Текст книги "Русская новелла начала xx века"
Автор книги: Антон Чехов
Соавторы: Иван Бунин,Максим Горький,Алексей Толстой,Леонид Андреев,Валерий Брюсов,Николай Гумилев,Федор Сологуб,Дмитрий Мережковский,Зинаида Гиппиус,Борис Пильняк
Жанр:
Новелла
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
УДИВИТЕЛЬНАЯ ЖЕНЩИНА
Вероятно, вы ничего не будете иметь против, если я вам расскажу про одну удивительную женщину, с которой меня столкнула судьба. Кроме того, вы просили меня дать вам пасхальный рассказ.
Во всяком случае, эта история произошла со мною на Пасху, и, если вам угодно, вы можете назвать ее «пасхальной». Но, конечно, тут дело не в Пасхе, а в этой странной женщине, которая, может быть, только потому кажется мне странной, что я до сих пор не мог приклеить к ней определенный ярлычок, как это мы делаем со всеми людьми, чтобы выяснить наше к ним отношение. Такой способ очень удобен и не отнимает у нас много времени – кроме того, он дает нам право гордиться своей проницательностью, умением распознавать людей. Но, нужно сознаться, чаще приходится слышать и говорить «удивительная женщина», чем «удивительный мужчина», а это уже далеко для нас не лестно. Потому что, согласитесь сами, в жизни-то удивительных женщин гораздо меньше, чем мужчин, и если нам кажется обратное, то, следовательно, мы достаточно слепы, ничего почти не понимаем в человеческой душе и отсутствие цели в поступках приписываем необычайности характера.
Как бы то ни было – вот вам моя история.
Я гулял по Кузнецкому (в Москве), когда ко мне подошла женщина, очень прилично, даже если хотите, изысканно одетая, и, извиняясь за беспокойство, спросила, который час. Я любезно приподнял котелок, мельком глянув в лицо незнакомки, скрытое густою черною вуалеткой (помню еще, на вуалетке вышиты бабочки), и, достав из бокового жилетного кармана свой старинный золотой брегет, посмотрел на стрелки. Было ровно без четверти восемь вечера. Дама благодарно кивнула мне шляпкой и побежала дальше, а я еще, помнится, нажал машинально головку часов и, прислушиваясь к серебряному, ласкающему звону их, несколько секунд смотрел вслед удаляющейся молодой фигуре.
Какое-то еле уловимое волнение на мгновение овладело мною, как бывает это нередко с нами, когда ранней весною мы невзначай взглянем на мимо идущую молодую женщину и услышим ее как-то по-особенному звонкий голос.
Но я по природе не уличный ловелас и никогда не завязываю знакомства такого рода. Меня всегда пугала пошлость необходимого в таких случаях шаблонного диалога, кроме того, я был ленив и показался бы себе достаточно смешным, если бы мне пришлось из-за такого пресного приключения тащиться куда-нибудь к черту на кулички, совсем в противоположную сторону от намеченного ранее пути. И, что поделаешь, – во мне еще сидит этот червь романтизма, который пробуждается всякий раз при виде ворожащего женского лица только потому, что через мгновение оно исчезнет, бесследно затеряется в толпе, навсегда умрет для меня.
В данном случае мои мысли были заняты совсем другим. Постояв минуту в нерешительности, я прошел несколько шагов в шуме и тесноте предпраздничной толчеи и остановился у сверкающей витрины цветочного магазина.
Цветы меня так же прельщают, как и женщины. Я не отдаю себе ясного отчета, что, собственно, более в них меня пленяет – цвет, запах или форма, но, раз увидав их где-нибудь, я долго не могу отвести от них взгляда и редко не соблазняюсь купить их.
Глядя на все это богатство красок, на эту пеструю волну лепестков, листьев и света, я невольно особенно остро и как-то до дна понял душевное свое настроение последних дней. Это чувство было покойно-радостно.
В Москву я приехал ненадолго и, собственно говоря, точно не знал, зачем именно я сюда приехал. Здесь жила женщина, которую я когда-то любил тихой, хорошей любовью. Это было еще в школьные годы, но и тогда я не мог бы сказать – любовь ли это или дружба, потому что о чувстве своем никогда не говорил и даже о нем не думал, – это было, если хотите, что-то похожее на любовь к родине, на нежную привязанность к отчему дому, что-то неуловимое, смутное, но неизъяснимо очаровательное…
Вам не надоели такие подробности?
Впрочем, эти страницы все равно принадлежат мне…
Так вот, за время, отделяющее те дни от описываемого мною случая, я успел уехать из Москвы, расстаться с предметом моего чувства, даже позабыть о нем. И только случайно в Великом посту, встретясь с приятелем, вновь услышал ее имя. Оказывается, она справлялась обо мне, интересовалась моей жизнью… Не правда ли, это немного походило на старинный, сантиментальный роман?.. Как вы находите?.. Хотя, весьма вероятно, я ошибаюсь. Иногда люди справляются о старых знакомых только потому, что им не о чем говорить. Но, Боже мой, когда достаточно молод, капризы воображения часто увлекают нас.
Вы понимаете – страстная неделя, близость Пасхи, близость весны, наконец, Москва с ее сорока сороков церквей, наполняющих синью зацветающий воздух густым своим звоном… Как хотите, а это побеждает, это может заставить человека позабыть на время свою размеренную жизнь.
Я сел в скорый поезд, приехал в Москву и вот очутился на Кузнецком в страстную субботу, у цветочного магазина.
По правде сказать, моя былая любовь оказалась прелестной женщиной. Это все. Я в ней не разочаровался, потому что, давно забыв ее, не был ею очарован. Талантливая артистка с московским своим четким и громким говором, она если и не хотела видеть меня, то все же, увидев, показала всем обликом, что обрадовалась мне от всего сердца. Такая встреча как нельзя более шла к моему настроению, ко всему окружающему, московскому, и если немного охладила мое взвинченное воображение, то зато наполнила мою душу той безмятежной ясностью, которую я в себе отчетливо сознал, глядя на цветы за зеркальным стеклом. В этот день, вернее, в эту ночь, я собирался разговеться в кругу своих друзей, в обществе актеров, художников, музыкантов, писателей. Среди них должна была быть и та, ради которой, как думал, я сюда приехал. Мы хотели встретить вместе приход весны. Была какая-то особенная сладость, тонкая острота в предчувствии того братского поцелуя, которым мы должны были с ней обменяться в трогательном, детском приветствии: «Христос Воскресе!» – «Воистину Воскрес».
Но, предупреждаю, все это не является темой моего рассказа, и если я говорю об этом, то только для того, чтобы точнее передать вам все ощущения, владевшие мною в тот вечер, а может быть, просто из излишней болтливости. Кстати добавлю – вечер был серый, моросил мелкий дождь, сырой воздух напитан был запахами оттаявшего навоза, бензина, конского пота, отсыревшего сукна, запахом чего-то типично московского, прогоркло-постного.
По обыкновению, я не мог себе отказать в удовольствии зайти в магазин и купить цветов.
Вы замечали когда-нибудь, какие лица, какие фигуры бывают у цветочниц; у всех этих девушек, целыми днями вдыхающих сладостный ядовитый аромат. У них у всех есть что-то сонное в глазах, в походке, в движениях; мне кажется, что они все немножко пьяны, немножко экзальтированы, чуть-чуть легкомысленны.
В петлицу я выбрал себе белую камелию. Мне пришло это в голову внезапно. При взгляде на продавщицу я вспомнил «Даму с камелиями» Александра Дюма и Сару Бернар в этой роли.
Потом я подошел к большой круглой чаше, к синему глубокому блюду, наполненному пармскими фиалками, и хотел было взять несколько пучков для букета своему другу, когда внезапно звякнула стеклянная дверь и с улицы вошла дама в густой черной вуалетке на лице.
Это была та дама, которая десять минут тому назад спрашивала у меня, который час.
Она быстро, не глядя на меня, подошла к блюду с фиалками, к противоположной его стороне, опустила глаза на цветы, едва касаясь их нежных лепестков тонкими, затянутыми в черные перчатки пальцами, и неожиданно вскрикнула, дрогнула, готовая упасть, но устояла, неровными шагами дошла до стула у кассы и села.
В ответ на испуганный вопрос продавщицы, что с нею, она тихо, но спокойно молвила:
– Ах, право, ничего, благодарю вас, это от цветов, от их запаха… Он кружит мне голову…
И, тотчас же поднявшись, попросила завернуть ей букет из фиалок.
Первым моим движением было – стремление к ней, желание помочь, поддержать ее, но она не упала, и я остался стоять на месте, немного смущенный и нерешительный.
Только когда, расплатившись, дама открыла выходную дверь и, мгновение задержавшись, глянула в мою сторону и сейчас же исчезла в сумерках улицы, я собрался с мыслями. Нет, конечно, ее нельзя было отпускать одну: припадок, весьма вероятно, мог повториться. В конце концов, это меня мало касалось, я совершенно был равнодушен к судьбе незнакомки под черной вуалеткой, но, подите же, часто наши поступки почти необъяснимы, а, вместе с тем, кажутся нам необходимыми. Своего рода категорический императив.
Я уже вижу вашу двусмысленную усмешечку, но уверяю вас, что это так, только так.
Моя дама шла очень медленно, ежеминутно останавливаясь. Я сразу же увидал ее и нагнал.
На улицах зажглись фонари, и серая муть стала от этого еще гуще. Кроме того, дождь усилился, по асфальту текли целые потоки, нужно было куда-нибудь спасаться.
Я нагнулся к лицу незнакомки, снова, как и в первый раз, приподнял котелок и проговорил решительно:
– Я боюсь оставить вас одну в таком состоянии и в такую погоду, но если вам это не нравится, я готов удалиться.
Она ответила тотчас же:
– Улицы принадлежат всем – вы свободны идти, куда вам угодно.
Этот ответ был слишком ясен и потому неожидан. Я смутился и сказал пошлость (точно нарочно мои опасения на этот счет оправдывались):
– Если женщина так хороша, как вы, полиция должна была бы запрещать ей выходить одной, ее появление представляет для нас слишком большой соблазн. Не думайте, что я пользуюсь вашей минутной слабостью и тем, что вы уже раз первая обратились ко мне. Но теперь я не мог не последовать за вами, может быть, потому, что мне казалось, вам нужна моя помощь. Дождь все усиливается, вы еще слабы – я вижу это по вашей походке. Здесь за углом стоят моторы. Мы сядем и поедем, куда вам угодно, но ваше место в такой час и в такую погоду, во всяком случае, не тут, на улице.
Если раз начнешь говорить глупости, то уже трудно остановиться. Это похоже на соловьиное пенье – так же красноречиво и избито.
Не дожидаясь ответа, я подхватил свою спутницу под локоть и помог ей войти в каретку. Она молчаливо и покорно уселась в ее темной глубине.
– Куда прикажете? – спросил шофер.
Так как незнакомка все еще молчала и, кажется, не думала отвечать – точно заснула там, в своем уголку, – то я крикнул в пространство: «Все равно», – и захлопнул дверцу.
Но как только мотор зафыркал, зашипел и потом понесся во тьму и дождь, как только начался наш бешеный бег по Москве, которого я никогда не забуду (шофер, должно быть, понял, что тут можно поживиться), так сейчас же таинственная моя спутница промолвила тихо, но голосом твердым, не допускающим возражения:
– Не задавайте мне никаких вопросов – я не стану вам отвечать на них, предупреждаю вас. Вы не знакомы со мною, меня не знаете и, чтобы то ни было, никогда обо мне ничего не узнаете и никогда больше меня не увидите. Москва – человеческая пустыня, и потерять в ней человека легче, чем найти. Я хотела завлечь кого-нибудь на улице – из каприза, испорченности, фантазерства – думайте, как хотите – и случайно выбрала вас. Пеняйте на судьбу, если вам угодно, или благодарите ее.
Сбитый окончательно с толку, я пробормотал растерянно:
– Значит, ваш вопрос о времени… ваша слабость… были только предлогом?
Но она не ответила. Она стала нема, как рыба, неподвижна, как истукан, – я не подберу более резких сравнений только из уважения к вам, потому что, по правде сказать, после нескольких минут упрашиваний я уже стал злиться… У нее была железная воля, черт возьми, у этой маленькой женщины, несомненно интересной, – я этого еще не видел, но ясно чувствовал. На все мои мольбы, убеждения, насмешки, довольно прозрачные намеки на подозрительность ее поведения она ни разу не разомкнула губ.
Может быть, она смеялась там, у себя под черной вуалькой с бабочками, смеялась немым смехом хитрой женщины, самым неприятным смехом, какой только я знаю.
Я ни о чем не догадывался, ничего не видел, ничего не понимал.
Весьма вероятно, вы не раз читали о чем-нибудь подобном, о таких путешествиях с незнакомками, о таинственных приключениях, о случайных встречах на улице. Этой темы касались многие беллетристы – большие и малые, но все же это не мешает мне рассказать о своем приключении, потому что оно действительно имело, место и все-таки, как-никак, заслуживает внимания. На мой взгляд, по крайней мере. Не думаю, чтобы все эти истории так походили одна на другую. Все-таки в них во всех есть что-нибудь свое, а я ведь не плохой рассказчик, и притом, уверяю вас, давно не приходилось мне читать о таких случаях, и, следовательно, тут не может быть никакого заимствования. Право, мне не до этого сейчас – слишком ярки мои собственные воспоминания.
Итак, моя спутница молчала, а я терялся в догадках, тщетно ища удобный выход из этого неловкого положения. Согласитесь, неприятно сознавать себя глупым в присутствии интересной женщины.
Наконец, я решил: если слова бесполезны, нужны действия.
Ведь не каменный же я!
И, придвинувшись к этой удивительной женщине, я дотронулся до ее руки. Она не шевельнулась, не дрогнула. Тогда я обхватил ее стан – она не двигалась; я расстегнул ей ворот пальто – она осталась мертвой; я поднял край ее черной вуалетки и поцеловал ее в губы. При смутном свете, мелькающем в стеклах каретки, я увидел правильный бледный овал лица с черными пятнами глаз. Тогда я обезумел, я потерял голову, я перестал владеть собою…
Мы неслись с ужасающей быстротой, – а может быть, это мне только казалось. Я не заметил, как автомобиль остановился – слишком внезапно, – точно я спал и меня разбудили…
• • •
Шофер постучал в стекло и спросил, куда ещё ехать. Было уже совсем темно – бедный малый, должно быть, беспокоился, что с нами? И к тому же наступал светлый праздник…
Спутница моя резко оттолкнула меня и сказала опять тем же холодным и спокойным голосом, каким говорила впервые. А, однако, за несколько минут до этого она далеко не оставалась равнодушной к моим поцелуям.
.
– Я оставлю вас, – сказала она, – и еду к себе. Но помните, если вы вздумаете еще преследовать меня, если вы сделаете за мною хоть один шаг, я расколю вам ваш череп пулей из этого револьвера, который всегда со мною.
И быстрым движением она открыла дверцу и спрыгнула на мостовую.
Я невольно подался вперед, вытаращив глаза и не находя слов для ответа.
Обернувшись еще раз в мою сторону, она кинула:
– Прощайте, сударь… Если я кажусь вам потерянным раем, то это все, что я могла сделать… большего не ждите.
Черт возьми, я сжимал кулаки от бешенства, досады, обиды. Хотя по правде сказать, чего еще хотел? Конечно, во мне говорило мелкое мужское самолюбие, которое в нас просыпается всякий раз, когда мы не являемся хозяевами положения. Но тогда я не рассуждал.
Автомобиль мой опять несся по темным улицам – я дал шоферу адрес дома, где должны были собраться мои друзья. Я все-таки решил туда поехать, хотя эта Светлая ночь была для меня окончательно испорчена. Все мои тихие романтические фантазии испарились, растаяли. Я не находил в душе своей ничего, что бы могло вернуть мне прежнее настроение.
Опустив стекло каретки, я смотрел на мелькающие мимо дома. В это время разнесся над Москвою радостный благовест. Ударил колокол у Василия Блаженного, за ним поплыл звон тысячи других колоколов – больших и маленьких.
Масленные волны их, казалось, наполнили все закоулки, все глухие тупики города. Вскоре к ним примешался смутный гул человеческой толпы.
Мы выехали на площадь, где стоял памятник Минину и Пожарскому. Все небо перед нами загорелось оранжевым заревом.
Шофер снял фуражку и перекрестился:
– Христос Воскресе! – приветствовал он меня.
Я смущенно ответил:
– Воистину Воскрес! – и попросил проехать мимо Кремля, пылающего плошками.
Мне хотелось взглянуть на крестный ход.
Вид этих святых огней, праздничного люда, колеблемых хоругвей должен был привести меня в равновесие. Когда я подъезжал, наконец, к последнему месту моих скитаний – я уже почти забыл о приключении. Я рад был даже, что оно так оборвалось и не возобновится.
Длинный, белый, пасхальный стол наполнил мою душу какой-то детской радостью.
Меня встретили общими восклицаниями, шутливыми приветствиями.
В открытые окна вливался этот ликующий звон вместе с запахами ночи, затихшего дождя, свежестью чуть пробуждающейся весны.
Мой друг, моя былая любовь, подошла ко мне легкими, торопливыми шагами. Ее полная, но стройная фигура в белом платье, ее свежее лицо тридцатилетней здоровой женщины, ее умные, серые глаза, с ласковой усмешкой и такой милой застенчивостью остановившиеся на мне, – все в ней показалось очаровательным, влило в душу мою какую-то крепкую бодрость. Повторяю, она была талантливой артисткой, но что мне до этого?
Я протянул ей руки, и мы трижды поцеловались. Потом меня стали знакомить с теми еще, кого я раньше не знал.
Но внезапно меня точно ударили обухом по голове.
В комнату входила новая гостья. Ее походка подняла во мне улегшееся было беспокойство, ее голос наполнил бешеным звоном мои уши. Не было сомнений – это была она – удивительная женщина моего приключения.
Я застыл на месте, не отрывай от нее глаз. Ее белое лицо – Пьеро, с широким пунцовым ртом и вздернутым носиком; ее голова в нимбе темных волос, ее круглые глаза, немного наивные, немного лукавые, ее тонкий стан с высокой грудью – все это я мог видеть впервые при ярком свете электричества. Так же хорошо, как и она могла видеть меня, во всем моем растерянном великолепии.
Было мгновение, когда я готов был бежать отсюда. Во всяком случае, я чувствовал себя преглупо..
Но, заметив меня, она не подала виду, что узнала своего случайного спутника. Ее глаза только на минуту стали шире и наивнее, и тотчас же она стала улыбаться своим знакомым.
Не спуская с нее глаз, захваченный вновь нервным беспокойством, напряженностью, всем эти нежданным продолжением таинственного приключения, я подошел к моему другу и спросил взволнованно:
– Ради Бога, скажите мне, кто эта дама?
Мой друг с любопытством взглянула на меня и ответила, улыбаясь:
– Я вижу, она произвела па вас впечатление. Это печально для вас, дорогой мой: она действительно обворожительна, но, увы, безупречна во всех отношениях. Ее муж очарователен, и она от него без ума – во всяком случае, их всегда можно увидеть вместе. Он блестящий музыкант и человек с большими средствами. К сожалению, он чувствует себя сегодня не особенно здоровым и не мог приехать сюда. Но удивительнее всего то, что она, несмотря па свою интересную наружность, – человек очень простой, с большой склонностью к семейному благополучию. Я не сказала бы, что ее вкусы оригинальны и что в ее жилах течет горячая кровь. Если у нее нет детей, то это только случайно. Вообще, она одна из тех немногих женщин, о которой мужчины не найдут сказать друг другу что-либо по секрету.
Можете себе представить, с каким удивлением я все это выслушал. Я думаю, сам дьявол не сумел бы выдумать более невероятного.
Тогда я решил воспользоваться своим правом светского человека и попросил познакомить меня с нею.
Артистка укоризненно покачала головой.
– Однако мы стали большим ловеласом!
Но все же подвела меня к незнакомке.
Когда через несколько минут мы остались одни, я сказал ей с внешней любезностью:
– Как видите, сама судьба против вас. Мы опять встретились, и я знаю, кто вы. Уверяю вас, я ничего пе предпринимал для этого, и даже ваш револьвер, который вы предусмотрительно возите с собою, ни в чем не мог бы вам помочь.
Она повела обнаженным плечом, ее алый рот раскрылся в веселой усмешке, но тихий голос звучал сталью:
– Как знать, может быть, он еще мне сослужит службу. Но, во всяком случае, я запрещаю вам подходить Ко мне. Между нами ничего не было – кажется, ясно! Не могло быть – понимаете ли вы это?
Да, я отлично понимал, что она права. Кто мог поверить всей этой истории?
Я учтиво раскланялся и, пе замеченный никем, вышел на улицу. Все-таки было неловко смотреть в глаза людям. Я чувствовал себя так, точно меня вывернули наизнанку. И даже постучал себя по лбу, не веря, на месте ли у меня голова.
Меня ждал у подъезда тот же мотор, который доставил меня сюда. Я сел и поехал к себе в гостиницу «Метрополь».
Брезжил слабый рассвет. Город казался вымершим.
Закуривая папиросу, я, при свете зажженной спички, увидал на коврике у ног своих раздавленный букет пармских фиалок.
Машинально я поднял его и поднес к лицу.
Он был холоден и мертв.
Грустный его запах – запах истерзанных лепестков и стеблей, увлаженных прозрачной их кровью, наполнил мою душу какой-то горькой, скребущей печалью. Я резко отодвинулся от этих жалких остатков букета и выбросил их на улицу, на сереющий асфальт тротуара, болезненно пробормотав:
– Больная женщина, и ничего больше.
Потом закрыл уставшие глаза и не размыкал их до самого подъезда гостиницы.
Счетчик показывал какую-то баснословную цифру, когда я, наконец, остановился и принужден был расплачиваться с шофером. Но каково было мое смущение, а потом беспокойство и даже испуг, когда, вложив руку в боковой карман фрака, я не нашел там своего бумажника. А в нем лежали все мои наличные, довольно крупная сумма, черт возьми!
На дне каретки его тоже не было. А, однако, я отлично помнил, что нигде его не вынимал, так как в этот день расплачивался из кошелька.
Я представлял из себя довольно нелепую картину человека, выворачивающего среди улицы свои карманы.
Что думал обо мне шофер?
Как бы то ни было, пришлось будить управляющего гостиницы и просить его рассчитаться.
Слабая надежда найти бумажник в номере все же не покидала меня, но и она не оправдалась. Деньги мои так-таки исчезли бесследно.
Положение было из рук вон плохо, но раздражение, досада, горькое недовольство собою не давали мне поразмыслить хладнокровно. Я расшвырял по всему номеру свои вещи, с ожесточением лег на кровать и заснул только потому, что слишком устал от пережитых за день волнений.
На другое утро стук в дверь разбудил меня. Это пришел мой приятель, художник, с которым я вчера разговлялся.
Он пожурил меня, говоря, что я совсем забыл его, и удивлялся моему вчерашнему внезапному исчезновению. Потом, не обращая внимания на мое заспанное, злое лицо, промолвил мечтательно:
– Ах, какая обворожительная женщина эта Н. (он назвал фамилию моей незнакомки), я вчера провожал ее домой… mais voici une petite femme qui a trouvé le moyen d’être tout a la fois vertueuse et charmante!..[24]24
но вот маленькая женщина, которая нашла способ быть одновременно добродетельным и очаровательной
[Закрыть]
Я готов уже был резко оборвать его, когда в дверь постучали сызнова и вошедший курьер подал мне конверт.
Извинившись, я вскрыл его и прочел следующее:
«Моя честь в ваших руках. Сейчас рассудок вернулся ко мне; я верю вашему благородству, которое не позволит вам нарушить мое спокойствие. Клянитесь мне не пытаться снова меня увидеть – лишняя встреча с вами убила бы меня. Но я вам верю».
Подписи пе было, почерк был явно изменен.
Я с раздражением скомкал этот листок, потом с каким-то злорадством разорвал его в мелкие клочки.
Я не верил ни одному его слову. Во мне все еще кипела злоба. Ничего не поделаешь, когда у человека пропали деньги, – вся его наличность, – и он в чужом городе и знает твердо, что ему нет почти никакой возможности скоро выбраться отсюда, – он бесится и уже не справляется со своим рассудком…
Бросив последний клочок этого злополучного письма, я встал и, подойдя к приятелю в упор, глядя на пего, прошипел с ненавистью:
– Должен тебе заметить, любезный, что у меня есть веские основания сомневаться в vertu’езности и прочих добродетелях этой твоей очаровательной госпожи Н.! Если хочешь знать, я имел удовольствие провести несколько незабываемых часов, которые стоили мне, на мой взгляд, чересчур дорого… Да, да, почтеннейший, очень дорого! Потому что опа украла у меня мои деньги! Кругленькую сумму, дорогой мой.
Я стоял перед приятелем и хохотал во все горло. Мне было ужасно смешно, смешно до того, что я готов был избить этого восторгающегося идиота!
А он раскрыл рот от удивления и, кажется, считал меня сошедшим с ума… Увы, он ошибался: я слишком хорошо знал, что ум пе изменяет мне в эти минуты и что бумажника мне не видать, как своих ушей.
На этом заканчивается моя трагикомическая история.
Я извиняюсь, если понапрасну задержал на ней ваше благосклонное внимание, если она показалась вам недостаточно серьезной.
Но все же мне кажется, что и эту безделку вы прочли до конца – а что может быть слаще такой награды!
И потом сознайтесь, ведь все-таки женщина, описанная мною, удивительная женщина!
