Текст книги "Река Найкеле"

Автор книги: Анна Ривелотэ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Новокузнецк

Трогательная история в качестве аутотренинга. В те благословенные времена, когда я снимала квартиру с двумя подругами, котом и кроликом, работа моя заключалась в несложном управлении маленьким корейским ресторанчиком. Управляла я им с утра часов до шести, заодно стоя за баром, а потом меня заменяла вечерняя барменша, а управление пускалось на самотек. Вечером – иногда – в гости приходил Йоши, тогда еще женатый на совершенно другой тетеньке. И очень, очень редко оставался на ночь. Мои подруги, может быть, очень меня любили. А может быть, я просто им всю плешь проела со своими любовными переживаниями. Но только они очень радовались вместе со мной, когда он приходил. В один из таких вечеров мы устроили посиделки. Явились еще какие-то гости. Йоши вел себя очень любезно, шутил, не отказывался петь и даже включил свою гитару через переносной магнитофон. Я была на седьмом небе. А потом оказалось, что он еще и на ночь остается. В общем, супер. И вот уже и вечер кончился, и ночь практически тоже, лежу я на своем ненаглядном, дремлю, и вдруг он мне говорит: «Я сегодня на гастроли уезжаю в Новокузнецк. Хочешь со мной?» Ну о чем речь, старичок, конечно хочу! Только сразу поехать я не могла по двум причинам. Во-первых, надо было отпроситься с работы. А во-вторых, не было денег на билет. Мы договорились, что Йоши поедет без меня, а я приеду на другой день, когда улажу свои дела.

Я пришла на работу и наврала, что еду на похороны дяди. На кухне у нас работала повариха Э Суни, дева лет двадцати семи, крошечного роста, почти карлица. Э Суни мрачно любила золото. До помешательства. Питалась она там же, на кухне, а всю зарплату тратила на побрякушки. Я принесла ей золотое обручальное кольцо от первого брака. Тяжелое, с алмазной гранью, очень красивое. Кольцо было ей чуть великовато, но, надев его на палец, Э Суни уже не могла с ним расстаться. Она купила его у меня за шестьдесят долларов. Я открыла бар, поставила за стойку Э Суни – на табуретку, по-другому она не доставала, – и отправилась собирать вещи.

На вокзале я купила билет на вечерний поезд до Новокузнецка и, только сев в него, поняла, что мы с Йоши ни о чем не договорились. В Кузне я никогда не бывала, у меня не было там ни одного знакомого. Мобильных телефонов тогда тоже не было. Я не знала, в какой гостинице остановились музыканты и на какой площадке они играют. Я не знала, как мне найти Йоши. Не знала ничего. Я завалилась на свою верхнюю полку и стала думать, с чего мне лучше начать поиски. Обзвонить гостиницы? Или клубы? Хорошо бы найти афишу… С этими мыслями и заснула.

В Кузню поезд прибыл в шесть утра. Падал теплый снежок хлопьями, тишина, предрассветные сумерки. Переходя через пути, я поднялась на решетчатый пешеходный мост. Поднялась и остановилась. Надо было собраться с мыслями. Стою. Курю. И вдруг вижу, что по мосту мне навстречу идет мой любимый. И в руке у него заснеженная роза. Я бросаюсь к нему, конечно, обнимаю-целую. И спрашиваю: «Как ты узнал, что я приеду на этом поезде?..» А он мне отвечает: «Я встречал все поезда».

Женщина в платье

Женщина в строгом черном платье прогуливается по улице с банкой пива в руке. В это время суток никого не проведешь строгим платьем. Вскоре к ней подходит молодой мужчина.

– Девушка, у вас вкусное пиво?

– Хотите попробовать?

– Хочу.

– Хорошо, тогда я попробую ваше.

– Можно на «ты».

Она садится на скамейку.

– Устала?..

– Ужасно.

– Помассировать тебе ступни?

– Позже.

– Можно я поцелую твою коленку?

– Какую – левую или правую?

– Левую.

– Да.

– Для меня это правая.

– Вторую нельзя.

– А если я изображу тигра?

– Тогда можно.

– Что мне сделать?

– Встань, как тигр. Прогни спину. Теперь иди туда.

– Сюда?..

– Да. Теперь обратно. Вон до того окурка. Молодец. Целуй коленку.

– А ступни помассировать?

– Сначала купи еще пива.

Мужчина уходит. Женщина снимает туфли, достает из сумочки влажные салфетки и вытирает пальцы ног прямо через чулки в сетку. Подумав, вытирает туфли изнутри. Мужчина возвращается, садится на асфальт и массирует ей ступни. Женщина открывает пиво и пьет. Мимо проходят две девушки и двое молодых людей. Одна из девушек возвращается.

– Скажите, вам приятно?

– Очень.

– А вам?

– Мне тоже. А вам – за деньги.

– Я просто узнать.

– Я и говорю: вам – за деньги.

Девушка уходит. Женщина смеется. Мужчина смеется, запрокинув голову. Женщина смотрит ему в рот. В его зубах нет ни одной пломбы.

– У тебя отличные зубы.

– Спасибо. У тебя отличные ноги.

– Поедем к тебе или ко мне?

– Ко мне. Но у меня дома племянник.

– Маленький?

– Да. Ему двадцать лет.

– А тебе?

– Двадцать семь.

– Ты выглядишь моложе.

– Наверное. А тебе?

– Угадай с трех раз.

– Двадцать пять.

– Мимо.

– Двадцать?

– Мимо.

– Двадцать.

– Да и черт с тобой.

– Убери паспорт. На кой хрен мне твой паспорт? Мне все равно, убери.

– Где ты работаешь?

– Я три года отработал в Golden Palace.

– Это где слон золотой?

– Да, слоник… но он рядом. То место так и называется – «Слон».

– Тебе нравилось?

– Да, было интересно. Однажды какой-то господин поставил автомобиль в неположенном месте. Швейцар посоветовал ему убрать. Он не убрал. Тогда вышел охранник и вежливо сказал ему: «Сэр, здесь нельзя оставлять автомобиль». Тогда он вынул пистолет и выстрелил в голову обоим. Каждому.

– Насмерть?

– Ну если в голову. Конечно насмерть. Что купить на утро?

– Я отлично готовлю. Нам нужны помидоры. И лук. И яйца.

– Яйца вот.

– Дурак, пусти руку. Масло в доме есть?

– Нет. У меня в доме нет ничего. Только племянник.

– Мне не нужен твой племянник. Иди ищи масло, а я поищу сухарики.

– Мы забыли про выпивку. Знаешь, я люблю выпить.

– Я тоже. Очень!

– Тебе сколько пива?

– Одну.

– Отлично. Значит, четырех хватит. Сейчас ты сразу идешь в душ, а я меняю постельное белье. Мой друг Жоржи говорит: от моих простыней можно забеременеть. Вообще, я люблю и мужчин тоже.

– И я люблю.

– Я бисексуал.

– Прекрасно.

– Но с мужчинами я сплю только по большой любви. По огромной. Я женат.

– Давно?

– Шесть лет. Моей дочери два года.

– Где они?

– У тещи.

– Трудно, жить шесть лет с одной женщиной?

– Очень. Особенно когда ее не любишь и живешь только ради дочки.

– Как ее зовут?

– Полина.

– Красивое имя.

– А теперь возьми подушку.

– Зачем?

– Сделай себе удобно.

– Ну вот, мне удобно. Нет, не так. Нет. О боже, нет!

– А так?

– Нет.

– Представь, что ты в метро. Тебе приятно, когда прижимаются в метро?

– Нет. Уж если метро, я бы представила по-другому. Стоит мужчина в спортивных брюках… хотя я их ненавижу. И я его трогаю. И мне совершенно все равно, какое у него лицо.

– И у него большой?..

– Нет. Я не люблю большие. Они мне не подходят.

– А вот такие?

– Это большой.

– Я тоже так думаю. Давай вот так.

– Нет.

– А так?

– Мне больно.

– Так хорошо?

– Да, наверное.

– О чем ты задумалась?

– Я думаю, зачем такому маленькому мальчику такой большой член.

– Вот видишь, какой я! Я – тигр. Я – животное. Я могу сделать больно взрослой женщине.

– Ты извращенец и придурок.

– Да!

– Нет! Не сюда!

– Тогда так. Что молчишь?.. Сверху? Снизу?

– Сбоку. О черт, мне больно! Я слишком маленькая.

– Ты вовсе не маленькая.

– Как это не маленькая?!

– Ты офигенная.

– Меня мучает жажда. Давай покурим.

– Значит, ты любишь пить?

– Люблю. Я прекрасная собутыльница. И ужасная любовница.

– Ну, пей тогда.

– Слышал такое: хочешь трахаться – выбрось бутылку?

– Я хочу того и другого.

– Все так говорят.

– Но бутылка берет верх.

– Это точно. Бутылка самая сильная.

– Где ты была шесть лет назад? Я искал себе такую. Я дам тебе номер телефона, и ты позвонишь мне и пригласишь меня в гости.

– И что мы будем делать?

– То же, что и сейчас. Пить, болтать, трахаться, валяться в постели и курить.

– Ты куришь траву?

– Нет, я нюхаю кокаин.

– Это же дорого.

– А я нюхаю, лишь когда есть деньги. Лучше кокаина ничего нет. Могу два грамма за ночь снюхать. Иди ко мне.

– Подожди, не так.

– А за волосы?

– Да, пожалуй.

– Я тебя не поцарапал?

– Ерунда.

– А вот так?

– Мне больно. Оставь меня.

– Сколько раз ты кончила?

– Два. Позволь мне поспать.

– Не позволю.

– Тогда я уйду.

– Подожди, потом пойдем вместе. Я хочу, хочу, хочу, хочу, хочу.

– Ты пьян. Куда мне идти?

– Из подъезда налево и еще раз налево. Вот мой номер. Спасибо тебе.

– Тебе спасибо.

– Позвони, когда захочешь животное.

– Я не приготовила тебе завтрак. Прощай.

– Триста – это мало.

– Валите, я за триста уеду.

– Триста пятьдесят.

– Ладно, триста пятьдесят.

– Куда вы сказали?..

– Дайте карту, я вам покажу.

– Это слишком далеко, мне невыгодно вас везти.

– Значит, я выйду.

– Четыреста.

– Хорошо, четыреста.

– Девушка, вы узбечка?

– С чего вы взяли?

– Я вас где-то видел.

– Это исключено.

– Так вы узбечка?

– Нет, я русская.

– Чистая?

– Чище не бывает.

– Снимите очки, пожалуйста… Извините, я вас не знаю.

– Я вас тоже.

– Жарко, да?

– Да.

– А у вас такое платье толстое. Материал толстый. Жарко, да?

– Нормальное у меня платье. Нормальное.

– Учитесь-работаете?

– Ни то ни другое.

– В Москве так жить тяжело. Как же вы живете?

– Тяжело живу.

– Смотрите, какая красивая машина! Нравится?

– Нет.

– А какая нравится?

– Маленькая.

– А вот эта тоже красивая. Я люблю, когда такой зад. Дутый такой.

– Какой еще дутый зад?!

– У вас настроение ни к черту.

– А я на похороны еду.

– Извините, я не знал.

– Как называется ваша пластинка?

– «Краски». Нравится?

– Да. Полное убожество. С тысячи сдача будет?

Женщина в строгом черном платье покидает автомобиль и открывает замок подъезда. Она поднимается по лестнице пешком, входит в квартиру и сразу идет в ванную. Возможно, там она плачет, но точно это неизвестно. Потому что дверь заперта.

* * *

Ах, как хотелось быть свободной. Как много говорилось про внутреннюю свободу. И все средства были хороши, чтобы избавиться от очередного табу, принципа, предрассудка. Как восхитительно было почувствовать, что там, куда я заплыла, вообще нет никаких буйков и ограждений. Что можно плыть даже не в любом направлении – нет, во всех одновременно. Как будоражила меня эта многовекторность. Как снисходительно можно было говорить про черное и белое с теми, кто еще различает цвета. Кричать «долой бинарные оппозиции». Я так и не смогла к ней привыкнуть, к этой свободе с большой буквы эсс.

Свобода – это когда тебе некуда плыть. Нет тех берегов, которые ты хотел бы повидать, на которые желал бы ступить. Когда ничто не держит – и ничто не манит. Туда, откуда ты приплыл, тебе никогда не вернуться. Ты потерялся. Ты одинок. И самые близкие люди сходят с ума от тревоги, а твой океан бесконечно простирается в глубь тебя самого. И ты ловишь себя на том, что не можешь смотреть в глаза своему зеркальному двойнику, потому что не желаешь видеть эти темные воды, в которых тебе барахтаться ныне и присно и во веки веков – барахтаться, да так и не захлебнуться.

Свобода – это то, от чего ждешь силы, а получаешь беспомощность. Не верьте тем, кто говорит, что нет ничего слаще. Они не знают, чего ищут. Они искали, но не нашли. Они нашли, но еще не поняли что. Они пока пребывают в эйфории. Мчаться на мотоцикле, парить как птица, быть вольным охотником – это не свобода. Это – избавиться от одного и приобрести взамен что-то другое. Свобода – это космический холод. Это – не иметь вообще ничего. Не в буквальном смысле, а там, в своем внутреннем океане, где ты дрейфуешь, голый, бессонный, бездыханный. Это оттуда Майлз Дэвис играет нам «Лифт на эшафот». Это оттуда Малевич шлет нам пустые конверты. А нам, простым смертным, – нам туда не надо.

* * *

Мы с Косинским встречаемся на Тверской. Он и два его друга отправились по клубам: почему-то идея знакомиться с девушками после полуночи в понедельник показалась им удачной. Что характерно, оба друга женаты, и, по-хорошему, девушка нужна только Димке, но он уже передумал и гостеприимно распахивает передо мной дверцу автомобиля. Все места, в которые мы заезжаем, пусты или закрыты. Едем в Марьино, в заведение, напоминающее веселый сельский клуб. За ужином Димка пьет водку; я не пью, потому что опережаю его на полбутылки коньяку. Я разглядываю его друзей и пытаюсь угадать их возраст. Тридцать пять?.. тридцать шесть?.. они выглядят сытыми ленивыми котами, они не будут охотиться. Они поужинают и поедут по домам, к женам и детям. Они больше никогда не будут охотиться.

Нас довозят до дома – Димкиного дома, – и мы заходим в супермаркет за вином и креветками. В машине мы курили гидропонику, такую ароматную, что окна пришлось закрыть еще до того, как мы ее подожгли, и теперь мы заходимся от хохота перед каждой витриной. Как здорово снова здесь оказаться, снова выбирать чилийское и ни о чем не думать. У меня по-прежнему есть запасные ключи от квартиры Косинского.

– И вот когда мы были в гостях, ты сидела на диване, очень широко расставив ноги, и курила, как модель на фотографии, а я тобой любовался. Ты была в голубой рубашке, а я смотрел и думал, что для людей, которые по-настоящему близки, одежда значит совсем не то, что для всех остальных. Вот эта рубашка – она для меня особенная, хотя я тебя раньше в ней не видел. Она особенная, потому что она на тебе.

Вино заканчивается, и мы выходим на пустую зябкую улицу. Нам нужно в аптеку, купить раствор для линз. По дороге Димка ложится спиной в мокрую траву и долго смотрит в небо, а я стою рядом. Потом мы покупаем раствор и еще одну бутылку вина. Эти разговоры, они всегда одни и те же. Мы всегда говорим о женщинах, потому что Косинский хочет иметь семью, а я с легкостью могу поддержать эту тему. Еще мы говорим о Йоши. Димка жалеет, что потерял его, они давно стали чужими. Ложимся спать в девять утра, наглухо закрыв плотные шторы, в одну постель, под одно одеяло, хотя у меня есть «своя» комната. Мы спим не соприкасаясь, на разных сторонах широкой кровати, как супруги, каждому из которых достаточно слышать дыхание другого.

В три часа пополудни идем на набережную опохмелиться и забрать у А. фотоаппарат для одной Димкиной подруги: она актриса и занята в спектакле на неделе английской драмы, и ей до смерти хочется сфотографироваться с каким-то известным режиссером. А. приезжает на велосипеде; мы заходим в бар у причала и пьем стоя, молча. Над рекой кричат чайки. После А. уезжает, и Косинский задумчиво говорит: «Интересно, что он теперь будет делать с этой соткой, которая у него внутри?» Мы встречаемся с актрисой у метро, она приглашает нас на спектакль, но сначала нам нужно пообедать. В «Якитории» стоит такая духота, что мне вот-вот сделается дурно. Мы забираем еду с собой, ловим такси и едем в театр. По дороге такси попадает в пробку, и становится ясно, что мы безнадежно опоздали. Открываем коробку с едой и едим руками. Под ногтями у меня васаби.

У входа в театр Димка ставит пакет с мусором около урны. Долго препираемся с охраной, но внутрь нас не пускают. Идем гулять; через сто метров Косинский разворачивается и бежит к урне: он выбросил мобильный. Я звоню со своего. Человек, нашедший пакет, к счастью, не успел далеко уйти. Он отказывается от вознаграждения и просит лишь пятьдесят рублей «на пирожок». Наша прогулка затягивается до позднего вечера. По дороге мы заходим во множество кофеен и в каждой выпиваем по рюмочке, заходим в салон шляп, где я примеряю шляпки. Нам не хочется расставаться, и в последней кофейне мы долго сидим, разговаривая о женщинах.

– Мне кажется, у нас с тобой могла быть прикольная семья. Но недолго. Мы бы спились по обоюдному согласию. Когда мы выпивали в прошлый раз, ты сказала, что лет в шестьдесят мы с тобой съедемся, и я подумал…

– Я так сказала? Ничего не помню.

Нам нравится воображать, что мы – персонажи Буковски.

Из кофейни мы снова едем в Марьино, ужинаем в ресторане и пьем водку. И снова ложимся в одну постель, поставив по бутылке воды каждый со своей стороны. Димкины выходные заканчиваются. Прежде чем заснуть, Косинский успевает сказать:

– Мне кажется, мы с тобой очень одинокие люди.

И еще:

– Спасибо, что ты есть в моей жизни.

…Йоши приходит домой, его тоже не было три дня.

– Где ты был?

– У друзей.

– Мне сказали, после концерта ты ушел с девушкой.

– Да, с девушкой.

– Ты был с девушкой у друзей?

– Но ведь и ты была с мужчиной.

– Я была с Косинским. Это родственник.

– Это мойродственник.

* * *

Сидеть и выламывать с хрустом красные зубы граната – совершенные, полупрозрачные, – выламывать из белых десен, из шатких лунок, из круглых челюстей. Там, внутри каждого зернышка, в капле терпкого сока, есть неделимая сердцевина с известковым вкусом сохлых птичьих костей. Как в любой истории короткой страсти. И если глотать, особенно не прижевываясь, можно длить это время какое-то время, сидя в этом простреленном солнцем кафе. Отсюда, с верхней терраски, бирюзовый квадратик бассейна прохладно заманчив; у воды босые девы тянут мятный чай, а я полулежу в полубреду, сама не зная, перед чем такая передышка. Как этот август был горяч, кипящий ягодный кисель, ожог всему живому. Я злилась на официантку, а надо было ей сказать: как можно медленней, голубка, ведь, расплатясь по счету, я заберу в мотеле чемодан, покину Харьков киевским экспрессом, и первая костяшка домино повалит остальные. Откуда было знать.

Хлопок в ладоши в горах способен вызвать сход лавины. Откуда было знать, что вызывает низвержение в Мальмстрем один лишь росчерк пальца на бедре. И он горит там. Все еще горит.

Я лишь хочу сказать, что каждую секунду нашей жизни в нас что-то умирает безвозвратно, какой-то сон, какая-то мечта, а иногда и целая Вселенная. И только оглянувшись в прошлое, мы можем различить ту точку, за которой «все началось, и ничего нельзя исправить». И я была б целей, не промахнись столицей. Но поздно, поздно, август миновал, где на платформу вышла из вагона тебе навстречу, улыбаясь сонно, не долгожданный ангел, а Горгона; окаменевший, руку целовал.

* * *

Ресторан, в котором я работала, назывался «Хекымган». Когда-то давно, когда его только что открыли, был он огромный и очень нарядный. Там любили собираться бандиты и первые новосибирские капиталисты, фамильярно называли его «Хек». Если девушку приглашали в «Хекымган», это значило, что акции ее очень высоки. Меня не приглашали.

Ресторан открыли корейцы пополам с русскими, а через некоторое время уехали в свою Корею, завещав управление русским партнерам. Очень скоро у русских партнеров получилось все разворовать, так что, когда я пришла туда работать, «Хек» располагался на куда более скромной территории, функционируя днем как столовая самообслуживания. Администратору поручили нанять новый персонал, этнических корейцев взамен русских. Он и нанял. На кухне работали шеф-армянин и две поварихи, японка и украинка. Обслуга была корейская, за исключением девушки Наташи, наполовину русской, наполовину якутки. Нас сводили на медкомиссию, выдали по два форменных костюма (жакетик-болеро поверх непристойно короткого платьица в облипку), и мы стали работать.

На работу надо было являться через день к пяти часам вечера, когда закрывалась столовка. Мы переобувались в туфли на шпильках, покрывали столы кумачовыми скатертями, сервировали и садились ждать гостей. Иногда гости (мы называли их пациентами) не приходили совсем. Тогда в час ночи, всласть насплетничавшись, накурившись сигарет и напившись соку, мы сворачивали лавочку, получали деньги на такси и разъезжались по домам. А иногда с гостями было очень весело.

Например, однажды поздно ночью, когда все уже хотели домой, заявился подвыпивший господин богатого вида. Он осмотрел зал, заглянул в меню и вышел, а через четверть часа вернулся в компании еще троих таких же господ и одного щуплого старичка. Они закрылись в кабинке и потребовали дорогого коньяку и разных яств, и чтобы обслуживала их непременно вон та лысенькая с ногами, то есть я. Старичка мне представили как ветерана железной дороги Николая Ивановича и велели со всем к нему почтением. Николаю Ивановичу на вид было за семьдесят, и после коньяка его разморило так, что он чуть со стула не падал. Поэтому, когда он держался за мою ногу, я деликатно помалкивала. Часам к четырем у дедушки открылось второе дыхание. Он вышел из кабинки, отвел меня в сторонку и зашептал на ухо: «Поедем со мной в гостиницу! Я тебе долларами заплачу!» Я замахала руками, мол, что вы, у меня работа до шести утра. Ветерана подхватили под руки, сунули мне двадцать долларов «на шампунь» (видимо, санитарное состояние моей замшевой прически не удовлетворило посетителей) и попросили вызвать такси. Провожая господ до машины, я заметила, что смотрят они на меня как-то не так. Глянула в зеркало: из рукавов накинутой шубки свисали теплые колготки с носками.

Был один постоянный пациент, которого все называли по фамилии, но фамилию эту я забыла. По слухам, он имел отношение к компании, владевшей всем зданием, поэтому за ужин он никогда не платил. Ужинал, впрочем, скромно, в основном водкой. После ужина непременно лез на сцену и просил музыкантов ему подыграть. Песен у него в репертуаре было не много, а именно две: «Там вдали, за рекой» и «Гори, гори, моя звезда». Он с упоением пел их по три-четыре раза за вечер каждую.

Музыканты в нашем ресторане играли с восьми до одиннадцати, а во все остальное время мы были обречены слушать единственную кассету со сборником русских клипов «Союз». Все песни с той кассеты я до сих пор помню наизусть, и каждый раз, как я их слышу, со мной приключается кондратий. Особенно от Ларисы Долиной: «А в ресторане, а в ресторане, а там гитары, а там цыгане». Слава богу, цыган у нас не было. Был пятидесятилетний дурашливый кореец Лим, приятель якутской официантки Наташи, – до старости щенок, одевался как неформал. Это он подарил нам форменные костюмчики. Был бандит Костя, переставший появляться после того, как отказался платить за вечеринку, – это была его месть «Хекымгану» за то, что в тот вечер, когда он предложил мне руку и сердце, я сбежала через черный ход. Была новая русская Лена, хозяйка фитнес-клуба, которая могла в одиночестве пить до шести утра, пока ее не забирал безработный муж с грустными глазами.

В «Хеке» я проработала недолго. Конечно же мы мухлевали: по ночам начальство спало, а мы сдавали поддельные счета. Нас просил об этом администратор Саша. Саша был всеобщий любимец, такой миниатюрный, с манерами аристократа, с волосами, завитыми щипцами. Именно он создавал атмосферу томной, безвременной праздности, из-за которой работа превращалась в нескончаемую вечеринку. На работу нас принимал лично Саша, поэтому мы и не отказывались подделывать счета. Я попалась, меня уволили, и Саша устроил меня в кафе «Томари», но это уже была другая история. Просто, проходя зимой по останкинскому холлу, я иногда чувствую знакомый запах, что-то такое неописуемое, морозно-сквозное, вперемешку с кухонным фритюром. Так пахло в моем любимом ресторане.