Расследует Максимилиан Хеллер

Текст добавлен: 17 июля 2025, 22:38

Текст книги "Расследует Максимилиан Хеллер"

Автор книги: Анри Ковен

Жанр:

Классические детективы

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Следующие страницы могут показаться малоинтересными для тех, кто искал в этой книге только забавное развлечение на несколько часов и кто чувствует, что исход этой правдивой истории в достаточной мере удовлетворил их любопытство.

Однако я подумал, что после того, как мы проследили поистине потрясающие достижения этого молодого человека, рисковавшего своей собственной жизнью в деле спасения головы невиновного, те из наших читателей, которые желали ему успеха в его опасной борьбе и аплодировали его триумфу, возможно, были бы счастливы узнать, что случилось потом с мизантропом Максимилианом.

Я постараюсь рассказать в двух словах.

Сразу по возвращении, месье Хеллер прислал мне записку, в которой сообщал, что он вернулся в Париж и просил меня приехать и повидаться с ним. Он отметил, что хотел бы поговорить со мной как можно скорее.

Я охотно откликнулся на его предложение. Через два часа после того, как получил письмо, я уже взбирался на шестой этаж дома на холме Сент-Рош, где на самом верху в мансарде жил философ.

Вечерело. Я застал Максимилиана Хеллера в том же положении, что и в ту знаменитую ночь, когда месяц назад нанес ему свой первый визит. Он сидел, откинувшись в кресле перед очагом, в котором лежали два еле тлеющих уголька. Позади него на столе горела свеча.

Для завершения сцены не хватало только кота. Несомненно, он воспользовался долгим отсутствием Максимилиана, чтобы найти более доброго хозяина и удобное жилье.

Моими первыми словами, естественно, были поздравления с замечательной храбростью, которую он проявил и чему представил такие убедительные доказательства, а также с удачным исходом его приключения.

Он почти не отвечал, произнося прерывисто только односложные слова, как если бы вспоминал о давно забытом деле, которое вызывало неприятные воспоминания. Меня не очень удивил такой странный прием, так как я хорошо знал причудливую натуру моего друга.

Я поинтересовался его здоровьем.

– Мне не становится лучше, – сказал он, слегка повернув голову, – по-прежнему лихорадка и бессонница.

Я взял свечу и поставил ее на каминную полку, чтобы лучше понаблюдать за поведением философа и понять состояние его здоровья.

Хочу отметить с удивлением и удовлетворением, что тридцать дней непрерывной усталости, сражений и эмоционального стресса, не только не усугубили его состояния, но, казалось, привели к изменениям в лучшую сторону. Его глаза стали более внимательными, а черты лица менее бледными и напряженными, чем в тот вечер, когда я впервые увидел его. Я не мог удержаться от этого замечания. Он покачал головой.

– Нет-нет, уверяю вас, – решительно ответил Максимилиан, – я чувствую себя не лучше, чем было месяц назад. Вы говорите это только для того, чтобы меня успокоить. Бесполезно, доктор. Я не питаю иллюзий и лучше всех знаю, насколько сильны мои страдания.

Я подумал про себя: «Вы можете сколько угодно протестовать, мой нелюдимый человеконенавистник. Я знаю, что вы возвращаетесь к жизни».

– Простите меня за беспокойство, доктор, – продолжил он, – я чувствовал себя слишком слабым, чтобы прийти к вам самому. И я предпочитаю, чтобы никто не знал, что я в Париже. Вот что я хотел у вас спросить, не могли бы вы как можно быстрее вернуть бумаги, которые я оставил вам перед отъездом? Я хотел бы их упорядочить.

– Они будут здесь завтра, – ответил я.

– Спасибо.

Затем он вынул из кармана пиджака красный бумажник, на мгновение поколебался, потом снова заговорил, протягивая пачку пожелтевших ассигнаций.

– Этот бедный человек, который сидит в тюрьме… ну, вы знаете… Герэн, несомненно, на грани смерти от несчастья, которое ему выпало. Передайте ему, умоляю, эту небольшую сумму.

–Ах! Максимилиан, – сказал я, с силой пожимая ему руку, – какой вы молодец!

Эти слова, казалось, произвели на него глубокое впечатление. Он нахмурился и заерзал на стуле.

– Нет, я не такой уж и хороший, – угрюмо прошептал Хеллер, – я просто… Человеческое общество, среди которого я вынужден жить, нанесло этому несчастному человеку колоссальный ущерб. Я считаю себя ответственным перед ним. Степень… мера этой коллективной вины… я должен постараться исправить это в соответствии с моими средствами. Мой поступок, по правде говоря, очень прост, и я удивлен, что он вызывает у вас такой всплеск восхищения! Кроме того, у меня больше денег, гораздо больше, чем мне нужно для жизни. Мне кажется, в этом нет моей заслуги, ведь я просто хочу избавиться от того, что для меня лишнее.

Слушая это заявление, сделанное так пренебрежительно, я не мог не улыбнуться. Хорошо известно, что врачи, наблюдатели по профессии, со временем приобретают остроту зрения, которая позволяет им исследовать душевные болезни также глубоко, как и телесные. Мне показалось, что в тот момент Максимилиану не хватало искренности, которая всегда была отличительной чертой и почетным знаком Альцестов^[27].

Очевидно, его природа противилась говорить то, что было у него на душе. Еще месяц назад он не мог заставить себя выражать чувства, идущие от сердца. Тогда его слова были горькими, холодными и острыми. В то время чувствовалось, что его душа возмущена до глубины души, что он презирает человечество за его пороки и ошибки, окутывая всех своих соплеменников сильной ненавистью, гноящейся в его сердце.

Теперь его тон был вынужденным и декламационным. Слушая его, я вспомнил о плохом актере из провинции, который, играя Альцеста в «Мизантропе», надувал щеки и бил кулаками и ногами по мебели на сцене. Напрасно Максимилиан Хеллер пытался скрыть перемену в своем внутреннем «Я», напрасно притворялся, будто сохранил во всей своей строгости угрюмый характер скептика, который он представлял мне с момента нашей первой встречи. Он не мог обмануть меня.

Неизвестные мне страдания и несчастья или, возможно, большая несправедливость, которую он перенес, до сих пор сеяли в его душе яд ненависти и отчаяния. Но, слава Богу, яд только что нашел свое противоядие. Как он мог усомниться в человеческой щедрости перед лицом славной работы, которую он только что проделал? Как, глядя на успех, которым Бог увенчал его благородные усилия, он мог не признать силу и красоту провидения?

Существует закон психологии, которому подчиняются все люди. Он побуждает нас судить о Вселенной в соответствии с ограниченным миром, в котором мы живем, и заставляет нас размышлять о наших собратьях через призму наших собственных добродетелей и наших собственных ошибок.

Наш взгляд постоянно фиксируется на этом тайном зеркале, заключенном в нашей душе, рассматривая свое отражение, мы получаем представление об образе других.

Поэтому для меня было очевидно, что, видя себя таким великим, благородным и прекрасным в зеркале своей собственной души, Максимилиан был вынужден примириться со своими собратьями и с Богом. Поднявшись в собственных глазах, он по той же причине поднял и все человечество.

Мы оба хранили молчание.

Максимилиан встал, сделав несколько шагов ко мне.

– Мой дорогой доктор, вероятно, это последний раз, когда я буду иметь удовольствие видеть вас. С моей стороны было бы неучтиво, если бы я не поблагодарил вас за заботу, которую вы проявили ко мне, и за услуги, которые вы мне оказали за последний месяц.

– Что это значит? – удивился я. – Вы уезжаете из Парижа?

– Нет, – ответил он с грустной улыбкой, – напротив, я собираюсь еще глубже погрузиться в него…

Несомненно, Максимилиан понял, что я ждал объяснения этих загадочных слов.

– Мое формальное намерение, – не выступать на следующих ассизах^[28]. Я не хочу быть знаменитым героем. С завтрашнего дня я покидаю этот дом, эту комнату, и я хочу, чтобы мои друзья никогда не узнали мое новое местонахождение.

– Но ведь ваши показания необходимы и даже незаменимы для судей.

– Совсем нет. Вы знаете, что убийца во всем сознался.

– Но вы не сможете предотвратить оглашение вашего имени, ведь вы были причастны к раскрытию преступлений и сыграли в этом немаловажную роль.

– Как вы думаете, я сказал месье Донно свое настоящее имя? Только один человек в мире знает всю правду, это вы. Я позвал вас сюда, чтобы попросить дать мне честное слово, что никогда, пока я жив, вы не выдадите мою тайну.

– Я обещаю вам, – сказал я, пожимая ему руку. Но когда суд закончится и виновный будет наказан, когда все это начнет забываться, разве вы не позволите друзьям найти вас? Итак, вы хотите проститься со мной навсегда?

Я был очень взволнован, когда говорил эти слова. Думаю, Максимилиан заметил это и сам был тронут моим интересом к нему. Он схватил мою руку и сказал слишком резким тоном, едва скрывая свои чувства:

– Если случится так, что мы когда-нибудь встретимся, я буду рад видеть вас снова.

* * *

Франсуа Бошар, известный как Буле-Руж, был казнен 25 марта 1846 года у ворот Сент-Жак в присутствии огромной толпы.

Спустя несколько месяцев после этого последнего и мрачного эпизода драмы, о которой идет речь, в первой половине июля я проезжал по набережной, расположенной перед отелем «Монни», как вдруг мне показалось, что я увидел знакомую фигуру около лавки продавца антикварных книг. Мужчина стоял под открытым небом. Он был высокий, худой, стройный, в длинном до пят и слегка потертом сюртуке, с поднятым до глаз воротником.

Так называемая шляпа-боливар^[29] закрывала его верхнюю часть лица широкими полями. Несмотря на то, что он старался скрыть свое лицо, я без труда узнал в нем своего старого друга, месье Максимилиана Хеллера.

Я благодарил провидение, которое дало мне еще один шанс встретиться с ним. В течение нескольких недель я скрупулезно искал его и путешествовал по некоторым районам Парижа, в надежде найти старого знакомого.

Позднее вы поймете, какие причины побудили меня как можно быстрее восстановить связь с философом.

В длинных пальцах он держал пыльную книгу и, казалось, внимательно ее рассматривал. Меня Хеллер не видел, и, чтобы заставить его поднять голову, мне пришлось хлопнуть его по плечу. Мое появление не вызвало у Максимилиана ни удивления, ни замешательства.

Он положил книгу на полку и пожал мою руку.

– По правде говоря, доктор, – сказал он мне, – я рад видеть, что вы узнаете своих старых друзей.

– А мне, – в ответ произнес я, улыбаясь, – кажется, что вы стали забывать меня.

– Простите, – быстро сказал он, – я был поглощен своими исследованиями.

– Без сомнения, философскими исследованиями?

– Нет, нет, – ответил Максимилиан, как будто хотел вычеркнуть из своей памяти злосчастные воспоминания, – я оставил философию. Теперь я занят историей!

– Действительно?

– Да, я проделал большую работу, исследуя исторические памятники Франции.

– Наверное, вам приходится много путешествовать?

– Вы знаете, как мало мне нужно. У меня нет души путешественника. Единственная экскурсия, которую я когда-либо совершал с удовольствием, это та, для которой Ксавье де Местр^[30] проложил такой очаровательный маршрут.

– Тем не менее, мне кажется, что если вы ограничиваетесь путешествием только по стенам своей комнаты, вам не следует часто сталкиваться на пути с точками зрения, которые могут вдохновить вас в той работе, которой вы занимаетесь.

– Я консультируюсь с теми, кто был достаточно любезен, чтобы путешествовать самому и облегчить мои исследования. Я изучаю их книги.

– Вы ошибаетесь, мой дорогой друг, – сказал я своим строгим тоном врача, – вы ошибаетесь, зарывшись в унылом убежище. Я могу вам сказать, что воздух Парижа вам не поможет. Вам следует поехать и провести несколько месяцев в деревне, у моря, на севере или на юге, это не имеет значения... Нет лучшего отдыха, чем путешествие, и вам нужно отвлечься. Я не забыл, насколько полезной была ваша экспедиция в Бретань несколько месяцев назад для вашего морального и физического благополучия, какой бы опасной она ни была.

Хеллер махнул рукой, не соглашаясь с моими словами.

– Не пытайся со мной спорить, – легкомысленно продолжил я, – мой профессиональный взгляд не обманул меня, и могу сказать, насколько меня поразило улучшение, которое я заметил в то время. Послушайте, раз уж нам посчастливилось снова встретиться, давайте воспользуемся этим. Позвольте мне украсть вас.

– Что вы имеете в виду? – ответил он, отшатнувшись от меня так быстро, что я улыбнулся.

– В прошлом году я обнаружил очаровательную маленькую деревню, расположенную на вершине скалы на побережье Нормандии, где единственные жители – рыбаки, а девственная почва не была запятнана ногами ни одного парижского буржуа. Я провел там несколько месяцев в восхитительном мире и спокойствии, и хотел бы отвезти вас туда.

От моего взгляда не укрылось, что предложение показалось ему соблазнительным, но он все еще пытается сопротивляться.

– Нет, нет, об этом не может быть и речи, – сказал он, ища аргументы, – я не могу прервать проект, который уже начал. Вы должны понимать, я сейчас в муках творчества.

– Что вам мешает там работать?

– Я не могу взять с собой свою всю библиотеку.

– Могу предложить вам нечто большее, чем библиотека. Недалеко от деревни находятся руины феодального замка, представляющие большой исторический интерес. Это замечательный образец для исследования, который до сих пор ускользал от внимания археологов и должно быть хранит в себе множество любопытных тайн.

– А как называется этот замок?

– Треливан.

Казалось, он ищет в своей памяти упоминания об этом месте.

– Это имя наверняка будет вам неизвестно, – продолжил я, – очень сомневаюсь, что он упоминается в какой-либо из ваших книг. Но научное пренебрежение не умаляет его достоинств, и я уверен, что вы найдете развалины старинной постройки очень интересными.

Мои мольбы были настолько убедительными, что у философа не было никакой защиты от них, как и никакой возможности отказаться от моего предложения.

Через три дня мы уже направлялись в Марель. Те дни, кажется были так недавно, но казино тогда еще не распространилось, как ненасытная проказа, на все пляжи Нормандии и Бретани. Можно было пройти шестьдесят лье по вершине утеса, не увидев ни одной из этих уродливых палаток, выстроенных в линию, этих кольев, привязанных веревками, этих разноцветных костюмов, разбросанных среди дрока и ламинарии, которые сегодня обозначают, по-видимому, в каждом уголке и закоулке нежеланное присутствие «морского курорта».

Парижская буржуазия не осмеливалась выходить за пределы Булони или Сент-Клу, и только художники или любители с крепкими нервами рисковали отправиться к берегам океана и Ла Манша.

Когда в тот вечер мы прибыли в Марель, погода была великолепна. Мы поселились в лучшем трактире города, расположенном на небольшом мысе, откуда открывался великолепный вид на море.

Наш приезд, казалось, сбил с толку храброго трактирщика, который никогда не встречал людей нашего сорта. Он спросил, откуда мы. Я сказал ему, что мы парижане. Отважный Норман лукаво посмотрел на меня и покачал седой головой в традиционной хлопковой шапочке.

– Месье! Это невозможно! Вы смеетесь над бедным крестьянином! – сказал он. – Вы парижане? Я видел одного лет десять назад, и он был совсем не похож на вас. У парижан шляпа остроконечная, как колокольня, длинные волосы, бархатные одежды и пальто с множеством пелерин.

Это безапелляционное заявление заставило меня улыбнуться. Он, несомненно, однажды видел какого-то щеголя, или художника, ищущего живописный вид для нового пейзажа, и ему казалось, что все жители Парижа носят романтические костюмы 1830 года.

Строгая одежда, которую носили люди моей профессии, очевидно, сбила с толку все его представления о парижанах. Однако вид Максимилиана, который вошел в комнату гостиницы в этот момент в своей большой шляпе поверх длинных волос, вернул уверенность в себе достойному трактирщику.

– Вот этот месье точно из Парижа! – восторженно воскликнул хозяин гостиницы. – Да благословит вас Господь!

Мы поселились в отдельной части здания, похожей на павильон. На следующий день, чтобы появился аппетит перед обедом, мы долго гуляли по вершинам скал. Можно сказать, что само провидение было на моей стороне. Небо было лазурным, солнце жарким и бодрящим. Море простиралось, насколько мог охватить взгляд, очаровывая прозрачностью воды, которая кое-где была пронизана белым или коричневым парусом, который плыл под дуновением северного ветра, как испуганная чайка.

Свежий утренний ветерок доносил до нас пряный насыщенный запах моря. Наши легкие большими глотками поглощали здоровый морской воздух, которым мы никак не могли надышаться.

Краем глаза я наблюдал за Максимилианом, болтая о ботанике, рыбалке, естественных науках и многих других интересных вещах.

С невыразимым удовольствием я наблюдал эффективность режима, который я испытал на нем. Его цвет лица, оживленный холодом и ветерком, приобрел свежие цвета молодости, которых так долго он был лишен. Хеллер шагал уверенно и бодро, его черные волосы развевались на ветру, а большие глаза, смотрящие на небо, сияли необычайным блеском, что придавало всей его внешности нотку романтики и красоты.

В тот момент я ощутил радость, которую должен испытывать садовник, когда видит как маленькое деревце, ранее согнутое всепожирающим дыханием Мистраля^[31], вдруг начинает медленно выпрямляться и покрываться зеленым убранством.

В течение двух недель мы начинали каждый день с этих бодрящих экскурсий на свежем воздухе. Время от времени Максимилиан спрашивал, когда мы собирались отправиться на очередную прогулку:

– Что ж, доктор, сегодня мы собираемся посетить древние руины замка?

И каждый раз, когда он задавал мне этот вопрос, я находил какой-нибудь предлог, чтобы отложить начало этого проекта.

Как читатель, несомненно, догадался, замок Треливан с зубчатыми стенами существовал исключительно в моем воображении и я был бы очень смущен, если бы мой друг попросил посетить его. К счастью, он не настаивал, и каждое утро мы по обоюдному согласию переносили экскурсию на следующий день.

В конце концов, ближе к концу третьей недели нашего пребывания в Марель, я сказал:

– Вы чувствуете, что у вас есть силы, мой дорогой друг, чтобы предпринять нашу экспедицию к руинам Треливана? Предупреждаю заранее, что весь путь туда и обратно займет не менее шести часов, нам придется пройти около двух лье.

– Пойдемте! – ответил он мне с юношеским энтузиазмом, который я нашел очаровательным. – Вы уже знаете, что я вынослив в ходьбе и не боюсь усталости.

Итак, мы отправились. Скоро вы узнаете, с какой целью я предложил Максимилиану отправиться в воображаемое место. Мы спустились по крутому склону берега, на вершине которого стояло поселение Марель, и, повернувшись спиной к морю, двинулись вглубь суши.

Мы прошли совсем немного, как в сотне шагов от нас увидели маленького мальчишку, который бежал впереди нас со своими башмаками в руке, не поворачивая головы. Максимилиан не заметил, что мы шли точно по тому же пути, что и маленький проводник впереди нас, сохраняя между нами дистанцию.

Примерно через полчаса быстрой ходьбы, пройдя по очаровательным тенистым тропинкам и лугам, мы достигли небольшой дороги в окружении холмов, по которым были рассыпаны искры солнечного света.

На повороте тропы мы внезапно увидели поляну, а на ней довольно просторный фермерский дом. На его свежевыбеленных стенах играли солнечные зайчики, просвечиваясь сквозь завесу кроны элегантных тополей.

Ребенок скрылся за густым кустом кизила.

– Пойдемте, – сказал я Максимилиану, указывая на ферму, – если хотите, мы можем сделать здесь короткий привал. Солнце сегодня ужасно жаркое, и мы не должны отказывать себе в стакане свежего молока.

– Охотно, – ответил он, – ваша идея выглядит очень привлекательно.

Мы прошли через двор, где переваливаясь с ноги на ногу, прогуливались толстые утки, и кудахтали белые курицы. Затем поднялись по каменным ступеням, которые вели к тяжелой двери дома. Только я собирался постучать, как дверь распахнулась.

Максимилиан удивленно воскликнул и отступил на несколько шагов.

– Жанна! Жанна! – закричал сорванный мужской голос, тяжело дыша. – Давай скорее! Скорее! Он здесь!

На пороге двери стоял крестьянин лет тридцати с красным, как пион, лицом, смеясь и плача одновременно. Он хлопал в ладоши, поворачиваясь то к нам, то в направлении открытой двери и не переставал повторять:

– Жанна! Я же говорил, что он придет! Господи! Благодарю тебя! Жанна!

– Луи Герэн! – пробормотал Максимилиан, слегка побледнев.

Потом он повернулся ко мне, улыбнулся и тяжело вздохнул.

– Ах! Теперь я все понял! – произнес Хеллер.

Тем временем, Луи Герэн, поскольку это действительно был он, спустился по каменным ступеням. С охватившим его чувством благодарности и радости от встречи, фермер бросился на колени перед Максимилианом, схватил его за руку и стал целовать ее, орошая слезами.

– Это вы! – повторял он. – Это вы меня спасли! Вы!

– Вставайте, мой друг, вставайте, умоляю вас, – мягко сказал Максимилиан, опуская глаза на Герэна с тихой улыбкой.

– Перестаньте, успокойтесь, – сказал я, вмешиваясь, – лучше представьте нас вашей жене.

Крестьянин встал, вытер красные глаза, переступил порог дома и скрылся там. Когда мы остались одни, я повернулся к Максимилиану, который прилагал большие усилия, чтобы совладать с собой и не выдать своих эмоций.

– Вы рады? – спросил я.

Он сжал мою руку, затем немного повернул голову, и произнес одно короткое слово:

– Спасибо!

Однако вскоре снова появился Герэн в сопровождении свежей и симпатичной восемнадцатилетней крестьянской девушки, которую он держал за руку.

Она подошла к нам, краснея и глядя вниз. Муж подал ей знак, видимо, чтобы она тоже поблагодарила Хеллера. Но Жанна стояла растерянно, залившись краской еще сильнее, не решаясь заговорить. Затем она внезапно взяла себя в руки, подошла к Максимилиану и с очаровательной грацией и наивностью подставила ему свежую молодую щеку, на которой философ, клянусь, без малейшей робости, запечатлел два сердечных поцелуя.

После первого выражения радости и благодарности Герэн несколько успокоился, поэтому я спросил его, можем ли мы посмотреть его очаровательную ферму.

Он взял жену за руку, чтобы опереться, потому что ноги у него все еще дрожали, и вместе они показали нам все свое богатство: стойло, где торжественно пережевывали сено две великолепные коровы; двор с его шумными обитателями; место для дойки; сарай с прессом, где огромный чан ожидал следующего урожая яблок, и все другие бесценные хозяйственные мелочи, которые он смог иметь благодаря щедрости Максимилиана Хеллера.

Все это время он не переставал самым трогательным образом выражать свою горячую благодарность моему другу. Он часто прерывал себя во время перечисления своих планов на будущее, чтобы воскликнуть:

– И когда я думаю, что это вам, мой добрый месье, я всем обязан... Боже мой! Что бы стало со мной без вас!

Затем он закрыл голову руками, когда мрачные воспоминания об аресте и ночах в тюрьме вернулись к нему, как ужасное наваждение.

Видя скромное богатство и слушая наивное выражение такого радостного и искреннего счастья, я от всего сердца поблагодарил Бога за то, что он вдохновил Максимилиана Хеллера на такую щедрость и самоотверженность.

Не было сомнений, что Максимилиан разделял те же эмоции, что и я, потому что на его улыбающемся лице было выражение счастья, которого я никогда раньше не видел.

Когда мы возвращались в поселок по узкой тропинке, молодой крестьянин и его жена шли впереди нас, держась за руки. Максимилиан внезапно остановился, пожал мне руку и голосом, полным эмоций и даже слез, сказал:

– Ах, мой друг! Я чувствую себя так прекрасно! И хочу тоже поблагодарить вас за то, что вы спасли меня!

notes

Примечания

В XIX веке использовались металлические грелки с горячей водой для кровати в холодное время года.

Комиссары полиции во Франции XIX века носили на поясе трехцветный шарф (повторяющий цвета государственного флага) – символ власти.

Здесь имеется в виду Жозеф Лезюрк (1763-1796) известная жертва судебной ошибки.

Жан Калас (1698–1762) торговец из Тулузы, знаменит тем, что стал жертвой предвзятого суда из-за того, что был протестантом.

Список признанных святых в хронологическом порядке.

Один из самых больших храмов в Париже, сохранился до нашего времени.

Регион на северо-западе Франции.

Должностное лицо во Франции, которому конституция и закон предоставляют полномочия власти.

Во Франции этот театральный персонаж олицетворяет собой глупых, добродушных, наивных людей.

Известная психиатрическая клиника во Франции.

Petit-Poignard (в пер с фр.) – «Маленький Кинжал» .

Boulet Rouge (в пер. с фр.) – «Красное Ядро». Во время морских сражений использовалась практика, когда ядро, перед тем как выстрелить им, предварительно нагревалось. Именно такие снаряды называли «красные ядра».

Монета называлась луидором. Название «луидор» составное – «Луи» (Louis), сокращённое на французский манер имя Людовик, и «дор» (d’or) – золотой, или «золотой Луи».

Тяжелый шерстяной бархат производился в Нидерландах, мебель, обитая такой тканью, считалась предметом роскоши.

Марка швейцарских часов класса «люкс».

Декоративная ткань с плетеным рисунком.

Больница и исправительный дом для психически нездоровых людей.

Архитектурный комплекс из дворца, парков и галерей. Там находились лучшие бутики, театры и игорные заведения.

Коренные народности США.

Французский авантюрист эпохи Просвещения, путешественник, алхимик и оккультист.

Котильон – бальный танец французского происхождения. Котильон объединял несколько самостоятельных танцев (вальс, мазурка, полька).

Деревья и кусты, ветки которых крепятся к каркасу, образуя строгие геометрические формы или узорные живые изгороди.

Мягкая хлопчатобумажная ткань в клетку, производилась в Индии, стала популярна в XIX веке.

Болезненное состояние, начинающееся внезапно и продолжающееся короткое или длительное время, для которого характерно приостановление произвольных движений и исчезновение чувствительности.

Старинная мера длины во Франции, 1 лье = (примерно) 4,5 км.

Город во Французской Гвиане, Южная Америка. С XVIII по XX век служил местом политической ссылки и каторги.

Альцест – герой комедии Мольера «Мизантроп», в российской литературе подобный образ создан Грибоедовым (Чацкий в «Горе от ума»).

Заседания суда во Франции.

Широкополая шляпа-цилиндр.

Французский писатель, написавший пародию на историю о путешествии – рассказ о том, как молодой чиновник, заключенный в своей комнате на шесть недель, смотрит на мебель, гравюры, и т.д., как если бы это были сцены из путешествия по чужой стране.

Северо-западный сухой и холодный ветер в южной Франции.

Назад к карточке книги "Расследует Максимилиан Хеллер"