Текст книги "Всего один год (или: "Президент")."

Автор книги: Анри Бертьен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 47 страниц)

– А за чей счёт?– Язвительно улыбнулась Калиа.

– Законодатели всегда добры к народу за его же счёт.– Развёл руками Борен.– Сама суть их в том, чтобы забирать и отдавать, но забирать нужно больше, чтобы осталось и себе. Иначе – какой же в этом смысл? С их… точки зрения… А с нашей – чем меньше они оставляют себе, тем лучше. Ибо бескорыстных законодателей не бывает, а беззаконие всё же хуже, чем какой-то относительный порядок. Просто почему-то иногда чисто по-детски хочется, чтобы этот порядок был умным… Чтобы, если я руковожу транспортной кампанией, то мог спокойно спать по ночам, не ожидая решения правительства о том, что с завтрашнего дня ещё одну треть населения мне предстоит катать за свой счёт… Почему-то чисто по-детски хочется быть уверенным в том, что, принимая решение о бесплатном проезде для стариков, родина не забудет указать, кто должен оплатить их проезд… а не станет в очередной раз за моей спиной делить мои, не заработанные ещё, деньги… да собственность, включая основные и оборотные средства, без которых мой бизнес просто рухнет уже завтра…

– Интересно, а сколько сейчас льготников?– Несмело поинтересовалась Ирен.

– В чём проблема?– Пожал плечами Борен.– Войдите в рокар на конечной остановке, понаблюдайте, сколько вошедших людей заплатит за проезд, а сколько – нет. Получите примерные цифры…

– А Вы их знаете?

– Увы – да.

– Ну, и?– Ирен, полуоткрыв в ожидании рот, взглянула на ответчика.

– Сейчас – треть. Несколько лет назад было две трети. У кого-то хватило ума – предложить, и сил – пробить отмену массы льгот, и транспортникам стало куда легче. Я даже начал продавать им здесь машины – раньше ведь работал только за рубеж… Но при этом пострадали те, кому этот проезд действительно нужен для служебных нужд – те, кто постоянно перемещается по городу, а служебный транспорт для его целей содержать невыгодно и бессмысленно… Нельзя вот так отменить бесплатный проезд – надо просто определить, кому нужно, чтобы тот или иной человек не платил за это свои личные деньги. А тогда огульно лишили бесплатного проезда целую кучу народа, в том числе – и всю полицию; так она с тех самых пор просто от рук отбилась: для поездок по делам они ожидают служебный транспорт, который обходится дороже и которого просто не хватает. В итоге – и дело не делается, и денег уходит больше. Доэкономились, в общем, на спичках, сжигая керосин…– Борен с досадой махнул рукой, и, поднимаясь, заметил:

– Что это мы – снова о бренном, да о политике… Президент что сказал? Пить, гулять, и веселиться! Любить и прощать! Короче – не думать о плохом, по крайней мере…– Он вздохнул.– Ну, что там у вас с танцами?

– Магнитофон что-то брыкается…– Виновато развёл руками Джакус.

– В твоих-то лапах?– Удивился Борен.– Да он тогда должен не брыкаться, а только пищать, тоненько так: иииии…иииии… пустиииии…– Неожиданно действительно очень высоко взял он. Народ вокруг прыснул, а Джакус сделал обиженную рожицу:

– Нет, ну я старался…

– Крепко держать его в руках…– В тон ему продолжил Борен. Народ уже откровенно не мог сдерживать смех; многие подходили, и, сочувственно похлопывая Джакуса по плечу, с деланым вздохом оглядывали магнитофон.

– Ладно, ребята – не доставайте…– Взмолился Джакус.– Позовите меня лучше, когда надо будет дверь высадить или холодильник занести…

– Вот-вот…– Согласно кивнул, подходя, второй ошпаренный.– А то – пристали: магнитофон, магнитофон… А там кнопочки такие, что их впору иголкой нажимать…– Сочувственно добавил он. Джакус только рукой махнул. Тем временем музыка таки зазвучала – и, надо сказать, весьма недурная полилась мелодия… С проникновенным, этаким, нежным текстом… "Солнышко моё" – нечто в этом роде было там дежурным обращением поющего к своей возлюбленной, милой, любимой. Жаль – голова была занята другим – я даже слов не запомнил. Мелодия как-то мягко обволакивала, баюкала, несла куда-то вдаль, нежно поддерживая в какой-то мягкой среде… Ко мне тихо подошла Ирен.

– Это ты выбирал?

– Нет…

– Всё равно спасибо…

– За что?– Она пожала плечами:

– Понятия не имею… Просто мне почему-то нравится, когда ты рядом.

– А мне…– Я вздохнул.

– Что?

– Не знаю… Какое-то совершенно непонятное ощущение.

– Какое?

– Будто я помню тебя – и не помню… Будто знаю тебя уже тысячу лет – и не могу вспомнить, откуда… Будто…

– Молчи…

– Почему?

– Давай потанцуем…

– Давай…– Согласился я, даже не сообразив, что мы уже давно, обнявшись, переминаемся в такт музыке с ноги на ногу. Было тихо и безмолвно вокруг. Музыка как бы несла нас куда-то вдаль, не нарушая тишины и существуя где-то сама по себе, независимо от нас, нашего окружения и наших ощущений. Ирен просто обняла меня, положив голову на моё плечо и тихо колыша ею в такт музыке. Все мои попытки вести её в танце легко и естественно приводили к соответствующим перемещениям по комнате, но сама она, казалось, жила только в этой мелодии – и ничто другое для неё не существовало. Этот праздник продолжался долго, очень долго – и уже напоминал медитацию. Нахлынули вдруг какие-то неясные воспоминания, не осознанные до конца образы… Включая и её – почему-то бесконечно дорогой мне образ… Такой похожий – и такой далёкий… Неясный… Я не пойму – может, мы всё же встречались когда-то… в детстве? Может, это была моя давняя детская Любовь? Когда думаешь, что влюблён – и боишься подойти, считая себя недостойным этой высокой, великой Любви, неспособным толком оценить это чувство и дарить его другому…

Неожиданно обнаружилось, что музыка кончилась. Мы стояли уже одни – обнявшись, в забытьи, посреди зала. Нас разбудила тишина. Спохватившись, мы некоторое время не могли толком очнуться – так неудачно разбуженный человек не может сразу, спросонок, сколько-нибудь связно мыслить. Окончательно нас разбудила следующая мелодия – она была заметно побойчее и… попроще. Народ начал двигаться в такт ей, изображая быстрый танец. Простыни попадали с плеч – и их топтали ногами, не обращая на это внимания или, даже – ухарски демонстрируя преднамеренность топтания. Мы с Ирен, не сговариваясь, отошли к столу и присели на диван. Я смотрел на неё и не мог отделаться от мысли, что знаю её всю – от кончиков пальцев на ногах и волос на голове – до самых глубин её души. Чёрт! Что за наваждение?

– Это не наваждение, Анри…– Вдруг тихо произнесла она.– Это – что-то большее… Гораздо большее. И… Я думаю, что в нашем положении… судьбу лучше бы так больше не испытывать…

– Может быть…– Неохотно вынужден был согласиться я. Ведь, в конце концов, у каждого из нас– по сути, уже семья. У каждого – своя судьба, уже связанная с судьбами других людей. Имеем ли мы право на такие грёзы?

– Сегодня – да.– Вдруг шепнула мне подошедшая Лидочка.– Сегодня можно грезить и Любить сколько угодно. Это не возбраняется…– И она, загадочно улыбнувшись, снова нырнула в толпу танцующих.

– О чём это она?– Я с удивлением уставился на Ирен.

– А ты не догадываешься?– Удивилась она. Я только продолжал ошарашено глядеть в бездонные глаза своей собеседницы.

– Разве ты не мучился вопросом, имеем ли мы право на такие грёзы?

– Дда…– Я был совершенно озадачен и ошарашен её информированностью.– Но… но откуда об этом узнала она?

– Она тебя любит, Анри… Очень любит…– Задумчиво произнесла Ирен.– И она многое может… И готова… Для тебя сделать… Будь смелее…– Улыбнулась она и почему-то вдруг такая тоска почудилась мне в её голосе, что я невольно подумал: может, именно чья-то несмелость… в Любви… И стала причиной её "чудачеств"? Может, едва найдя после той потери хоть кого-то, кто её понимает – Кароя, она просто панически боится потерять и его – и оттого её дикий, животный страх за его жизнь?

– Не бери дурного в голову, Анри…– Ирен несмело потрепала меня по шевелюре.– Сегодня – праздник. Праздник Любви.– Она загадочно улыбнулась.– А в эту ночь, по преданиям, случаются всякие чудеса…

– Пойдём, пойдём… Грустить будете позже – когда расстанетесь…– Джакус, сгребая нас в охапку, втянул в толпу танцующих. Дикая пляска растолкала нас, разбросала, развела в разные стороны. Когда всё стихло – мне вдруг показалось, что я потерял в толпе Ирен… Навсегда… Бог мой! Ну, за что такая пытка? Ну, дай же мне знать – что это было? Но Он молчит… "За страшный грех – за то, что в Боге усомнились – Он наказал Любовью всех, чтоб… в муках… верить научились"… – Вовремя прокомментировал ситуацию очередной исполнитель. Я очнулся. Народ в основном слушал. Вдумчиво. Лишь Джакус танцевал с Ингой. Я с удивлением заметил, что вели они себя примерно так же, как ещё недавно – мы с Ирен. Она – маленькая, хрупкая – лежала на этой глыбе, обхватив её за шею руками. И всё это сооружение плавно покачивалось в такт музыке… Велик Аллах… Воистину велик… Только… Что же он с нами делает?…

* * *

– Шампанского!– Едва ли не жестом, характерным для гусарского пира, возжелала Калиа.

– Нет проблем…– Развёл руками её благоверный и направился к столу.– За что пить будем?

– За любовь!– Встряхнув головой, с искорками в глазах предложила Лидочка.– Во всех её видах и проявлениях…– Едва ли не со вздохом, с грустноватой улыбкой добавила она.

– Интересная мысль…– Задумался Борен.– Возражения будут?

– Какие уж тут возражения…– Вздохнул Джакус, делая вид, что хочет опасливо потрогать свой нос.– Можно подумать, что кто-либо из нас сможет отказаться от какого-либо проявления этого… явления, имевшего место быть… в его жизни…

– Особенно это касается твоего носа…– В тон ему, сочувственно продолжила обнявшая его сбоку Ами.

– Естественно…– Уверенно заявил потерпевший.– Первый блин – всегда комом… Зато теперь я имею шанс пообниматься с ней в бане…– Лукаво подмигнув покрасневшей Лидочке, добавил он чуток потише.

– Бесстыдник…– Ами сделала безуспешную попытку дотянуться до его ушей, в процессе которой оказалась в его объятиях.

– Пусти, пусти…– Заизвивалась Ами, пытаясь вырваться, но Джакус, как бы не замечая её попыток, спокойно пробирался поближе к столу. Наконец, усевшись, он пристроил свою раскрасневшуюся благоверную у себя на коленях.

– Итак – за любовь…– Поднял бокал успевший разлить всем шампанское Борен.– Во всех ей видах и проявлениях…– Все дружно подняли бокалы. Кто-то – почти радостно, кто-то – задумчиво…

– За Любовь…– Тихо услышал я шёпот у самого уха.– Во всех её…– И Лидочка нежно прикоснулась губами к мочке моего уха.

– На брудершафт?– Тихо спросил я.

– Давай…– Ещё тише согласилась она. Мы выпили. Я, едва касаясь губами её губ, попробовал осторожно прикоснуться всем телом – Лидочка, вздрогнув, прижалась сильнее, и, каким-то прерывающимся голосом, едва слышно попросила:

– Не надо, Анри… Не здесь… Тут же дети…

– Это единственное, что тебя удерживает?– Шепнул я. Она, кивнув, спрятала голову у меня на груди.

– Накладывайте, не стесняйтесь…– Раздвигала тарелки по столу Ами.

– Это всё желательно к утру уничтожить – а то ведь всё равно пропадёт…– Добродушно добавил её благоверный, вызвав лёгкую тень недовольства на лице подруги. Я и позже не раз замечал, что она частенько не одобряла его реплик, считая их, по-видимому, чем-то гусарско-солдафонским; но – ни разу не слышал, чтобы она на эти темы высказывалась.

Тем временем тарелки были наполнены и придвинулись к избравшим их хозяевам, желудки которых уже успели несколько подусвоить предшествующую этому индейку. Застольная беседа не представляла особого интереса – народ больше работал в режиме жевания, чем болтовни. Наконец, управившись с трапезой, в большинстве своём – довольные, гости откинулись в креслах.

– В парилочку бы сейчас…– Мечтательно произнёс Джакус.– Погреться…

– Рыгнуть бы…– наклонившись к его уху, шельмовато подсказал шепотом Борен.

– Во-во… Где-то так…– Согласился Джакус.– А потом – по второму кругу…

– Аки римляне? Да… Тяжек грех чревоугодия… Сам грешен – каюсь…– Сочувственно вздохнул магнат.– А что делать? Грехи наши – тяжкие, необоримые…

– …особенно – если нет ни малейшего желания их бороть…– В тон, но с некоторой издёвкой, добавила Калиа.

– Молчи, женщина!– Торжественно ответил Борен.– Когда мужчины разговаривают – женщины…

– Перемывают им кости…– Едва сдерживая смех, перебила его жена. Смех присутствующих сделал дальнейшие словоизлияния Борена бессмысленными и бесполезными.

– О, женщины, женщины…– Сокрушённо посетовал Джакус.– Скольких вы вдохновили – но скольких же ж вы и погубили…

– Бедненький… Загубленный женщинами медвежонок…– Приговаривала Ами, ласково поглаживая супруга по голове. Словом – было весело…

– Пойдём в бассейн?– Неожиданно предложила мне шёпотом Лидочка. Я не возражал. Зрелище было действительно очень приятным – Лидочка, кувыркающаяся в воде, как играющий дельфин… И, что самое главное – не нужно было бояться, что кто-то войдёт и устроит скандал о нравственности, о нормах поведения в общественном месте и т. п… Вошедший Борен быстро метнулся назад – оказалось, за фотоаппаратом – и начал снимать. Странно – но мне это почему-то нравилось. Меня даже не интересовало, куда попадут эти снимки – в частную эротическую коллекцию или в порнографический журнал: мне было просто приятно, что ею любуются. Должен сказать, что ей это, видимо, тоже было приятно – мельком заметив, чем занимается Борен, она лишь загадочно улыбнулась – но её кульбиты в воде отнюдь не стали менее откровенными…

– Иди сюда…– Наконец, накувыркавшись, позвала она. Я прыгнул. Сблизившись в воде, мы осторожно поцеловались. Щёлкнул затвор, мигнула вспышка – и эта фотография впоследствии попала в наш свадебный альбом. Мы до сих пор считаем её там лучшей…

…В соседней комнате опять заиграла музыка – видимо, гости вновь принялись утрясать пищу. Интересные существа – люди: они так стараются чередовать танцы с едой, что другого, более точного названия этому чередованию мне придумать так и не удалось…

– Потанцуем?– Тихо спросила Лидочка. Я кивнул. Выбравшись из бассейна, мы, не вытираясь, пробрались в толпу танцующих. Танец был весьма ритмичным и согрелись мы довольно быстро – а в начале окружающие лишь дёргались или взвизгивали, когда кто-то из нас, мокрый и холодный, ненароком обрызгивал или касался кого-либо из них. В конце концов народ начал по очереди бегать в бассейн, окунаться и быстренько возвращаться – то ли затем, чтобы не столь болезненно реагировать на обрызгивание другими или касания их мокрых тел, то ли – затем, чтоб "отомстить обидчикам": люди – существа сложные, и никогда толком не знаешь, что на самом деле движет их поступками…

Быстрая мелодия сменилась медленной – и Лидочку неожиданно пригласил Джакус.

– Я ведь так и не оставил надежду пообниматься с ней в бане…– Как бы виновато развёл руками в мой адрес он. Я не возражал. Более того – странно, может быть – но мне было интересно, как это будет выглядеть. Выглядело это неплохо – раскрасневшаяся Лидочка, осторожно прижимающаяся к огромному Джакусу, даже вызывала у меня какое-то мягкое, похожее на желание опекать, чувство, слегка даже напоминающее умиление. Бред какой-то… Что с тобой случилось, Анри?

* * *

Полюбовавшись немного на Лидочку с Джакусом, я вдруг ощутил какую-то скуку. Довольно странную – непонятную по происхождению и с трудом поддающуюся анализу. И – в какой-то степени – похожую на грусть… Оглянувшись, поискал глазами Ирен – и, не обнаружив её, подошёл к что-то втолковывающему своим ошпаренным друзьям Борену. Он что-то толковал о неплохих принципах управления, разработанных Сонами, а коллеги иронично напоминали, что все эти принципы уже давно проверены Историей, и, коль уж они так бесславно провалились, то вряд ли стоит вообще обращать на них внимание.

– Ну, и не обращайте…– В сердцах махнул рукой Борен, давая понять, что разговор окончен. Собеседники, в некотором ироничном недоумении пожав плечами, удалились.

– А… Почему они всё же провалились?– Осторожно спросил я, не будучи до конца уверенным в правомочности своего подслушивания и влезания в разговор.

– Видишь ли, летописец…– Борен, пригубив бокал, поставил его на стол.– проблема тут в том, что все эти штучки хорошо работают в среде идеальных людей…

– Что значит "идеальных"?

– Таких, каких не бывает…– Ухмыльнулся магнат.– Но – к этому можно… И, по-моему – нужно… стремиться… По мере сил. Если мы хотим жить хоть сколько-нибудь нормально. И – чем из более нормальных людей мы сумеем составить наше общество, тем спокойнее будем в нём жить…

– И что входит в понятие нормальности?

– Свобода от порабощения пороками.– Скривился Борен.– Прежде всего такими, как алчь – как к власти, так и к богатству… Ещё – ложь, двоедушие… Трусость, приводящая к предательству… Мания величия, заставляющая беднягу маниакально считать, что он самый уникальный, самый лучший и самый умный в мире… Ну, и так далее… Я перечислил примерно то, что мешает нормально общаться с людьми. И не позволяет использовать их в моих целях – то есть в сложном общественном производстве. Я подбираю людей, как можно более свободных от этих… Да и других… недостатков… В этом – один из основных секретов моего успеха…

– Кадры решают всё?

– Умный человек сказал…– Усмехнулся Борен.– Мои кадры делают всё для процветания корпорации…

– Хорошо подобраны?

– Не только. Я каждого… Понимаешь? Каждого… подбирал индивидуально. Каждый должен быть на своём месте. Это – залог успеха. У меня за всю историю не было ни одной явной склоки. Один назревающий конфликт завершился тем, что я просто предложил человеку уволиться – и он это сделал. Другому конфликту я не дал разгореться, вовремя распознав его и сплавив виновника с повышением доходов в родственную контору. Больше – Бог миловал. Но подбор кадров – это ещё далеко не всё…

– А что ещё?

– Ещё? Много… Много мелких деталей одной большой картины. Люди все разные. У всех есть свои взгляды и свои проблемы. Свои принципы. Подбирая их, я пытаюсь добиться как можно более непротиворечивого коллектива – как строитель выбирает цемент более высокой марки… Потом начинается строительство… И тут надо суметь сделать так, чтобы не каждый кирпичик был сам за себя, а чтобы они все вместе несли общую, суммарную нагрузку… делали одно, общее дело… Которое каждый из них считал бы превыше своих интересов…

– Это возможно?

– Теоретически – нет. При конечном количестве народа, из которого можно выбирать – никогда не наберёшь идеально подходящих сотрудников. При бесконечном – никогда не переберёшь их всех, чтобы набрать нужных… Так что – даже в теории – это нереально. Но на практике… В применении к производству… Есть одна лазейка.– Борен встал и, видя, что народ уже совсем расползся "по норам", оставив посреди комнаты лишь танцующих Лидочку с Джакусом да Ами с Кароем, кивнул на парилку:

– Пошли.

…В парилке было пусто. Борен добрался примерно до середины и развалился на ступеньке.

– Выше не советую,– сказал он, икнув.– Трапеза и парная – вещи трудносовместимые… И токмо такие, как мы, чревоугодники, оскверняют баню трапезою…– Вздохнул он, потягиваясь. Я расположился на уровень ниже.

– Да, так насчёт лазейки…– Борен привстал, и, прислонившись к стенке, чтобы видеть собеседника, продолжил:

– Суть её заключается в том, что, сколь бы различны ни были люди и их интересы, на производстве они собираются с одной общей целью: заработать денег. И, хорошо бы – при этом ещё и заниматься тем, что нравится. Многие даже считают, что заниматься надо той работой, которая нравится, но – там, где за неё приличнее платят… В любом случае – без денег никто работать не будет: всем надо кушать. И растить детишек. Которые тоже хотят кушать. И эта простая, как мир, житейская истина даёт мне мощнейший рычаг управления: нуждаемость персонала в деньгах. Я не люблю людей алчных: они за деньги и отца родного продадут. Я не люблю тех, кто безразличен к деньгам: они – не реалисты. Они не могут управлять. Я люблю людей разумных. Которые понимают, что деньги не есть смысл бытия – но, в то же время, прекрасно понимают, что без них не обойтись. Эти могут, в принципе, управлять.

– При условии?

– При многих условиях… Нужен божий дар – ладить с людьми. Нужен божий дар – разглядеть мошенника и лицемера… Да много чего ещё нужно… Нужны знания… которые ни один институт в полном объёме не даёт – большинство из них нарабатываются на личных шишках или в результате наблюдения за шишками других… Короче – личность должна быть подходящей для своей роли. Это есть первая моя проблема, как режиссёра: актёров подобрать…

– А вторая?

– А вторая – заставить их играть. Сделать так, чтобы им было интересно играть вместе. Увязать их интересы так, чтобы ни один возможный личный интерес не противоречил общественному – это ещё полдела… А увязать всё, построить систему отношений так, чтобы, реализуя личный интерес, человек пахал на общество, а, работая на общество, автоматически добавлял и личного интересу – вот это уже искусство… Люди тогда такие чудеса показывают – диву даёшься… Производительность у меня на порядок выше, чем по стране – слыхал?– Хмыкнул он под скрип открываемой двери: пришли Карой с Ингой.

– Ага…– Соврал я.

– Абар давно зубы точит, чтоб я просвещал этих деятелей… Курсы чтоб почитал… Да толку? Пусть сами думают… А думать они не хотят. Хотят хапать, и всё. А у меня…– Он затих, задумавшись.– Знаешь, народ можно, к примеру, огульно поделить на две группы: прагматиков и восторженных. Прагматики пашут строго на себя, не будучи особо озабочены общественной пользой от своих деяний. И, когда их деяния идут вразрез с общественным интересом – заслуживают презрительное порицание окружающих. Восторженные – рады пахать на общество, но, когда эта деятельность идёт в ущерб их личным интересам – заслуживают презрительные насмешки окружения. Поскольку общество, члены которого презирают друг друга, нежизнеспособно – создавая общественные отношения, надо лихо увязывать личные и общественные интересы, стремясь избежать их конфликтов. К тому же – чистых прагматиков и чисто восторженных не бывает. Бывают смеси – самые разные и невероятные. Поэтому надо строить систему отношений так, чтобы все действия в её рамках, удовлетворяющие прагматизму, удовлетворяли и восторженности. А все, удовлетворяющие восторженности – удовлетворяли бы и прагматизму. От удачи в этом деле напрямую зависит и успех затеянного предприятия, ибо в идеале ставится цель достигнуть полной независимости поступков личности от её прагматичной или восторженной ориентации и, соответственно, мотивации. Чем точнее это всё сделаешь – тем лучше и будет результат. У меня только на Кайанском комбинате – сорок тысяч народа. И все пашут. Зная, что за ними – зачтётся…– Он довольно улыбнулся: – Когда империя разваливалась, практически все промышленные гиганты легли в руины, растеряв и партнёров, и коллектив. Когда народ по полгода без зарплаты – предприятие растаскивают по частям… А у меня этого не было.

– Почему?

– У меня нет ничего ничейного. И – практически ничего "моего". У меня у всякой вещи на заводах есть свой хозяин. И уж будь уверен – своего работяга за просто так вору не отдаст. Находят их за несколько часов обычно…

– И что потом?– Спросил я.

– Они сами решают… Пару раз приходили и ставили перед фактом, что надо увольнять… А так – обычно просто бьют морду. Рецидивов пока не было. То есть – когда тебе вся бригада методично, незлобиво, спокойно – как на учениях – бьёт морду – это действует. А администрация такого права не имеет. По закону. Вот и соображай…

– Я так соображаю, что так вот лихо делить людей на прагматиков и восторженных…– Начал, было, Карой – но Борен перебил:

– Я ж сказал: огульно! То бишь – весьма и весьма условно. На самом же деле в каждом есть такая смесь прагматизма и восторженности, что он и сам не в силах оценить себя адекватно… И, если не увязать интересы прагматика и восторженного в его лице, то, кроме общественных проблем, возникают и личные: прагматик с восторженным начинают раздоры внутри его самого, приводя к раздвоению личности. Производительность такого "работника" меня не устраивает. Совершенно не устраивает. Поэтому я и пытаюсь увязать все интересы максимально, не предпринимая попыток разобраться, сколько в нём прагматизма, а сколько – восторженности. Пусть сам разбирается, если захочет. А я просто строю как можно более непротиворечивую систему управления – вот и всё…

Инга, перебравшись на ступеньку Борена, вздохнула:

– Красиво глаголешь… Интересно слушать… Самое смешное, что я, похоже, интуитивно делала примерно то же, только формулировать не пыталась…

– Интуитивно можно играть с одним-двумя десятками профессионалов. Если повезёт.– Хмыкнул Борен.– У меня такой номер не проходит…

– Догадываюсь…– Устало вздохнула хирургиня. Стало тихо. Слышно было, как гудит газ в печи. Я не рассказывал, как у них сделана была парилка? Одна из стен была стеной печи. Огромной. Где пекли хлеб и готовили кушанья. Которые доставляли по домам или скармливали посетителям тут же, в небольшой "обеденной". Мы туда ещё попадём завтра утром… А хлеб развозили и по соседним деревушкам. "Терпеть не могу тратиться на баню,– сказал как-то Борен.– Пусть тут будет и пекарня. Она себя всегда окупит. А тепла её печи для парилки хватит."… Уже при строительстве пекарню как-то там совместили ещё и с кухней – чтобы не готовить в коттеджах. Камин же был чисто "банной" принадлежностью, но его топили основательно только для посетителей, обычно – в день предполагаемого нашествия. Вторая парилка, "мокрая" – боком выходила к камину. Там температуру могли создавать сами посетители, подбрасывая поленья в камин. Одновременно он отапливал и огромную бильярдную. А эта, "сухая" парилка имела практически постоянную температуру – в газовой печи температуру поддерживала автоматика.

Борен, кряхтя, перелез повыше. Инга, заметив это, влезла на самый верх – он только хмыкнул, с сомнением покачав головой. Уже через минуту хирургиня, пошатываясь, поползла к двери. Честно говоря, я уже тоже был весь мокрый и продолжать экзекуцию особо не желал. Вышли мы вместе. Под душем я невольно принялся рассматривать Ингу – маленькое такое, хрупкое, черноволосое существо… Как она может резать? Заметив, что я её рассматриваю, Инга улыбнулась. Стеснительно так… и немного – самую малость – кокетливо.

…Детвора большую часть времени проводила в бассейне. Впечатление было такое, что вся остальная территория их особо не интересовала.

– Так, дражайшие…– Инга, подойдя к ограждению, решительно начала наводить порядок.– Ну-ка – быстренько греться! Ты – особенно!– Кивнула она какому-то парнишке с посиневшими губами.

– Ну, мам…– Начал, было, он – но, поняв, видимо, что препираться, дрожа всем телом и не будучи в состоянии выговорить ни слова, просто смешно, быстренько подплыл к поручню. Инга, взяв сынишку за руку, вытащила наверх и, наградив лёгким шлепком по заднице, отправила в парилку. Примерно та же участь ждала и остальных.

– Душа меры не знает…– С досадой вздохнула она.– Танцевать?– Вопросительно взглянула она на меня, прислушиваясь к мелодии в соседней комнате.

– Здесь?– Улыбнулся я.

– Ну, если очень хочется…– Рассмеялась хирургиня. Обниматься здесь, провоцируя чьё-либо недоумение, не хотелось, поэтому мы быстренько выпорхнули в бильярдную. Мелодия только начиналась. Та самая, под которую я танцевал с Ирен. Сейчас кто-то танцевал с Ами, а Джакус – так и не сумев расстаться – с Лидочкой.

– Ты танцуешь только под эту мелодию?– Добродушно подколол меня он. Лидочка застенчиво улыбнулась.

– Волею случая…– Вздохнул я, протягивая Инге руки. Она взяла мои руки в свои и, откинувшись назад всем телом, долго смотрела мне в глаза. Затем, подтянувшись, положила мои руки себе на плечи, и, обняв меня, крепко прижалась. Через секунду мы уже легко перемещались по залу под музыку. Инга была хороша. Упругое, кажущееся совсем молодым, тело, милое личико, нежные руки, иногда поглаживающие партнёра… Не верилось, что эти пальцы могут держать в руках скальпель и пилу… С ней было хорошо. Даже приятно. Вплоть до того, что я почувствовал известную неловкость, невольно выдав своё желание… Инга совершенно спокойно переместилась так, чтобы этого не было видно со стороны и продолжала танцевать, как ни в чём не бывало. Надо сказать – я был ей весьма признателен… С ней было хорошо. Уютно. Комфортно. Но это ни шло ни в какое сравнение с тем, что я испытывал, находясь с Ирен: там была даже не сексуальность, а что-то невообразимо неприкосновенное, трогательное и непонятное… Даже не любовь в обычном нашем земном понимании – а действительно что-то неведомое… Другое, понимаете? Я не могу этого передать – я просто не знаю, что это…

Танцуя с Ингой, я невольно их сравнивал. Эта была женщиной. Обычной земной женщиной. Достойной уважения и внимания. Сексуальной. Приятной партнёршей и собеседницей. Желанной – когда слишком долго находишься слишком близко. Ирен была чем-то другим. Совершенно другим. Ангелом? Мечтой, неосуществлённой когда-то?… И, в то же время – я не мог отделаться от мысли, что в них есть что-то общее… Что?

…Мелодия затихла. Мы, поклонившись друг другу, как галантные партнёры, расстались. Легко и непринуждённо. Довольные проведённым временем. Я поискал глазами Ирен – её опять не было видно. Лидочка, присев на колено к Джакусу, охотно употребляла дольки апельсина, которые тот ей скармливал. Уже выбравшийся из парилки, мокрый после душа Карой о чём-то болтал с Ингой. Я остался один. И стало вдруг как-то пусто и неуютно… И я пошёл в парилку. "Мокрую". И лежал там. Один. Пока меня не нашла Калиа.

– Шампанского, сэр?– Съязвила она.

– Да, сударыня…– Вздохнул я. Но не тут-то было: Калиа, как фурия, набросилась на меня и принялась стегать какими-то ветками, в такт ударам приговаривая:

– Дурной дух из тела вон… Дурной дух из тела вон…

Я сначала опешил. Потом вспомнил, как Ами "массировала" Джакуса. И решил, не ропща, подождать, чем это всё кончится. Кончилось скоро.

– Всё! Вставай, панычёк…– Устало вытирая пот со лба, сказала истязательница. И, не успел я встать – окатила ведром холодной воды.

– УУУуххх!– Только и смог произнести я.

– Чё, понравилось?– Калиа стояла, подбоченясь – будто бы довольная даже, что доставила гостю удовольствие. Какое там, к шутам, удовольствие… Но боли в мышцах и в спине вроде прошли… Интересно… Может, в этих "экзекуциях" всё же есть какой-то скрытый смысл?

– Недурно…– Недоверчиво сказал я, расправляя плечи.

– То-то же…– Сказала Калиа, довольно улыбаясь.– Давай теперь, панычёк, девку-то тоже ублажь…

– Как?– Не совсем понял я, куда она клонит.

– Да так же, так же…– Рассмеялась Калиа.– Только не усердствуй – а то, того и гляди, кожу сдерёшь…– И фурия улеглась на спину, закинув руки за голову. Я невольно залюбовался ею – хороша… Жалко такую хлестать-то…