Текст книги "Франциск Ассизский"

Автор книги: Анна Ветлугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Но на рубеже XI–XII веков, когда начинались Крестовые походы, паломник воспринимался безусловно положительным героем, а уж паломник-рыцарь и вовсе стал, как сказали бы сейчас, звездой.

Крестовые походы дали европейской цивилизации огромный заряд, породив многочисленные рыцарские романы, по которым сходили с ума последующие поколения. Весь XIX век с его романтизмом, балладами и творениями Вальтера Скотта тоже подпитан той же харизмой. И в наше время снова наблюдается всплеск интереса к Средневековью, правда, уже на новом – аутентично-реконструкторском уровне. И молодежь снова играет в рыцарей.

В идее Крестовых походов есть определенная мистическая красота. Она лежит далеко за гранью выгоды и даже за гранью оправдания воинской профессии. Крестоносцы как бы становились вассалами самого Господа, служа на его родной земле и пытаясь завоевать для Него… почти что Его личные вещи, если можно так сказать… Это не могло не вызывать сильных эмоций. Порой даже мусульмане восхищались благочестием своих врагов. Вот только реальное воплощение этой идеи сильно противоречило христианскому духу братолюбия. Может быть, именно поэтому Крестовые походы в итоге закончились поражением христиан?

ДИАЛОГ КУЛЬТУР

Конечно же, такой поэт, как Франциск, не мог не помышлять о Святой земле. Он стремился туда еще с детства, когда мечтал о рыцарстве, ибо какой рыцарь не грезит о Гробе Господнем? Стремился и когда ушел из мира и впервые начал проповедовать. Примерно летом 1211 года, когда братство еще было малочисленным, а Клара Оффредуччо благополучно жила под отчим кровом, наш герой предпринял первую попытку достигнуть давней цели. Не особенно афишируя своих действий, он начал искать способы попасть на Восток и в конце концов вместе с каким-то спутником сел на корабль, направляющийся в Сирию. Вот только в те времена корабельные маршруты были величиной весьма непостоянной. Они легко менялись – то из-за угрозы пиратов, то из-за погодных условий. Так случилось и с нашими путешественниками. Проплыв совсем немного, их корабль попал в сильную бурю. Крушения не произошло, но судно оказалось прибитым к берегам Далматин. Возможно, Франциск счел этот факт знаком того, что Бог не благословляет его паломничества, или же просто не нашел транспортной альтернативы. Так или иначе, он принял решение вернуться. Это тоже оказалось проблематичным, ведь денег у него принципиально не имелось. Он нашел корабль, идущий в Анкону, и начал умолять капитана взять их с товарищем на борт. Моряк отказал, как можно прочитать у Фомы Челанского – «с жестокостью». Тогда неудачливые пилигримы проникли на корабль тайно и спрятались. Дальше произошло необычайное: пришел незнакомец с мешком провизии и, отыскав среди матросов самого богобоязненного, передал ему припасы со словами: «Возьми с собой все это и честно передай все нищим, скрывшимся на корабле, когда настанет время нужды». В итоге этот корабль тоже попал в бурю и носился по морю много дней. Пища от неизвестного благодетеля помогла выжить не только Франциску с товарищем, но и многим другим.

Наш герой благополучно возвратился, а мысль о Востоке продолжала занимать его. Видимо, в какой-то момент она разделилась на два направления: собственно посещение святынь и проповедь среди мусульман. С годами вторая часть обрела самостоятельное значение. К ней добавилась еще одна идея – претерпеть мученичество за веру. В промежуток времени между 1213 и 1215 годами Франциск собрался в Испанию, решив заняться обращением мавров, а конкретно султана Мирамолина – так сокращали титул марокканского правителя, титул которого полностью звучал как Амир аль-Муменин. В то время правил Магомет бен Нассер, потерпевший поражение от испанцев в 1212 году, навряд ли он испытывал особенно добрые чувства к христианским проповедникам. Тем не менее Франциск пустился в путь. Как пишет Фома Челанский, «столь сильно пылало в нем желание мученичества, что порой он обгонял товарища, назначенного сопутствовать ему, и, словно, опьянившись духом, устремлялся вперед к исполнению назначенного».

Небеса вновь не поддержали благого начинания. В пути Франциск заболел. Ему пришлось возвращаться и отлеживаться в Порциункуле. Такие обстоятельства оказались весьма полезными для уже знакомого нам автора первых двух житий. Примерно в то же самое время Фома Челанский решил вступить в орден и, по-видимому, очень нуждался в контакте с основателем. В «Первом житии» агиограф осмеливается упомянуть о себе в связи с этой ситуацией: «Благодетельный Господь, удостоивший в редкой милости своей вспомнить обо мне и множестве моих братьев, лично противостал ему, когда он уже дошел до Испании, и наслал на него тяжкую болезнь, чтобы он не смог идти дальше, отозвал его с начатого пути». В орден тогда вместе с Фомой Челанским пришла очень большая группа аристократов и ученых людей.

После этого тема мусульманства и Святой земли на несколько лет исчезает из поля деятельности Франциска, но не из области интересов. Потому что 26 мая 1219 года наш герой все же отплывает от берегов Анконы в Акри. Правда, поначалу он следует вовсе не в Святые места, а в Дамьетту, где находится войско крестоносцев, противостоящее мусульманской армии. По обыкновению он отправляется в путь с товарищем. На этот раз его сопровождает брат по имени Иллюминат.

Имя это происходит от латинского слова illuminatus – «озаренный», «просветленный», «просвещенный». Аналогичный корень есть и в немецком – Illuminatenorden. Историки воспринимают такое имя как нарицательное, поскольку в Европе в разное время существовало много различных объединений (орденов, братств, сект, обществ) оккультно-философского толка и мистического характера. Иногда они действовали официально, но чаще – секретно, находясь в оппозиции Церкви и клерикальной власти. Самое известное такое объединение – Тайное общество баварских иллюминатов, созданное в конце XVIII века немецким философом Адамом Вейсгауптом и вскоре запрещенное властями. Поэтому, когда имя Иллюминат вспоминают в связи с нашим героем, которого любят, в том числе оккультисты, есть смысл уточнить: в данном случае это всего лишь монашеское имя. Слово «просветленный» во времена Франциска еще не несло двойной смысловой нагрузки и не имело четкой привязки к сектам и ересям. А когда таковая появилась – имя исчезло из обихода.

Итак, двое братьев, получив разрешение у папского легата, на свой страх и риск пошли обращать мусульман. Надо заметить, в то время в Палестине уже находилась небольшая францисканская община, руководимая братом Ильей, но Франциск, очевидно, стремился попасть на передовую, оттого направился в Египет, где в тот момент происходили активные боевые действия.

Был август или сентябрь 1219-го, самый разгар Пятого крестового похода, когда крестоносцы отчаянно пытались вернуть потерянный Иерусалим. Не помогло объединение венгров, немцев, голландцев, фламандцев и многих других народов, армий и правителей. Тогда европейцы попытались обнаружить раскол во вражьем стане и заключили союз с сельджуками Конийского султаната против египетского султана. Потом они начали осаждать порт Дамьетту в Египте, решив обменять ее на Иерусалим, а сельджуки в этот момент начали войну в Сирии. 25 августа 1218 года одна из башен Дамьетты пала, но весь город захватить не удалось. Войско охватила эпидемия, в числе ее жертв оказались весьма знатные персоны, в том числе один из духовных лидеров похода, кардинал Роберт Керзон. Примерно в это время умер султан аль-Адиль I, ему наследовал аль-Камиль (в западном мире был известен как Меледин), который вскоре после восшествия на престол повелел награждать золотой монетой каждого, кто принесет голову христианина. Таким образом, путь в сарацинский лагерь становился смертельно опасным или вообще невозможным.

Совершенно точно наш герой знал о жестоком приказе султана. Выходя из Ассизи, он все время пел псалом 22: «Если я пойду долиной смертной тени». В самом начале пути они с Иллюминатом встретили двух овечек, пасущихся на лугу, и Франциск радостно сказал своему спутнику: «Доверься, брат мой, Господу, ведь на нас и исполнится реченное в Евангелии: «Вот Я посылаю вас, как овец среди волков».

Действительно, шансов выжить у них практически не было. Однако чудо произошло, и подданные султана почему-то решили не зарабатывать на головах двух смиренных христианских монахов. Об этом рассказывает современник Франциска, французский проповедник и летописец Пятого крестового похода Иаков де Витри: «Франциск, вооружившись щитом веры, бесстрашно направился к султану. На пути сарацины схватили его, и он сказал: «Я христианин, отведите меня к вашему господину». Когда его к нему привели, то этот дикий зверь, султан, увидев его, проникся милостью к Божьему человеку и очень внимательно выслушал его проповеди, которые тот читал о Христе ему и его людям в течение нескольких дней. Но затем, испугавшись, что кто-либо из его армии под влиянием этих слов обратится к Христу и перейдет на сторону христиан, он велел его бережно, со всеми предосторожностями, отвести обратно в наш лагерь, сказав на прощание: «Молись за меня, чтобы Господь открыл мне наиболее угодные ему закон и веру».

Францисканец Жан Элемозин утверждает: Франциск не просто проповедовал, но настоятельно требовал, чтобы султан крестился вместе со всей семьей. А если владыку не убедили проповеди, то пусть проведет испытание огнем. Зажгут костер – и Франциск вместе с любым магометанским служителем войдет в огонь ради испытания истинности веры. Султан сказал, что никто из сарацинских священников не захочет вступить в огонь за веру свою.

По сведениям других хронистов, какой-то известный магометанский священник (святой старец) в этот момент находился подле владыки. Послушав Франциска, он поднялся и вышел. Этот случай описан и в «Большой легенде» святого Бонавентуры. Там султан говорит: «Не думаю, чтобы кто-нибудь из моих священнослужителей пожелал ради защиты своей веры предать тело огню или испытать какой-нибудь другой вид пытки». Далее Бонавентура сообщает: «Ведь он (султан. – А, В,) уже заметил, как один из его старших жрецов, человек почтенный и преклонных лет, едва услышав слова Франциска, скрылся из виду».

Здесь следует сделать небольшое уточнение насчет личности этого жреца.

Французский историк, востоковед, исламовед и арабист Луи Массиньон провел тщательное исследование и пришел к выводу: «старцем» почти наверняка был аскет и ученик мусульманского мистика Халладжа, Фахр аль-Дин Фанизи. И «бежал» он вовсе не из-за страха, а по причине отвращения ко всякого рода ордалиям[97]97
  Ордалии (от англосакс, ordol, лат. ordalium — приговор, суд) – в широком смысле то же, что и Божий суд; в узком – суд путем испытания огнем и водой. Ордалии считаются одним из видов архаического права, впервые подобные испытания упоминаются еще в законах Хаммурапи.


[Закрыть], кои полагал дикостью.

Здесь видно непонимание между двумя культурами, но вовсе не между христианством и исламом, как можно было подумать. Конфликт происходит от чрезмерной непосредственности нашего героя. Фахр аль-Дин Фанизи не понял бы Франциска, даже если они оказались бы единоверцами. Та самая «народная», даже «детская» вера святого из Ассизи, которая очаровывала простых людей, очень часто раздражала «профессионалов» от культа – священников и теологов – своей нелепой чрезмерностью. Люди, привыкшие уповать на интеллект и образованность, часто недооценивают интуитивные озарения и с недоверием относятся к харизматичным ораторам. Как не вспомнить тут Христово «будьте, как дети» и взаимоотношения Спасителя с первосвященниками и фарисеями?

Интересно, что люди фарисейского склада обычно не добиваются блистательных побед, несмотря на развитый интеллект. Самые яркие ученые – всегда непосредственны и в чем-то немного похожи на детей. Нет ничего удивительного и в симпатии, которая вдруг возникла у мусульманского султана к нелепому, но бесстрашному фарангу (европейцу), настолько преданному своему Богу. Возможно, он даже был бы не против оставить Франциска при себе в качестве собеседника, но, разумеется, Франциск никогда бы не согласился на такое предложение. По словам Бонавентуры, «султан, распознав в человеке Божием столь совершенное презрение ко всему мирскому, изумился, и полюбил его, и отличал чрезвычайной приязнью».

Взаимоотношения Франциска и султана имеют еще один пласт смысла – мифологический. В народном восприятии они стоят где-то рядом с сюжетами об укрощении волка из Губбио, а также преобразившихся и смягчивших сердца разбойниках. Подчеркивается изначально жестокий характер султана, его называют bestia crudelis — «жестокий зверь». Затем идет трогательное сообщение, будто мусульманский правитель уже почти готов креститься, но опасается непонимания со стороны подданных. И наконец, в завершение легенды поклонники Франциска совершенно уверены, что сарацин, так хорошо обошедшийся с праведником, не может умереть без покаяния и обращения ко Христу. В «Цветочках» есть сюжет о спасении султана с помощью уже умершего к этому времени Франциска.

Эта легенда, несомненно, принадлежит к традиции средневекового сотворения истории, о котором здесь уже говорилось. Но выросла она на реальных фактах. Аль-Камиль действительно находился под большим впечатлением от святого миссионера.

На прощание султан захотел богато одарить своего нежданного гостя. Уже зная мировоззрение Франциска, мусульманский правитель не заставлял его принимать деньги и подарки лично для себя, но пытался уговорить, «чтобы тот принял все эти дары для бедняков Христовых и для Церкви, и ради спасения души этого султана»[98]98
  «Большая легенда, составленная святым Бонавентурой из Бань-ореджо». Цит. по: Истоки францисканства…


[Закрыть]. Но Франциск наотрез отказался. Все источники объясняют этот факт одинаково: он был очень сильно огорчен. Султан не крестился, но в то же время проявил дружелюбие, лишив нашего героя даже надежды на мученический венец. А значит, вся поездка оказалась бессмысленной. Современные культурологи, конечно, не согласились бы с ним. Ведь своим опасным путешествием Франциск фактически совершил революцию в умах своих современников. Во времена Крестовых походов к мусульманам привычно было идти с обнаженным мечом, но не с раскрытым Евангелием. Франциску удалось подняться над мироощущением и страстями своего времени. При этом он, конечно же, остался сыном своего века и не мог воспринять всей ценности своего поступка. Поэтому, простившись с султаном и получив от него разрешение впредь беспрепятственно проходить по сарацинским землям, Франциск вместе с Иллюминатом вернулся в стан крестоносцев, где его расстроили еще больше.

Нет точных свидетельств, с кем конкретно из христианских военачальников общался наш герой и насколько сильно они не поняли друг друга, но приблизительную картину восстановить можно. Как раз в 1219 году папа Гонорий III назначил своим легатом и фактическим главой Крестового похода Пайо Гальвау[99]99
  Palo Galvão (порт.); 1165–1230.


[Закрыть], португальского кардинала-епископа, которого потом обвиняли в провале похода. Насколько он действительно был виноват? Султан аль-Камиль (вполне возможно, под влиянием Франциска) пытался договориться с крестоносцами о мире, отдав им Иерусалим в обмен на завоеванную Дамьетту, но папский легат не согласился, несмотря на то, что его решение оскорбило многих крестоносцев, в том числе голландского графа Виллема I, который разочаровался и уплыл домой. Вероятно, в решении папского легата сыграли роль обстоятельства, далекие от духовности. Дамьетта, будучи портом, представляла собой немалую ценность. Когда в конце 1219-го она пала, среди крестоносцев разгорелись жестокие споры: светским или духовным властям управлять ею. Поначалу в 1220 году хозяином города объявил себя Жан де Бриенн[100]100
  Jean de Brienne (фр.); между 1170 и 1175–1237.


[Закрыть], уже носивший титул короля Иерусалима в 1210–1212 годах. Однако Пайо Гальвау не допустил этого. Взбешенный де Бриенн уехал в Акру вместе со своим войском. Его смог заменить прибывший Людвиг Баварский, но лишь частично. Правда, годом позднее де Бриенн все же вернулся и наступление продолжилось.

К чему же призывал воинов Франциск? Скорее всего, он был шокирован нравами, царившими в лагере, и со всей страстью пытался обличать грехи. Доподлинно известно, что он отговаривал крестоносцев от дальнейшего наступления, предрекая поражение. А как раз именно в это время ситуация складывалась для них благоприятно. Первое наступление на Дамьетту, предпринятое после его приезда, действительно оказалось неудачным, но вскоре город был взят. Кровавая победа вовсе не обрадовала нашего героя. Полный мрачных раздумий, он покинул Египет и направился в Сирию, где в этот момент находились несколько его братьев. Он прожил там какое-то время, мало интересуясь сводками с фронта, молясь и размышляя. Возможно, он все-таки посетил Святую землю. Судя по всему, его не очень тянуло в родные места. В какой-то момент из Италии пришли вести о сложностях, возникших в ордене, и ему пришлось возвращаться.

В итоге его пророчество оказалось верным, причем поражение крестоносцам нанес уже не султан, а словно Сам Господь. Когда по возвращении де Бриенна они решили двинуться на Каир, их путь пересекло сухое русло Нила. Они легко перешли его и двинулись на юг, но плохо рассчитали количество воды, необходимое в пустыне. Пришлось вернуться, но за это время начались дожди, и река разлилась, отрезав им путь к отступлению. Египтяне тут же использовали это обстоятельство. Они напали неожиданно и ночью. Среди христиан, увидевших непреодолимую водную стихию там, где они совсем недавно прошли «сухими стопами», началась паника. Их войско потерпело сокрушительное поражение и капитулировало. Султан милостиво подарил крестоносцам жизнь, разрешив свободное отступление. В обмен на это они обязывались вернуть Дамьетту и полностью уйти из Египта. Итоги Пятого крестового похода оказались неутешительными. С большим трудом у аль-Камиля удалось вытянуть согласие на восьмилетнее перемирие и обещание вернуть фрагмент одной из важнейших христианских реликвий – Креста Господня. Святыня так и не была возвращена. Правда, причины остались неизвестными, и некоторые поклонники легенды об обращении султана, вероятно, могли подумать, будто аль-Камиль специально оставил реликвию себе.

Вместо ожидаемого реванша Пятый крестовый поход принес разочарование и плохо повлиял на репутацию Святого престола. Большую известность получили антипапские памфлеты пера Гийома Фигейры, поэта из Окситании. В ответ на эти творения появилась пропапская поэма «Greu m’es a durar», где в популярной форме объяснялось: в провале похода виноват вовсе не папа и не его легат, но «глупости нечестивых». Понятно, что на общественное мнение подобные методы влияют не слишком сильно.

Думается, пророчество Франциска крестоносцам действительно имело место, и этот факт можно легко объяснить без всякой мистики. Франциск, как человек, очень тонко чувствующий, четко воспринял внутренний разлад, раздирающий военачальников, их яростное желание послужить одновременно Богу и мамоне. Для него этот печальный факт означал неминуемое поражение, о чем он и пытался им сказать. И он был прав не только как человек глубоко верующий, но и с позиций простого здравого смысла. Ведь две столь противоположные мотивации неминуемо должны были столкнуться и разъединить людей. А для победы требуется единство.

Но было бы неверным оставить вовсе без внимания духовный смысл этого пророчества. А ведь если задуматься, оно обращено не только к конкретным воинам в лагере крестоносцев, но и к последующим поколениям – как предостережение всем, кто искажает идеи христианства. Если Бог есть любовь, как можно решать дело Божие с помощью оружия? Франциск приходит с Евангелием вместо меча и тоже не побеждает, но показывает образ истинного пути. И тогда его пророчество крестоносцам становится отблеском Нагорной проповеди.

НАСЕДКА И ЦЫПЛЯТА

Путешествие Франциска на Восток стало важной вехой не только в его личной биографии, но и в истории ордена. До этого момента братство безраздельно подчинялось своему основателю, несмотря на то что он всячески подчеркивал свою несостоятельность и никчемность по сравнению с другими братьями, к которым он всегда выказывал подчеркнутое почтение. Например, к Петру Каттани он всегда обращался не иначе как Domine Petre — «господин Петр». Хронисты объясняют этот факт уважением нашего героя к благородному происхождению Петра. К тому же Катгани защитил степень доктора правоведения, а этот титул подразумевал обращение dominus. Но и к прочим, даже самым молодым и незнатным, Франциск всегда обращался крайне вежливо, никогда не упуская момента послужить им чем-либо. Подобная манера обращения только упрочивала его авторитет, никому в голову не приходило видеть в ней слабость, но в какой-то момент Франциск сам стал терять интерес к ордену, сконцентрировавшись на собственной духовной жизни. Это произошло скорее по внешним причинам, чем по внутренним, и таковых причин было две. Во-первых, первоначальная община, которая так или иначе собиралась вокруг Порциункулы, постепенно перестала играть роль центра. Францисканцы распространились по всей Италии, и Франциск уже не успевал следить за их жизнью, хотя поначалу и пытался как-то контролировать процесс, постоянно перемещаясь из города в город. Но он был поэтом и философом, а вовсе не администратором, поэтому не мог структурировать такие большие массы народа.

Второй причиной отдаления нашего героя от ордена стал курс на активное миссионерство в других странах. Эта идея пришла в голову Франциску после одной из его особенно удачных проповедей. Только чтобы воплотить ее практически, снова требовался талантливый организатор, а не поэт. А наш герой мог прекрасно вдохновлять, но совершенно не хотел думать о реальных трудностях, которые могли ожидать миссионеров. Например, он не учитывал того факта, что в разных странах встречаются совершенно разные обычаи и даже языки. Из-за этого случались досадные, а порой и весьма драматические неудачи. До нас дошли воспоминания одного из участников германской миссии – Джордана Джанского. Кода жители спросили францисканцев по-немецки, голодны ли они, те ответили ja («да») – единственное слово, которое они запомнили. Их покормили, и они решили впредь отвечать так на все вопросы. Вскоре их спросили, не еретики ли они, которые пришли из Италии соблазнять народ. Они также ответили ja и тут же жестоко поплатились за свою безграмотность. Кого-то из них посадили в тюрьму, других избили. Первая германская миссия провалилась, оставив после себя шлейф слухов об ужасной стране с жестокими жителями. Только через несколько лет удалось изменить такое впечатление. Тогда Франциску уже помогали руководить орденом, и миссионеров тщательно отобрали, а главное – среди них был один германец по имени Цезарий из Шпейера, знавший язык. Правда, вторую миссию тоже чуть было не сожгли на костре за пагубное воздействие на женщин. Немецкие красавицы, наслушавшись убедительных проповедей, массово начали отказываться от богатых нарядов и драгоценностей, а их мужья и отцы, привыкшие таким образом подчеркивать свой статус, сильно разозлились.

Не лучше встретили францисканцев и в степях Венгрии. Поначалу пастухи травили братьев собаками, кололи пиками, а иногда издевались, срывая с них одежду. Чтобы защитить себя, миссионеры придумали оригинальный выход: намазались коровьим пометом, и их перестали трогать из брезгливости.

Чуть лучше обстояло дело с францисканцами в романских странах, более близких Италии по языку и обычаям. Но и там возникали неудобные ситуации. Например, в Лангедоке, где едва закончился Крестовый поход против еретиков, их спросили, не альбигойцы ли они часом. Братья, не поняв этого слова, но привыкшие вести себя кротко и не спорить по пустякам, опять-таки ответили утвердительно. К счастью, их не стали ни убивать, ни сажать в тюрьму. Местный епископ решил вначале спросить о них у папы. В итоге благодаря неприятному инциденту рядовые братья заимели то, что не удалось получить самому Франциску, а именно – официальный документ от Святого престола, подтверждающий легитимность Братьев меньших. Проникшись сочувствием к незадачливым миссионерам, папа Гонорий III издал буллу от 11 июня 1219 года, обращенную ко всему духовенству, в которой признавал жизнь Франциска и его товарищей полностью благочестивой и призывал оказывать им всяческую помощь «ради славы Господа и почтения к нам».

Отправлялись францисканцы и в мусульманские страны. В Марокко, куда попасть Франциску помешала болезнь, ушли пятеро братьев. Все они погибли от рук мусульман и сподобились мученического венца, о котором так мечтал «беднячок» из Ассизи.

Еще одна «сарацинская» миссия была послана в Тунис, но христиане, проживающие там, попросили братьев прекратить проповедь. Они опасались нарушить хрупкое равновесие, которое сложилось между ними и мусульманским населением, поэтому францисканцев почти сразу по приезде посадили на корабль и отправили обратно.

Сам Франциск до поездки на Восток пытался отправиться с проповедью в свою любимую Францию, но по пути ему встретился кардинал Уголино и почему-то отговорил его от этой идеи.

Итак, к моменту путешествия отца-основателя на Восток в его ордене наблюдались разброд и шатание в прямом смысле слова. Ситуация усугублялась не только постоянным ростом количества братьев и их непрекращающимися перемещениями по городам и странам, но и несколько противоречивым стилем руководства Франциска. С одной стороны, он яростно до мелочей отстаивал свои идеалы, построенные на любимых им евангельских фрагментах и образах. С другой – не находил нужным ограничивать быт братьев слишком подробным регламентом. По обеим причинам возникало недовольство. Братья не выказывали его слишком открыто исключительно из любви к Франциску. Когда же он надолго, больше чем на полгода, покинул их, все противоречия выплыли, и ситуация резко обострилась.

Перед уходом Франциск оставил вместо себя трех братьев, разделив между ними обязанности. Один оставался в Порциункуле и следил за приемом новых кандидатов. Другой контролировал удаленные поселения. Третий, по имени Филипп, должен был заботиться о Нищих дамах.

Разочаровавшись в султане и крестоносцах, Франциск отправился в Сирию и Акри, возможно, надеясь залечить духовные раны созерцанием святых мест. Может быть, он даже планировал остаться на Востоке навсегда и умереть там, на родине Христа. Все источники сходятся в одном: быстрое возвращение в Италию не входило в его планы. Но происходит встреча с братом Ильей, который сообщает ему последние новости, и настроение Франциска радикально меняется. Он страшно встревожен и начинает искать возможность вернуться домой как можно скорее.

Что же страшного произошло в ордене за время отсутствия основателя? Братья, исполняющие его обязанности, просто захотели сделать как лучше и обзавелись постоянным капитальным домом. Но в то же время решили, как говорится, полезть в пекло вперед батьки и сделать свою жизнь чуть построже. Почти с начала основания ордена Франциск постановил, чтобы братья за чужим столом пользовались любой предложенной им пищей, не стесняясь и не вспоминая о своей монашеской аскезе. В этом распоряжении он опирался на десятую главу Евангелия от Луки: «И если придете в какой город и примут вас, ешьте, что вам предложат» (10:8).

В следовании этому правилу тоже проявлялось своеобразие Франциска. Его «братцы» не обрекали себя на монашескую замкнутость, но, напротив, ходили в народ, чтобы проповедовать слово Божие, и жили подаянием. Таким образом, они относительно пищи были в зависимости от других. Источники повествуют: если Франциску приходилось останавливаться у богатых граждан или знатных лиц, в таких случаях он не отказывался от непривычной для него лучшей пищи и старался с врожденной ему деликатностью не подавать виду, что в своем монашеском воздержании он брезгует угощением. Когда ему случалось обедать с мирянами и ему подносили блюда, приятные для его вкуса, он, отведав немного, извинялся под каким-нибудь предлогом, для того чтобы не показалось, что он отказывается от них из воздержания.

Как пишет Джордан Джанский, когда Франциску сказали об отмене этого правила – он как раз сидел за столом с Петром Каттани перед тарелкой с мясом. Выслушав вестника, он озадаченно спросил: «Как же нам быть, господин Петр?» Тот отвечал: «Как вам угодно». И наш герой сказал: «Так вкусим же по Евангелию от того, что нам подано». Джордан также сообщает о некоей сирийской прорицательнице, которая славилась верностью своих предсказаний. Она посоветовала Франциску возвращаться немедленно, поскольку без него «в ордене смута, он распадается и рассыпается». Такое заявление, сделанное в настоящем времени, трудно даже назвать предсказанием, но провидица, к сожалению, не ошиблась. Пока Франциск пребывал на Востоке, в братстве все пошло наперекосяк. Филипп, которому поручили заботиться о Нищих дамах, начал хлопотать о подчинении их бенедиктинскому уставу, разрешающему монастырскую собственность, – то есть как раз то, против чего боролась Клара и ради чего ей пришлось создать новый орден. Он пошел еще дальше – каким-то образом получил от папы специальную грамоту, уполномочивающую его отлучать от церкви тех, кто обижает кларисс. Мало того что это противоречило миролюбивому духу францисканства, оно еще к тому же давало немалую личную власть самому Филиппу. Но, пожалуй, пиком анархии стал поступок одного из братьев, Иоанна де Капеллы. Он решил создать свой собственный, более правильный вариант францисканства из прокаженных обоего пола. Хотя никакого ордена еще не существовало, Иоанн написал для него устав и отправился в Рим добиваться утверждения.

По словам Джордана, были «еще разные другие смуты». Вероятно, находясь на Востоке, Франциск не мог знать всего. Зато по возвращении он испытал потрясение от увиденного. Мы уже упоминали, как он влез на крышу только что построенного капитального дома для братьев и в ярости начал скидывать вниз новую черепицу, а перед тем выгнал на улицу всех братьев, даже тех, кто болел и лежал в постели. Один из таких больных оставил свое свидетельство об этом случае.

Дом, послуживший предметом раздора, стоял не в Ассизи, а в Болонье, куда незадачливый миссионер попал вскоре после того, как высадился на берегах Венеции. И наибольший гнев Франциска вызвала вовсе не капитальность и какая-то особенная дороговизна постройки, а тот факт, что один из братьев открыл в этом доме школу, где собирался учить других братьев. Судя по всему, этот брат хотел таким образом «социализировать» францисканцев, а может, просто реализовал какие-то личные амбиции. Намерения у него могли быть самыми благими, но в любом случае это не имело ничего общего с идеалами Франциска.

Эпизод с разрушением крыши часто упоминается в кратких биографиях. Вырванный из контекста, он рисует нашего героя как эксцентричного персонажа, который доносит до людей свои идеи посредством шоу. Но, зная всю предысторию, можно увидеть человека, доведенного до крайней степени отчаяния. Он создал прекрасное идеальное общество, а теперь какие-то случайные люди пользуются им для решения своих проблем. И он не знает, как противостоять этому.