355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Антуан Вильм » Коралловые четки » Текст книги (страница 4)
Коралловые четки
  • Текст добавлен: 4 января 2018, 21:30

Текст книги "Коралловые четки"


Автор книги: Антуан Вильм



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

С 28 ноября я живу в мире фантастическом. Создан ли этот мир моей фантазией?

Сначала я должен был допустить, что не имею никакого средства убедиться в верности моих рассуждений. Если все это – только одна видимость, то и моя логика могла быть такой же. Я мог вообразить, что точно повторил стихи Гомера, что правильно вспомнил химические формулы: в действительности, все это могло мне присниться, и во сне я мог удовольствоваться знанием неполным или простым пустословием, чепухой, имеющей ценность только в сновидении.

Этот вывод не обескуражил меня. Если все это – мой сон, то он, действительно, необычен. Почти каждую ночь я прихожу в определенное место; я дошел до того, что знаю голубую комнату лучше собственной. Все подробности поразительны по реальности.

Не смея вам сказать об этом, я, однако, прочел все книги о сновидениях, какие только мог достать. Мне известны все характерные отличия сна от бодрствования: ослабление внимания, воли, суждения, способности абстрагировать; объективация умственных образов; нелогичное их ассоциирование; понижение самосознания. Я поочередно проверил перечисленное.

Внимание легко сосредоточивалось на любом предмете. Сам тот факт, что я занят был самоанализом, доказывал это. Воля не потерпела ни малейшего изменения, равно как и рассудок. Способен ли я абстрагировать? Я вспомнил о геометрических теоремах и умственно проделал доказательства трех случаев равенства треугольников, исполнив это без всякого затруднения. Потом я стал думать о различных предметах: о лошади, о собаке, о кошке; эти образы оставались субъективными и предо мной не появлялось ни одного из животных, вызванных моим воображением. Я попробовал увидеть крылатую лошадь, комбинировать самые неподходящие образы: но нелогичность их была мне очевидна; я ясно понимал и чувствовал активность моего самосознания. Итак, мое состояние не имело характера сновидения.

Да, повторял я, это – не сон; но все мои рассуждения могут быть ошибочными, все выводы могут быть иллюзорными, и я прекрасно могу не замечать этого.

Я встал и ощупал себя; я отчетливо чувствовал все давления, которые сам производил на своей руке; я дернул себя за усы и ощутил соответствующую боль. Таким образом, моя чувствительность сохранилась в сфере моего личного воздействия на самого себя. Я знал, что это же можно было сказать и о Тени: она казалась мне существом материальным.

Я припомнил восхитительную сцену, когда испытал прелесть ее доброты; тогда я почувствовал, как ее ручки отвели мои руки от лица; прикосновение ее пальчиков было вполне реально.

Совсем иное происходило по отношению к неодушевленным предметам. Я воспринимал только их форму и цвет; для меня они были невесомы.

Это обстоятельство показалось мне решающим. Я слишком привык рассматривать вещество, как нечто непроницаемое и прочное, чтобы не принимать за иллюзию всего, что противоречит этому понятию. Итак, размышления мои привели меня к тому выводу, что судьба посылает мне необычные сны; однако, удовлетворенным я себя не чувствовал и, против воли, все еще сомневался.

– Ну! – сказал я себе наконец и встал. – Вот сейчас пройду сквозь стену, среди камина в огне: если я – не жертва иллюзии, то не проникну сквозь стену и не перенесу огня. – Я нагнулся и положил руку на раскаленные уголья: ощутилась легкая, чуть заметная теплота.

– Сон! Сон! Иллюзия все это! – печально повторял я, выпрямляясь и сожалея, что прелестная «Тень», столь дорогая мне, была лишь обманчивой химерой.

Я бросил взгляд на стенные часы и невольно вскрикнул: к подставке был прислонен лист почтовой бумаги; то была изящная голубовато-серая бумага с переплетенными, светло-золотыми инициалами Л. Ф. Я с удивлением прочел следующие строки:

«Я ждала иллюзию вчера и третьего дня. Еду обедать к соседям и вернусь к одиннадцати часам. Люси».

Эта записка убедила меня в нереальности моих ощущений. Она была так заметна, что я не мог представить себе, как это я сразу не увидал ее; она слишком соответствовала моим тайным мыслям, и потому я решил, что ее создало мое собственное воображение. «Вот обычный ход возникновения снов! – подумал я. – Мне было неприятно отсутствие „Тени“ и я бессознательно подобрал объяснение этому отсутствию и приготовляю будущее появление моей незнакомки».

Немного спустя, я услышал отдаленный грохот. Он быстро приближался. Я услышал шум кареты, остановившийся у крыльца. До меня достигли звуки нескольких голосов; мне показалось, будто открылись и закрылись двери, будто зашуршала материя, и вскоре в комнату вошла хорошенькая молодая девушка. Она бросила быстрый взгляд вокруг себя, направилась к камину, взяла прочитанный мной листок и бросила его в огонь.

Она села в кресло, на котором был я; у меня получилось впечатление, будто она провалилась сквозь меня; в то же время я, однако, почувствовал легкое, едва заметное давление. Девушка, очевидно, не замечала моего присутствия. Сопровождавшая ее горничная разула ее, расстегнула ей лиф, юбку, расшнуровала корсет и вышла. Девушка стояла передо мной в коротенькой юбочке; я видел ее изящные ножки, крепкие плечи и молочно-белую шею. Она накинула пеньюар и ушла в свою уборную; туда я не посмел за ней последовать. Я даже не повернул головы, когда она вернулась в комнату и, помолившись, легла спать.

Скрип матраца, шорох поднятых одеял известили меня, наконец, что она легла в постель. Я обернулся и подошел к ней; она лежала на правом боку, опершись головой на правую, свесив левую руку. Вы никогда не видали ничего столь изящного, доктор! Волосы, связанные широкой лентой, спускались с ее затылка густой косой; задумчивые глаза как бы изучали комнату.

– Вы здесь, Леир? – сказала она вполголоса.

– Да, конечно! – вскрикнул я. – Я здесь, подле вас. – Я опустился на колени, припав губами к прелестной ручке, которая свешивалась с кровати. Люси не проявила никакого впечатления: она меня не слышала, не видела, не чувствовала моих поцелуев.

Я вспомнил о том, что уже делал: я положил руку на ее лоб; она скоро заснула и быстро обрисовался призрак, рождающийся из голубоватого пара, выходившего из того места ее тела, где полагается быть желудку. По прошествии двух или трех минут Тень была готова и казалась живой; я все продолжал стоять на коленях с рукой, протянутой ко лбу Люси.

– Что вы делаете? – сказала Тень.

– Я старался облегчить ваше возникновение, – ответил я, вставая.

– Где были вы вчера и третьего дня? Я прождала вас всю ночь.

– Мне надо было сделать очень нужный и сложный химический анализ. За ним я провел дни и ночи после нашего последнего свидания.

– Вы не спали шестьдесят часов? – сострадательно сказала Тень.

– Я сплю сейчас.

– Все та ж мысль! Я хотела бы, в таком случае, чтобы вы объяснили мне, как это я вижу свое тело спящим и в то же время сама бодрствую рядом с ним?

– Очень просто! Мне снится, будто я вас вижу, слышу, говорю с вами, вижу ваше тело; вся эта цепь ощущений есть только действие моего воображения.

Тень пожала плечами.

– Вы ничего не нашли на камине? – спросила она.

– Нашел. Там была от вас записка. Вы мне писали, что ждали меня два дня, что обедаете у одного из ваших соседей и что вернетесь в одиннадцать часов. Вы подписались: Люси.

– Так меня зовут.

– Я знаю. Я слышал раз, что ваша мать назвала вас так.

– Как можете вы серьезно думать, что мы грезим, раз вы прочли записку, оставленную для вас? Я знаю наверно, что написала ее перед отъездом. Вы ее прочли и повторили то, что я написала. Это для меня – убедительный факт.

– О, нет! Если вы грезите, то мне очень естественно знать все, что вы знаете, так как, по моей гипотезе, я – только создание вашего воображения.

– Я в восторге от вас! – сказала Тень, хохоча от души. – Вы сами причисляете себя к разряду призраков и фантасмагорий. Это, без сомнения, торжество логики!

Я в свою очередь рассмеялся.

– Садитесь, мечта, – сказала она, – и расскажите мне о ваших химических трудах. Что было у вас такого спешного, чтобы пропустить ваш ежедневный визит?

– Вы пожалели о моем отсутствии? – спросил я неловко.

– Ну да. Я начинаю привыкать к вашим посещениям; мне их недоставало вчера и третьего дня. Но расскажите, что вы должны были делать такого важного?

Я колебался, доктор, открыть Тени тайну поспешно произведенного мной анализа; здесь затронуты значительные интересы, и нескромность могла бы иметь очень важные последствия. Однако, мое колебание показалось мне смешным: ведь и Тень-то создана лишь моим же воображением! Сообщить ей мой секрет значило: сказать его себе же самому. Однако, противореча себе самому, я обратился к призраку с речью, которая мне казалась необыкновенной и непроизвольной.

– Вы спрашиваете у меня тайну. Чтобы сказать ее вам, я должен быть уверен, что вы – надежный, преданный, непоколебимо-верный друг, так как я вверяю вам свою честь.

Я говорил серьезно, не отдавая себе отчета в произносимых словах. С удивлением я заметил, что выразил мысли, которые не признавал своими. Впечатление, произведенное этими словами на Тень, изумило меня не менее.

– Я буду таким другом, – ответила она серьезно.

– Знаете ли вы, к чему это может вас обязывать? Готовы ли вы к роли подруги, поверенной моих надежд и неудач? Жизнь моя была несладка; судьба не улыбалась мне в молодости; в детстве она дала мне вкусить от даров своих лишь затем, чтобы потом сильнее дать почувствовать лишения. Я буду делить с вами больше забот, чем радостей, и вряд ли могу предложить вам счастье.

Она подумала с минуту, скрестив ноги, опершись головой на руку.

– Я согласна, – сказала она просто и протянула мне руку. Я взял и крепко пожал ее; потом я поднял взор на ее лицо, и наши взгляды встретились; я был растроган и смутно сознавал важность сказанного, а также и то решающее влияние, которое оно должно иметь на мою жизнь. Во взгляде Тени мне почудилось необычная глубина.

Тогда я сказал ей, продолжая крепко сжимать ее руку, что мне был поручен длинный и сложный анализ. Его надо было произвести над промышленным продуктом, добытым новыми способами, позволяющими продавать его дешево. Общество, которое вело переговоры относительно покупки секрета, не хотело кончать, не уверившись в тождественности продуктов, полученных новым и прежним способами. На размышление ему было дано всего три дня, так как к изобретателю уже подсылала одна крупная немецкая компания. Необходимый анализ пытались поручить Дюрье; он отговорился трудностью произвести все нужные операции в течение сорока восьми часов и был так любезен, что указал на меня, как на единственного химика, способного на такой фокус. Я сумел это выполнить благодаря одному маленькому открытию, сделанному мной; оно позволяет осуществить в 24 часа некоторые операции, требующие обыкновенно нескольких дней. Административный совет щедро вознаградил меня за мою работу.

Я рассказал Тени все, до мельчайших подробностей; анализ дал мне понятие о том, в чем может состоять новый способ производства; открыть это было возможно лишь при помощи метода, лично мною придуманного. Я подробно описал этот метод в моем докладе и сообщил административному совету, что опубликование его позволило бы открыть секрет изобретателя. Я прибавил, что поэтому воздержусь от его разглашения и ограничусь только тем, ради своевременности заявки, что пошлю его в запечатанном конверте в Академию Наук.

– С вашей стороны это очень великодушно, – сказала Тень с нежным рукопожатием.

– Как же быть? Не мог же я обмануть моих доверителей! Они истратят громадную сумму на покупку способа, который, как мне кажется, патента не получит. Им, конечно, нежелательно, чтобы он стал общеизвестным; а если я сообщу о своем методе восстановления, то всякий химик, который применит его при анализе продукта фабрик этого общества, откроет способ его изготовления. Я думаю даже, что невозможно избежать этого досадного открытия; рано или поздно, через полгода или через десять лет, оно будет сделано. Общество знает это и должно устроиться так, чтобы покрыть все свои издержки прибылью двух первых лет. Третий год и последующие дадут громадные барыши. Можно много получить, но есть риск.

– Итак, мой бедный призрак, вы могли бы обеспечить себе много денег, если бы вы захотели продать или погрозили бы продать ваш способ? Однако, несмотря на вашу бедность, вас нс соблазнило это?

– Честное слово, нет!

– Я очень этому рада, – сказал призрак, снова благосклонно пожимая мне руку.

– Я сказал вам, кто я, – начал я после некоторого молчания, – а вы не оказали мне того же доверия. Вы знаете все мои тайны, даже те, которых я не должен бы вам открывать, если бы вы не были для меня дороже меня самого. Не спрашивая ваших, не могу ли я просить вас сказать мне, кто вы?

– Я? Я – Люси Франшар; мне двадцать два года; мой отец – бывший председатель Сенского суда; он вышел в отставку до моего рождения, когда франкмасоны сделались нашими господами. Мы живем в этом имении; мы проводим месяц в Париже, месяц в Бордо, месяц на морских купаньях или в Люшоне. С сентября до мая мы очень редко отлучаемся из замка Бализак.

– Так называется ваше поместье?

– Да. Моя жизнь очень спокойна, очень однообразна. При мне еще находится моя воспитательница; ей я обязана тем, что знаю немного языки – французский, английский, немецкий. Она выучила меня искусству мазать жалкие цветы на фарфоре; я посредственно играю на рояле. Я еще провожу с ней целые дни и стараюсь достигнуть уровня, до которого она возвысилась.

– Так она очень ученая?

– Она очень знающая и добрая. Это – поверенная моих тайн.

– Рассказали вы ей свои сны?

– Нет. Она имеет склонность к мистицизму, и я не хотела рассказывать ей о событиях, которым она придала бы преувеличенную важность. Отец и мать так насмешливо приняли мой рассказ о ваших первых появлениях, что я замолчала.

– Однако, если это – не сон! – произнес я после некоторого молчания. – Но как увериться в этом? Вы говорите, что живете в замке Бализак. Скажите ваш точный адрес.

– Люси Франшар в замке Бализак, община Бализак, Жиронда.

– Мой обыкновенный адрес: Антон Леир, заведующий лабораторией органической химии Естественного факультета, Бордо.

– Почему вы интересуетесь нашими адресами? – спросила Тень.

– Мне пришло в голову произвести опыт. Хотите помочь мне?

– Скажите сначала, что вы хотите делать.

– Я напишу вам в письме, что нашел ваши четки и готов предоставить их в ваше распоряжение в случае, если вы их, действительно, потеряли. Если вы будете помнить о нашем общем сне, ответьте мне, прося прислать их, и прибавьте несколько слов, напоминающих о доверии, которое я вам оказал.

– Хорошо.

После этого мы начали болтать: Тень заставила меня рассказать подробно о событиях, последовавших за смертью моего отца и, казалось, бессознательно искала случая выразить мне свою симпатию и расположение. Я находился бы еще подле нее, если бы ощущения оцепенелости и притяжения, о которых я вам уже говорил, не вызвали пробуждения.

– Написали вы условленное письмо? – с живостью спросил я у Леира.

– Нет, доктор; я очень хотел бы написать его, но мне стыдно самого себя.

– Надо написать.

Я дал бумаги своему пациенту, и он тут же написал следующее письмо:

«Милостивая Государыня,

28-го ноября я нашел коралловые четки у моря, на мысе Ферре. Меня заверили, что они принадлежат вам. В случае, если это указание верно, будьте добры, известите меня, и я пришлю вам четки».

Он хотел подписать, но я удержал его за руку:

– Если вы хотите, чтобы опыт был доказателен, не пишите ни вашего имени, ни адреса; никто, кроме нас двоих, не знает, что вы отправили письмо; если вы получите ответ, мы будем иметь интересное подтверждение.

– Вы думаете, значит, что я не грезил? – сказал Леир дрожащим голосом.

– Я ничего не знаю. Я стараюсь разобраться. Подождем событий.

Я позвонил лакею и велел сейчас же отнести письмо на почту. Леир смотрел на меня в каком-то оцепенении.

– Вы не решились бы послать этого письма, мой друг, если бы я предоставил вам заботу о его отправке. У вас явились бы новые сомнения, новые колебания, новые возражения, и стыд перед собой удержал бы вас.

– Может быть, это и правда! – ответил Леир, прощаясь со мной.

– Вы получите ответ послезавтра. Могу я просить вас уведомить меня о нем?

– Я так и хотел сделать, – ответил химик.

На третий день, в два часа, мне передали его карточку. Я прервал консультацию и принял его в особой комнате; лицо его сияло. Не говоря ни слова, он протянул мне конверт из толстой бумаги с почтовым штемпелем Бализака. На обратной стороне конверта, на его выступе, были напечатаны английским курсивом золотые инициалы – Л. Ф.

Я возвратил ему конверт, но он не взял, пока я не прочел вложенной в него записки.

Я вынул карточку того же цвета, с теми же инициалами, и прочел на ней следующие слова, написанные продолговатым почерком:

«Девица Люси Франшар благодарит г-на Антона Леира за сообщение. Коралловые четки были потеряны г-жой Франшар 28-го минувшего ноября на мысе Ферре. Она позволяет себе приветствовать г-на Леира, работы и бескорыстие которого ей известны; она надеется, что не всегда он будет посылать запечатанные конверты в Академию Наук».

Рука молодого человека дрожала, когда я возвращал ему драгоценное послание. Я заметил тогда, что он так взволнован, что не может произнести ни слова.

– Не давайте воли воображению, – сказал я, дружески хлопая его по плечу. – Требуйте от жизни только возможного, не слишком полагайтесь на будущее, не создавайте себе химер.

– Спасибо за советы, господин Эрто, – ответил он печально.

– Продолжались ли ваши видения в две последние ночи?

– Да. Мы говорили о моих проектах будущего; Тень все так же благосклонна и нежна; но мне кажется, что она избегает говорить о себе. Я узнал, что она получила мое письмо и ответила на него. Теперь я уверен, что не грезил, а был объектом необъяснимого для меня явления. Моя незнакомка, без сомнения, существует; я могу видеть ее иначе, чем во сне. Завтра еду в Бализак. Я знаю, что она должна быть у обедни в 9 часов. Я там буду. Я вас оставляю: знаю, что вы заняты.

– До свидания, – сказал я дружески и грустно. – Да хранит вас Бог!

На другой день было воскресенье. После завтрака я сидел в кабинете, так как это – моя любимая комната. Я сортировал документы, предназначенные для одного обширного труда, который имелся у меня в виду, как вдруг вошел Леир. Лицо его было бледно, расстроенный вид говорил о глубочайшем отчаянии; глаза были красны.

– Она выходит замуж! – сказал он просто.

Я ничего не ответил, а посадил его около себя и дружески взял за руку. Он долго просидел неподвижно, сжав руки на ручках кресла, с осунувшимся лицом, устремив взгляд на огонь.

Я предпочел бы увидеть менее безмолвное отчаяние; я боялся всего, так как знал насколько слезы, крики, слова облегчают все наши горести. Те же, кто хранит мрачное молчание, кто замирает в неподвижности, чаще всего решаются на самые отчаянные поступки. Я так хорошо угадал направление, какое приняли мысли Леира, что сказал ему мягко:

– У вас есть мать, мой друг.

Догадка оказалась верной. Он долго смотрел на меня и ответил:

– Ваша правда. У нее никого нет, кроме меня.

Я ничего не прибавил и закурил папиросу, глядя на несчастного молодого человека, страдающего от сердечной раны. Мы просидели вместе более получаса, не говоря ни слова; потом в дверь постучали. Лакей подал мне телеграмму.

Я раскрыл ее: она была от одного из моих коллег.

«Жду вас с пятичасовым поездом в Лактон. Переночуете в замке Бализак, куда вас просят пожаловать, бросив все ваши дела».

Это было странное стечение обстоятельств. Что я узнаю там?

– Меня спешно вызывают, – сказал я Леиру. – Оставайтесь здесь, сколько хотите. Посмотрите на меня теперь.

И в то время, как молодой человек пристально смотрел мне в лицо своими большими, черными глазами, я сказал ему с намерением, которое он понял:

– В тот момент, когда положение кажется наиболее отчаянным, оно разрешается к лучшему. Доверяйте мне. Я вынужден вас покинуть; нс предпринимайте ничего, прежде чем опять свидитесь со мною.

И я уехал.

Доктор Дюссирон ждал меня в Лангоне: автомобиль-лимузин, на дверях которого переплетались Ф. под баронской короной, увез меня в замок Бализак.

Часть вторая

Доктор Дюссирон – бодрый, умный, скептичный старик, превосходный врач и пользуется во всем Базадском округе заслуженной известностью. Его лицо всем знакомо; в своей легкой повозочке, везомой быстрой лошадью, он попадается на всех дорогах той местности, и всякий с удовольствием приветствует этого веселого старца с живыми глазами и седыми усами. В семьдесят два года старый доктор сохранил всю энергию и весь энтузиазм своей молодости. В защиту своих политических мнений он влагает невообразимый жар; он ищет прений, вызывает на спор, и запас возражений у него неисчерпаем. Его убеждения, – если можно употребить это выражение для обозначения мнений доктора Дюссирона, – ограничиваются политическими верованиями. Он – ярый реакционер; однако, даже противники ценят и любят его за добрейшее сердце, неутомимую услужливость и действительную самоотверженность. Не может быть более яростного, но в то же время более симпатичного противника; нет более верного друга. Его ненависть к республике не относится к республиканцам или же распространяется на них лишь формально и чисто теоретически: в самом деле, многие из его лучших друзей находятся в числе этой «ужасной черни».

Помимо политических убеждений, д-р Дюссирон придерживается скептицизма. Он любит священников так же, как ненавидит республиканцев; религия ему кажется необходимой уздой и утешением, но только для других. Даже его профессия не внушает ему никакого доверия: он любит уверять, будто его больные выздоравливают без его вмешательства, что, пожалуй, и неверно, так как деятельный, любопытный и даже проницательный ум старого доктора всегда следит за своевременными способами лечения и за новейшими средствами; благодаря своей громадной опытности, он быстро постигает, что из них следует пускать в дело и чего надо избегать.

В разговоре он чрезвычайно забавен. Речь его отличается красочной живостью; в смелых и умышленно-вульгарных, но живописных выражениях он одним резким штрихом рисует людей и предметы.

– Здравствуйте, дорогой друг, – сказал он, пожимая мне руку. – Я телеграфировал вам, чтобы сообщить о необыкновенном казусе, который вполне по вашей части.

– Расскажите мне о нем поскорее, дорогой коллега: он, действительно, должен быть необыкновенным, раз это говорите вы, так как вас не легко удивить.

– Однако, я сбит с толку, – ответил он, садясь со мной в автомобиль. – Вот в чем дело. Я везу вас в замок Бализак, к барону Франшару, прокурору в отставке. Франшар – превосходный человек: портрет его хорошо бы повесить между Людовиком-Филиппом и Гизо. Он принадлежит к старинной судейской семье; его отец имел значение при июльском правительстве. Мой пациент имеет хорошие средства и проводит три четверти года в своем замке Бализак с женой и дочерью. Он – в стороне от всякого прогресса и даже несколько «бурбон». Да, впрочем, вы сами увидите. Жена его безлична: прекрасная мать семейства, но умственно очень ограниченная; у нее больше доброты, чем ума. Дочь прелестна, и как раз она заболела. Я очень люблю эту девочку, которую я принимал при рождении, и боюсь, что старый дурак Франшар делает глупости по отношению к ней. M-lle Франшар должна скоро выйти замуж. Она – невеста одного из соседей, Делиля, молодого человека хорошего образа мыслей и с хорошим состоянием; воспитывали его отцы-иезуиты. Он – человек приличный и ведет себя сообразно своему званию: охотится, ходит к обедне, причащается время от времени и каждый день читает «Gaulois». Для старого Франшара Делиль, очевидно, – идеальный зять. Этот брак устраивает отец Фюрстер, старый иезуит, хитрый, как обезьяна. Делиля рассчитывают провести в областной Совет. Он, конечно, будет выбран, если женится на Люси. Затем его выставят кандидатом в депутаты. Но это – плохой выбор, так как от Делиля пахнет попом за десять шагов. Тогда уж все равно, что выбрать отца Фюрстера!.. Но это вас не интересует!.. Итак, Люси через неделю должна выйти замуж за Делиля!

– Люси, – сказал я, – это – m-lle Франшар, ваша больная?

– Да. Она не возражала против этого брака и, по-видимому, согласилась на него добровольно; но сегодня утром, приходя от обедни, вдруг попросила отца позволить ей уйти в монастырь. Папаша Франшар опешил. Никогда Люси не проявляла ни малейшей склонности к монашеству. Он побранил ее и отказался нарушить данное слово, уничтожить принятые на себя обязательства. Он потребовал у нее объяснений по поводу ее неожиданного поведения и запоздалого сопротивления. В ответ на это она рассказала фантастическую историю: во сне ее навещает молодой человек; этот человек существует; она его видела сегодня утром в церкви; коралловые четки играют во всем этом непонятную для меня роль; но Люси утверждает, что молодой человек, ей снившийся, избран Пресвятою Девою ей в женихи; что, если она не может выйти за него, то посвятит себя Богу. Она настойчиво старалась уговорить отца. Старик принял самый суровый вид и, ответив ей, что родители лучше знают нужды детей, чем сами дети, наотрез отказался поверить, чтобы Пресвятая Дева была замешана в это дело. Потоки слез, обморок и так далее! Послали за мной, и я нахожу бедную Люси в бреду при 40 градусах. Я сейчас же позвал вас, потому что очень люблю эту девочку и еще потому, что считаю ее приключения подлежащими вашей специальной компетенции. Так как я ничего не понимаю в этих проклятых нервных припадках, то предпочел дождаться вашего приезда, чем наделать без вас глупостей.

Я выслушал рассказ Дюссирона с большим вниманием. По необыкновенной случайности, в моих руках оказывались оба конца таинственной нити, соединявшей Леира и m-lle Франшар. Я не высказал, конечно, того, что знал от моего пациента, а ограничился тем, что задал товарищу несколько вопросов. Я узнал от него, что m-lle Франшар не была или до сих пор не казалась особой романтической. Она отличалась впечатлительностью, большой чувствительностью, даже некоторой возбудимостью; но никогда не страдала нервными болезнями. Ее предки были здоровы и умственно, и физически; однако, один из двоюродных дедов находился в близких отношениях с Делезом, Пюисегюром, дю Поте и со всеми магнетизерами, славившимися от 1810 до 1860 года; он придерживался их учения.

В личном прошлом у молодой девушки не оказывалось никакого изъяна. Она перенесла корь и скарлатину; но эти болезни протекли доброкачественно. Здоровье у нее было превосходное, аппетит – нормальный, спала она хорошо и только довольно часто страдала мигренью.

С умственной точки зрения она была нормальна; серьезная, сдержанная, она посещала церковь и была примером благочестия. Вот все, что мог мне рассказать Дюссирон во время нашего краткого переезда, так как скоро я увидел решетку, парк, террасу и большой четырехугольный дом, который так подробно описал мне Леир. Мы подъезжали, и Франшар, услышав звуки нашего рожка, вышел встретить нас на крыльцо.

Я не мог удержаться от улыбки, увидев его; наружность его точно отвечала описанию, сделанному Дюссироном. «Барон» Франшар был среднего роста, немного толст; седые волосы были зачесаны в хохолок на темени; он носил короткие бакенбарды, а губа его была тщательно выбрита. На нем был черный сюртук и серые брюки. Его сжатые губы, угловатый подбородок, выступающие надбровные дуги и густые брови указывали на упорство; а его взгляд без выражения не обнаруживал ума, который мог бы сдерживать это свойство.

Он встретил нас вежливо и торжественно.

– Добро пожаловать в мой дом, господин доктор, – сказал он, протягивая мне руку. – Я сожалею, что честь познакомиться с вами выпала мне на долю благодаря столь печальным обстоятельствам. Потрудитесь войти в мое жилище.

Я ответил кратко и последовал за Франшаром в сени, которые узнал по описанию Леира. Дом имел важный вид, и внутренним устройством слегка напоминал английские постройки начала эпохи Виктории. Я не успел рассмотреть обширную переднюю, лестницу, галерею, которые узнавал; лакей взял у меня шляпу и пальто, и я вошел с хозяином в комнату строгого стиля, всю уставленную высокими библиотечными шкафами. Я и Дюссирон были церемонно приглашены присесть, а хозяин дома, заняв место между нами на вращающемся кресле, которое он повернул к камину, обратился ко мне со следующими словами:

– Доктор Дюссирон должен был сообщить вам причины, из-за которых мы обращаемся к вашим знаниям. M-lle Франшар, моя дочь, находится в сильнейшей лихорадке и беспрерывном бреду. Мой друг Дюссирон признал, что ваши советы необходимы в данном случае. Прошу извинения за причиненное вам большое беспокойство.

– Я только исполняю обязанность моей профессии, сударь, – ответил я. – Будьте добры ознакомить меня с обстоятельствами, при которых проявилась болезнь m-lle Франшар.

– M-lle Франшар, – торжественно начал хозяин, – отправилась с нами сегодня утром к обедне. Она обнаруживала прекрасное расположение духа, и здоровье ее казалось цветущим. После обедни я остановился на несколько минут на площади, разговаривая с некоторыми лицами. Когда я присоединился к баронессе и дочери в ландо, которое отвозило нас, то увидел значительную перемену во внешнем виде m-lle Франшар. Она была молчалива и озабочена. Я воздержался от всякого вмешательства. По приезде сюда, она попросила меня переговорить с ней.

Чтобы вы могли понять дальнейшее, господин доктор, мне необходимо уведомить вас об одном особом обстоятельстве. Моя дочь просватана за одного из наших соседей, господина Делиля, молодого человека прекрасной фамилии, правнука графа Делиля, бывшего хранителем печати в царствование Людовика-Филиппа. Узы давнишней дружбы соединяют эту семью с моей. M-lle Франшар не возражала на предложение господина Дели ля, который, казалось, нравился ей.

Как же я был удивлен, когда моя дочь, позвав меня в библиотеку, где мы сейчас находимся, бросилась мне на шею и просила меня, выказывая самое сильное волнение, отложить ее свадьбу! Она хотела подумать, находила себя чересчур молодой, немного неопытной и слишком мало знающей жизнь, чтобы связывать себя окончательно. Я ответил ей, как и был обязан, что ее колебания запоздали, что господин Делиль уже получил наше согласие и что ничто не может заставить меня изменить данному слову. Я прибавил еще, что ее счастье мне так же дорого, как ей самой, и что выбор, сделанный мною, мне кажется, обеспечивает будущее.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю