355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Антонио Негри » Империя » Текст книги (страница 20)
Империя
  • Текст добавлен: 30 октября 2016, 23:38

Текст книги "Империя"


Автор книги: Антонио Негри


Соавторы: Майкл Хардт

Жанр:

   

Философия


сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

Ленин признавал в итоге, что, хотя империализм и монополистическая стадия в действительности выступали выражением глобальной экспансии капитала, империалистические практики и колониальные структуры власти, реализующие этот процесс, стали препятствием для дальнейшего развития капитала. Ленин подчеркивал тот факт, отмечавшийся многими критиками империализма, что конкуренция, сущностно важная для функционирования и экспансии капитала, с неизбежностью угасает на стадии империализма по мере усиления монополий. Империализм, вводя торговые привилегии и протекционистские тарифы, создавая систему национальных и колониальных территорий, постепенно устанавливает и укрепляет жесткие границы, блокирующие или направляющие в заданное русло экономические, социальные и культурные потоки. Как мы говорили ранее, привлекая терминологию из области культуры (в разделе 2.3), и как на языке экономической теории доказывает Люксембург, империализм в основе своей покоится на жестких границах и на различии между внутренним и внешним. Империализм действительно надевает на капитал смирительную рубашку, или, вернее, границы, создаваемые империалистическими практиками, на определенном этапе становятся препятствиями для капиталистического развития и завершения процесса создания мирового рынка. В конечном счете капиталу приходится преодолевать империализм и разрушать границы между внутренним и внешним.

Было бы преувеличением сказать, что догадки, высказанные Лениным в ходе исследования империализма и его кризисов, приводят нас непосредственно к теории Империи. Тем не менее несомненно, что его анализ, исходящий из интересов осуществления революции, позволяет выявить важнейший нервный центр капиталистического развития или, вернее, гордиев узел, который должен быть разрублен. Хотя практические и политические предположения Ленина о грядущей мировой революции не оправдались (и скоро мы остановимся на причинах этой неудачи), преобразования, в определенной мере подобные тем, что он предвидел, были тем не менее неизбежны. Ленинский анализ кризиса империализма обладал той же силой и определенностью, что и анализ кризиса средневекового порядка у Макиавелли: реакция должна была быть революционной. В работе Ленина предполагается альтернатива: либо мировая коммунистическая революция, либо Империя, – и эти два пути по сути сходны друг с другом.


НЕДОСТАЮЩИЕ ТОМА КАПИТАЛА

Для того, чтобы понять природу перехода от империализма к Империи, – в дополнение к рассмотрению развития капитала как такового, – мы должны понять его генеалогию с позиций классовой борьбы. Подобная точка зрения на самом деле является, вероятно, основополагающей для понимания реального исторического развития. Теории перехода к империализму и его последующего преодоления, делающие упор на простой критике динамики рисков капитала, недооценивают влияние реальной движущей силы и стержня капиталистического развития: роль движений и борьбы пролетариата. Эту движущую силу очень сложно обнаружить, поскольку она скрыта идеологией государства и господствующих классов, но даже проявляясь лишь случайно или неявным образом, она тем не менее остается действенной. История обретает логику лишь благодаря субъектности, лишь тогда (как говорит Ницше), когда возникновение субъектности переводит действительные причины и цели в реальность исторического развития. Именно в этом и состоит сила пролетариата.

Мы подходим к тонкому переходу, с помощью которого субъектный характер классовой борьбы преобразует империализм в Империю. В настоящей, третьей части книги мы проследим историю экономического строя Империи с тем, чтобы определить природу классовой борьбы пролетариата, имеющую глобальное измерение, и его способность предвосхищать и опережать движение капитала к формированию мирового рынка. Нам также необходимо найти теоретическую схему, способную поддержать нас в этом начинании. Прежние исследования империализма представляются для этого недостаточными, поскольку они, подойдя к изучению субъектности, в конечном счете останавливаются у этого порога и обращаются к противоречиям собственно капиталистического развития. Нам надо найти такую теоретическую схему, где субъектность социальных движений пролетариата является основным звеном процессов глобализации и формирования глобального порядка.

В теории Маркса есть парадокс, способный многое прояснить относительно задач, стоящих перед нами. В набросках к Капиталу Маркс планировал подготовить три тома, которые так и не были написаны: первый посвятить проблемам заработной платы, второй – тематике государства и третий – мировому рынку[360]360
  См.: Roman Rosdolsky, The Making of Marx's «Capital», trans. Peter Burgess (London: Pluto Press, 1977).


[Закрыть]
. Можно сказать, что содержание тома, касающегося тематики заработной платы, в той мере, в какой он действительно представлял собой том, посвященный наемным рабочим, частично вошло в политические и исторические труды Маркса, такие, как Восемнадцатое Брюмера, Классовая борьба во Франции и его работы, посвященные Парижской коммуне[361]361
  Про недостающий том о заработной плате см.: Antonio Negri, Marx Beyond Marx, trans. Harry Cleaver, Michael Ryan, and Maurizio Viano (New York: Autonomedia, 1991), pp. 127150; and Michael Lebowitz, Beyond Capital Marx's Political Economy of the Working Class (London: Macmillan, 1992). По вопросу существования марксистской теории государства см. дискуссию между Норберто Боббио и Антонио Негри в: Norberto Bobbio, Which Socialism? (Cambridge: Polity Press, 1987).


[Закрыть]
. Ситуация с книгами о государстве и о мировом рынке совершенно иная. Многочисленные заметки Маркса по данным проблемам разрозненны и не создают целостной картины; не существует даже наброска этих томов. Комментарии, данные Марксом по поводу понятия государства, не столько нацелены на общую теоретическую дискуссию, сколько посвящены анализу особенностей отдельных государств: английского парламентаризма, французского бонапартизма, русского самодержавия и т. д. Узкие рамки анализа, ограниченного спецификой изучаемых государств, делают общую теорию невозможной. Структурные характеристики каждого национального государства были, по мнению Маркса, обусловлены различием нормы прибыли в отдельных национальных экономиках, а также различием режимов эксплуатации – в общем, частными, характерными для данного государства условиями процессов увеличения стоимости в разных зонах развития, на отдельных территориях национальных государств. Каждое национальное государство представляло собой лишь определенный, единственный в своем роде способ установления границы. В подобных условиях общая теория государства может иметь лишь отрывочный характер и формулируется в самых абстрактных понятиях. Сложности, встреченные Марксом при написании томов Капитала, посвященных государству и мировому рынку, были, по сути своей, взаимосвязанными: работа о государстве не могла быть написана до формирования мирового рынка.

Мысль Маркса, однако, была устремлена к тому времени, когда процессы возрастания стоимости в рамках капиталистической экономики и политические процессы управления сблизятся и сомкнутся на мировом уровне. Национальное государство в теории Маркса играет лишь преходящую роль. Процессы капиталистического развития определяют возрастание стоимости и эксплуатацию как функции одной глобальной системы производства, и каждая помеха, возникающая на ее территории, должна быть в перспективе преодолена. "Тенденция к созданию мирового рынка, – писал Маркс, – дана непосредственно в самом понятии капитала. Всякий предел выступает как подлежащее преодолению ограничение"[362]362
  Маркс К., Экономические рукописи 1857–1861 гг., ч. 1 (M.: Политиздат, 1980), с. 389.


[Закрыть]
. Марксистская теория государства может быть написана только тогда, когда все подобные жесткие барьеры будут преодолены и государство и капитал на самом деле сольются. Иными словами, закат национального государства является, по существу, кульминацией взаимодействия между государством и капиталом, полной реализацией потенциала их отношений. «Капитализм окончательно побеждает, – говорит Фернан Бродель, – когда он отождествляется с государством, когда он сам – государство»[363]363
  Fernand Braudel, Afterthoughts on Material Civilization and Capitalism, trans. Patricia Ranum (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1977), p. 64.


[Закрыть]
. Сегодня, вероятно, наконец-то стало возможно (если в этом еще есть необходимость) создать набросок двух недостающих томов Маркса; или, вернее, следуя духу его метода и обобщив его прозрения относительно государства и мирового рынка, можно попытаться написать работу, посвященную революционной критике Империи.

Исследования государства и мирового рынка становятся возможными в условиях Империи также и по другой причине: поскольку на данном этапе развития классовая борьба напрямую воздействует на организацию власти. Достигнув глобального уровня, капиталистическое развитие оказалось напрямую, без посредников, перед лицом масс. Поэтому диалектика – или, в действительности, наука о границах и их обустройстве – исчезает. Классовая борьба, подталкивающая национальное государство к уничтожению границ и, таким образом, к преодолению создаваемых ими ограничений, предполагает конституирование Империи как пространства для анализа и конфликта. Лишенная подобных препятствий, борьба приобретает открытый характер. Капитал и труд как антагонисты напрямую противостоят друг другу. А это является важнейшим условием любой политической теории коммунизма.


ЦИКЛЫ

От империализма к Империи и от национального государства – к политическому регулированию глобального рынка: то, чему мы являемся свидетелями, с точки зрения исторического материализма, представляется переходом истории современности в новое качество. Когда мы не способны адекватно отобразить огромное значение подобного перехода, то, не напрягая творческое воображение, весьма незатейливо иногда определяем происходящее как вхождение в постсовременность. Мы осознаем скудость подобного описания, однако временами предпочитаем его остальным, поскольку термин «постсовременность» позволяет обозначить происходящий на наших глазах исторический сдвиг[364]364
  «Время от времени я, как и всякий другой, устаю от лозунга „постмодерн“, но всякий раз, как у меня возникало искушение выразить сожаление по поводу моей с ним связи, пожаловаться на злоупотребления им и на его дурную славу и заключить с некоторой неохотой, что оно создает проблем больше, чем решает, я застывал в недоумении, по поводу того, может ли какое-либо другое понятие выразить стоящие перед нами проблемы столь действенным и кратким способом». Fredric Jameson, Postmodernism, or, The Cultural Logic of Late Capitalism (Durham: Duke University Press, 1991), p. 418.


[Закрыть]
. Другие авторы тем не менее, похоже, недооценивают особенность нашего положения и сводят анализ к традиционным категориям циклического понимания истории. По их мнению, в настоящее время мы наблюдаем переход к очередной фазе регулярно повторяющихся циклов смены форм экономического развития и форм правления.

Нам известны многочисленные теории исторических циклов, начиная от теорий о формах правления, унаследованных нами от греко-римской античности, и заканчивая теориями циклического развития и заката цивилизаций авторов двадцатого века, таких, как Освальд Шпенглер и Хосе Ортега-и-Гассет. Без сомнения, между идеей Платона о циклической эволюции форм правления и апологией Римской империи у Полибия или между нацистской идеологией Шпенглера и строгим историцизмом Фернана Броделя существует огромное различие. Тем не менее мы находим сам этот метод как таковой совершенно неудовлетворительным, поскольку теория циклов в любом ее варианте кажется насмешкой над тем фактом, что история есть результат человеческих действий. Теория циклов навязывает истории объективный закон, управляющий намерениями и акциями сопротивления, поражениями и победами, радостью и страданиями людей. Или, что еще хуже, такая теория заставляет человека танцевать под дудку циклических структур, подчиняя им его действия.

Джованни Арриги применил методологию больших циклов в своем глубоком и захватывающем анализе "долгого двадцатого века"[365]365
  Giovanni Arrighi, The Long Twentieth Century: Money, Power, and the Origins of Our Times (London: Verso, 1994).


[Закрыть]
. Вначале автор сосредотачивается на вопросе о том, как кризис гегемонии Соединенных Штатов и процесса накопления в 1970-х гг. (свидетельствами чего выступали, например, отмена конвертируемости доллара в золото в 1971 году и поражение армии США во Вьетнаме) стал важнейшим поворотным моментом в истории мирового капитализма. Однако чтобы понять характер нынешнего переходного периода, Арриги считает необходимым сделать шаг назад и рассматривать этот кризис как один из моментов истории больших циклов капиталистического накопления. Следуя методологии Фернана Броделя, Арриги создает огромный исторический и аналитический аппарат, теорию четырех больших системных циклов капиталистического накопления, четырех «долгих веков», где Соединенные Штаты перенимают эстафету развития у Генуи, Голландии и Великобритании.

Обращение к истории позволяет Арриги показать, как все возвращается на круги своя и, в частности, как капитализм возвращается снова и снова. Следовательно, в кризисе 1970-х годов на самом деле нет ничего ноеого. То, что случилось с капиталистической системой, где сегодня ведущая роль принадлежит Соединенным Штатам, с британцами произошло сто лет назад, а ранее – с голландцами, и еще раньше – с генуэзцами. Кризис стал свидетельством переходного периода, служащего поворотным моментом на каждом очередном витке системного цикла накопления: от первой фазы материальной экспансии (инвестиций в производство) ко второй фазе финансовой экспансии (включая спекуляции). Подобный переход к финансовой экспансии, характеризующий экономику США с начала 1980-х годов, по мнению Арриги, всегда выступает знаком заката; он обозначает конец цикла. В частности он свидетельствует об окончании гегемонии Соединенных Штатов в мировой капиталистической системе, поскольку завершение каждого большого цикла всегда знаменуется географическим смещением эпицентра системных процессов капиталистического накопления. "Подобные сдвиги, – пишет он, – случались в ходе всех кризисов и всех финансовых экспансий, отмечавших переход от одного системного цикла накопления к другому"[366]366
  Giovanni Arrighi, The Long Twentieth Century: Money, Power, and the Origins of Our Times (London: Verso, 1994), p. 332.


[Закрыть]
. Арриги утверждает, что Соединенные Штаты передали эстафету Японии, которая и станет лидером следующего большого цикла капиталистического накопления.

Мы не будем обсуждать, насколько прав Арриги в отношении заката гегемонии Соединенных Штатов и наступления века Японии. Нас более интересует то, что в контексте аргументации Арриги с позиции теории циклов невозможно распознать момент разрыва системы, изменение парадигмы, событие. Напротив, все должно двигаться по кругу, и, таким образом, история капитализма становится вечным возвращением. В конце концов, подобный анализ, основываясь на идее циклов, скрывает реальный двигатель кризисов и процессов структурных изменений. Хотя Арриги и проводит развернутое исследование положения рабочего класса и истории рабочего движения в различных странах мира, в контексте его работы и под грузом разработанного им исторического аппарата все равно создается впечатление, что кризис 1970-х годов был всего лишь частью объективных и неотвратимых циклов капиталистического накопления, а не результатом пролетарских и антикапиталистических выступлений как в господствующих, так и в зависимых странах. Аккумулирование этих выступлений и было двигателем кризиса, они определили условия и природу капиталистической реструктуризации. Более важной проблемой, нежели какие-либо исторические дебаты по поводу кризиса 1970-х годов, представляется нам вопрос о возможности качественного сдвига в настоящее время. Мы должны обнаружить, где в транснациональных сетях производства, процессах обращения на мировом рынке и в глобальных структурах капиталистического управления обозначены возможные разрывы и сосредоточены движущие силы будущего, не обреченные повторять прошлые циклы капитализма.

3.2 ДИСЦИПЛИНАРНОЕ РЕГУЛИРОВАНИЕ

Для капиталистической демократии представляется политически невозможным организовать расходы на уровне, необходимом для решающего эксперимента, который бы подтвердил мою мысль – кроме как в условиях военного времени.

Джон Мейнард Кейнс, 29 июля 1940 г.

Традиционный империализм – эксплуатация ради прибыли, переводимой из-за границы, – не входит в наши планы.

Президент Гарри С. Трумэн, 20 января 1949 г.


Первая значительная волна марксистского теоретического анализа империализма пришлась на период Первой мировой войны. Этот период также явился началом глубоких изменений в мировой капиталистической системе. Исходя из опыта революции 1917 года в России и первой великой империалистической войны, было очевидно, что капиталистическое развитие больше не могло быть таким, как раньше. Как мы сказали, существовал ясный выбор: мировая коммунистическая революция или преобразование капиталистического империализма в Империю. Капитал должен был ответить на этот вызов, но условия повсюду в мире не очень этому способствовали. В 1920-х гг. неравномерность капиталистического развития в империалистических государствах предельно обострилась. Рост и концентрация промышленного производства, которые достигли максимума в условиях войны, продолжались быстрыми темпами в ведущих капиталистических странах, а распространение тейлоризма сделало возможным резкое повышение производительности труда. Однако рациональная организация труда не привела к рационализации рынков, а напротив, лишь увеличила царящую на них анархию. В ведущих странах твердо установленная заработная плата стала выше, чем когда бы то ни было, в соответствии с фордистской моделью. Режим высокой и твердо установленной заработной платы частично стал ответом на угрозу, вызванную Октябрьской революцией, своеобразной прививкой от распространения болезни коммунизма. Между тем колониальная экспансия продолжалась с неослабевающей силой, и бывшие германские, австрийские и турецкие владения были в качестве трофеев поделены между державами-победительницами под сомнительным прикрытием Лиги Наций.

Это сочетание факторов послужило основой великого экономического кризиса 1929 г., являвшегося одновременно и кризисом чрезмерного инвестирования со стороны капиталистов, и кризисом недостаточного потребления со стороны пролетариата в ведущих капиталистических странах[367]367
  См.: James Devine, «Underconsumption, Over-investment, and the Origins of the Great Depression», Review of Radical Political Economics, 15, no. 2 (Summer 1983), 1-27. Об экономическом кризисе 1929 г. см. также классический анализ Джона Кеннета Гэлбрейга в его работе The Great Crash, 1929 (Boston: Houghton Mifflin, 1954), где внимание фокусируется на биржевых спекуляциях как причине кризиса. Среди вышедших позже работ см.: Gerard Dumenil, D. Levy, La dynamique du capital: un siecle d'economie americaine (Paris: PUF, 1996). В более общем плане о теоретических проблемах, поставленных кризисом 1929 г. перед политической экономией XX века, см.: Michel Aglietta, A Theory of Capitalist Regulation, trans. David Fernbach (London: New Left Books, 1979); а также Robert Boyer and Jacques Mistral, Accumulation, inflation, crises (Paris: PUF. 1978).


[Закрыть]
. Когда «черная пятница» на Уолл-Стрит официально положила начало кризису, власти столкнулись с общими проблемами капиталистической системы и необходимостью найти какое-то решение, если это все еще возможно было сделать. То, что им следовало бы предпринимать в Версале во время мирных переговоров – заниматься причинами межимпериалистической войны, а не просто наказывать проигравших[368]368
  Джон Мейнард Кейнс был, пожалуй, самым дальновидным участником Версальской конференции. Уже на самой конференции и позднее в своем очерке «Экономические последствия мира» он осудил политический эготизм победителей, который стал одним из факторов, способствовавших возникновению экономического кризиса 1920-х гг.


[Закрыть]
, – сейчас приходилось делать в каждой отдельной стране. Капитализм нуждался в радикальной трансформации. Однако правительства ведущих капиталистических государств были не в состоянии справиться с этой задачей. В Великобритании и Франции реформ, по сути дела, не было, а несколько попыток приступить к ним были сорваны сопротивлением консерваторов. В Италии и Германии программа реорганизации капиталистических отношений в конечном счете вылилась в фашизм и нацизм[369]369
  Такой тип объяснения экономического и политического кризиса 1929 г. должен быть решительно противопоставлен «ревизионистским» историографическим концепциям в духе Франсуа Фюре, Эрнста Нольте и Ренцо де Феличе. Его сторонники показывают важное значение экономического элемента в определении путей политического развития в XX веке. Ревизионистские концепции, наоборот, рассматривают события XX века как линейный процесс развития идей, часто находившихся в диалектическом противостоянии друг другу, с полюсами, представленными фашизмом и коммунизмом. См., например: Francois Furet, Le passe d'une illusion: essai sur l'idee communiste au ХХe slide (Paris: Robert Laffont, 1995), особенно главу, в которой автор обсуждает взаимоотношения между фашизмом и коммунизмом (pp. 189–248).


[Закрыть]
. В Японии капиталистический рост также принял форму милитаризма и империализма[370]370
  См.: Jon Halliday, A Political History of Japanese Capitalism (New York: Pantheon, 1975), pp. 82-133.


[Закрыть]
. Только в Соединенных Штатах имели место капиталистические преобразования, выразившиеся в демократическом Новом курсе. Новый курс действительно стал отходом от существовавших прежде форм буржуазного регулирования экономического развития. Для нашего исследования значение Нового Курса измеряется не только его способностью перестроить производственные отношения и отношения власти в рамках одного ведущего капиталистического государства, но также, прежде всего, его влиянием на весь мир – влиянием, которое не было прямым или открыто выраженным, но тем не менее имело далеко идущие последствия. С Нового Курса начал свое развитие реальный процесс преодоления империализма, выхода за его пределы.


НОВЫЙ КУРС ДЛЯ ВСЕГО МИРА

В Соединенных Штатах Америки Новый курс опирался на сильную политическую субъективность, как широких масс населения, так и элиты. Развивавшиеся с начала XX века во взаимосвязи либеральное и популистское течения американского прогрессизма соединились вместе в программе действия президента Франклина Делано Рузвельта. Можно с полным основанием утверждать, что Рузвельт разрешил противоречия американского прогрессизма, сумев соединить империалистическое призвание американского государства и реформистский капитализм, представленные соответственно Теодором Рузвельтом и Вудро Вильсоном[371]371
  Представители американской «либеральной» историографии, и среди них Артур Майер Шлезингер, более других настаивали на составном характере американского прогрессизма. См. его Political and Social Growth of the American People, 1865–1940, 3rd ed. (New York: Macmillan, 1941). См. также: Arthur Ekirch, Jr., Progressivism in America: A Study of the Era from Theodore Roosevelt to Woodrow Wilson (New York: New Viewpoints, 1974).


[Закрыть]
. Субъективность сыграла решающую роль в трансформации американского капитализма и обновлении американского общества в процессе этих изменений. Государству отводилась роль не только посредника в конфликтах, но также и двигателя социального развития. Изменение юридической структуры государства привело в движение процедурные механизмы, сделавшие доступным реальное политическое участие и выражение своего мнения для широкого круга общественных сил. Государство начало играть центральную роль в регулировании экономики, и кейнсианство стало основой кредитно-денежной политики и регулирования трудовых отношений. За счет этих реформ американский капитализм значительно продвинулся вперед, развившись в систему с высоким уровнем заработной платы и потребления, но в то же время обладающую высоким конфликтным потенциалом. В ходе этого развития сложилась триада, составившая впоследствии основу «государства благосостояния» эпохи современности: синтез тейлоризма в сфере организации труда, фордизма в области режима заработной платы и кейнсианства в макроэкономическом регулировании жизни общества[372]372
  Эту основную линию развития прослеживают Мишель Аглиетта (Michel Aglietta) в своей книге A Theory of Capitalist Regulation и Бенжамен Корья (Benjamin Coriat) в работе Vatelier et le chronometre (Paris: Christian Bourgois, 1979). См. также: Antonio Negri, «Keynes and the Capitalist Theory of the State», in Michael Hardt and Antonio Negri, Labor of Dionysus (Minneapolis: University of Minnesota Press, 1994), pp. 23–51; и «Crisis of the Planner-State: Communism and Revolutionary Organisation», Revolution Retrieved (London: Red Notes, 1988), pp. 91-148. Добротный анализ Нового курса и кейнсианства также содержится в работе Сюзанны де Бронхофф (Suzanne de Brunhoff) The State, Capital, and Economic Policy, trans. Mike Sonenscher (London: Pluto Press, 1978), pp. 61–80.


[Закрыть]
. Это было не государство всеобщего благосостояния, бывшее результатом экономической и социальной политики, сочетавшей в себе социальную помощь и империалистические побуждения, как в Европе, а скорее государство, пронизывавшее своим вмешательством всю сферу общественных отношений, установившее дисциплинарный режим, сочетавшийся с широкомасштабным участием в процессе накопления. Это был капитализм, который стремился быть прозрачным и регулируемым со стороны государства, осуществлявшего либеральное планирование в экономике.

Необходимо подчеркнуть, что наша апология государству благосостояния Рузвельта носит несколько преувеличенный характер с целью доказать наш основной тезис: модель Нового курса (ставшая ответом на общий для всех ведущих капиталистических государств после Первой мировой войны кризис) являлась первым проявлением мощной субъективности, ведущей к созданию Империи. Новый Курс создал наивысшую форму дисциплинарного управления. Когда мы говорим о дисциплинарном управлении, мы ссылаемся не просто на организующие его юридические и политические формы. Прежде всего мы опираемся на то обстоятельство, что в подобной системе общество со всеми его компонентами производства и воспроизводства находится под управлением капитала и государства и что система управления развитием общества постепенно, но неуклонно выстраивается, исходя исключительно из критериев капиталистического производства. Таким образом, дисциплинарное общество является своего рода обществом-фабрикой[373]373
  Понятие дисциплины, разработанное Мишелем Фуко, конечно же, имеет несколько иное смысловое ударение, чем термин, используемый нами в данной работе, но мы опираемся на те же практики и ту же всеобщность его применения. Основные теоретические соображения Фуко заключаются в том, что дисциплина насаждается посредством институциональных структур; что сила дисциплины заключена не в некоем главном источнике, но в тончайших образованиях, возникающих там, где она применяется; и что субъективности производятся посредством усвоения дисциплины и реализацию ее практик. Все это в полной мере соответствует нашим представлениям. В центре нашего внимания, однако, находится вопрос о том, насколько практики и дисциплинарные отношения, которые рождаются в рамках режима производства, покрывают все социальное пространство в качестве одновременно механизма производства и управления, то есть как режим общественного производства.


[Закрыть]
. Дисциплинарность является одновременно и формой производства, и формой правления, так что понятия дисциплинарного производства и дисциплинарного общества практически полностью совпадают. В этом новом обществе-фабрике производящие субъекты выступают как одномерные функции экономического развития. Внешние очертания, структуры и иерархии разделения общественного труда определяются все детальнее и охватывают все более широкие социальные слои, в то время как гражданское общество все больше поглощается государством: новые правила подчинения и дисциплинарный капиталистический режим распространяются по всей плоскости социального пространства[374]374
  Важнейший труд, описывающий этот процесс и предсказывающий его последствия, принадлежит Максу Хоркхаймеру и Теодору Адорно и был написан в середине 1940-х гт. – Диалектика Просвещения (Адорно Т., Хоркхаймер М., Диалектика просвещения [М.: Ювента, 1996]). Многочисленные работы также посвящены описанию дисциплинарного общества и его неумолимого перерастания в «биополитическое общество»; эти работы, опирающиеся на различные культурные и интеллектуальные традиции, полностью согласуются между собой в определении главной тенденции. Два наиболее влиятельных и содержательных полюса в этой линии исследований сформированы работами Герберта Маркузе (Маркузе Г., Одномерный человек [М.; Киев: Refl books, 1993]), которого мы могли бы назвать представителем «англо-германского» полюса, и Мишеля Фуко (Фуко М., Надзирать и наказывать [М.: Ad Marginem, 1999]). которого можно отнести к «латинскому» полюсу.


[Закрыть]
. Именно в тот момент, когда дисциплинарный строй достигает своего наивысшего развития и наиболее полного осуществления, он проявляется как предел социальной организации, как общество, находящееся в процессе преодоления самого себя. Конечно же, это происходит в значительной степени благодаря движущему механизму, стоящему за этим процессом, субъективной динамике сопротивления и протеста, к которой мы вернемся в следующем разделе.

Модель Нового курса в то время являлась прежде всего процессом, характерным для политической жизни США, ответом на внутренний экономический кризис, но она также стала знаменем американской армии в годы Второй мировой войны. Есть разные объяснения, почему США вступили в войну. Рузвельт всегда утверждал, что был вовлечен в войну против своей воли самой динамикой международных отношений. Кейнс и другие экономисты, напротив, полагали, что именно потребности Нового курса, столкнувшегося, как это было в 1937 году, с новым типом кризиса и подвергавшегося политическому давлению требований рабочих, вынудили американское правительство избрать путь войны. Оказавшись перед лицом борьбы, которую вели другие государства за новый передел мирового рынка, Америка не могла избежать войны, в особенности потому, что с принятием политики Нового курса американская экономика вступила в новую фазу экспансии. В любом случае, вступление США во Вторую мировую войну неразрывно связало Новый курс с кризисом европейского империализма и вывело его на сцену миропорядка как альтернативную, наследующую империализму модель. С этой точки зрения последствия реформ Нового курса ощущались по всему миру.

Сразу после окончания войны многие рассматривали Новый курс как единственный путь к возрождению всего мира (под миролюбивой опекой американской гегемонии). Как писал один американский комментатор, "только Новый Курс для всего мира, более последовательный и твердый, чем наш нерешительный Новый курс, может предотвратить наступление Третьей мировой войны"[375]375
  Freda Kirchwey, «Program of Action», Nation, March 11, 1944, 300–305; цит. в: Serge Guilbaut, How New York Stole the Idea of Modern Art: Abstract Expressionism, Freedom, and the Cold War, trans. Arthur Goldhammer (Chicago: University of Chicago Press, 1983), p. 103.


[Закрыть]
. Программы экономического возрождения, инициированные после Второй мировой войны, на самом деле вынудили все ведущие капиталистические государства – и выигравших войну союзников, и страны, потерпевшие поражение, – принять экспансионистскую модель дисциплинарного общества, в соответствии с принципами Нового курса. Предшествовавшие ему европейские и японская формы государственной социальной помощи и развития корпоративного государства (и в либеральном, и в национал-социалистическом вариантах) были, таким образом, значительно видоизменены. Появилось «социальное государство», а в действительности глобальное дисциплинарное государство, которое более широко и глубоко учитывало жизненные циклы населения, организуя производство и воспроизводство в соответствии с условиями коллективного соглашения, закрепленного стабильной кредитно-денежной политикой. По мере установления американской гегемонии доллар занял господствующее положение. Распространение доллара (за счет принятия Плана Маршалла в Европе и экономического возрождения в Японии) было неизбежным шагом на пути послевоенного восстановления; установление гегемонии доллара (основанной на Бреттонвудских соглашениях) было тесно связано со стабильностью всех прочих эквивалентов стоимости; а американское военное могущество определяло в отношении каждой из ведущих или второстепенных капиталистических стран предел отпущенного им суверенитета. Вплоть до 1960-х гт. эта модель совершенствовалась и расширяла сферу своего охвата. Это был Золотой век преобразований мирового капитализма в соответствии с политикой Нового курса[376]376
  О распространении модели Нового курса на другие ведущие капиталистические государства после Второй мировой войны см.: Paul Kennedy, The Rise and Fall of the Great Powers: Economic Change and Military Conflict from 1900 to 2000 (New York: Random House, 1987), pp. 347–437; а также: Franz Schurmann, The Logic of World Power: An Inquiry into the Origins, Currents, and Contradictions of World Politics (New York: Pantheon, 1974).


[Закрыть]
.


ДЕКОЛОНИЗАЦИЯ, ДЕЦЕНТРАЦИЯ И ДИСЦИПЛИНА

В результате реализации программы экономических и социальных реформ, осуществлявшихся в условиях американской гегемонии, империалистическая политика ведущих капиталистических государств в послевоенный период претерпела изменения. Новая ситуация на мировой арене определялась и формировалась главным образом тремя механизмами, или аппаратами: 1) процессом деколонизации, который постепенно создал новую иерархию мирового рынка во главе с Соединенными Штатами; 2) последовательной децентрализацией производства; и 3) построением системы международных отношений, которая распространила по всему миру дисциплинарный режим производства и дисциплинарное общество с их последующими видоизменениями. Каждый из этих трех аспектов означает шаг в эволюции от империализма к Империи.

Деколонизация, первый механизм, безусловно, была жестокой и мучительной. Мы уже касались этого вкратце в Разделе 2.3 и рассмотрели решающие моменты этого процесса с точки зрения борющихся колонизированных народов. В этом разделе нам предстоит взглянуть на историю процесса деколонизации с позиций господствующих держав. Колониальные владения разгромленных Германии; Италии и Японии, конечно же, полностью исчезли или были поглощены другими государствами. К этому времени, однако, и реализация колониальных проектов государств-победителей (Великобритании, Франции, Бельгии и Голландии) остановилась[377]377
  Об истории деколонизации в общем плане см.: Marc Ferro, Histoire des colonisations: des conquetes aux independences, XIXs-XXs siecle (Paris: Seuil, 1994); Frank Ansprenger, The Dissolution of the Colonial Empires (London: Routledge, 1989); и R. F. Holland, European Decolonization, 1918–1981 (London: Macmillan, 1985).


[Закрыть]
. Наряду с ростом освободительного движения в колониях, блокированию этих проектов способствовало биполярное разделение мира между США и Советским Союзом. Антиколониальные движения также немедленно попали в железные тиски «холодной войны», и хотя они направляли свои усилия прежде всего на борьбу за независимость, одновременно они были вынуждены вести переговоры с обоими враждующими лагерями[378]378
  О влиянии американской гегемонии в мире на антиколониальные выступления см.: Giovanni Arrighi, The Long Twentieth Century (London: Verso, 1994), pp. 69–75; и Francois Chesnais, La mondialisation du capital, rev. ed. (Paris: Syros, 1997).


[Закрыть]
. Слова президента Трумэна, сказанные им во время кризиса в Греции в 1947 году, оставались справедливыми относительно антиколониального и постколониального движения на всем протяжении «холодной войны»: «В нынешний момент всемирной истории практически каждый народ должен выбирать между альтернативными путями развития»[379]379
  Harry S. Truman, Public Papers (Washington, D. C: United States Government Printing Office, 1947). P. 176; цит. в: Richard Freeland, The Truman Doctrine and the Origins of McCarthyism (New York: Schoken, 1971), p. 85. О жестком идеологическом биполярном разделении, установленном холодной войной, см.: Kennedy, The Rise and Fall of the Great Powers, pp. 373–395; а также: Schurmann, The Logic of World Power.


[Закрыть]
.

Таким образом, последовательный ход процесса деколонизации был нарушен необходимостью выбора глобального противника и равнения на одну из двух моделей миропорядка. США, которые в целом поддерживали процесс деколонизации, были вынуждены в условиях "холодной войны" и поражения старых империалистических государств взять на себя ведущую роль защитника капитализма во всем мире и, следовательно, принять сомнительное наследство прежних колонизаторов. Таким образом, и со стороны борцов с колониализмом, и со стороны Америки процесс деколонизации искажался и направлялся в сторону от своего первоначального пути развития. США унаследовали мировой порядок, формы правления которого находились в противоречии с их собственным конституционным проектом, их имперской формой суверенитета. Вьетнамская война стала последним эпизодом принятия Америкой сомнительного наследства старых империалистических одеяний, она несла риск заблокировать любую возможность появления имперского "нового фронтира" (см. Раздел 2.5). Эта фаза была последним препятствием на пути развития нового имперского устройства, должного в конечном счете быть созданным на руинах традиционного империализма. После Вьетнамской войны шаг за шагом формировался новый мировой рынок – мировой рынок, разрушивший четкие границы и иерархические порядки европейского империализма. Иными словами, завершение процесса деколонизации ознаменовало создание новой мировой иерархии отношений господства – и ключи от этой системы прочно держала в своих руках Америка. Горькая и полная жестокостей история первого периода деколонизации перешла во вторую фазу, в которой господствующая сила реализовывала свою власть посредством не столько военной мощи, сколько доллара. Это был громадный шаг к созданию Империи.

Второй механизм определяется процессом децентрации производства и товарных потоков[380]380
  О децентрации производства и сферы услуг (сочетавшейся с централизацией управления) см. две книги Саскии Сассен (Saskia Sassen) The Mobility of Labor and Capital; A Study in International Investment and Labor Flow (Cambridge: Cambridge University Press, 1988), особенно pp. 127–133; The Global City: New York, London, Tokyo (Princeton: Princeton University Press, 1991), pp. 22–34. В более общем плане о мобильности капитала и компенсирующих или ограничивающих ее факторах см.: David Harvey, The Limits to Capital (Chicago: University of Chicago Press, 1984), pp. 417–422.


[Закрыть]
. Здесь, как и в случае с деколонизацией, послевоенный период делится на две фазы. Первая, неоколониальная, состояла в продолжении существования старых иерархических империалистических порядков и в поддержании, если не в усилении, механизмов неэквивалентного обмена между зависимыми регионами и господствовавшими национальными государствами. Это была кратковременная, переходная фаза, и в течение двадцати лет ситуация коренным образом изменилась. К концу 1970-х гг. или даже к моменту окончания Вьетнамской войны транснациональные корпорации начали развивать свою деятельность практически по всему миру, в каждом уголке нашей планеты. Эти корпорации стали основной движущей силой экономического и политического преобразования постколониальных государств и зависимых регионов. В первую очередь, они способствовали передаче технологий, которые требовались для создания новой производственной базы зависимых государств. Во-вторых, они мобилизовывали рабочую силу и местные производственные мощности в этих странах; и наконец, транснациональные корпорации концентрировали финансовые потоки, которые на новой расширенной основе начали обращаться по всему миру. Эти многочисленные потоки стали сходиться в основном в США, которые, когда не управляли напрямую, гарантировали и координировали продвижение и деятельность транснациональных корпораций. Это был решающий этап становления Империи. Благодаря деятельности транснациональных корпораций процессы усреднения и выравнивания нормы прибыли были изъяты из компетенции ведущих национальных государств. Более того, формирование капиталистических интересов, связанных с новыми постколониальными государствами, отнюдь не препятствовавшими проникновению транснациональных корпораций на свою территорию, осуществлялось самими этими корпорациями и вырабатывалось под их контролем. Благодаря децентрации производственных потоков сложились новые региональные экономики и начало формироваться новое всемирное разделение труда[381]381
  См.: Wladimir Andreff, Les multinational globales (Paris: La Decouverte, 1995); и Kenichi Ohmae, The End of the Nation-State: The Rise of Regional Economies (New York: Free Press, 1995).


[Закрыть]
. Глобальный порядок еще не существовал, но определенный порядок уже формировался.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю