Текст книги "Всего один год (или: "Президент")."

Автор книги: Анри Бертьен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)

* * *

…Набережная Сиеты выглядит неплохо всегда. Исключения составляют, разве что, периоды, когда летом открывают плотину и спускают воду. Зачем – понятия не имею. Сначала я, было, подумал, что это делается для очистки дна, но за всё время так и не увидел ни одной попытки выполнения подобных работ. А Сиета выглядит в этот период совершенно безобразно: обнажается обширное и весьма замусоренное дно, посреди которого бежит совсем ничтожный ручей. И сама мысль о том, что глубина этой реки при ширине более пятидесяти футов составляет не более пяти – разочаровывает и удручает…

Но сейчас этого не видно. Сейчас Сиета покрыта льдом и толстым слоем снега, по которому детишки катаются на салазках. Сквер на набережной выглядит сказочным лесом, деревья в котором покрыты сверкающей изморозью, и в свете луны это выглядит совершенно неповторимо… Изредка встречающиеся фонари и отдалённые отблески неоновой и лазерной рекламы, по большому счёту, не столько искажают картину, сколько дополняют её, внося свои, не слишком грубые и почти неповторимые штришки…

– Мы идём в сказку?– Улыбнулась Лидочка, увидев это чудо впереди.– В зимнюю сказку…

– Как Вам будет угодно, Снегурочка…– Улыбнулся в ответ и я.

– А что так грустно?

– Не знаю…– Я пожал плечами.– Наверное, вечные истины, время от времени показываемые нам природой, навевают грусть… от сознания собственной ничтожности и неполноценности…– Лидочка рассмеялась:

– Ишь, как заговорил…– И смех её вдруг так неожиданно вписался серебряным колокольчиком в общую картинку покрытых изморозью ветвей, что мне почему-то стало ещё грустнее…– Ты обиделся?– Как-то невинно-испуганно спросила она.

– Нет, что ты…– Я как-то бережно-нежно-ласково-осторожно посмотрел на неё, взял её руки в свои и, приблизив лицо, прошептал:

– Я, видимо, просто боюсь тебя потерять… Как сказку… Зимнюю сказку…

– Дурачок…– Лидочка уткнулась лобиком мне в подбородок и покачала головой.– Ты ещё не знаешь, какая я летом…– Откинув голову назад, как бы рассматривая меня, прошептала она.

– Я надеюсь узнать…– Усмехнулся я. Грусть как-то ушла, уступив место какому-то непонятному, недоверчиво-приподнятому настроению, похожему на ожидание чуда. Лидочка, видимо, испытывала нечто подобное, ибо, взяв меня за руку, легко повела вглубь скверика. На мгновение длинная шубка её распахнулась почти до пояса, показав очаровательную ножку, от вида которой у меня защемило сердце… Я тогда не понял, одела ли она под шубку ещё хоть что-либо, кроме чёрных колготок да высоких сапожек… И, смешно сказать – у меня закружилась голова…

– Ты что?– Лидочка удивлённо остановилась, озадаченная моей пошатывающейся походкой, и попыталась своими нежными ручонками меня поддержать.

– Не надо…– Едва смог выговорить я, приседая.

– Что с тобой?– Настаивала не на шутку встревожившаяся Лидочка, как-то затравленно озираясь по сторонам в полупустом сквере.

– Ничего, ничего… Просто голова закружилась…– Вяло успокаивал её я, сидя на корточках. Как-то вдруг вспомнилось, чему учил в детстве дед: "если голова кружится – сразу присядь. Если прошло – погоди немного, затем медленно пытайся подняться. Если голова снова закружится – сядь снова и сиди, пока не пройдёт. Если просто присесть не помогает – вообще усядься или даже ложись, хотя бы – и на тротуар". – Дед был интересным человеком. Того, что он говорил, я обычно не понимал: чаще всего мне это всё казалось просто смешным. Как, впрочем, и большинству окружающих. А сейчас вся "дедова наука" в какое-то мгновение пронеслась в голове, и я почти инстинктивно присел. Уже спустя минуту наваждение кончилось и мне показалось, что я снова могу идти.

– Что случилось?– Снова спросила Лидочка, увидев, что я – будто бы даже осознанно – встряхнул головой. Я молча отодвинул немного полу её шубки и, любуясь ножкой, сокрушённо покачал головой:

– О, женщины, женщины… Скольких вы вдохновили – но скольких же вы и погубили…

– Сам придумал?– Стыдливо запахиваясь, поинтересовалась Лидочка. Я покачал головой:

– Нет. Лет сто назад это сказал один великий поэт… Я так понимаю, что – об окружавших его женщинах. А теперь это – любимая фраза Джакуса.– Лидочка прыснула:

– Вот уж кого точно погубили… Пойдём?– Протянув мне руку, вдруг спросил она.

– Пойдём…– Я сделал попытку встать – и она даже удалась. Несколько шагов на совершенно одеревенелых, затёкших ногах дались с трудом, но Лидочка неумолимо тянула меня вперёд, вдоль набережной, в глубину сквера. Наконец мы остались одни. Совсем одни. Людские голоса уже не доносились сюда, и лишь отдалённый шум большого города, на фоне которого иногда взвывали сигналы авто да двигатели рокаров, был ещё немного слышен. А в целом – зачарованная тишина сказочного зимнего леса, в котором о цивилизации напоминали лишь редкие фонари… Мда…

…Лидочка вдруг остановилась, и, обернувшись ко мне, спросила:

– Ты любишь меня?– Проклятье! Ну почему об этом всегда спрашивают все женщины? А мужчины, не задумываясь, лгут им в ответ, чтобы не усложнять ситуацию? А те, услышав эту ложь, задумываются, почему он солгал и солгал ли он на самом деле и можно ли ему верить и так далее… Не задумываются только о том, что вопрос не имеет смысла, ибо изначально не определено, что такое любовь… И каждый понимает под этим что-то своё, собственное, и даже его представления об этом постоянны только в том, что постоянно меняются… Бред… Которым уже много веков страдает всё человечество…

– Давай не будем задавать друг другу глупых вопросов…– Поморщился я.

– А… почему он глупый?– Озадаченно спросила Лидочка, пытаясь понять, следует ли ей уже обижаться или пока ещё можно продолжать разговор.

– Потому, что никто из смертных не знает, что такое любовь…– Вздохнул я.

– Ты знаешь…– Лидочка настолько озадачилась моим ответом, что даже решила не обижаться.– А ведь действительно… Хотя всем кажется, что они это знают…– она усмехнулась,– а попроси дать определение – и все дадут разное…– Тут пришёл черёд усмехнуться мне:

– Вот и я об этом…– И мы – быть может, впервые – посмотрели друг на друга не как мужчина и женщина, а просто как два человека, каждый из которых неожиданно увидел в другом интересного собеседника.

– А… как ты думаешь, как ты ко мне относишься?– Тщательно подбирая слова, вдруг спросила она.

– Я…– я на минуту задумался, не зная толком, что можно сказать.– Я просто… боюсь тебя потерять…– Вдруг вырвалось как-то само собой, неосознанно, будто из глубины сознания, но… Видимо, это было правдой.

– Спасибо…– Лидочка, как могла, нежно прижалась ко мне, едва касаясь всем телом. И мне вдруг стало почему-то так тепло в эту, едва начинавшуюся, морозную ункарскую ночь…

– Ты знаешь,– вдруг несмело заговорила Лидочка, я ведь тоже… с некоторых пор… боюсь… тебя потерять…– она коснулась меня виском и… вела себя… как-то… как кошка, трущаяся лбом о хозяина.– Сначала… То есть – совсем сначала… Я была другая… Совсем другая… Я была какой-то взбалмошной девчонкой, помешанной, к тому же, на Великих Идеях… На том, что "Человек – это звучит гордо!"… Я не жалею об этом и не отрекаюсь от этого, нет; но… Однажды я задумалась: а в этом ли смысл жизни? И поняла, что совсем в этом не уверена… Я уже не была тогда вздорной девчонкой с манией величия. Я подросла и стала…– она скромно потупилась,– ну, скажем… не совсем безобразной девушкой… На которую… представители противоположного пола… разных возрастов… уже обращали внимание…– Я охотно погладил её по голове – нежно, едва касаясь волос, слегка присыпанных снежинками. Снежинки таяли на руках, и я непроизвольно накинул ей на голову капюшон шубки, который она решительно сбросила:

– Пускай, не надо… Я бы сейчас совсем разделась… С удовольствием… Понимаешь?– Я кивнул. Хотя и не понимал толком, к чему это.

– Вряд ли ты понимаешь…– Вздохнула она.– Я сама не понимаю, зачем это…– Она нервно пожала плечами.– Может, я просто хочу, чтобы ты любовался мной? А я бы – танцевала… голой… в метель…

– Замёрзнешь…– Улыбнулся я.

– Нет-нет,– она замотала головой.– Я специально тренировалась, обливалась холодной водой… Валялась в снегу… Даже насморк схватила… сначала… С непривычки просто… Я не замёрзну…– Она как-то затравленно поглядела на меня:

– Я дурочка, да?– Я только ласково улыбнулся в ответ, взяв её голову в ладошки.

– Дурочка, дурочка…– сокрушённо вздохнула она.

– Перестань…– Я с тревогой заглянул в её пытавшиеся ускользнуть глаза,– мне действительно нравится… Но я действительно боюсь, что тебе будет холодно… Хотя и хотел бы на это полюбоваться…

– Правда?– Лидочка недоверчиво посмотрела на меня.

– Правда, правда…– Успокаивающе прошептал я, любуясь ей… почему-то…

– Так… Я разденусь?– Лидочка быстро расстегнула пуговки и, нерешительно оглянувшись, сбросила шубку. Под шубкой оказалось коротенькое коктейльное платьице, настолько плотно облегающее её стройную фигурку, что я невольно оглянулся: не видит ли кто?– Я… нравлюсь тебе? Такой…– нерешительно спросила она.

– Очень…– Оторопело прошептал я.– Только оденься, ради Бога…

– Почему?– Тревожным шёпотом спрашивала Лидочка.

– Да потому, что здесь холодно…– Озабоченно шептал я, пытаясь отряхнуть от снега и набросить на неё шубку.

– Мне не будет холодно… Я закалённая…– Пыталась неуверенно шептать она дрожащими губами.– Я зимой снегом растиралась…

– Во-первых, у нас зимой бывает два-три градуса ниже нуля, редко – пять. Здесь – от пяти до десяти считается нормой. Сегодня – десять. А бывает и тридцать.

– Но ведь широта…– Пыталась больше оправдываться, чем спорить, уже начавшая замерзать Лидочка.

– Есть такое понятие, как континентальный климат.– Возразил я.– И здесь, в трёх тысячах миль от океана, зима…– я усмехнулся,– малость посуровее, чем у нас на побережье…– Лидочка кивнула – видимо, какие-то воспоминания из школьного курса географии шевельнулись в её прелестной головке. Но шубку она застёгивать всё же не стала – просто запахнулась поплотнее, и всё.

– Я тебе действительно нравлюсь? Такой?…– Нерешительно взглянув исподлобья, спросила она.

– Да.– Почему-то уверенно сказал я.

– Хочешь ещё посмотреть?

– Хочу. Но не буду. Пока не потеплеет.– Как можно твёрже сказал я. Лидочка улыбнулась.

– Ты лучше…– Я лихорадочно пытался сообразить, что же должно быть лучше, и, наконец, сказал:

– Ты лучше расскажи мне о себе. Просто расскажи, и всё.

– Что тебе рассказать?– Осторожно спросила Лидочка.

– Что-нибудь такое, чего я ещё не знаю.– Улыбнулся я. Продолжай меня озадачивать. Только не так, чтобы привлекать внимание прохожих…– Лидочка улыбнулась:

– А их здесь нет. Они сейчас бегают по магазинам, покупая подарки. А здесь живём только мы с тобой – ты и я. И можем вытворять, что хотим.

– Ну, не совсем…– Усмехнулся я.– Есть вещи, которые лучше делать без свидетелей…

– Ты уверен?– Вдруг, резко подняв глаза, в которых играли чёртики, спросила она.

– Ну…– Я замялся.– Не знаю… Не пробовал.– Я думал, что выкрутился.

– Вот как попробуешь – так и будешь говорить…– Загадочно пропела она.

– А…– неясная тревога, аки червь сомнения, заставила меня спросить:

– А ты пробовала?– "Интересно, где и с кем…". – пронеслось в голове.

– Пока нет,– с загадочной ухмылкой произнесла она.– Но теперь у меня, кажется, могут быть шансы…– Ну, что я мог ответить этой шельме? Я молчал. Долго. Она – тоже. Потом она вдруг заговорила. Ни с того, ни с сего:

– Ты знаешь… Я была такая… своеобразная девчонка. С одной стороны – жуткое желание, с которым почти невозможно совладать; с другой – совершенно жёсткое, классическое воспитание, вследствие которого случайные партнёры для меня просто не существовали. С одной стороны – может, это воспитание меня и спасло; с другой – не хочется вспоминать, чего мне стоили эти годы…– Она передёрнула плечами,– с шестнадцати лет и до сих пор…– Я молчал, боясь прервать её откровения.– Слава Богу, что он не обидел меня родителями – они, как мне кажется, видели и понимали, что со мной происходит… Хоть и не до конца, конечно… Но я безмерно благодарна им за попытки понять и помочь…– Она поморщилась – не решаясь, видимо, сейчас пересекать некоторый предел откровенности.– Потом пришла Любовь – так, по крайней мере, мне тогда показалось… Не придирайся к словам, Анри… Мне и сейчас так кажется…

– Что кажется?– Шёпотом спросил её я.

– Что я люблю тебя…– Спокойно ответила она, совершенно обречённо глядя на меня в упор.– И я ничего не могу с этим поделать… Как бы ты ни пытался определить или переопределить понятие "любви"…– Она на секунду замолкла.– И… Ты знаешь…– Она как бы поколебалась – стоит произносить эти слова или нет,– Я… Я боюсь, Анри…

– Боишься?– совершенно искренне удивился я.– И… чего же?

– Ты знаешь…– Лидочка взволнованно облизнула губы, затем нерешительно подняла на меня глаза и, глядя в упор, продолжала:

– Люди – существа разные… Очень разные… И, если они хотят жить вместе… Быть рядом… То очень многое зависит от их терпимости… к тому, что их в другом человеке удивляет… раздражает… обескураживает… озадачивает – к тому, что им непонятно…

– Я постараюсь тебя понять…– Пообещал я, осторожно прижимая её к себе.

– Нет, подожди…– Лидочка сделала попытку освободиться,– я о большем… Бывает так, что не всё в другом человеке понятно, или не всё понятно сразу… Бывает, что взгляды на какие-то вещи отличаются, и порой – очень сильно… И приходится говорить не о взаимопонимании – в той области, где оно сравнительно легко достигается, а о терпимости – в той области, где его достигнуть не удаётся…

– Я постараюсь тебя вытерпеть…– многообещающим шёпотом поспешил заверить её я и попытался классическим способом – при помощи губ – заставить её замолчать. Но Лидочка снова вывернулась и упорно продолжала:

– Всё не так просто, Анри… Часто люди, не желая портить отношения, которые им… привычны… комфортны… которые их просто устраивают, наконец… Да… так вот – тогда люди предпочитают соврать… Видимо, им кажется, что так проще, Анри… На самом же деле ложь только усложняет их жизнь – им кажется, что они друг друга понимают – но это не так. Они начинают играть, демонстрируя друг другу не самого себя, как есть; а… какой-то другой, выдуманный ими, образ… который, как им кажется, больше устраивает другого – того, для кого играют… Когда игра становится очевидной – случаются сцены… глупые, неприятные… склоки, выяснения отношений – которые так ни к чему и не приводят; хотя бы – потому, что игра не прекращается… Даже наоборот – склока происходит с единственной целью: убедить в отсутствии лжи, игры, лицемерия… То есть – снова обмануть, околпачить…

– Бывает,– вздохнув, согласился я.

– Я к чему это всё говорю, Анри…– Лидочка, наконец, перестала напрягаться, отстраняясь, и ласково пристроила головку у меня на плече.– Я просто очень не хочу, чтобы у нас так было… Пусть всё будет иначе… Я лучше постараюсь тебя понять, если смогу… Или – перетерплю, если понять не сумею… Или просто перестану замечать то, что не могу ни понять, ни принять, как есть… Я постараюсь быть такой, какой я тебе нравлюсь, Анри… Но только – быть, а не казаться… И я хочу, чтобы ты вёл себя так же. Если сможешь понять – пойми. Не сумеешь – будь терпимым… Если это не спасает – давай не будем спорить о том, что вдруг стало для нас камнем преткновения – лучше просто подождём, пока жизнь нас рассудит… Жизнь – она великий судия… И – мудрый…– Лидочка затихла, старательно пряча своё личико у меня на плече.– Только не надо лжи – это страшно, Анри… Даже если мы не сумеем ужиться и расстанемся – пусть лучше мы расстанемся потому, что не сошлись во взглядах, чем расстанемся, предав друг друга…

– А… что ты называешь предательством?– Осторожно спросил я.

– Ложь, Анри. Лицемерие. Фальшь. Двойную жизнь – тайком друг от друга. Давай лучше пытаться понять друг друга. Не обвинять, что другой не такой, каким ты ожидал или хотел его видеть – а понимать, какой он есть. На самом деле. И – любить. Таким, как есть. Если сумеем…– Закончила Лидочка со вздохом. Голос её под конец стал совсем грустным – настолько, что мне даже стало её невольно жалко: "Интересно,– подумал я,– это сколько ж она должна была уже перетерпеть, чтобы теперь, сейчас, начала говорить именно об этом?". А вслух я спросил:

– А ты-то… сама-то… готова?

– К чему?– Подняла Лидочка голову с моего плеча и, заглянув в глаза, стала ожидать ответа, блуждая взглядом по моему лицу.

– К тому, о чём говоришь.

– Не знаю, Анри… Я… Я хочу надеяться, что да. Я понимаю, осознаю, что так надо… Понимаю, что, если мы хотим быть вместе – то у нас просто нет другого выхода… Но смогу ли? Не знаю. Я… я постараюсь, Анри…

– И я тоже.– Со вздохом резюмировал я. Нет, нутром я понимал, что она будто бы всё говорит правильно, но как-то… Знаете, когда живёшь сам, никому ни в чём не отчитываясь и никому не подчиняясь… А потом вдруг приходит нечто, делающее тебя рабом другого человека – душа пытается протестовать… И – не может. Это очень древний конфликт, разрешать который приходится в жизни каждому. Но не каждому удаётся… Лидочка подняла больную тему. Согласитесь, немногие люди могут рассказать ближнему о себе всё – ничего не скрывая и не тая… Да при этом ещё и надеясь быть понятым…

– Я постараюсь понять тебя, Анри… Что бы ни случилось…– прошептала Лидочка, как бы вторя моим мыслям.

– И я тоже… Постараюсь…– Вздохнул я, тут же иронично представив себя со стороны в ситуации, когда застукал её с парой любовников…

– Тогда давай вести себя так, чтобы не создавать друг другу неожиданностей…– Вдруг сказала Лидочка. Мыслить мы уже начали в унисон, что ли?

– В смысле?– Отстранился, разглядывая её, я.

– Ну, например… Если кто-то из нас в кого-то влюбляется… На стороне… То другой узнает об этом первый.

– Согласен.– Поразмыслив, я вынужден был согласиться.

– И другой не станет попрекать его этим, ибо что может быть страшнее на свете, чем убийство Любви?

– Я… постараюсь…– Едва сумел выдавить я.

– Я – тоже…– Вздохнув, вторила мне Лидочка. Мы замолчали и какое-то время стояли, обнявшись, на ветру.

– Что ж – будем считать, что мы договорились говорить друг другу правду и только правду, а другой должен быть готов её услышать.– Наконец заявил я.– Если не готов – пусть предупреждает. Нюансы отработаем в рабочем порядке…– Лидочка улыбнулась:

– Бюрократ хренов…

– Так, всё же – да или нет?

– Да, да… Конечно – да… Именно об этом я и говорила…– Задумчиво ответила Лидочка, ковыряя носком сапожка снег. Порыв ветра поднял бесчисленное сонмище снежинок, подлетел к Лидочке и унёс в сторону полу её шубки… Очаровательная ножка в высоком сапожке смотрелась так безумно привлекательно в клубящейся дымке метели, что… Я не смог удержаться, и, присев, поцеловал её в колено… Потом – выше, выше…

– Ну, ты что… Люди же смотрят…– Зардевшись, старательно запахнулась Лидочка и, не оборачиваясь, побежала в метель. "Как всё скоротечно…– С грустью подумал я.– Ещё минут десять назад я бы мог, пожалуй, безнаказанно совершить здесь нечто гораздо большее…".

…Какое-то время мы двигались так вдоль набережной: впереди быстро семенила стыдливо придерживающая полы шубки Лидочка, за ней – аки неотвратимый демон-искуситель, не спеша шёл я. Так мы дошли почти до самого конца сквера. За деревьями даже стали появляться редкие прохожие. Наконец Лидочка обернулась. Она стояла так – одна, тоненькая, стройная – в метели. А я не спешил подходить, издали любуясь ею… Потом подошёл, нежно обнял и поцеловал. В губы. Так нежно, как только умел. Лидочка, растаяв, сползла бы по мне вниз, если бы я не прижал её к себе, как самую драгоценную на этой Земле ношу. Неужто ты влюбился, Анри? Неужто такое ещё возможно?…

– …Рассказывать тебе дальше?– Воркующе притираясь головкой к моему плечу, вдруг тихо спросила она.

– Да…– Прошептал я – может, для того только, чтобы слышать её голос…

– Так вот… На чём я тогда остановилась?… Она поудобнее устроилась на моём плече.– Я была, говорю, весьма своеобразной девчонкой… И этот конфликт между жутким желанием, с которым почти невозможно совладать, и классическим воспитанием, которое я получила… Создавал мне массу проблем… Или спасал от них… С одной стороны – случайные партнёры для меня просто не существовали, с другой – порой я теряла голову настоько, что готова была броситься на шею первому встречному и позволить ему делать со мной всё, что ему угодно… Это было жутко, Анри… Я не могла на это решиться и одновременно хотела, жаждала этого… Какие сны мне снились, Анри… Я тебе расскажу. Позже. Когда-нибудь. Может быть…– Она затихла, глядя поверх моего плеча куда-то вдаль.– Как я тебе говорила, Бог не обидел меня родителями.– Снова начала говорить она. Они видели и, казалось, понимали, что со мной происходит… Пытались понять и помочь – что бывает в жизни не так уж часто, Анри… А я, как говорят "исследователи подростковых душ", находилась в состоянии "ожидания любви". Как чего-то высокого, великого, светлого… Я думала, что Любовь – это праздник, Анри… Что это есть большой, светлый и красивый праздник… Нечто,– она грустно усмехнулась,– вроде карнавала… Чушь это всё. Но я начала это понимать, Анри, только когда встретила тебя.– Она снова затихла, поудобнее устраиваясь, как будто бы пытаясь достичь соприкосновения как можно большим количеством точек на поверхности наших тел. Наконец – видимо, поняв, что полностью слиться всё же не удастся, она вздохнула:

– Я знала, что меня звали недотрогой, Анри. Знала, что многих удивляет, что мне не нравится, когда в танце тебя начинают поглаживать или даже щупать – но кто из вас догадывался о том, что я избегала мужских рук не потому, что этого не хотела? Мне просто была противна "ничья" рука… Понимаешь? Я хотела, чтобы это была "его" рука. Его. Единственного… Во всём мире…– Я, сглотнув подкативший к горлу комок, кивнул.

– Потом в мою жизнь пришёл ты. Появился как-то незаметно – как будто просто прохожий. Я тогда и помыслить не могла, что ты можешь остаться в ней навсегда…

– Надолго, по крайней мере…– Попытался сострить я.

– Нет, Анри…– Она сокрушённо покачала головой.– Ты пришёл навсегда. Это не зависит от того, будешь ли ты со мной, будешь ли рядом или вообще исчезнешь за горизонтом – забыть тебя, вычеркнуть из своей жизни я уже не сумею… Ты слишком прочно врос в неё, Анри… С кровью… Я не сразу это поняла. А поняв – ужаснулась: я не знала, как подойти к тебе, Анри. Как сказать об этом… Я не умела этого… Время неумолимо шло вперёд, а я глупо страдала, не в силах ничего с собой поделать, и только ревела в подушку по ночам… Это был очень непростой период, Анри… Однажды я неожиданно для себя вдруг поняла, что любовь – это совсем не удовольствие, нет… Любовь, скорее, есть готовность к страданиям…

– Зачем? Ради чего?– Не удержался я.

– Не знаю…– Лидочка как-то просто пожала плечами.– Да только мне она до сих пор только страдания и доставляла. И, что самое смешное – я не жалела, нет… Я ни разу не пожалела о том, что совершенно безбожно и безнадёжно втюрилась в прагматика, который меня совершенно не замечает… Так же, впрочем, как и других женщин…

– Ну, не скажи…– Нерешительно попробовал было возразить я.

– Ну, не скажу…– Как-то отстранённо пропела Лидочка,– да только что от этого-то измениться?– С ласковой и какой-то материнской улыбкой проворковала она.

– Ну, не знаю…– В тон ей продолжил, разведя руками, я. Мы замолкли. Говорить было толком не о чем. Мы какое-то время просто шли по набережной Сиеты, держась за руки и постепенно всё больше и больше сближаясь. Сквер давно закончился и прохожие стали попадаться всё чаще и чаще. Мы шли всё ближе и ближе друг к другу… Наконец я просто положил голову ей на макушку и мы остановились – за бессмысленностью дальнейшего передвижения. Лидочка повернулась ко мне и, взглянув на меня снизу вверх какими-то по-собачьи преданными глазами, прикрыла веки. Её губы стали искать мои… Нет, ребята – я не могу это описывать… Прагматик Анри, всю жизнь проработавший на ещё более прагматичного Скрента, вдруг "поплыл" – и поплыл так, что с полчаса стоял на морозе, самозабвенно целуясь с его неприступной секретаршей! Чудо. Которого не бывает. Да скажи мне кто об этом ещё с полгода назад – я засмеял бы его, как последнего идиота… Воистину – неисповедимы пути Господни…

…Прохожие оглядывались на нас, многие – улыбались. Люди шли мимо по своим делам, в основном – нагруженные подарками. Какая-то парочка, заглядевшись на нас, разулыбалась и… приступила к тем же занятиям. Продолжалось это недолго – вскоре, обнимаясь да изредка целуясь на ходу, они пошли дальше. Видимо, спешили очень… В конце концов несколько подустали от этого занятия и мы. Не в силах отпустить руки или разжать объятия, мы так и пошли вдоль улицы – бесконечно счастливая Лидочка да совершенно обескураженный я… Я до сих пор не знал, как к ней относится… К кому это "к ней"? Ну… к Лидочке… и к её любви… Всё это было чем-то новым для меня… Я не был монахом; не боялся, не чурался, не избегал и не подставлял женщин. Но я не любил их. Это было нечто вроде взаимовыгодной сделки: мне нравилось сводить их с ума, доставляя им удовольствие – и я делал это, между делом удовлетворяя и свои физиологические потребности, что, в общем-то, было далеко не основным. Я никогда не чувствовал какой-то… как бы это сказать… апостериорной ответственности за них, что ли… Наши отношения, начавшись однажды, заканчивались всякий раз, как только кто-то из нас приходил к выводу, что изучил другого достаточно хорошо, чтобы нам впредь было скучно. Расставались легко и непринуждённо – я никогда не жалел о прошлом и не боялся за будущее. Судьбы наперсниц меня никогда не волновали – единственное, к чему я стремился – не искать их в своём ближайшем окружении… Но теперь… Я вдруг впервые понял, что на мне лежит какая-то невероятная по размерам ответственность за этот маленький пушистый комочек, прижимающийся ко мне на морозной Кайанской набережной, ответственность за его прошлое, настоящее и будущее… И, что самое интересное и необычное – я не боюсь этой ответственности, я не пытаюсь избегать её. Я даже… хочу её; более того – я, похоже, не могу без неё жить. Она стала смыслом моей жизни? Но… Почему?

…Мы шли всё дальше и дальше, и мне вдруг показалось, что я просто не смогу оставить Лидочку по своей инициативе – никогда, даже если изучу её всю, без остатка, "до последнего винтика". И, если она вдруг вздумает оставить меня, мне будет откровенно жаль… Может – жаль до тоски… И я подумал тогда: а, может, это – и есть Любовь? Просто Любовь, и всё? И этим всё объясняется… Не знаю. Может быть. Я до сих пор так и не знаю ответа на этот вопрос. Хотя этот комочек, уже превратившись в брюхатую уточку, ковыляет сейчас из кухни в спальню, а я сижу, тараторю в микрофон этот текст и толком не знаю, что мне сейчас об этом сказать, чтобы это было правдой… Только что подошла, обняла сзади за плечи, потёрлась щекой о затылок и поковыляла дальше… А я сидел с закрытыми глазами и млел… Как тогда, на набережной Сиеты…

* * *

…Ничто не может продолжаться вечно и всё хорошее когда-нибудь кончается – с этой очевидной истиной столкнулись мы и в гостинице, едва приволокли туда ноги. Было уже заполночь. Сначала нас не хотели впускать вообще, потом какой-то сонный дядька нехотя открыл дверь, но наотрез отказался оформить Лидочку, ссылаясь на то, что администратор будет только утром, а ему «больше нечего делать, чем рыться в этих бумажках». В конце концов, десять экю разрешили его сомнения и мы прошли наверх, а он остался внизу, с удивлением разглядывая блестящую золотом неведомую ему монету.

– Что мы… теперь… будем делать?– Выдохнула запыхавшаяся Лидочка, едва мы взбежали на этаж – пешком, чтобы никого не потревожить.

– Стой тут…– заговорщицким шёпотом я пригвоздил её к лестнице.– И жди, пока я не дам тебе знать. Потом пройдёшь по коридору направо. Только тихо… Мой номер – 817. И – постарайся, чтобы тебя никто не заметил – если хочешь, чтобы нас не тревожили, по крайней мере, до утра…– Лидочка осторожно кивнула. Я достал свой пейджер и, выключив пищалку, отдал ей:

– Стой и смотри на экран. Как только появится сообщение – можешь идти.– Лидочка, улыбнувшись, кивнула.

– Конспиратор…– Улыбнулась она.

– Жизнь учит…– отмахнулся я и потихоньку пошёл по коридору. Дежурная по этажу спала за столом, положив голову на руки. Я наклонился над ней – она не шелохнулась. Я тихо взял ключ со стенда и так же, буквально на цыпочках, проследовав дальше, скрылся из её потенциального поля зрения. Потом мне понадобилось минут десять, чтобы договориться с оператором пейджерной связи о тексте сообщения: ни "пора идти", ни "иди сюда на цыпочках" её почему-то не устраивало. Я до сих пор не понял, какая ей, в пень, разница… В конце концов мы сторговались на фразе: "Зайди ко мне. – Анри",– и я, с облегчением опустив трубку на рычаг, выглянул в коридор. Лидочка шла по нему, едва дыша и высунув от напряжения язычок, который рисковала прикусить при первом же вспугнувшем её звуке. Пройдя мимо дежурной, она как будто облегчённо вздохнула и огляделась. Увидев меня – улыбнулась, и, сбросив шубку, взяла её за капюшон и забросила через плечо. Оглядев себя, подтянула платьице вверх – буквально до неприличия – и направилась ко мне походкой манекенщицы. Меня душил смех – её, видимо, тоже. Едва достигнув моей двери, она повисла у меня на шее, уронив шубку на пол. Минут через… много… такого блаженства… я, заслышав в коридоре отдалённые голоса, сумел оторваться от её гибкого тела и, подняв шубку, осторожно выглянул в коридор. Возле дежурной стояла ещё одна пара – судя по всему, предпринимая безуспешные попытки её разбудить. Я, не став дожидаться завершения этого процесса, прикрыл дверь и повернул ключ. Немного подумав, я оставил его в замке: почему-то мне захотелось, чтобы эту дверь сейчас невозможно было отпереть снаружи.

* * *

…Лидочка сидела в кресле, закинув ногу на ногу, и держала в руке бокал, многозначительно рассматривая его на свет.

– Налить?– Решил я проверить, правильно ли я её понял.

– Нахал…– прыснула Лидочка.– И прагматик…– добавила она нараспев.

– Ну, как знаете…– Пожал плечами я.

– Нет, ну, вы только посмотрите, каков нахал…– С каким-то почти ласковым удивлением – или упоением? – пропела Лидочка, повиснув у меня на шее.– Кровать-то у тебя тут есть?– Чуть погодя, шепнула она мне в самое ухо.

– Есть, конечно…– Удивлённо кивнул я на своё лежбище.

– Нет, Анри…– Лидочка явно смутилась,– ты не совсем так меня понял…

– То есть?– Пришёл черёд удивляться и мне.

– Я хотела спросить… Есть ли у тебя… другая… отдельная кровать?– Едва слышно выговорила она. Несколько минут я оторопело смотрел на неё.