, в своей совокупности, составляют оплот национальной силы: для блага страны необходимо, чтобы союз между ними становился все крепче. Эта необходимость теперь чувствительнее, чем когда-либо: наши обязанности стали многочисленнее и тяжелее. Надо, сударь, принадлежать к этим семьям, чтобы понимать, как широки их обязательства и каких жертв требует их положение.
Барон Франшар, правнук члена конвента, разговаривал точно герцог и пэр! Я был убежден, что он, попросту сказать, дошел до этого не сам. Здесь пахло отцом Фюрстером!
– Я не имею чести, подобно вам, барон, принадлежать к фамилии, прославившейся заслугами перед Францией, – произнося это, я имел серьезный вид, – но верьте, что я понимаю те неизбежности, на которые вы намекнули. Именно забота о них и руководит мною. Вы ошибаетесь относительно смысла моих речей. Они имеют двойную цель: первая – привлечь ваше внимание к необходимой осторожности, которой требует здоровье вашей дочери, а вторая касается единственно вашей семьи.
Я заметил, что Франшар не предвидел такого ответа. Облако тревоги нарушило торжественное выражение его лица.
– Предположим, что свадьба совершилась, – продолжал я. – Уверены ли вы, что болезнь m-lle Франшар не возобновится? Я имею в виду немедленные последствия свадьбы.
Я должен был дать это пояснение ради уверенности, что меня поняли; Франшар встревожился еще более; его большие глаза навыкате округлились, глядя на меня.
– Предположите, что во время событий, на которые я намекаю, произойдет нервный припадок; предположите, что m-lle Франшар впадет в каталептическое состояние, в котором я видел ее вчера; подумайте, что будет позван врач. Знаете ли вы, что он скажет молодому супругу?
Всякая торжественность исчезла с лица моего собеседника. Он не предвидел такого аргумента и не знал, что ответить. Может быть, он еще недостаточно ясно понимал, что я хотел сказать? Я счел себя обязанным дойти до конца.
– Врач скажет, барон, что m-lle Франшар страдает тяжелой формой истерии.
Это слово поразило моего хозяина. Оно вызвало в его уме не представление о многообразном неврозе, а то особое понятие, которое с ним связывает публика.
– Моя дочь! Истеричка! – пробормотал он.
– Это скажут почти все врачи. Мое личное мнение совершенно иное, барон; но в этом я являюсь пока исключением среди медицинского мира. Большинство из моих коллег скажет Делилю: «Ваша жена страдает сильной истерией». Некоторые из них посоветуют специальное лечение в психиатрической больнице.
Теперь в смущенных чертах барона Франшара выражался ужас. Я видел, что сказанного достаточно, и поднялся, прибавив в заключение:
– Врач, призванный просвещать тех, кто обращается к его знаниям, несет обязанности, часто тягостные. Я сейчас выполнил одну из них и прошу извинить мою необходимую откровенность. Знаю, что вы – человек осторожный и разумный. Достаточно направить на данный пункт ваше внимание, чтобы вы пришли к зрело обдуманному решению. Прощайте, барон; примите мою благодарность за оказанный мне любезный прием.
Но барон уж не хотел отпустить меня. Он тяжело вздохнул и сказал:
– Останьтесь еще на несколько минут, доктор. Вы меня очень напугали. Люси – истеричка! Какой скандал! Боже мой! Какой скандал!
– Я не сказал, что m-lle Франшар страдает истерией; правда, большая часть моих коллег поставила бы такой диагноз.
– Можно ли ее вылечить?
– Ее нечего лечить от болезни, которой у ней нет. Достаточно только не ставить ее в такое положение, которое неизбежно приведет к нервному припадку.
– Так вы уверены, доктор, что у нее будут новые припадки, если она выйдет замуж?
– Нет, сударь, я в этом не уверен. Я только считаю это весьма вероятным. Повторяю вам, ваша дочь чрезвычайно впечатлительна и чувствительна.
Франшар как будто успокоился.
– Нет ли какого-либо средства излечить эту чрезмерную впечатлительность?
– Никакого. Это – дело времени, физической гигиены, душевного покоя и материнства; но материнства желанного, а не навязанного. Бром и успокоительные могут подействовать лишь временно, и употребление их, в конце концов, ухудшило бы состояние вашей дочери вместо того, чтобы помочь. Подумайте обо всем, что я имел честь изложить вам, и позвольте проститься с вами.
Я предоставил Франшару раздумывать, а сам вернулся к доктору Дюссирону. Охоты к разговору у меня не было, и мой коллега, отпустив несколько дружеских шуток насчет моей молчаливости, не стал мешать моим размышлениям, как только увидел, что они серьезны.
– Прощайте, Эрто, – сказал он при расставании. – Вы подпали под обаяние Люси Франшар, и судьба этой девочки вас тревожит. Болван-отец принесет ее в жертву своим кумирам, будьте в этом уверены, и забудьте о ней. Мало ли что нам приходится видеть, – прибавил он со своей обычной философией.
Я не разделял его скептицизма. Я привязался к Леиру и действительно подпал под обаяние m-lle Франшар. Я хотел, чтобы они дали друг другу счастье и напрягал свой ум, отыскивая комбинацию, при которой стал бы возможным их союз.
Около полудня ко мне пришел господин Леир; я сообщил ему успокоительное известие; он был к нему подготовлен своим последним сновидением. Он так передал мне мой разговор с госпожой Франшар, как будто при нем присутствовал. Я, смеясь, упрекнул его в отсутствии полной откровенности, и ему пришлось признаться, что во время их «духовных свиданий», – употребляя выражение аббата Жога, – он сообщил m-lle Франшар о моем участии в их деле. Но визит его имел определенную цель. Он получил от господина Франшара письмо, в котором тот просил его вернуть найденные им четки, за что заранее благодарил его с преувеличенной вежливостью.
– Напишите Франшару, что вы отдали четки мне, – сказал я, – и дайте их мне: я беру на себя доставить их по принадлежности.
Леир, начинавший выказывать слепое ко мне доверие, тотчас же отдал мне коралловые четки. Я запаковал их и отправил аббату Жога, настоятельно прося его отдать их только самой m-lle Франшар.
Я постарался, насколько возможно, утешить Леира, который сильно приуныл.
– Надо быть бодрее, – говорил я. – Все пойдет хорошо. Я не вижу возможности избежать свадьбы m-lle Франшар с Делилем; мне хочется даже, чтобы эта свадьба состоялась скорее, так как я вижу в ней предварительное условие вашего будущего счастья. Предоставьте событиям идти своим путем. Я требую от вас только двух вещей: первая – усердно работать и сделать свое положение насколько возможно блестящим. Постарайтесь привести к удачному концу ваши изыскания относительно замены сернистой кислоты веществом эквивалентным, но более легко выделяемым; посмотрите, не может ли ваше знание химии помочь вам открыть производство, полезное для компании капиталистов, которая с вами уже советовалась. Сделайте что-нибудь выдающееся. Вторая вещь, которой я требую, – следующая: сообщайте мне подробно обо всех ваших сновидениях. Я говорю только о тех, которые этого стоят. Окажите мне одолжение: подробно записывать каждое утро сон предшествующей ночи. Впоследствии мне понадобится этот очень подробный отчет; я воспользуюсь им, чтобы постоять за вас. Ожидайте с надеждой дальнейших событий.
Моя уверенность как будто произвела впечатление на Леира. На другой день я получил от него только записочку: он сообщал, что его сновидения прекратились с тех пор, как он отдал коралловые четки. В письме госпожи Франшар заключалось известие, что свадьба ее дочери отложена до пятнадцатого марта. Я начинал надеяться, что господин Франшар стал помягче, как вдруг 29-го февраля получил письмо от аббата Жога. Добрый священник предварял меня о своем посещении на завтра и просил меня сохранить его в тайне.
Весть о таком таинственном визите возбудила во мне любопытство, и дни 27-го и 28-го февраля показались мне необычайно длинными. Наконец, наступил вечер; я долго ждал аббата Жога, прежде чем сесть за стол: он явился только в половине девятого, уверяя, что уже пообедал.
Я тотчас утащил его в кабинет и там, закрыв двери и окна, предложил ему высказаться.
– Я привез вам много новостей, доктор. Из них первая: брак неотложно назначен на 15-е марта. И этим мы обязаны преподобному отцу Фюрстеру, – тут священник вздохнул. – Боюсь, что временные выгоды церкви помрачили идею ее духовных интересов в уме этого достойного и ученого священнослужителя. Его намерения, конечно, превосходны, так как Бог имеет в нем усерднейшего слугу; но я очень боюсь, как бы, сам того не зная, он не стал противником Пресвятой Девы.
Я перебил доброго аббата, опасаясь, чтобы он не пустился в мистические диссертации на свою любимую тему; а мне хотелось поскорее узнать факты.
– Оставим это, дорогой и достойный друг, – сказал я. – Святая Дева достаточно могущественна, чтобы не нуждаться в нашей помощи. Передайте мне факты, одни только факты. Их мы должны принять в соображение.
– Хорошо, доктор. Через несколько дней после вашего отъезда из Бализака, m-lle Франшар пришла ко мне и сообщила, с просьбой передать это вам, что имела с господином Делилем объяснение, в котором высказала свое нежелание немедленного брака. Очень подробно рассказав свои сны, она призналась жениху в своем предпочтении к господину Леиру и в своем желании выйти за него, если отец не будет ничего иметь против. Господин Делиль, раздосадованный и обиженный, не стал разубеждать m-lle Франшар, он только просил не отвергать окончательно план, который дорог его сердцу, и умолял ее позволить ему хлопотать лишь об отсрочке до 15-го марта. На этом молодые люди покончили, и сам господин Делиль предложил барону отсрочить свадьбу, на что без труда получил согласие. Тем временем, я получил четки и отдал их лично m-lle Франшар.
Все казалось благополучным, как вдруг, тому несколько дней, в Лаферьер прибыл преподобный отец Фюрстер. Не знаю, что он мог сказать своему воспитаннику, но догадываюсь. Поведение господина Делиля изменилось: он стал настойчивее. Очевидно, произошло совещание между ним, бароном и преподобным отцом Фюрстером. Последствием было то, что отец призвал m-lle Франшар и объявил ей о невозможности откладывать свадьбу долее 15-го марта. Девушка ничего не ответила и покорилась воле отца, но вторично обратилась к жениху; последний выказал большое смущение, заговорил о своей любви, о своем доверии к будущей жене, о невозможности придавать значение снам, о разнице социального положения между господином Леи-ром и дочерью барона Франшара. Он намекнул на патриотический долг, на необходимость сплотить силы консерваторов для борьбы с безбожием и анархией. Мне кажется, он говорил так, как будто будущность Франции и церкви зависит от его брака с m-lle Франшар.
Умненькая девочка поняла, откуда взялись эти аргументы. Она смело напала на отца Фюрстера. Я был свидетелем их беседы, так как не захотел оставить ее одну в столь тягостном положении. Отец Фюрстер был очень благосклонен, но не поощрил m-lle Франшар оказывать неповиновение родителям. Он объяснил ей, что дьявол соблазняет ее своими кознями.
Я попробовал возражать, сослался на Суареза и на аббата Рибе, доказывая ученому иезуиту, что моментальное перемещение г-на Леира не может быть приписано сатане, так как превышает его могущество, и напомнил, что видения возникли вследствие нахождения освященных четок.
Этим я навлек на себя выговор, от которого дрожу доселе. Отец Фюрстер ответил мне с великою кротостью, что он в отчаянии от невозможности разделять мое мнение, но что он уже говорил об этом случае Его Преосвященству; кардинал встревожен тем, что один из подчиненных ему священников вмешивается в дела, посторонние его служению; он услышал с огорчением, что я приписываю Пресвятой Деве некое чудесное вмешательство и хотел бы знать, докладывал ли я об этом факте моему духовному начальству, прежде чем руководствоваться в моем поведении столь поспешно составленным и, пожалуй, неосновательным мнением. Отец Фюрстер заявил мне даже, что Его Преосвященство думало перевести меня в другой приход, что и было бы исполнено, если бы не горячее заступничество самого отца Фюрстера.
Я почувствовал скрытую угрозу и замолчал, господин доктор, потому что я стар и хочу умереть там, где уже прожил тридцать пять лет. Преподобный отец Фюрстер не злоупотребил своим торжеством; он просто сказал m-lle Франшар, что Пресвятая Дева не может требовать от благочестивой девушки неповиновения родителям, и потом упомянул о религии, о покорности воле Божией, о крестах и испытаниях, которые в сей временной жизни следует переносить с радостью, чтобы обеспечить себе блаженство в жизни вечной.
Уходя, он увел меня с собой и убеждал меня придерживаться нейтралитета, подтвердив еще раз, что Его Преосвященство недовольно мною.
Все это, господин доктор, поручила мне передать вам m-lle Франшар. Она просила сказать вам, что не поколеблется в своей надежде на Пресвятую Деву при каких угодно обстоятельствах.
Я поблагодарил аббата и обещал ему хранить тайну, так как понимал величину его риска. Монашеские ордена теперь влиятельнее в Ватикане, чем когда-либо, и простому священнику опасно противоречить им.
Мне предстояло бороться с монахами! И меня бесила мысль, что первые ставки будут проиграны. Обращаться к отцу Фюрстеру я считал бесполезным, так как знал репутацию этого иезуита, энергичного, умного и ловкого, но извращенного монашеским воспитанием. Я не имел против него оружия, не мог предложить ему никакого выкупа. Нужно было найти способ победить его в борьбе или подкупить его обещанием выгод. Итак, я двинулся в поход не без надежды на успех; но я знал, что опоздаю: нечего было и мечтать о нападении, прежде чем будут в готовности мои орудия борьбы; торопливость не привела бы ни к чему и только уничтожила бы возможность победы в будущем.
Оставалось терпеливо ждать; но настроение у меня сделалось собачье. Утешило меня только одно: я встретил моего старого приятеля, профессора Дюрье, который, разумеется, заговорил о Леире. Последний продолжал свои исследования о сернистой кислоте и не нашел еще ничего определенного, зато открыл новое упрощение в способе фабрикации того продукта, анализ которого был поручен ему компанией капиталистов.
Эта компания купила монополию открытия и вручила Леиру очень значительную сумму; она хотела окончательно взять молодого химика к себе на службу и предложила ему большое жалованье; но Дюрье, желая удержать своего блестящего ученика при университете, дал ему совет отказаться от этого предложения. Сам он выступил посредником и создал следующую комбинацию: он уговорил компанию капиталистов основать кафедру промышленной химии, с условием, чтобы эта кафедра была занята господином Леиром; последний же, со своей стороны, обязывался предоставлять в исключительное пользование этой компании все открытия, какие мог сделать.
Независимость и богатство казались мне более желательными для моего молодого пациента. Дюрье, всю жизнь связанный с университетом, находил, что честолюбие химика скорее удовлетворится кафедрой, хотя и не казенной, а основанной на частные средства. Переговоры еще не были окончены, но успех их не внушал сомнений.
Дюрье сообщил мне, что Леир ходит мрачный и молчаливый, выказывает равнодушие к своим успехам, но вид имеет решительный; что он работает по восемнадцати часов в сутки, выходит из лаборатории, лишь падая от усталости и, как будто, совсем не спит. Я просил приятеля серьезно понаблюдать за молодым человеком и предостеречь его от переутомления. Мы расстались после того, как Дюрье выразил мнение о кратковременности любовных печалей, в которые он не верил. Я же имел иное мнение о постоянстве его ученика.
Беспокоясь о том, как он проведет день свадьбы своей возлюбленной, я пригласил его к себе на завтрак. Приглашение это распространялось и на мать его; но последняя уклонилась, предчувствуя, что сыну приятнее будет побыть со мной наедине. В противность всем ожиданиям, господин Леир явился почти веселым. Я понял это, когда он показал мне коробочку, заключавшую в себе коралловые четки и клочок синей бумаги со словами: «На вечную память от Люси». Бодрость вернулась к Леиру; он стал разговорчивее, ел и пил без колебаний, а после завтрака уснул в кресле. Бедный парень провел столько бессонных ночей, что я запер дверь моего кабинета и дал ему спать до семи часов вечера, сам усевшись писать рядом с ним. Я заметил, что он принял тот вид трупа, который был мне знаком по наблюдениям над Люси Франшар, и стал ждать новых известий. Действительно, как только он проснулся, то первым долгом сказал:
– Доктор, ведь я ее видел! И, хотя она не спала, но тоже видела меня и говорила со мной.
– Что же она вам сказала?
– Что уже обвенчана, но не теряет надежды. Они уехали нынче вечером в Гранаду с семичасовым курьерским поездом.
Неделю я пробыл без известий о господине Леире. Я не тревожился, но мое спокойствие вскоре было нарушено. Подобно громовому удару, разразилась катастрофа.
Часть третья
Двадцать четвертого марта, утром, Дюрье прибежал за мной: его ученик был серьезно ранен. Предполагалось, что он пытался лишить себя жизни. Взволнованный до крайности, в туфлях и рабочей куртке, я вскочил в извозчичью карету, захватив хирургический набор и перевязочный материал. Когда я пришел к Леиру, то увидел его мать, рыдавшую на коленях у его постели: молодой человек был бледен, как воск; простыни и его рубашка были залиты кровью, которая текла из широкой раны, зиявшей на груди. Он был без сознания.
Дюрье распорядился вскипятить воду, принести перекиси водорода, словом – все приготовить для подачи первой помощи. Дрожа, я обмыл рану. Она находилась на уровне левой подключичной впадины, в месте, особенно опасном по причине проходящих здесь больших сосудов: подключичных артерии и вены. Я установил, что рана была нанесена кинжалом или ножом; она была косая: изнутри наружу и снизу вверх. Я увидал, что она была не сквозная; лезвие скользнуло по грудинно-ключичному апоневрозу и попортило только фасцию поверхностного мускула большой грудной мышцы. Открывшееся сильное кровотечение, на мой взгляд, произошло от рассечения нескольких ветвей подкрыльцовой артерии. Я тотчас же успокоил госпожу Леир и Дюрье; рана, казалось, не угрожала жизни молодого человека. Для большей верности я пригласил профессора Вильнева, одного из наших знаменитых хирургов; он подтвердил мой диагноз.
– Кто ранил этого молодого человека? – спросил он.
– Он сам, без сомнения, – ответил я.
– Этого не может быть, – возразил Вильнев. – Если бы удар был нанесен собственной рукой больного, рана не могла бы иметь такого косвенного, восходящего наружу направления, какое мы видим. Этот удар был нанесен другим лицом. Тот, кто ударил, стоял перед раненым, несколько направо.
– Это невозможно, доктор, – ответила госпожа Леир. – Мой сын вчера вечером лег в девять часов; он не выходил из комнаты; никто не входил в квартиру, которую я сама заботливо заперла. Сегодня утром, когда я отперла служанке, засовы еще были задвинуты изнутри.
– Я могу сказать только одно, сударыня, – заметил Вильнев, – раненый не сам себя ударил.
Я понимал рассуждение Вильнева. Оно было вполне правильным. Если бы Леир ранил себя сам, направление раны было бы перпендикулярное или косое снаружи внутрь и сверху вниз; вряд ли можно было предположить, чтобы раненый заранее и преднамеренно изучил движение, нужное для симуляции раны, полученной от руки другого.
– Где нож? – спросил Вильнев.
– Его не нашли, – ответила госпожа Леир.
– Странно! – заметил хирург, перевязывая Леира во время разговора. – Пошлите за литром сыворотки, Эрто; а пока я вбрызну ему эфира и кофеина.
Через полчаса инъекция была произведена. Леир открыл глаза, но не выказывал признаков сознания. Напрасно Вильнев его спрашивал; он не мог добиться ответа. Раненый находился в состоянии полного и ничем не объяснимого помрачения рассудка.
– Я встречал такой глубокий шок только при больших травмах, – сказал хирург. – Надо подождать, пока Леир будет в состоянии сообщить нам о случившемся. Старайтесь не утомлять его, – сказал он госпоже Леир.
Мы ушли; раненый остался под присмотром матери и сиделки. Вильнев еще раз успокоил нас: чересчур обильное кровотечение и упорная умственная атония были единственными тревожными симптомами.
– Меня удивляет наличность такой потери крови, – сказал он. – Рассеченные сосуды – довольно малого калибра и обыкновенно закрываются сами. У господина же Леира вовсе не образовалось сгустков: очевидно, кровь долгое время не свертывалась. Не гемофил ли этот молодой человек?
– Нет, – сказал Дюрье, – ему нередко приходилось делать себе порезы, и количество вытекавшей крови было нормально.
– Любопытная вещь! Это кровотечение меня немного смущает. Я нахожу также, что состояние шока, в котором мы видели раненого, гораздо тяжелее, чем полагается по кровотечению и ране. Ну, все это, конечно, выяснится! Но какой черт его ранил? Если мать не ошибается, он пришел домой уже раненым; однако, и этого допустить невозможно, потому что повсюду остались бы следы крови. Надо думать, что убийца пробрался в комнату Леира без ведома его матери. Может быть, какая-нибудь ревнивая любовница?
– Нет, – сказал Дюрье, – у Леира не было любовниц.
– Как вы можете знать, дружище? – заметил хирург, уже потерявший счет своим любовным приключениям. – Женщины, когда ревнуют, являются воплощенными дьяволами!
В то время, как мы собирались уйти, кто-то позвонил. Минуту спустя горничная вернулась со смущенным видом:
– Господин Дюрье, – сказала она, – это – полицейский комиссар.
– Недоставало еще этого! Вильнев и вы, Эрто, останьтесь; не оставляйте меня одного с комиссаром.
Последний скоро вошел. Это был человек лет пятидесяти, с манерами офицера в штатском. Его сопровождали два надзирателя.
– Извините меня за посещение, господа, – сказал он, – но весь квартал в волнении. Говорят, что господин Леир убит или сам лишил себя жизни. Как в том, так и в другом случае я должен приступить к дознанию.
Вильнев взял на себя сообщить комиссару все, что мы знали; Дюрье и я подтвердили рассказ хирурга. Были допрошены госпожа Леир и экономка.
– Ну, господин комиссар, что вы думаете обо всем этом? – спросил мой коллега.
– Я вам отвечу после, господин профессор, когда осмотрю комнату больного. Не можете ли вы перенести его на постель матери?
– Это можно сделать, – ответил хирург.
– Разрешите, сударыня, – прибавил комиссар полиции, – произвести осмотр вашей квартиры?
– Охотно, милостивый государь.
Комиссар полиции, с помощью двух надзирателей, тщательно осмотрел скромную квартиру, состоящую из двух спален, кабинета, столовой, кухни и маленькой темной комнатки. Не нашлось никакого следа взлома; задвижки были задвинуты и отодвинуты госпожой Леир. Служанка заметила их характерный шум. Окна все были заперты накануне, с вечера; кроме того, квартира находилась во втором этаже и было бы очень трудно проникнуть в нее через окно. Наконец, орудия, которым была нанесена рана, не нашлось нигде.
Комиссар был видимо смущен.
– Ну, – сказал ему Вильнев, – каково теперь ваше мнение?
– Покушение на самоубийство. Оружие должно быть в выгребной яме.
– Невероятно, – заметил хирург. – Леир не сам себе нанес удар кинжалом.
– Между тем, осмотр показал, что никто не входил в квартиру… Неужели подозревать госпожу Леир?
– Это совершенно недопустимо! – вскричал Дюрье.
– Я думаю так же, как и вы, – сказал комиссар. – Донесу об этом суду. Это дело темное, очень темное, – повторил он, уходя.
Немного погодя Вильнев, которому в этот день предстояла операция в госпитале, покинул нас, обещав вернуться.
Дюрье был задумчив.
– Надо постараться, чтобы суд не сунул нос в это дело, – сказал он.
– Я съезжу к прокурору республики, – ответил я. – Надо будет представить дело, как необъяснимое происшествие. Да ему и нельзя придать другой окраски. Полиция произвела вещественный осмотр. Нет никакой крайности действовать судебным порядком.
– Таково и мое мнение.
Мы вернулись к Леиру; он заснул, и, считая наше присутствие бесполезным, мы ушли. В этот день я был более рассеян, чем обыкновенно. Мысли мои не могли оторваться от задачи, поставленной моему любопытству странным событием, происшедшим этой ночью. Несмотря на доверие к знаниям Вильнева, я верил в попытку самоубийства. В отчаянии от разлуки с m-lle Франшар, Леир пытался лишить себя жизни. Однако, это удивляло меня. Зачем он ждал неделю? Такой акт безнадежности был бы более объясним в день свадьбы Люси Франшар; а он в тот день, напротив, казался полным решимости и энергии.
Я ничего не понимал в трагическом происшествии, жертвой которого был молодой человек. Причины были так же необъяснимы, как и обстоятельства, при которых оно произошло.
После завтрака я вернулся к Леиру. Он еще спал. Это было хорошим предзнаменованием. У него не было лихорадки. Я вернулся домой, все еще охваченный той же самой мыслью; от нее у меня трещала голова. Время после полудня тянулось медленно: мне казалось, что оно никогда не кончится. В пять часов меня позвали к телефону. Со мной была соединена Лангонская станция.
– Доктор Эрто? – сказал женский голос.
– Он самый, сударыня.
– Это вы, господин Эрто? Вы лично?
– Да, сударыня.
– Я – баронесса Франшар. Имею сказать вам нечто важное.
– Я вас слушаю.
– Мы получили сейчас телеграмму из Гранады; она гласит следующее: «По важным причинам принуждены вернуться. Ждите письма».
– Это все?
– Да.
– Странно. Представьте, сегодня утром Леир был найден в своей постели тяжело раненым.
– Невероятно!
– Да, да…
– Его положение серьезно?
– Рана серьезная, но не смертельная. Обстоятельства, при которых это событие произошло, непонятны. Скажите священнику, чтобы повидался со мной.
– Хорошо. До свидания, господин Эрто.
– Прощайте, сударыня.
Что за новое осложнение? – спрашивал я себя, кладя трубку. Я сел на привычное место: в кресло к камину, и закурил папиросу. Папироса – любимый товарищ моих грез. Врач во мне жестоко осуждает мыслителя, потому что последний курит без меры.
Что там неладно? – говорил я себе, следя глазами за колеблющейся спиралью голубого дыма. Очевидно, между супругами возникло несогласие. Ни какое-либо приключение, ни болезнь не послужили бы важным мотивом для возвращения; они не могли бы ехать, если бы один из них был опасно болен или ранен. Ранен? Эта мысль вызвала во мне воспоминание о Леире. Помимо своей воли я ставил эту рану в связь с важными мотивами возвращения четы Делиль, хотя не мог найти тому разумного основания.
Пока я размышлял, опять произошло раздвоение, которое я так часто наблюдал в своей духовной жизни. «Связь! – говорил во мне метафизик. – Мы найдем ее, я в этом уверен. Случайности не существует. Когда важные события случаются внезапно в жизни двух существ, психически находящихся в согласии, как господин Леир и m-lle Франшар, между этими событиями существует связь…»
– Но какая? Какая же? Какая? – сказал я громко, с шумом подымаясь с кресла. Усталый от бесполезного ломания головы, я вышел из дому, чтобы навестить больного.
Он проснулся, но был в том же оцепенении; равнодушный ко всему, происходившему вокруг, он, казалось, ничего не видел и не слышал.
Это состояние беспокоило госпожу Леир, которой уже представлялось, что сын ее должен сойти с ума. Мне пришлось ее успокоить, и я еще спросил об обстоятельствах, предшествовавших ужасному происшествию. Тогда я узнал, что Леир провел день, как обыкновенно, в лаборатории; он лег рано, как ложился во всю последнюю неделю. Его наклонность засыпать рано совпала с замужеством m-lle Франшар; я подметил это сам, так как г-жа Леир не была посвящена в таинственные приключения сына. Тем не менее, добрую женщину поразила внезапная перемена в привычках молодого человека.
Последний целых два месяца как будто боялся сна; он ложился в два или три часа утра и подымался в пять-шесть. С пятнадцатого же марта все это изменилось: проведя со мной день, он опять полюбил спать. Его мать ставила это мне в заслугу.