Текст книги "Франциск Ассизский"
Автор книги: Анна Ветлугина
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)
Такое разочарование произошло по причине «непрофессионализма» нашего героя. По большому счету он не знал языка, на котором создаются церковные структуры. Речь не о латыни, хотя и ее он навряд ли освоил в совершенстве. Просто трудно было найти человека, менее разбирающегося в церковной организации, чем Франциск. Он с настоящими монахами-то общался всего пару месяцев, когда пытался найти себе прибежище, окончательно рассорившись с отцом, и ничем хорошим это не кончилось. Его выгнали. То есть его попытки создать орден выглядят очень беспомощно, как если бы ребенок, вдохновившись видом самолета, решил построить нечто подобное без всяких теоретических знаний. По мнению иезуита Мандоне[81]81
R. Р. Mandonnet (фр.).
[Закрыть], вся деятельность Франциска не имела ясных очертаний. Он только призывал людей покаяться и жить по Евангелию, просто делал это столь талантливо, что сумел наэлектризовать большую массу народа. Как дальше ее организовывать, он не имел понятия. Да и твердо сформулированного учения у него не было, только поэтическое вдохновение, заставлявшее его хватать кусок деревяшки с земли и делать вид, будто он играет на скрипке. Что значит этот эпизод, повторяющийся в разных источниках? Он показывает, как велико было его воздействие на людей. Попробуйте заставить кого-нибудь послушать воображаемую игру на скрипке.
Знакомые обеспокоятся вашим психическим состоянием или вообще пошлют вас куда подальше. Франциска слушали, не важно, что он говорил или делал.
Он был великим поэтом-проповедником, и творчество его состояло из идей, но также – из этих воображаемых скрипок, рождественских яслей, к чему он относился с огромной серьезностью, и, конечно, целой толпы разных животных и птиц, которые, сделавшись его свитой, еще больше потрясали людей. В этом во всем он чувствовал себя, как дома, но вряд ли смог бы выдержать даже несложный экзамен по богословию.
И его жизненный идеал тоже был поэтическим. Как возможно полное отречение от личной собственности в мире, где все построено по совершенно иным законам? Орден мог иметь будущее, лишь заключив сделку с принципом собственности. И вовсе не Римская курия навязывала это положение, а сами братья, которые являлись обычными людьми, в отличие от нашего героя.
Трудно даже представить себе мучения Франциска. Он видит, как рушатся выстраданные им идеалы, ради которых он лишил себя практически всего, и ничего не может сделать. И, будучи умным человеком, конечно же, понимает: без подобного компромисса мать-Церковь никогда не усыновит его. Он так и останется сиротой. Еретиком, сектантом, неблагонадежным. Полноты духовной семьи, к которой он стремился всем сердцем, ему не видать. И он соглашается на этот новый подвиг смирения, гораздо более трудный, чем лишение себя материальных благ.
ФРАНЦИСК И ДОМИНИК
Вернемся в ноябрь 1215 года, когда на Четвертом Латеранском соборе запретили создание новых монашеских орденов. От этого постановления пострадал не только наш герой, но и его коллега – святой Доминик. Между ним и Франциском принято проводить параллели, так как они оба являлись создателями новых монашеских орденов, причем происходило это примерно в одно и то же время. Они двигались параллельно, иногда конкурируя, иногда помогая друг другу. Их объединяли философия активного монашества и идея тесного сотрудничества с мирянами. Оба ордена с огромным трудом добились признания от Святого престола, хотя впоследствии именно они (вместе с орденом иезуитов, созданным Игнатием Лойолой тремя веками позднее) стали основной опорой папства. И францисканцы, и доминиканцы выглядели очень ново в начале XIII века, когда монахи еще не проповедовали. В некоторых источниках можно прочитать, будто тип личности странствующего монаха-проповедника – изобретение Доминика, позаимствованное францисканцами. Конечно, это не так. Вряд ли тут вообще может идти речь о заимствовании. С проповеди начинал сам Франциск, проповедовать он посылал своих первых последователей еще в 1208 году, когда несколько братьев впервые поселились в Порциункуле. Тем более трудно себе представить, что рассказы о маргинальных проповедниках из неприметного городка Ассизи достигли Юга Франции. Просто и Доминик, и Франциск вдохновлялись одним и тем же примером – и даже одной и той же цитатой. Насчет отношения Доминика к идее отрицания любой собственности, горячо проповедуемой Франциском, есть свидетельство французского теолога, естествоиспытателя и духовного лидера францисканцев-спиритуалов[82]82
От лат. spiritus — дух.
[Закрыть] Пьера Жана Олье (Оливи)[83]83
Pierre-Jean Оllеи (фр.), Petrus Joannes Olivi (лат.); 1248 или 1249–1298.
[Закрыть]: «От святого и досточтимого отца Барро (Баррави), некогда бывшего каноником в Каркасоне, а затем ставшего францисканцем, я дважды слышал проповедь, которую он обращал к послушникам, когда послушником был и я сам, о том, что, будучи еще каноником и изучая богословие в Париже, он слышал слова блаженного Доминика, с которым он когда-то был каноником в Каркасоне и стал его другом, о том, что он и его орден взяли пример с блаженного Франциска и его братьев в отречении от всякой собственности. Действительно, придя в Италию, по пути в Римскую курию, чтобы попросить утверждения ордена, в Ассизи он увидел Франциска и тысячи братьев, собравшихся на Генеральный капитул. Восхитившись тем, как Бог давал им в изобилии и тщанием верных все необходимое на день, без откладывания запасов на завтра, по возвращении Доминик заявил братьям, что они могут в безопасности оставаться безо всякой собственности, поскольку он видел и удостоверился, что так обстоят дела у Франциска в его ордене».
Впрочем, доминиканское «могут оставаться без всякой собственности» – не значит «обязаны», как желал бы для себя и своих братьев Франциск. Доминик никогда бы не стал срывать черепицу с крыши монастыря, он бы скорее порадовался, что теперь дождь не испортит книги.
Оба ордена имели сходную структуру, приближающуюся скорее к рыцарским орденам, чем к обычным монашеским. Во главе стоял генерал, облеченный очень широкими полномочиями, у него в подчинении находились «провинциалы» – руководители «провинций» (стран и областей), где размещались общины ордена. Управление происходило через провинциальные собрания и Генеральный капитул. Эта четкая структура позволяла поддерживать уровень дисциплины, совершенно недоступный для обычных орденов. И да, у доминиканцев тоже имелись терциарии. Многие исследователи считают, что Доминик заимствовал эту идею у Франциска, так как его терциарии появились раньше.
Юные годы Доминика немного напоминают биографию нашего героя. Так же, как Франциск, он родился в весьма богатой семье. Правда, социальное положение аристократического рода Гусманов было гораздо выше семьи преуспевающего торговца Бернардоне. И конфликта с родными испанскому святому удалось избежать. Дон Феликс Гусман, его отец, устроил дома настоящую монастырскую атмосферу со строгими постами и долгими молитвами и воспринял духовные устремления сына, как Божий дар. Впоследствии к лику блаженных причислили двоих ближайших родственников Доминика – его мать Хуану и брата Маннеса.
Так же, как наш герой, Доминик славился сострадательным характером. В четырнадцатилетием возрасте семья послала его учиться в Валенсийский университет, где будущий святой проявил выдающееся упорство в овладении науками. Но прославился в студенческой среде он не только учебными достижениями. Во время голода 1191 года Доминик продал все свои учебники и даже некоторую одежду, а на полученные деньги организовал питание для голодающих. Вспомним, в те времена книги стоили крайне дорого, и многие вообще оставались без образования, потому что не могли позволить себе купить нужную литературу. Сокурсники Доминика сильно удивились его поступку, но еще сильнее их поразил ответ святого: «Неужели вы думаете, что я буду учиться на мертвой коже, когда живые люди умирают от голода?»
После его слов не только студенты, но и профессора задумались и начали собирать средства на помощь голодающим, таким образом, было спасено от голодной смерти немало людей.
Известен другой яркий поступок испанского святого. У одной бедной женщины мавры взяли в плен единственного сына. Доминик пришел к безутешной матери и сказал, что готов пойти в рабство вместо него. Женщина поразилась такому великодушию, но все же отказалась.
Свои ордены Доминик и Франциск создавали практически в одно и то же время, и колыбелью обоих орденов оказались небольшие старые церкви, посвященные Деве Марии. Церковь Богоматери у подножия Пиренеев в Пруйле у Доминика и Порциункула у Франциска. Для обоих толчком к служению стало паломничество в Рим. Оба создали три ордена – мужской, женский и орден мирян. Доминик, в отличие от Франциска, начал с женской ветви. Утвердил их ордены один и тот же папа Гонорий III, а причислил обоих к лику святых – Григорий IX. Оба ордена дали выдающихся католических теологов – доминиканца Фому Аквинского и францисканца Бонавентуру.
Но у каждого католического монашеского ордена, как правило, имеется своя харизма, заложенная основателем. И при всех сходствах менталитет францисканцев и доминиканцев сильно разнился. Чтобы понять эту разницу, русскому человеку легче всего представить себе образ москвича и петербуржца в их классическом проявлении. Очень хорошо показывают менталитет орденов и некоторые анекдоты. Рискнем процитировать здесь один из них, тем более в нем помимо францисканца и доминиканца присутствует также иезуит.
Итак. В комнате сидят три монаха – доминиканец, францисканец и иезуит. Неожиданно гаснет свет. Через некоторое время свет включается снова. Что делали монахи, пока было темно? Доминиканец обдумывал идею богословского трактата «О особенностях богопознания в полной темноте». Францисканец горячо молился о ниспослании света. Иезуит пошел менять пробки.
В этом анекдоте одним, но ярким штрихом обозначены психологические портреты всех трех основателей этих орденов. Абсолютно «земной», практичный Лойола, возвышенный поэт Франциск и Доминик – настоящий ученый, обдумывающий свои темы в любых условиях. Так оно и есть. С самого начала доминиканцы делали акцент на углубленном изучении теологии, с тем чтобы повысить уровень церковной проповеди. Действительно, неграмотные проповедники вредили Церкви, особенно в краях, попавших под влияние еретических настроений. Это понимали многие, но лишь Доминик смог найти новое решение давней проблемы. Он создал «ученый» орден, гораздо менее доступный для масс, чем у Франциска, с более узкой задачей воспитания образованных и искусных проповедников. Если Франциск давал людям возможность жить в совершенном мире, то Доминик создал культуру доступного объяснения этого мира.
Мысль о создании ордена проповедников появилась у Доминика во время путешествия по территории Южной Франции. Молодого священника настолько поразил размах альбигойской ереси, что он решил изменить свою жизнь – и вместе с епископом де Асеведой остался в тех краях. Вскоре его труд проповедника начал приносить плоды. В 1206 году в городе Пруйле даже появилась женская община для девушек, возвращенных из ереси (их родные не желали принимать в семьи «распропагандированных» девиц). Спустя восемь лет Доминик перемещается в Тулузу и создает там мужскую общину. Шестеро ее членов составили костяк будущего доминиканского ордена. Постоянная ревностная борьба за чистоту веры в дальнейшем привела доминиканцев к службе в инквизиции (впрочем, работали в ней и францисканцы). До введения инквизиции определением, кто еретик, а кто нет, занимались люди, зачастую совершенно не имеющие никаких специальных знаний, – и суды эти, особенно в условиях военного времени, немногим отличались от линчевания.
Ошибочно первым инквизитором называют самого Доминика, приводя в доказательство буллу Иннокентия III, дававшую испанскому проповеднику большие полномочия для борьбы с еретиками. На самом деле инквизиция как институт была создана спустя изрядное время после смерти Доминика, хотя и была задумана еще папой Иннокентием. Но борьба с ересью действительно являлась для него проблемой номер один. Франциск проповедовал христианство в католических землях добрым католикам, пусть и не слишком рьяным в своей вере, а доминиканцы работали «на переднем крае» – там, где шла натуральная религиозная война, усиленная войной гражданской. Неофициальное название ордена – «Псы Господни» от латинского Domini canes[84]84
Интересно, что «Псы Господни» называется роман В. Пикуля, посвященный иезуитам. Впрочем, это не редкость для Пикуля.
[Закрыть] – так было переосмыслено слово «доминиканец».
Конечно, ни Франциску, ни Доминику и в голову не могло прийти называть орден своим именем. Орден Доминика назывался орденом Братьев-проповедников.
Итак, Доминик и Франциск не очень-то походили друг на друга, как не походили друг на друга и созданные ими ордены. Но в рамках церковной традиции их принято сближать, превращая чуть не в соратников и братьев. А между тем историки вовсе не уверены, что эти люди тесно общались, и даже сама их встреча отнюдь не бесспорный факт. Упомянутый Пьер Жан Олье утверждает, что около 1219 года Доминик был у Франциска в ордене и наблюдал за нищетой францисканцев, после чего решился повторить этот подвиг со своими братьями. Но по датам получается анахронизм, поскольку к этому времени доминиканцы уже давно жили в нищете. И совет относительно устройства монастыря Франциск вряд ли мог дать Доминику. Ведь он сам не планировал никаких постоянных монастырей, призывая братьев жить без привязки к любому виду недвижимости. И предполагаемый приезд Доминика на францисканский капитул тоже весьма сомнителен. Как раз в это время Доминик исполнял обязанности епископа на Юге Франции. А священник по имени Барро, якобы рассказавший об одной из подобных встреч? Их оказывается двое, и совершенно непонятно, кто из тезок имелся в виду.
Несмотря на все сомнения, сюжет об общении двух святых упорно культивируется в католической традиции, а их первая встреча – вообще отдельная история, вдохновившая художника Фра Беато Анджелико (небесного покровителя всех художников) на создание целого полотна. Написано оно в XV веке, стало быть, прошло уже целых 200 лет со времен события, возможно, и не случавшегося в реальности. Фра Анджелико (настоящее имя Гвидо ди Пьетро[85]85
Fra Beato Angelico (Guido di Pietro) (ит.); 1387–1455.
[Закрыть]) был доминиканским монахом и часто размышлял о Франциске. Он, конечно же, знал источники, рассказывающие о взаимоотношениях двух святых, и все они были полулегендарны, как «Цветочки святого Франциска». Разумеется, художник не историк, никому в голову не придет требовать от его работ исторической достоверности, но на примере этого мы можем увидеть, как вообще в Средние века в Европе люди воспринимали историю.
Средневековый человек стремился увидеть во всех случающихся событиях Божий Промысел. Через призму этого желания мир несколько изменялся, акценты расставлялись соответствующим образом, и какой-нибудь незначительный эпизод вдруг начинал «звучать», обрастая комментариями и трактовками. В то же время бытописатели тех времен часто пренебрегали важными деталями, создающими портрет эпохи. Все существующее оценивалось с позиции пригодности для Вечности – не меньше. Оттого происходит и уже упомянутое преобладание дат смерти перед датами рождения, а иногда – как бы нарочитое отсутствие точной датировки события или конкретизации его местоположения. Историческая достоверность в средневековом представлении складывалась вовсе не из этих никчемных цифр.
Эта ментальность европейского средневекового историка выражена у английского летописца VII–VIII веков Беды Достопочтенного[86]86
Beda Venerabilis (лат.); 672 или 673–735.
[Закрыть]. Сам Алкуин отзывался с колоссальным почтением об учености сего мужа. Его прозвище известно из эпитафии IX века, которую якобы продиктовал ангел. Никто не возьмется утверждать, что 40 томов сочинений Беды также написаны под диктовку Сил Небесных, но сохранилось его изречение: «Называя вещь, мы даем ей существование».
Поэтому, даже если Франциск и Доминик никогда не встречались лично, общение между ними где-то точно существовало. Но и их встрече тоже ничего не мешало. Они оба оказались одновременно в Риме во время Четвертого Латеранского собора. Оба к этому времени пользовались известностью, достаточной для того, чтобы кто-нибудь захотел познакомить их. Доминиканец Жерар де Фраше[87]87
Gérard de Frachet (фр.); около 1195–1271.
[Закрыть]описывает эту предполагаемую встречу в своем труде «Vitae fratrum ordinis praedicatorum» («Жития братьев ордена проповедников»). Интересно, что это единственное доминиканское свидетельство о контакте двух святых. Остальные исходят с францисканской стороны. Согласно ему, во время обязательной ночной молитвы святой Доминик вдруг увидел Христа с гневным лицом. Рядом с Ним стояла Богородица. Пытаясь заступиться за грешный мир, она указывала своему Сыну на двух праведников, в одном из которых Доминик узнал себя. Лицо другого было ему незнакомо. На следующее утро в церкви он увидел нищего, в котором признал того человека. Испанский святой бросился к нему, обнял и рассказал о своем видении, и «сердца их слились воедино в этих объятиях и словах».
В этом слиянии и есть историческая ценность. Это – ожившая метафора, с помощью которой средневековый историк показывает суть происходящего: именно Франциск и Доминик в тяжелые для Церкви времена делали сходные вещи для ее спасения. Таким образом в исторических текстах созидается идеальный мир, каким он должен быть, а читатель легче видит в истории нечто большее, чем точная хронология событий. Современный французский церковный писатель Ги Бедуэлл[88]88
Guy Bedouelle (фр.); 1940–2012.
[Закрыть] (доминиканец), автор книги «История Церкви», подчеркивает, что духовный смысл встречи двух святых преобладает над историческим. А французский историк Люсьен Февр[89]89
Lucien Febvre (фр.); 1878–1956.
[Закрыть] выражает эту мысль еще интереснее: установить факт – значит выработать его. Иными словами – отыскать определенный ответ на определенный вопрос. А он таков: возникли два крайне активных монашеских ордена совершенно нового типа. Как они будут взаимодействовать друг с другом? Сотрудничать или конкурировать?
Напряженные моменты между францисканцами и доминиканцами случались. Ситуация особенно обострилась в XVI веке, когда оба ордена занялись христианизацией аборигенов Южной Америки. Они часто не сходились во мнении и в области богословия, и по отношению к индейцам и их культуре. Известны даже случаи церковных судов между орденскими представителями.
Между тем легенда, которая в Средние века играла роль некоей моральной инструкции, сообщала об общении между Франциском и Домиником. А словосочетание «общение святых» – не просто короткая фраза, а цитата из апостольского Символа веры[90]90
Перевод, используемый в Русской католической церкви: «Верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли, в Иисуса Христа, единственного Его Сына, Господа нашего: Который был зачат Святым Духом, рожден Девой Марией, страдал при Понтии Пилате, был распят, умер и был погребен; сошел в ад; в третий день воскрес из мертвых; восшел на небеса и восседает одесную Бога Отца Всемогущего: и оттуда придет судить живых и мертвых. Верую в Святого Духа, святую Вселенскую Церковь. Общение святых, прощение грехов, воскресение тела, жизнь вечную. Аминь».
[Закрыть]. И также «общение святых» – это все люди, принадлежащие Христу во крещении, независимо от того, живы они или уже умерли. Вот такой глубокий подтекст у, казалось бы, незначительного эпизода в биографии Франциска и Доминика.
Их дружба, которой, вполне возможно, не было, до сих пор живет своей жизнью во францисканских и доминиканских монастырях в виде доброй традиции. 8 августа, в День памяти святого Доминика, в орден Братьев-проповедников приходит францисканец и помогает вести богослужение. Точно так же, только строго наоборот, происходит 4 октября, когда вспоминают Франциска. В монастырь к Братьям меньшим приходит посланник от доминиканцев. Так делают в разных странах мира, где есть францисканские и доминиканские монастыри, и совместные молитвенные встречи, как правило, заканчиваются посиделками с чаем и плюшками. Чем не настоящее мистическое общение святых?
СВЯТАЯ ЗЕМЛЯ
Лишь теперь я ценю свою жизнь,
С тех пор как грешные глаза мои
Видят эту страну и землю,
Известную столь великой славой.
Свершилось то, о чем всегда просил я:
Я пришел в ту землю,
На которую ступил Господь в образе человеческом.
В этой песне знаменитого рыцаря-миннезингера под названием «Палестина» отобразилась величайшая мечта Средневековья, под влияние которой попал и наш герой. До нас дошел не только текст, но и завораживающая музыка, передающая сильные, редкие для современного человека чувства. Крайняя суровость и сияющий экстаз. К сожалению, мелодии, сочиненные святым из Ассизи, не сохранились, но очень возможно, некоторые из них имели точно такое же настроение, ведь Франциск, как и большинство его современников, мечтал о Святой земле.
Откуда взялось это странное желание у десятков тысяч людей оставлять свои дома и идти воевать в далекую и совершенно неизвестную страну?
Если верить летописям Альберта Аахенского[92]92
Alberti Aquensis (лат.), Albert of Aix (англ.).
[Закрыть] и Вильгельма Тирского[93]93
Guillaume de Tyr (фр.), около 1130–1186.
[Закрыть], у истоков мощного движения, просуществовавшего несколько веков, стоял всего один человек, сегодня известный гораздо меньше, чем герои военных кампаний, вызванных им к жизни. Его имя Петр Амьенский[94]94
Petrus Ambianensis (лат.); около 1050–1115.
[Закрыть], или Петр Пустынник. Всю жизнь он провоевал, судя по всему, без особых достижений, а на склоне лет ушел из мира, став монахом. Пути паломничества привели его в Палестину, где он сильно огорчился, увидев там тяжелую жизнь христиан, подвергающихся всяческим притеснениям от мусульман. Он поговорил с тамошним патриархом Симоном и посоветовал владыке обратиться за помощью к папе римскому. Но совет, скорее всего, не вылился бы ни во что значимое, если бы сам Петр по возвращении в Рим не явился к Урбану II и не рассказал тому свой сон о Крестовом походе. Понтифик идею поддержал. Собственно, она не была нова. Еще папа Григорий VII собирался лично возглавить поход против турок-сельджуков, и осуществить сей план ему помешала только постоянная борьба с германским императором. Его преемник на Святом престоле, Виктор III, морально поддержал пизанцев и генуэзцев, снарядивших флот для войны с Тунисом. Итальянцы тогда сожгли два города на африканском побережье, но исторически значимым событием этот трагический факт не стал.
Все изменилось, когда за дело взялся Петр Пустынник. Вероятно, он немного походил на нашего героя – незаметный, измученный аскезой человек, ярко преображающийся во время проповеди. Облачившись в рубище, он начал ходить по городам и весям, рассказывая о мучениях братьев, живущих рядом с Гробом Господним, и умоляя помочь им. Эффект его выступлений оказался просто поразительным. Люди разных национальностей и сословий вспыхивали, будто сухая солома в жару, пытаясь тут же собраться в отряды и пойти громить сарацин[95]95
Сарацины (от лат. Saraceni, др. греч. Σαρακηνοί – восточные люди) – народ, упоминаемый древнеримским историком IV века Аммианом Марцеллином и греческим ученым I–II веков н. э. Птолемеем. Кочующее племя разбойников, бедуины, жившие вдоль границ Сирии. Во времена Крестовых походов это слово стало собирательным обозначением всех мусульман. Синонимом также стало слово «мавры». Современные историки обозначают этим словом население Арабского халифата с VII по XIII век.
[Закрыть].
Увидев такой энтузиазм, Урбан II в 1095 году созвал собор в Клермоне. Папа призвал верных помочь византийскому императору Алексею Комнину в борьбе против нашествия турок. То же самое понтифик огласил на проповеди для народа, правда, добавил дополнительную цель – отвоевать Святую землю. Урбан II пообещал участникам похода прощение долгов и заботу об оставленных семьях. И вот тут пламя, зажженное Петром Амьенским, переросло в мощный пожар. Папе даже не дали договорить. Его речь потонула в торжествующем реве. «На то Божья воля! Так хочет Бог!» – скандировала толпа. Прямо на площади перед Клермонским собором люди резали красную одежду на полоски, чтобы пришить на плащ в виде креста.
К началу 1096 года собралась большая масса первых крестоносцев – в основном бедняки, вооруженные косами, дубинами и всем, что подвернулось под руку. Предводители вполне соответствовали духу этого движения. Это были уже упомянутый Петр Пустынник и разорившийся французский рыцарь Вальтер Голяк, он же Готье Нищий[96]96
Walther von Habenichts (ит.), Gautier Sans Avoir (фр.).
[Закрыть]. Беспорядочное сборище выступило из Лотарингии в Иерусалим, куда, понятное дело, дойти не получилось. Без оружия и припасов, не имея понятия о воинской дисциплине, эти люди наделали шуму по всей Европе, устраивая еврейские погромы и грабя всех, кто показался им недостаточно правоверным. Так они дошли до Византии, где император Алексей Комнин принял их с дружелюбием, которое фанатически настроенные «мстители» не оценили. Помогать императору они не собирались, интересуясь только Иерусалимом, который чудился им в любом встреченном населенном пункте. До конца непонятно, насколько Вальтер и Петр действительно руководили этим агрессивным сборищем, а насколько им приходилось считаться с мнением толпы. Кончилось все очень плохо. Большинство первых крестоносцев погибли – кто в сражении при Никее, а кто и вовсе по дороге. К тому же они оставили после себя крайне дурную славу во многих городах и странах.
Но идея об освобождении Святой земли после этого неудачного «нулевого» Крестового похода нищих и крестьян зазвучала еще ярче. К концу того же 1096 года начинается «официальный» Первый крестовый поход – с вооружением и профессиональными военачальниками, но количество добровольцев продолжает удивлять. Буквально каждый начинает грезить освобождением Гроба Господня. Крестоносцы завоевывают Иерусалим, устроив в нем страшную резню, потом теряют его, но яростный энтузиазм не ослабевает, и минимум на 200 лет Европа заболевает этой священной лихорадкой…
Мотивацию крестоносцев чаще всего объясняют двумя причинами: религиозным фанатизмом и жаждой наживы. Доля правды в таких формулировках, несомненно, есть, но они носят слишком общий характер и не дают никакого понимания ситуации. Прежде всего о фанатизме. Почему он вдруг проявился столь сильно именно тогда, на рубеже XI–XII веков? Ведь со времени официального признания христианства прошло уже больше семи столетий.
Задумаемся, почему вообще одни и те же идеи вдруг становятся крайне важными для одного поколения, а следующее их уже даже не особенно понимает? Почему, например, те же самые немцы, считающиеся просвещенной нацией, поддержали Гитлера, не особенно ассоциирующегося ни с просвещением, ни с гуманизмом? Потому что в его речах содержались обещания излечить национальное унижение немецкого народа, полученное в Первой мировой войне.
Христианская Европа времен зрелого Средневековья тоже имела свою психологическую травму. Франки и саксы, ставшие основой этой цивилизации, несли в себе культ воина. Само рыцарство – один из главных средневековых «брендов» – выросло именно из этого культа, вступающего в неминуемый конфликт с заповедью «не убий». Рыцарь посвящал воинскому искусству всю жизнь, его подвиги высоко ценились, и в то же самое время он являлся убийцей. Из этой сложной ситуации имелся только один выход: покаяние. Воины отмаливали свои грехи, жертвуя Церкви значительные суммы или уходя на склоне лет в монастырь. На Клермонском соборе прозвучала совсем иная идея – священной войны. Ее участники объявлялись не воинами, а пилигримами. Считалось, что они воюют на стороне Бога и вместе с Богом, освобождая святыни.
Так папа Урбан решил многовековой морально-этический конфликт. Теперь рыцари могли заниматься своей профессией, оставаясь благочестивыми христианами. Более того, они даже получали прощение прошлых грехов. Особенно радовались менее удачливые из них – разорившиеся аристократы, а также младшие сыновья, которые не могли рассчитывать на наследство и порой промышляли разбоем на дорогах. Призыв Церкви сильно поднял им самооценку. Охваченные духовным подъемом, они поверили в свою избранность. Ни к чему хорошему такая вера не привела, в хрониках остались воспоминания о ничем не оправданных зверствах, творимых крестоносцами не только в Иерусалиме, но и в восточнохристианских городах.
По поводу выгоды… Несомненно, она подразумевалась – как на уровне правителей, так и в головах простых людей. Территория, завоеванная крестоносцами, включала в себя пути, через которые шла в то время торговля Европы с Индией и Китаем. Доставить груз из того же Багдада, минуя государство крестоносцев, на какое-то время стало невозможно. Рядовые воины, уходя в поход, тоже, конечно же, надеялись на богатую добычу. Иногда их надежды даже сбывались.
Интересно, что европейцы почти поголовно бросились ловить удачу за хвост вовсе не с отчаяния. Как раз перед началом Крестовых походов жизнь в Европе немного наладилась. Не случалось из ряда вон выходящих неурожаев, эпидемий и прочих бедствий. Наоборот, из-за появления более тяжелого плуга и распространения ветряных и водяных мельниц продуктов стало больше и постоянная угроза голода немного ослабла. Зато начала расти численность населения и, соответственно, стал удешевляться труд.
Конечно, очень многим Святая земля представлялась местом, где молочная река омывает кисельные берега. И попасть туда казалось довольно простым делом. Ведь у среднестатистического средневекового человека с географией было не плохо, а очень плохо. Будущие освободители Гроба Господня вместо навигатора могли взять с собой… гуся. Каноник Альберт Аахенский в своей «Иерусалимской истории» возмущался нелепой картиной, когда впереди одного из отрядов, созданных Петром Пустынником, важно шествовали гусь и коза. Крестьяне же выказывали животным «знаки благочестивого почитания сверх меры, и превеликая рать, подобно скотине, следовала за ними, веря в это всей душой». Отвращение хрониста понятно – приписывание этим животным Божественной благодати шло, конечно же, из германского язычества. В германской мифологии есть коза по имени Хейдрун, доящаяся медом и щиплющая листья Мирового древа. А гусь присутствует во многих мифологических системах как птица хаоса и одновременно – символ Творца. Подобные верования оставались жить в народных массах, причудливо смешиваясь с христианством. Поэтому на перекрестках дорог выбор пути легко могли поручить гусю. А некоторые отряды вдруг обнаруживали Иерусалим где-нибудь в Венгрии и Болгарии и начинали отвоевывать его со всеми вытекающими последствиями.
Современного человека, наверное, больше всего удивит не топографическая безграмотность большинства крестоносцев, а та смелость, с которой они пускались в далекое опасное путешествие без карт и компаса. Это мы можем легко передвигаться в любую точку земного шара, бронируя себе отели через Интернет. Мы заранее смотрим фотографии мест, куда планируем приехать, читаем отзывы других туристов. Мир вполне прозрачен, и только отсутствие денег может помешать увидеть его. А теперь представим путешественника XI или XII века. На что ему рассчитывать? Ни хороших дорог, ни инфраструктуры, ни четкого представления о расстояниях. Зато в наличии имеются многочисленные разбойники, а также злобные феодалы, берущие плату за проход через их владения.
Тем не менее средневековый путешественник еще задолго до Крестовых походов был удивительно легок на подъем, причем отсутствие материальных средств тогда вовсе никого не сдерживало. Далекие паломничества бедняков не считались чем-то удивительным. В воздухе витала мысль о земных дорогах как о непрекращающемся странствии по пути к небесной родине, и рядовой европеец постоянно и охотно перемещался в пространстве от одной христианской святыни к другой. Популярнейшей целью пилигримажа уже тогда считался Сантьяго-де-Компостела, место упокоения мощей апостола Иакова. Много багажа с собой не брали, надеясь на монастырские приюты. Шли, как правило, медленно, и странствие растягивалось на долгие месяцы, но это никого не волновало, ведь паломничество повышало статус человека в обществе. Только к концу XIII века Церковь постепенно начала отходить от безоговорочного одобрения паломничеств. Священнослужители обратили внимание на тот факт, что их прихожане зачастую проводят всю жизнь в дорожных приключениях, вместо того чтобы работать, молиться и вести достойную жизнь дома.
