Текст книги "Джаз-Банда"

Автор книги: Антон Соя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

ГЛАВА 3
Карл Иванович и Люба, или Как общаться с талантливым музыкантом

День выдался исключительно солнечный и теплый, несмотря на середину октября. По небу одинокими кляксами разбрелись несколько сизых облаков, которые в силу своего одиночества опасались нападать на весело светившее солнце и просто уныло поддавались порывам легкого ветра и лениво перемещались по голубому полю, меняя свои очертания. По тюремному двору взад-вперед разгуливали заключенные. Некоторые из них ходили парочками и разговаривали, остальные задумчиво поглядывали наверх, изучали силуэты одиноких облаков сквозь колючую проволоку и монотонно курили. Почти все они были в одинаково серых и мрачных одеждах; у всех были угрюмые выражения лиц, короткие волосы и разные жизненные истории, из-за которых теперь они были вынуждены проводить время отнюдь не весело. Один из узников, одетый в серые спортивные штаны и теплую куртку на голое тело, походил на домового. Одежда его настолько запачкалась, что едва ли напоминала спортивный костюм. А может, это был и не спортивный костюм. Недавно остриженные волосы отросли и теперь торчали в разные стороны как солома, а на подбородке сидела неухоженная, растрепанная борода. Заключенный провел здесь уже несколько лет, за это время совсем потерял форму и лишился всякого намека на возраст. Но глаза, озлобленные, усталые, ясно давали понять, что мужичку не больше тридцати, в то время как грязная одежда и общая потрепанность запутывали, превращали этого стройного, но ссутуленного человека в старого деда. Он никому никогда не рассказывал, за что попал в это злачное место, и вообще редко шел на контакт, предпочитая сидеть на своем месте и перебирать волнующие мысли, едва шевеля при этом сухими обветренными губами. Некоторые из сокамерников даже не помнили, как его зовут.

Рядом с обшарпанной стеной, где угол крыши создавал небольшую тень, стояли двое выдающихся сидельцев, можно сказать, тюремная элита. Один из них – Карл Иванович – старый вальяжный вор, с благородной осанкой и легкой, ухоженной, насквозь седой бородой, провел тут намного больше времени, чем неопределенного возраста заключенный в серой одежде, но выглядел не чета ему. На нем был синий спортивный костюм, отличавшийся аккуратностью и чистотой, и черные кожаные кроссовки. Старик разговаривал очень мягко и вкрадчиво, не спеша курил и постоянно посматривал на голубое до спазмов в груди небо. Второй заключенный – Пастух – был гораздо моложе, в черной майке, весь покрытый татуировками. В левой руке молодой крепко сжимал саксофон, правой он то и дело нервно поглаживал себя по затылку, а после хрустел пальцами так, что сидящие на колючей проволоке воробьи разлетались в разные стороны.

– Константин, – по-отцовски тепло, с прибалтийским акцентом говорил Карл Иванович, – пришел ты на зону пять лет назад плохим вором и ужасным музыкантом, а выходишь красиво – маэстро в законе.

– Спасибо, Карл Иваныч. Спасибо вам огромное за науку джазовую, за то, что уму научили, на ноги крепко поставили. Я вас век не забуду, Карл Иваныч! – В сиплом, маскулинном голосе Пастуха зазвучали надрывные душевные нотки.

Старик обнял Пастуха так, что кости затрещали, и в небо поднялась новая воробьиная стайка, шустро махая маленькими крыльями.

– Жаль, что мне на твоих концертах не бывать, не джемовать, – не отпуская объятий, продолжал Карл Иванович. – Я тебе свой фрак отдам, я в нем еще с Утесовым играл. Но ты пообещай мне, что в этом фраке в Москве выступишь!

– До чего ж вы, немцы, народ сентиментальный! – с трудом освобождаясь из стариковских объятий, сказал Пастух. – Карл Иваныч, да я вам и сейчас что хотите, то и сыграю! Скажите только что.

– Вот это, – показывая пальцем на свежую партию воробьев, компактно устроившихся на колючей проволоке, как на нотном стане, попросил Карл Иванович.

Пастух с минуту поглазел на пернатую живность, поднес костяной обкусанный мундштук ко рту и начал играть. Получилось нечто из авангардного джаза. Птички, заслышав хриплый голос сакса, возбужденно перелетали с места на место, ведя вперед необычную живую музыкальную пьесу. Заключенные, что хаотично прогуливались по унылому тюремному двору, с разных его концов стали подтягиваться на звук саксофона. Вокруг Пастуха образовалась серая толпа с лицами, на которых привычно натянутой миной красовался восторг. Только один из заключенных начал нервно, по-дурацки смеяться. Это был молодой парень с разбитой губой и шишкой на лбу. Он только вчера пришел в это хмурое место и еще не узнал местных порядков. Но тотчас же здоровяк в черной растянутой футболке гулко, как в большой барабан, ударил бедолагу по спине за неуважение к старшим и к вечной музыке свободы. В тот же момент к весельчаку быстрым шагом подкатился толстяк в черной робе и вырубил его прямым ударом в челюсть.

Пастух играл самозабвенно, прикрыв серые глаза, но все же успел едва заметным кивком отметить действия верных товарищей, Автогеныча и Пузца, по ликвидации музыкальной безграмотности. Папа Карло одобрительно качал головой, на вышке заслушался часовой. Вдруг один из воробьев на колючей проволоке громко, мультипликационно чихнул, нарушая «идиллию», соседний воробей упал замертво, видимо поймав бациллу страшного птичьего гриппа, а остальные поспешно разлетелись подальше от источника заразы. На зоне завыла сирена, постепенно переходящая в звонок мобильника, играющего «Нам песня строить и жить помогает». Налетело странное марево, все поплыло перед глазами, закрутилось и превратилось в белое пятно потолка.

* * *

Пастух лежал на своей кровати в огромной, дорого обставленной спальне и из последних сил пытался ухватиться за хвостик быстро удаляющегося сна. Он без конца повторял имя старого вора, смешно складывал губы в трубочку и накрывался одеялом и подушками, чтобы оградить себя от мешающего наслаждаться воспоминаниями въедливого звука, но звонок мобильного не замолкал, и Пастуху пришлось пересилить себя и разлепить глаза.

– Да! Чего? Слушай, мне опять зона снилась, Карлуша. А тут, блин, ты со своими делами, – хрипло и недовольно заворчал Пастух. – Ну, хорошо-хорошо, городской банк, отец родной. Да помогу, конечно, на том и стоим. Что за фермер? В Беленджике? И много он городу задолжал? До хрена. Лады. Сегодня у нас концерт. Суббота – сам понимаешь. Но завтра мы с пацанами прокатимся – решим твои проблемы. Все, отбой.

Пастух злобно швырнул трубку на тумбочку, что стояла рядом с кроватью, и повалился обратно в мягкие подушки, похожие на те воздушные мягкие облака из сна. Над его головой висели портреты Утесова, Орловой, Дулиной и Армстронга, приветливо улыбаясь своему поклоннику и даже как будто подмигивая. Сквозь зашторенное огромное окно сочился насыщенный солнечный свет, указывающий на то, что день в самом разгаре. Соседские ребятишки гоняли на велосипедах, повизгивая от радостной беззаботности, из чьей-то открытой машины доносились задорные нотки саксофона вкупе с хрипловатым голосом, а розовые кусты, что росли прямо под окнами спальни, нехотя поддавались ветру и противно царапали стекла. Пастух лениво простонал, понимая, что окунуться обратно в приятный сон не получится, потер сильными руками щетинистые щеки и закричал:

– Люба! Люба!!! Где мой костюм, женщина?

В спальню вошла Люба. Красивая, но злая шатенка в коротком домашнем халатике хмурила брови и пускала сердитые молнии своим выразительным взглядом в сторону Пастуха. Женщина была совсем молоденькая, но из-за своей хмурости походила в данный момент на какой-нибудь сморщенный фрукт вроде кураги, да и халат как раз выдался в тон. В руках красавицы белел мужской костюм.

– Ты зачем ночью по бедным юмористам стрелял? Тебе музыкантов мало?

– Бедным? Всем бы такими бедными быть, – потягиваясь и зевая, оппонировал Пастух. – Полстраны уморили своими уморами. А музыкантов мало осталось, попса вон совсем не едет – даже странно. Чем я им не угодил?

– Придурок! – выпалила женщина, швыряя костюм на кровать. – Как до сих пор из Москвы войска только не прислали десантные – мозги твоей «Веселой бригаде» вправить.

– Сам поражаюсь, милая! – ухмыльнулся Пастух и поднял глаза на портреты кумиров. – Ты лучше скажи, дура этакая, зачем ты мой фрак в камине сожгла, а? Ты же знала, что это моя главная реликвия! Или, может, ты решила, что я – царевна-лягушка?! Мне вот опять зона сейчас снилась, Карл Иваныч про фрак спрашивал. Тебе не стыдно, Люб, а?

– Костя, завязал бы ты со своим джазом! – Люба стремительно плюхнулась на кровать рядом с Пастухом и сильно прижалась к нему, обхватив загорелую шею своими худыми руками. – Над тобой же все смеются за глаза. У всех баб нормальные мужики – трех слов связать не могут, и только у меня Паганини. Опять сегодня фанатки малолетние на концерте в штаны к тебе лезть будут.

– Что за погоняло еще такое, Паганини? Я – Пастух! И я такой не один, нас в банде пятеро, и все красавцы. Хочешь, и тебя возьмем в «Веселую бригаду»? Научись джаз играть – и вперед!

– Джаз, джаз! Я только и слышу от тебя, что про джаз твой! – Люба резко оттолкнула от себя Пастуха и встала с кровати. Ее голос звучал гордо и сильно, но чувствовалось, что в любую секунду он может сорваться из-за кома, который ворочался посреди горла. – Только попробуй сегодня прийти с помадой на наглой роже – я тебе задам джазу!

– Ну как такую можно не любить? – заулыбался Пастух и протянул руки к любимой. Но Люба уже отвернулась от него и, строптиво передернув плечами, вышла из комнаты.

ГЛАВА 4
Как утешить музыкантов после провального тура

На гигантском бежевом диване сидели четверо молодых людей, едва перешагнувшие из возраста зрелой юности в возраст юной зрелости. Они грустно смотрели по сторонам, кто-то грыз ногти, кто-то стучал пальцами по коленке. Один из них, с нелепым макияжем, был в красных джинсах, полосатой футболке с надписью на немецком языке, гордо сообщавшей, что Гитлер давно скончался, и, собственно, поделом. Его волосы были ярко выкрашены в тон брюкам, а ноги словно прибиты к полу огромными ботинками с подошвой во все два кирпича. По левую руку от него, вдавившись в диван, располагался маленький щупленький паренек с сальными волосами по плечи, выряженный во все зеленое, как огурец. Цвет его лица плавно сливался с цветом одежды, а глаза из-за худобы казались такими огромными, что чудилось, вот-вот выскочат из орбит и покатятся по полу. Во главе этой банды сидела молоденькая худенькая девушка, которая временами всхлипывала и размазывала тушь по лицу длинным рукавом своей пестрой кофточки. Ее волосы были банально выбелены, как у куклы, а загар создавал дурацкое впечатление, что девушку вымазали советским какао из алюминиевых банок.

– Вот. А потом эти подонки заставили нас отыграть целый концерт без фонограммы, – оправдывался директор группы «Сахароза 495» Гоша Коновалов перед продюсером, седовласым гордым мужчиной, который стоял возле окна и задумчиво наблюдал за шумным шоссе.

Необъятный директор сидел за таким же необъятным столом и писал объяснительную, тщательно проговаривая каждое предложение. Гоша был действительно огромных размеров и весьма внушительной внешности. Лицо от непростой жизни стало практически квадратным, глаза превратились в маленькие щелки, из которых Гоша подозрительно наблюдал за окружающим его миром, а нос был столько раз сломан-переломан, что походил на сплющенный банан. Порванные джинсы оголяли массивное колено с парой царапин и большущим, почти черным синяком. Белый вязаный свитер, впрочем, как никто другой, мог поведать историю событий. Во-первых, он уже абсолютно не был белым, а во-вторых, то там, то тут на нем виднелись следы побоища: отпечатки массивных подошв и скупые капли крови. Квадратное лицо плавно переходило в круглую гладковыбритую макушку, от которой отсвечивало солнце, а под правым глазом синел свежий бланш.

– То есть как – без фонограммы?! – поворачиваясь к Гоше, изумленно процедил продюсер. – Гоша, ну что ты лепишь?! Кто тут играть-то умеет?

– Мы умеем, немного, – робко и едва слышно промямлил один из парней с дивана, прятавшийся до этого за щуплые плечики товарища-огурца.

На этом неуверенно сидели тонкие клетчатые брюки, которые готовы были съехать вниз при первом же неловком движении мальца. На его тощеньких руках красовались разноцветные татуировки с черепами и цветами, а на пальцах угрожающе-смешно болтались массивные кольца с разными зловещими рожами.

– Да? А я и не знал! Зарплату вам теперь, что ли, поднять? А красавица, может, еще и спела сама?

Повисла пауза. Взгляд седовласого джентльмена перескочил с музыканта на шмыгающую носом девушку, потом сразу на Гошу, ненадолго задержался на его разбитом горем лице и переместился на стену, где висела карта постсоветского пространства, утыканная красными флажками, отмечавшими маршрут гастролей. Скользнув по карте, продюсерский взгляд столкнулся с грустным взглядом Господа на вычурной иконе в золотом окладе и, не выдержав его укора, вернулся к Гоше.

– А что было делать? – бросился защищать Гоша бедную девочку, которая начала рыдать в голос. – Они там за кулисами все со стволами, сказали, что всех перестреляют, к чертовой бабушке. Меня вырубили сразу. Конечно, Юля спела. Любой бы запел на ее месте.

– Красота! – протянул продюсер, потирая сморщенный от изумлении лоб. – Значит, спела-таки. А они это дело еще и на видео сняли. Да, товарищи, дела.

– Борисыч, – всхлипывая и заикаясь, закричала Юля, – их надо убить всех! И запись забрать! Зачем ты нас отправил к этим дикарям? К этим животным? Пошли туда ребят своих! Пошли туда ментов! Кого угодно! Ты представляешь? Представляешь, что будет, если они отдадут это на телевидение? Представляешь? Это конец проекту сразу же!

Бедная девочка громко всхлипывала и вся сотрясалась от рева, толкая при этом сухих коллег по цеху. Тушь с ее глаз уже запачкала не только красивую кофту, но и гладкие ноги, которые вызывающе торчали из-под короткой белой юбки.

– Тихо тут мне! – прикрикнул Борисыч. – Не истери, кукла заводная. Никого сейчас безголосыми певицами не удивишь, даже такими. Вот если бы ты умела петь, вот это я понимаю, была бы сенсация! Это все Матвей, котяра, подсказал мне туда вас отправить. «Двойной гонорар, город у моря, моих парней на руках носили». Скотина! Так, ладно! Никуда мы заявлять об этом не станем, ясно? Нечего из избы сор выносить, у вас еще пятнадцать концертов в этом месяце. Вот вам деньги, два дня отдыхайте, приводите себя в рабочую форму, а дальше вас ждет Сибирь. И никому ни слова, все ясно? – краснел вспотевший продюсер, протягивая пачку зеленых американских банкнот испуганному директору.

– Ясно, – дружно буркнули музыканты.

– Тогда с глаз долой. А ты, Гоша, задержись на минутку.

Молодежь соскребла со стола выделенные им купюры и покорно вышла за двери, уныло переговариваясь с вокалисткой.

– Гоша, если тебя еще раз где-нибудь вырубят, – продолжил слегка успокоившийся продюсер, – то я лучше вместо тебя бультерьера найму – толку побольше будет. Это ты должен вырубать, а не тебя, понятно? Ну ладно, расскажи теперь, что Юлька-то пела? Она ж половину текстов своих не помнит.

– Да она все, что знает, пела, – стыдливо завел директор. – Песни какие-то нынче модные, свои слова на ходу допридумывала.

– Ох, матерь божья, долго?!

– Нет, минут пятнадцать. Потом, когда в зале все эти придурки местные от хохота стали загибаться и бандосы не могли уже никого держать на мушке, я ребят со сцены увел. Оператор у них, сука, стойкий оказался – смеялся, но снимал. Ты бы слышал, как все аплодировали, Борисыч. Как Пугачевой! Пастух, главный их, сказал, что даже над Моисеевым так не хохотал. Девчонка у вас, говорит, клад. И все повторял, чтоб мы слушали джаз.

– Джаз? – рассеянно спросил продюсер. – Какой еще джаз? Неужто Матвей, иуда, с этим фраером заодно? Съемку выкупить не предлагал?

– Нет, не предлагал, нас сразу вывезли из города. Как Юлька рыдала, – попытался Гоша вновь защитить бесталанную красотку, но Борисыч тут же приостановил его пыл:

– Ну, ладно, ладно, сиротки мои несчастные, хватит, а то я сам сейчас разрыдаюсь. Купи ей новую машину.

Продюсер окончательно сменил гнев на милость и достал из ящика своего стола еще большую пачку купюр, тут же кинув их в сторону бледного Гоши.

– Иди, Гоша, к ним, успокой. Такая уж у них, артистов, судьба – народ развлекать.

Тяжелыми шагами Гоша вышел вон, а Борисыч, несколько секунд в растерянности смотревший на захлопнувшуюся дверь, подошел к карте с флажками. Продюсер взял красный фломастер и подчеркнул жирной чертой город Южноморск, задумчиво бормоча что-то себе под нос. Потом он несколько минут стоял, глядя на эту карту, и что-то думал, проговаривал, стучал пальцами по стенке, вытирал со лба пот и не спускал глаз с названия «Южноморск».

– Джаз, джаз, джаз. А может, и правда пора музыкой заняться, а не этим фуфлом. Счас, счас, счас… Эх, Матвей, старый ты… Откуда ж тут ноги-то растут? – приговаривал продюсер, набирая номер телефона. – Але, Рустам? Как дела, брат? И у меня хорошо, да. Как там твои орлы, колесят? Ну и отлично. Хороших промоутеров подкинуть вам? Ага, ну, записывай. Городок есть на Черном море, не поверишь, рай земной, встречают на ура, гонорар двойной – сказка. Не за что, не за что, дорогой, свои люди – сочтемся. Сегодня я тебе помогу – завтра ты мне. Мы ведь в одном котле варимся, одно дело делаем: несем культуру в массы. Да, пиши телефон. Да, предоплата полная, мои только что оттуда. Давай, дорогой! На связи! Обнимаю!

Удовлетворившись разговором, Борисыч сел за свой необъятный стол, достал из ящика початую бутыль виски, налил стакан и залпом выпил, подмигнув иконе на стене. Святой лик укоризненно покачал головой.

ГЛАВА 5
Как провести время за приятной беседой с близким человеком в СВ поезда Москва – Беленджик

Деревья за окном поезда мелькали так быстро, что сливались в одну желто-зеленую пелену. Алиса Марковна Дулина, народная артистка России, прекрасно выглядящая молодящаяся дама средних лет, усердно наблюдала за этим безумием за окном, пытаясь изредка уцепиться острым взглядом хоть за одно дерево, чтобы внимательно его рассмотреть, но все ее старания были тщетны – поезд несся слишком быстро. Голубое небо било по глазам своим откровенным чистейшим цветом, солнце почти в зените радостно светило, разбрасывая в разные стороны свои рваные лучи. Вдруг сплошной забор из зелени резко оборвался, и взору Дулиной предстало спокойное мягкое море, породившее ощущение того, что поезд больше не несется как очумелый, а тихо плывет по воздуху – вверх-вниз, вверх-вниз, – словно разноцветные лошадки на детском аттракционе. Казалось, что даже ритм, четко отбиваемый колесами вагонов, стал гораздо сдержанней, а стук – тише.

Дива положила свои стройные загорелые ноги на противоположную полку и хотела было продолжать предаваться приятным мыслям и воспоминаниям, как дверь СВ нервно распахнулась и в помещение влетела дочь Дулиной. Светская львица Жаннет, порывистая блестящая брюнетка, звезда таблоидов, в последнее время поминаемая обывателями чаще черта, резко закрыла дверь и уселась рядом с матерью.

– Жанночка, посмотри – море! Красота-то какая, каждый раз радуюсь морю, как ребенок. Скоро уже приедем. С тобой, кстати, все в порядке? Ты что-то часто бегаешь в туалет.

– Со мной все в порядке, – ответила Жаннет, прикрывшись модным молодежным журналом, на обложке которого она же и красовалась.

– У тебя, кстати, пудра на носу, – спокойно заметила дива, отворачиваясь к окну, где все так же умиротворяюще разливалась вода.

– Да? Все шутишь, маман? – Жанна вскочила и начала тереть себе нос. – Как меня уже достал этот сраный поезд!

– Ну, я бы тоже предпочла лететь, но эти твои папарацци оккупировали все аэропорты. Ничего, вот уже и подъезжаем. В Беленджике чудно: мэр города обещал нам президентские апартаменты, бархатный сезон заканчивается – народу почти нет. Без макияжа нас никто и не узнает. Черные очки, шляпки – романтика. Отдохнем недельку, пока в Москве страсти не поулягутся, и улетим.

– Да в гробу я видала этот их Беленджик, мам! – не унималась порывистая девица. – Я два показа в Париже пропущу. Это раз. Еще и вечер важный в Кремле. Это два. Повеситься можно! Ты хоть понимаешь, что нам неделю придется проторчать в какой-то дыре, без всяких приемов и презентаций, без тусовок, хороших магазинов и друзей, в конце концов?!

– Жанна, девочка моя, быть может, ты забыла, но тогда я тебе напомню, – спокойным невысоким голосом Дулина вклинилась в шум бегущего поезда, – это из-за твоей замечательно сорвавшейся свадьбы мы туда едем, в эту, как ты выразилась, дыру, без приемов и магазинов, друзей и поклонников. – На последнем слове дива сделала особый акцент. – Я, между прочим, отменила запись альбома, отложила фотосессию и перенесла концерт, а тебе все бы тусовки да гулянки.

– Мам, ну ладно, извини. Спасибо тебе, ты всегда меня спасаешь. Только ты, – проскулила Жаннет, откладывая журнал со своим изображением, – но я же не виновата, что вокруг одни кретины и уроды моральные. Все эти газовые принцы, нефтяные царьки, медиамагнаты долбаные. Как они мне все надоели! Все, до одного! Лезут со своей любовью бумажной…

– С любовью лезут? – ухмыльнулась певица. – А чего ж тогда от тебя твой пивной король убежал прям из-под венца?

– Козел он, а не король, мама. Я же тебе сто раз объясняла, что сама его на хрен отправила. Мы с Бритни заехали в Сохо в «Сакуру», на закрытый показ. Веселились с подружкой. До свадьбы три дня, я имела право догулять последние свободные деньки с близкой подружкой?! Имела. На этом показе народу было – пруд пруди. Ну я дамскую комнатку случайно перепутала с мужской, а там мой ненаглядный со здоровенным негром…

– Стоп-стоп-стоп, дорогая моя, – перебила Дулина свою распаляющуюся доченьку, – только избавь меня от омерзительных подробностей, я их уже сто раз слышала и, кажется, помню наизусть. Тебе давно уже пора отвлечься от этой постоянной беготни и суеты больших городов и похоронить эту постыдную грязную историю. Через неделю про нее забудут и журналюги, от которых мы благополучно сбежали. Любая «желтая» сенсация живет не дольше восьми дней. Расслабься и максимально насладись солнцем и морем. Выхода другого у тебя нет, не порти нервы – ни мне, ни себе.

– Ну, а чего ты меня заводишь тогда, раз сама все прекрасно знаешь? – не могла успокоиться раскрасневшаяся Жаннет. – Я как этого козла с негром увидела, так сквозь землю готова была провалиться! А он мне, главное, так спокойно говорит: «Ой, Жанночка, а ты разве не в Нью-Йорке? А мы тут с Жан Полем вместе присмотрели тебе один сексуальный подарочек в магазине белья!» Хо-хо, хи-хи! Тьфу, придурок, чтоб его! Белье он мне присматривает, ага! С полуголым негром в мужском туалете он мне подарок присматривает? А сам – в моих трусах! Я ему: «Штаны надень, жених хренов!» – и ушла. Ну, врезала пару раз по морде, конечно. Ногой! И с его же негром и ушла. И понесло же меня в это Сохо! Пивной король! Уж больно голубизной ваш король переливается!

– Да уж, девочка моя, все могут короли, – задумчиво пробормотала дива. – А свадьба-то должна была быть. Ах и ох просто! Но ты успокойся, дорогая. Может, тебе все же к кому-нибудь из нашей тусовки присмотреться, а?

– О, спасибо, мама. – Жаннет скорчила такую мину, будто только что съела дохлого ежа. – Старая песня. Я этими музыкантами, продюсерами, режиссерами с детства сыта по горло. Они все наркоманы, алкоголики, педики, ничтожества с манией величия. Я лучше с криминалитетом свяжусь, чем с ними! Да, точно, а что? Прямо в Гебенджике, или как там его, и затусую с каким-нибудь вором в законе. Найду себе чистого провинциального Зорро с цепурой на шее, чтоб за меня и в огонь и в воду, и кулаки чтоб как арбузы переспелые. И тебе какого-нибудь Аль Пачиняна подыщем, не переживай!

– М-да, принцесса, спасибо преогромное. Перспектива на неделю сногсшибательная. Отличный, чувствую, будет у меня отдых. Отдохну душой и телом, – сказала Дулина без особого энтузиазма и снова отвернулась к окну.

Вдалеке томно плескалась эта темно-синяя бездна и, вкупе со стуком колес скорого поезда, окунала в непоколебимое спокойствие и обещала необъяснимую внутреннюю гармонию.