Текст книги "Франциск Ассизский"

Автор книги: Анна Ветлугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

Есть еще одно маленькое, но очень интересное житие – «Легенда трех спутников». Эта рукопись считается неофициальной, она появилась не по заказу папы, и процесс ее создания не контролировался высшим руководством францисканского ордена. Считается, что ее написали трое близких друзей Франциска – Леон, Руфин и Ангел. Скорее всего, так и было, во всяком случае, авторы хорошо знали не только своего героя, но и его родные места. Оттого их творение иногда даже называют «Ассизской легендой». Пожалуй, этот текст – самая простая и человечная повесть о Франциске. В нем особенно видны добрый характер святого из Ассизи и его желание радовать людей.

И, конечно же, нельзя не упомянуть знаменитые «Цветочки Франциска Ассизского», замечательный памятник средневековой литературы. Это произведение можно найти в любом книжном магазине, с него, как правило, и начинается знакомство со святым Франциском. «Цветочки» не рассматриваются в качестве достоверного источника. Их принято считать поэтическим творением народной фантазии, чем-то вроде безымянных анекдотов, какими часто окружены биографии известных персон. Но это неверно. За «голосом народа» скрывается профессиональный автор. Большинство исследователей приписывают «Цветочки» монаху Уголино Брунфорте[13]13
  Также известен как брат Уголино из Монтеджорджо (ит. Frate Ugolino da Montegiorgio).


[Закрыть], возможно, с более поздними добавлениями других сочинителей. «Actus В. Francisci et Sociorum Ejus» – «Деяния святого Франциска и его сподвижников» – так выглядит название латинского оригинала. Самая старая из его копий датируется 1390 годом и хранится в Берлине.

В «Цветочках» 53 главы и приложения: о стигматах и жизни монахов в провинции Анконская марка. Книга создана спустя полтора столетия после смерти Франциска, когда не осталось уже никого из лично знавших святого, но всеобщую любовь завоевала именно она. Как нетрудно догадаться, дело здесь в писательском таланте, только не создателя, а безымянного переводчика на «народный», итальянский, который обладал таким сочным и ярким языком, что книгой о Франциске тут же стали зачитываться даже те, кто вовсе не увлекался монашеской жизнью. Напечатали же впервые этот перевод к 250-летию смерти Франциска, в 1476 году, в городе Виченца. Кстати, само слово «цветочки», сразу настраивающее читателя на умилительно-гармоничный лад, в итальянском языке имеет два значения. Fioretti (единственное число – fioretto) означает не только маленький цветок, но еще и «обет» или «благочестивый поступок». Именно такой вариант перевода оказался бы более точным, но, возможно, отпугнул бы многих читателей.

Создавались в Средневековье и другие книги о Франциске, например труд Варфоломея Пизанского (XIV век). Он называется: «О сходстве жизни блаженного Франциска с жизнью Господа нашего Иисуса Христа», в нем перечисляется целых 40 таких сходств. Веком позднее появилась объемная компиляция «Зерцало жизни блаженного Франциска». Список можно было бы продолжить, поскольку ученые монахи любили размышлять и писать о Франциске. К сожалению, их труды заметно уступают основным житиям по достоверности, а «Цветочкам» – по художественным достоинствам. Поэтому углубляться в них нет смысла.

Зато стоит обратить особое внимание на совершенно уникальный документ – собственные тексты святого Франциска. Их сохранилось на удивление много. В сборнике «Истоки францисканства» им по праву уделено почетное первое место. Они неоднородны и не имеют единой концепции. Часто это небольшие размышления на какую-то тему, немного напоминающие современные «пóсты» в соцсетях. Разумеется, не по стилю, а по емкости и ораторской направленности на аудиторию. Святой из Ассизи не только старался донести до читателей свои мысли, но и давал им задания, призывая переписывать его тексты, держать их постоянно при себе и – самое главное – жить, руководствуясь их смыслом. Благодаря в том числе подобной «интерактивности» литературное наследие нашего героя сильно размножилось еще до изобретения печатного станка.

Эти «Писания» («Opuscoli») иногда создавались в соавторстве, но чаще всего надиктовывались самим Франциском – брату Льву, другим секретарям и просто попутчикам, которые оказывались рядом. Люди, фиксирующие записки святого, имели разный уровень таланта и грамотности, но авторская оригинальность пробилась сквозь все обстоятельства и придала «Писаниям» целостность.

Сочинения Франциска принято делить на три части: «Правила и наставления»; «Послания»; «Хвалы и молитвы». Деление это весьма условно, так как молитвы и восхваления встречаются и в «Правилах», и в «Посланиях». Феличано Олджати во вступлении к сборнику францисканских документов предлагает другую классификацию. «Правила и наставления» вместе с «Посланиями» – разговор святого с людьми. Он формулирует, каким должен быть правильный образ жизни в ордене и в миру, предостерегает от ошибок, дает советы. «Хвалы и молитвы» – как бы чуть приоткрытая дверь во внутренний мир Франциска, возможность разглядеть слабые отсветы его личного духовного опыта.

Казалось бы, вот он – главный источник информации для составления «легенды». Однако «Писания» долгое время обходились не то чтобы молчанием, но «официальным» серьезным отношением. Подлинные мысли святого оказались вне генеральной линии почитания и понимания его деяний. Признание пришло лишь в XX веке, со Вторым Ватиканским собором[14]14
  Второй Ватиканский собор – последний на сегодняшнее время из соборов католической церкви. Был созван в 1962 году по инициативе папы Иоанна XXIII. Закончился в 1965 году уже при другом понтифике – Павле VI. На соборе был принят ряд важных документов, относящихся к церковной жизни: четыре конституции, девять декретов и три декларации.


[Закрыть], который стал настоящей духовной революцией для католицизма. Папа Иоанн XXIII определил его цель как «открытая миру Церковь». Католическая церковь начала действовать, не осуждая реалии современного мира, а двигаясь ему навстречу, изменяясь внутренне, иногда даже в ущерб многовековым традициям. Основные изменения касались перевода литургии с мертвой латыни на национальные языки. Это объяснялось вовсе не дешевым популизмом, как можно подумать, а желанием точнее раскрыть смысл слова «литургия».

В переводе с греческого Acirovpyia — «служение», «общее дело», «народное действо». В этом смысле прихожане начала XX века, порой не понимающие на мессе ни одного слова, действительно больше походили на зрителей в концертном зале, чем на верующих. Эффект усугублялся пышностью музыкального оформления, часто написанного в стиле классицизма. А ведь эстетические идеалы эпохи Просвещения, создавшей классический стиль в музыке, совершенно не соответствовали христианскому восприятию мира.

Сейчас в католических церквях звучит много современных песнопений. Они тщательно отбираются литургической комиссией и представляют собой сплав интонаций древнего григорианского хорала и музыки той страны, где происходит богослужение. Также есть специальные мессы с участием детей и молодежи, с ритмичными запоминающимися песнями. Молодые люди поют их под гитару не только в церкви, но и в паломничествах и на молодежных встречах, которые проходят по всему миру.

Другим важнейшим постулатом Второго Ватиканского собора стали изменение отношения католицизма к другим конфессиям и религиям в лучшую сторону. Именно после собора стали возможными развитие католическо-православного диалога и выход его на новый уровень. В частности, впервые в истории папа римский лично встретился с Патриархом Московским и всея Руси.

Далеко не все католики восприняли Второй Ватиканский собор позитивно. Некоторые усмотрели в нем отход от традиций. Особенно это касалось изменения положения священника во время мессы. Раньше он служил спиной к верующим, глядя на алтарь, а теперь его развернули лицом к пастве. В этом опять-таки можно усмотреть и дешевый популизм, но также и возвращение к неформально-общинному духу первых веков христианства, о чем мечтал в начале XVIII столетия святой Франциск.

Францисканцы XX века старались возродить этот евангельский дух еще до Второго Ватиканского собора, но именно на соборе их начинания поддержали официально. На волне этих позитивных событий во францисканском ордене наконец заговорили о пересмотре приоритетов важности биографических источников Франциска. Возник вопрос: почему при изучении исторической личности во главу угла ставятся «легендарные» биографии, а не собственные тексты святого? Разве может кто-то рассказать о человеке и его окружении достовернее, чем он сам?

Логично. Тем не менее в течение семи предыдущих веков такая очевидная мысль не приходила в голову францисканским исследователям. Во всяком случае, ее никогда не выносили на официальное обсуждение. Как-то само собой подразумевалось, что Франциска следует почитать, но не читать. Словно его собственное творчество могло испортить впечатление от светлого облика святого. Откуда же пошла такая традиция?

В какой-то степени ее создал сам Франциск. Он называл себя «неучем и простецом» и не приветствовал книжную премудрость, называя ее «любознайством». Понятно, что такое заявление не может не коробить интеллектуалов, которых в ордене всегда было много.

Тогда возникает вопрос: почему эти интеллектуалы стали францисканцами? Чем провинциальный полуграмотный человек смог привлечь их?

«Простец» Франциск на самом деле оказывается вовсе не прост. Да и с чего быть деревенским дурачком человеку, стремившемуся в высший свет тогдашнего общества? Ведь в юности наш герой мечтал сделаться рыцарем и произвел немало полезных усилий, приблизивших его к мечте. Он умел находить нужных людей, смог устроиться в услужение к одному из самых знатных людей своей округи – Готье де Бриенну[15]15
  Готье III де Бриенн (фр. Gualtieri III di Brienne, 1166–1205) – титулярный король Сицилии с 1200 года.


[Закрыть]. К тому же Франциск хорошо знал творчество модных в то время прованских трубадуров. А это – очень важный пласт культуры, повлиявший на многих поэтов, вплоть до Данте.

Испытав интеллектуальные радости высокого уровня, Франциск без сожалений закрывает этот гештальт. Крылья поэтического вдохновения безнадежно проигрывают сравнение с крыльями ангелов, а эмоциональная суета подъемов и спадов может питать лишь гордыню.

Обратившись, Франциск четко видит огромную разницу между боговдохновенным знанием и потугами разума, между духом закона и его буквой. Духовно недалекому человеку большая ученость не принесет ничего, кроме суетности и гордыни.

Но было бы глубокой ошибкой считать, будто бы святой из Ассизи призывал своих учеников к тьме невежества. Известна легенда, в которой он велит отдать единственную Библию старушке, дабы та продала дорогой фолиант и купила себе еды. Эта история о доброте Франциска и его независимости от материальных ценностей, а вовсе не про плохое отношение к грамотности.

О книгах есть строки в одном из его «Посланий»: «…мы, призванные к божественным служениям, должны не только слушать и исполнять то, что говорит Бог, но, чтобы укоренилась в нас высота Творца нашего и наша Ему послушность, должны мы хранить священные сосуды и богослужебные книги, заключающие в себе Его святые слова». И когда в орден пришел Антоний Падуанский, именно Франциск велел ему учиться, поняв, что этот юноша – ученый от Бога и такому человеку знания никогда не станут соблазном.

Еще убедительнее свидетельствуют о просветительской направленности мировоззрения нашего героя имена тех самых интеллектуалов: Данте, Петрарка, Роджер Бэкон, Уильям Оккам, Бертольд Шварц, считающийся изобретателем пороха, сатирик Франсуа Рабле… Список можно продолжить. Да и неослабевающий интерес к личности святого Франциска у людей различной культуры и вероисповедания тоже плохо сочетается с невежеством.

Получается, ограниченностью страдал вовсе не Франциск, а его современники, испугавшиеся «корявости», а точнее, чрезмерной самобытности его «Писаний». Так оно и было, но средневековых церковнослужителей легко понять, если хорошо представить себе время, в которое они жили.

ОПАСНОЕ ВРЕМЯ

Слово «Средневековье» похоже на картинку – яркую, но плоскую, лишенную перспективы, как миниатюры тех времен. Каждый воспринимает эту эпоху по-своему, но почти все – неравнодушны. Очень часто нарицательный смысл ее названия негативен, он – синоним ограниченности, необразованности, варварства, всего того, что вроде бы уже преодолено в наше время, этакая страшилка, которую ни в коем случае нельзя допустить вновь. Другая крайность – огульная романтизация эпохи, перевод средневековых реалий в плоскость рыцарских баллад. В такой мир, наоборот, хочется уйти, что и делают толпы подростков, занимающихся историческими реконструкциями и ролевыми играми.

Правда не посередине. Она вообще не имеет отношения к плоским картинкам. Начать с того, что под Средневековьем подразумевают целое тысячелетие. Да, в этих долгих десяти веках было нечто общее – и это в первую очередь христианство, скрепившее собой не только эпоху, но и различные народы Европы. Однако правление Юстиниана I сильно отличается от времени империи Карла Великого, так же как и Крестовые походы – от Гуситских войн. Неповторимый вкус времени придают простые люди со своим менталитетом и особенностями быта. От средневековых жителей осталось слишком мало личного, особенно от живших в ранние века. Можно прочитать лишь официальные послания пап и королей, законы, реестры и прочие прикладные либо богословские тексты. Потому складывается впечатление, будто те времена не имели тонкой и разнообразной интеллектуальной жизни, которая привычна нам. Будто только и спорили, что о количестве ангелов на кончике иглы. Но ведь так не может быть. Без постоянного и мощного мыслительного процесса не смогла бы возникнуть средневековая философия, поднявшая многие, актуальные и поныне, вопросы. Не появились бы Данте и многие другие, в том числе наш герой, Франциск.

Средневековье вовсе не коротало века в темноте, освещаясь лишь кострами инквизиции и мучительно дожидаясь Возрождения. Оно было живой эпохой, со своими радостями и своими культурными кодами, не во всем совпадающими у Юстиниана и Иоганна Гутенберга, но общими для Франциска и Данте с Петраркой. Эти великие поэты разминулись с ассизским святым всего на несколько десятилетий. Они говорили с ним на одном языке, но их объединяло не только время. Они оба принадлежали к францисканскому ордену, а значит – постигли и полюбили философию Франциска. Потому Лаура Петрарки и Беатриче Данте – это не про мужчину и женщину, или не только про них. Это совершенно особая аура XII–XIII веков, когда по дорогам бродили трубадуры, воспевающие Прекрасную Даму, то есть Богородицу. Время, когда каждый мужчина имел возможность очистить свою душу и получить улыбку с небес. Можно только догадываться, как это удивительное настроение влияло на умы, но градус его точно не уступал нашему Серебряному веку. Некоторые из поклонников Девы объединялись в сообщества. Например, во Флоренции был орден «Рыцарей служения Богородице». Они изображены с букетами, коленопреклоненными перед Ее троном на одной из картин Джотто.

Также были популярны циркачи, ходящие на руках, и дурачки типа юродивых. Чтобы стать таким «юродивым», люди долго учились у известных мастеров. Сохранился шуточный средневековый учебник, созданный современником Франциска, трубадуром Гиро де Калансоном[16]16
  Guiraut de Calanson (фр.).


[Закрыть] специально для жонглеров: «…Он [жонглер] должен играть на разных инструментах; вертеть на двух ножах мячи, перебрасывая их с одного острия на другое; показывать марионеток; прыгать через четыре кольца; завести себе приставную рыжую бороду и соответствующий костюм, чтобы рядиться и пугать дураков; приучать собаку стоять на задних лапах; знать искусство вожака обезьян; возбуждать смех зрителей потешным изображением человеческих слабостей; бегать и скакать по веревке, протянутой от одной башни к другой…»

Церковь относилась к жонглерам и менестрелям не всегда лояльно. Тем не менее их иногда допускали к участию в духовных представлениях. На стыке двух миров возникла знаменитая легенда о жонглере и Богоматери. Молодой жонглер возлюбил Пречистую Деву, но не владел оружием, чтобы совершить рыцарский подвиг в ее честь, и даже не знал грамоты, чтобы правильно прочитать молитву. Тогда он посвятил Ей свое цирковое мастерство, исполнив перед Ее образом все самые сложные антраша, на какие был способен. И Пресвятая откликнулась, явившись к нему во сне, и укрыла своего верного паладина. Эта легенда не могла не повлиять на Франциска, который уж слишком похож на ее героя со своим ярко выраженным театральным подходом к жизни и детской наивностью, позволившей ему добиться аудиенции императора, чтобы поговорить о судьбе жаворонков.

Несмотря на искреннюю любовь к возвышенному, современники и соотечественники святого из Ассизи вовсе не были наивными мечтателями. Сам Франциск происходил из семьи успешного торговца. Данте был сыном ростовщика и всю жизнь пытался сделать политическую карьеру. Италию XII–XIII веков можно назвать страной деловых людей. Правда, с оговоркой. Ведь Италии как таковой не существовало. Ее территорию занимали отдельные города-государства со своей культурой, законами и даже разными, хотя и похожими, языками. В процветающих городах жизнь кипела не хуже, чем в современных мегаполисах. Достаточно вспомнить количество населения некоторых из них в XIII веке: более 80 тысяч во Флоренции, около 60 тысяч – в Болонье. При весьма бойкой торговле такие большие населенные пункты не могли вписаться в привычную для феодализма экономику – чуть сложнее натурального хозяйства. Товарно-денежные отношения постоянно развивались, появлялись не только ростовщики, но и банки, подобные современным. Среди прочего они позволяли сберечь деньги от нападения разбойников – в путешествие можно было отправиться без кошелька, с одной лишь распиской.

А средневековые небоскребы? Знаменитые башни высотой с тридцатиэтажный дом, построенные в том же XIII веке без современных подъемных кранов. Многие из них обрушились или были специально разобраны с целью ущемить слишком гордых хозяев. Но оставшихся вполне хватит, чтобы восхититься технологиями «темного» и «отсталого» Средневековья. Высота символа Болоньи – башни Азинелли – составляет 97,2 метра. Ее соседка Гаризенда лишь 48 метров, но ее в более поздние времена трижды укорачивали, боясь обрушения.

Бурное строительство башен, соборов и дворцов давало обилие рабочих мест и манило крестьян из окружающих деревень. Точно так же как и гастарбайтеров наших дней. Но средневековые города-государства давали еще и некоторые льготы «понаехавшим», например укрывали беглых или выплачивали выкуп сеньору за того или иного нужного работника. В начале XIII века в Лукке и Пизе издали специальные постановления о свободе и неприкосновенности людей, бежавших от феодала или из других городов. Но больше всего крестьян освободила Болонья. Именно там появилась знаменитая «Райская книга» («Liber Paradisus»), одно из первых в истории постановлений об отмене крепостного права. Опираясь на этот документ, болонская коммуна выкупила у феодалов около шести тысяч человек. Похожую акцию, но в меньших масштабах произвела чуть позднее Флоренция. Интересно, что выкупались самые бедные и несчастные из крестьян. При этом колоны[17]17
  Колонат – особая форма производственных взаимоотношений между непосредственным производителем и крупным землевладельцем. По своему юридическому положению колон приближался к рабу, однако наличие собственного хозяйства, арендная плата из доли урожая сближают колона с феодально-зависимым крестьянином.


[Закрыть], зависимые от знатных горожан – членов коммуны, свободы не получили.

Такая политика привлекала маргиналов и не способствовала тишине и порядку. На городских улицах постоянно вспыхивали стычки – между сословиями, политическими партиями, между ремесленными цехами. При этом хаоса в экономике не происходило. Вся жизнь итальянских городов-коммун подчинялась нормам римского права, «рецепция» (то есть возрождение) которого произошла в Италии еще в конце XI века.

Собственно, старейший университет Европы – Болонский – возник изначально как юридическая школа известного глоссатора[18]18
  Глоссатор (от греч. glossa) – юрист (доктор права или студент), занимавшийся римским правом в средневековой Европе в рамках традиции, развитой в Болонском университете. Школа права глоссаторов была распространена в Италии, Франции и Германии в XI–XIII веках. Результаты работ всей школы глоссаторов были соединены в одно целое Аккурсием, написавшим под заглавием «Glossa ordinaria» общий комментарий к юстиниановым сборникам.


[Закрыть] Ирнерия[19]19
  Irnerius (лат.); около 1050 – после 1125.


[Закрыть]. Во времена Франциска в нем царили нравы весьма демократичные. Всю власть имели не профессора, а студенты. Они избирали профессоров на строго определенный срок, в течение которого преподавать в других местах строго запрещалось. Каждый магистр зависел от своих учеников, тем не менее профессура в Болонский университет шла охотно.

Если власть студентов хоть как-то гармонирует с привычным образом Средневековья, то возможность научной карьеры для женщин может вызвать удивление. А между тем двери Болонского университета были открыты для прекрасного пола. Ученых дам даже допускали к преподаванию. Дочь юриста Аккурсия, Дота д’Аккорсо, удостоилась степени доктора права в том же XIII веке, сохранились в летописях имена и других известных юристок. Обычные женщины тоже часто учились грамоте.

Не страдали средневековые города и отсутствием досуга. Жители развлекались не только мастерством жонглеров и менестрелей, но и масштабными театральными представлениями. Конечно, сценарии спектаклей имели христианскую специфику, но это не мешало их разнообразию. В ход шли не только сюжеты «официального» Евангелия, но и апокрифы, а также рыцарские романы и легенды. Даже торжественные мессы, сдобренные инсценировками, превращались в интерактивное действо. А бывали и светские праздники с танцами, например популярный в итальянских городах Calendimaggio, шумно отмечаемый в первый день мая. В честь него ставили корти[20]20
  Корти (от ит. corti) – временные дворики с навесами для праздничных пиров.


[Закрыть], украшали дома тканями и гирляндами цветов. На одном из таких майских праздников маленький Данте познакомился с Беатриче – серьезной девочкой в красном платье.

Пышно цвела средневековая художественная самодеятельность. Музицирование, поэтические состязания – все это существовало не только в богатых палаццо, но и в ремесленных цехах. Ремесленники подготавливали театральные постановки в честь своих патронов. Имелись городские «кружки» благочестивого пения. Отдельно можно сказать о спортивном досуге, представленном не только рыцарскими турнирами. Есть сведения о массовых играх в мяч и состязаниях между цехами и городскими кварталами.

У интеллектуалов были свои развлечения. Они читали античную литературу – Вергилия, Геродота, Платона, Аристотеля. Античные идеи проникали и с Арабского Востока, откуда возвращались крестоносцы.

Благодаря Крестовым походам люди знакомились с мусульманской культурой. Это добавляло насыщенной городской жизни еще один слой, начиная с запаха пряностей и заканчивая наличием арабских настольных игр, бань и даже массажистов. Лютня – музыкальный символ средневековой Европы – тоже имеет неевропейское происхождение. Ее название – искаженное словосочетание «аль уд». Так по-арабски именовался струнный инструмент с корпусом из черепахового панциря, привезенный крестоносцами с Востока.

В общем, современники Франциска во многом походили на жителей нынешних мегаполисов. Кроме одного момента. Над всем тогда стояла Церковь. Ее огромные соборы, устремленные в небо и видные отовсюду, молчаливо доминировали над городской архитектурой. Под ее неусыпным оком происходила интеллектуальная и частная жизнь каждого человека. И в этом контексте сразу возникает вопрос: как же уживалась вышеописанная «вольница» средневековых городов с известной строгостью католических догматов и правил?

Сие сожительство нельзя назвать мирным. Постоянно расширяющиеся возможности для образования, новые экономические связи и модели развития – все это укрепляет эго и плохо сочетается с церковным послушанием. А Церковь на рубеже XII–XIII веков выглядела весьма непривлекательно, раздражая многих мыслящих людей.

Давно канули в прошлое раннехристианские общины с общим имуществом и совместными бесхитростными трапезами. К моменту рождения Франциска во владении церковных структур скопилось множество земель и материальных ценностей, а папа совмещал в себе власть не только духовную, но и светскую. К тому же римские первосвященники постоянно соперничали с различными императорами, не избегая политических интриг. Это сильно походило на одновременное служение Богу и мамоне, о невозможности которого говорил Христос.

Притом католическое духовенство вовсе не выглядело «косным» и «реакционным», как представляли его советские учебники. Наоборот, именно духовное сословие традиционно являлось наиболее мыслящим, поскольку до появления университетов наука и культура сосредоточивались преимущественно в монастырях. Там же возникали научные открытия. И недовольство существующим порядком, выливавшееся в многочисленные ереси и антипапские восстания, брало свое начало в церковных кругах.

Из монахов и клириков происходили философы-вольнодумцы, расшатывающие незыблемые основы католического вероучения, от Пьера Абеляра до Джордано Бруно. Арнольд Брешианский, мятежный идеолог возрождения Римской республики, на время упразднившей папскую власть, тоже был священником. Низшее духовенство активно участвовало в фактическом свержении папы Иннокентия II в 1143 году. В лоне матери-Церкви выросли многие лидеры еретических сект и движений, буквально заполонивших Европу.

Италия и Франция на рубеже XII–XIII веков представляли собой рассадник сектантов. Умбрию, где находится Ассизи, наводнили патарийцы, которые ранее уже организовали свои центры в Милане и Ломбардии. Еретики, называемые альбигойцами, заполонили юг Франции так, что папе пришлось организовать против них что-то вроде крестового похода, известного в истории как Альбигойские войны. Кроме них имелись вальденсы, гумилиаты и многие другие. Далеко не все из них боролись с католицизмом. Некоторые пытались сотрудничать, предлагая свои изменения, как, например, вальденсы. Несмотря на средневековые гонения, их сообщество существует в Пьемонте по сей день, они соединились с методистами и даже входят во Всемирный совет церквей.

Еретические лидеры XIII века завоевали большую популярность. Они были аскетичны, темпераментны и производили на обывателей большое впечатление. Ходили в лохмотьях, раздавали свое имущество и говорили об этом ярким народным языком. Как сказали бы сейчас, активно «пиарились». А Церковь выражалась на ученой латыни, к тому же постоянно требовала свою законную десятину. И люди начинали сомневаться: а нужна ли она вообще для спасения души?

Требовалось нечто, объединяющее и поднимающее дух всего христианского народа Западной Европы. Конечно же, таким средством были Крестовые походы. Но они требовали много сил и не оправдывали надежд, так как Гроб Господень отвоевать не удавалось. Неэффективными оказывались и карательные меры против еретических лидеров. Жестокая казнь освящала казнимого за свою веру человека привычным для христиан ореолом мученичества – и вместо устрашения только поднимали дух сектантов. Единственным спасением было принять вызов времени и дать достойный ответ еретикам, требующим возвращения к Евангелию. И вроде силы для этого имелись. Ведь далеко не все духовенство испортило свой имидж бизнесом. В монастырях находилось множество монахов, живущих достойно и крайне просто. Но никто не видел сквозь монастырские стены ни их самих, ни убожества их келий. Они не умели проповедовать, да и не собирались возвращаться в мир, поскольку когда-то уже выбрали путь отречения от него.

В это опасное для Церкви время в Рим пришло несколько грязных бродяг, одним из которых был наш герой, Франциск Ассизский. Внешне у него имелись все до боли знакомые церковным иерархам признаки еретика. Он вел вызывающе аскетичный образ жизни, вдохновенно и темпераментно проповедовал, вокруг него собирались странные последователи… Неудивительно, что папа Иннокентий III поначалу не проникся доверием к такому сомнительному персонажу и выгнал его из дворца, несмотря на рекомендации архиепископа Ассизи. Понтифик этот считается символом апофеоза папской власти. Он никогда не пытался стать святым, зато добился фактического господства над всей Западной Европой. Родившись в аристократической семье и получив блестящее образование, Иннокентий любил изящество, а с нищетой предпочитал общаться только теоретически – в книгах.

И вот этот гордый прагматичный человек совершает крайне рискованный поступок: поддерживает одного из многочисленных возмутителей церковного спокойствия и даже одаривает его правом распространять свое мировоззрение. А ведь совсем недавно предшественник Иннокентия Луций III отлучил от церкви Пьера Вальдо, очень похожего на нашего героя. Вальдо также отказался от своего состояния и проповедовал на улицах идеи апостольской бедности. Даже происходил из купцов, как и Франциск. Папа Иннокентий III подтвердил его отлучение. А Франциска, после долгих колебаний, признал. Как это произошло?

Светские авторы, пишущие о Франциске и францисканстве, как правило, объясняют сей факт исключительно политической расчетливостью Иннокентия. Например, на academic.ru можно найти мысль, что нищенствующие ордены были специально созданы папством с целью одурманивания народа. «Они [монахи] бродили по всем городам и селам, проникали в самую глубь народных масс и стремились отвлечь своей проповедью массы от классовой борьбы, заглушить в них ненависть к угнетателям и внушить им преданность папе и церкви. Показной «добродетельной жизнью» и личной бедностью «нищенствующие» монахи стремились завоевать популярность в народе».

Странно представить себе, как прожженный политик Иннокентий видит несимпатичного ему вонючего бродягу всего второй раз в жизни – и вдруг решает изменить ради него незыблемый порядок, потому что так выгодно. В чем выгода? Где гарантии, что этот малоуправляемый маргинал не станет впоследствии тянуть одеяло на себя, еще больше усложнив и без того сложную ситуацию? А если окажется послушным – очаруется ли вольнолюбивое городское население папской марионеткой? Не станет ли такое предприятие еще одним поводом для раздражения? В обоих случаях пользы для Церкви не получится, а опасный прецедент будет создан.

Если рассуждать логически, никакой расчетливости и даже простого здравого смысла в действиях папы Иннокентия нет. Но понтифик, каким бы приземленным он ни казался, не может мыслить только земной логикой. Ведь прежде чем занять Святой престол, он долгие годы живет церковной жизнью, проводя время в богослужениях и чтении Писания. Это накладывает сильный отпечаток на строй мыслей. А если учесть, что в XIII веке сознание любого человека было глубоко религиозным, то Иннокентий – человек не от мира сего вдвойне. Его достижение всеевропейского господства в подобном контексте приобретает несколько особый оттенок. Он добивается земной власти не для себя, но для Церкви. И тогда единственное убедительное объяснение действий папы таково: он разглядел в смиренном Франциске образ Христа и поверил ему. С помощью вещего сна или путем долгих молитв и размышлений – никто не знает. Но союз с Франциском состоялся, и он был по любви, а не по расчету. Папа рискнул – и выиграла Церковь.