Текст книги "Черное Сердце (ЛП)"

Автор книги: Анна-Лу Уэзерли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ

Я зачитываю ее права и официально арестовываю ее по подозрению в убийстве Найджела Бакстера и Карен Уокер. Она сидит неподвижно, пока я тихо говорю ей эти слова через обеденный стол. Я спрашиваю ее, хочет ли она что-нибудь сказать, и объясняю, что все, что она скажет, может быть записано и использовано в качестве доказательства против нее.

«Можно мне допить свой напиток?» – спрашивает она, и я отвечаю ей, что она не может, что мы должны уйти прямо сейчас. Она говорит мне, что не будет устраивать сцен, но ее глаза изменились, как будто из них исчез свет. «Ты собираешься надеть на меня наручники? Потому что, если это так, то это не совсем тот сценарий, который я себе представлял.»

«Ребекка, ты можешь сказать мне, где Джордж? С ним что-нибудь случилось?» Спрашиваю я, уводя ее из ресторана.

«Дэниел, пожалуйста, возьми меня за руку», – просит она, когда мы проходим мимо ничего не подозревающих посетителей. – «Веди себя так, как будто мы настоящая пара».

Я игнорирую ее просьбу, и все же сводит с ума – по – настоящему охуенная вещь – то, что на самом деле я действительно этого хочу.

Дэвис надевает на нее наручники, но я не могу смотреть, как она уводит ее. Я чувствую на себе взгляд Ребекки, подобный лазерам, пока иду к своей машине. И я должен чувствовать восторг, ты знаешь, я должен чувствовать триумф. Я должен чувствовать что-то. В этот момент я понимаю, что что-то внутри меня изменилось, что я больше не тот человек, которым был когда-то. Правда в том, что я думаю, что я не был тем человеком с тех пор, как умерла Рейчел. И я чувствую себя потерянным, мое чувство цели и идентичности разрушено. Тот порыв, который я всегда испытывал, когда производился арест по такому крупному делу, как это, на этот раз отсутствует. Раньше я думал, что это имеет значение, что Я изменил ситуацию, меняя результаты и контролируя ситуации, не давая плохим парням совершать плохие поступки и убирая тех, кто их совершал. Раньше это приводило меня в восторг. Защищать, служить и все такое. Полагаю, это дало мне ощущение силы, заставило меня чувствовать себя лучше. Но я не чувствую себя хорошо. Не в этот раз. Два человека мертвы и, возможно, третий: ребенок. А женщина под стражей, которую я знал как Флоренс, молодую и красивую, с трепетной улыбкой, которая заставила меня снова почувствовать надежду, пусть и ненадолго, – это Златовласка, патологическая лгунья, опасная психопатка, травмированная детством, настолько жестоким и отвратительным, что я изо всех сил стараюсь не испытывать к ней сочувствия, несмотря на ее отвратительные преступления.

Хуже того, я чувствую, что Ребекка Харпер знает, что я тоже это чувствую, каким-то образом у нее, кажется, есть врожденный, почти первобытный инстинкт, который позволяет ей проникать прямо в мою душу, открывая ей доступ ко всем частям меня, до которых другим не удавалось добраться в два раза быстрее, если вообще удавалось. Тот факт, что ее способностями, похоже, движет сила зла, делает их не менее впечатляющими, и я не могу перестать думать, кем бы она могла стать, если бы использовала такие дары для общего блага, для улучшения себя и своей жизни.

Я возвращаюсь в «Ник», мой разум занят мыслями о мертвых детях и подружках и о том, как, черт возьми, я собираюсь объяснить все это Вудсу. Я включаю радио, чтобы отвлечься. Pink Floyd играют. «Темная сторона Луны» – один из моих самых любимых альбомов за все время. Мы засыпали под него вместе, я и моя девочка, прижимаясь друг к другу теплыми телами.

Внезапно я слышу голос Рейчел, как будто она прямо здесь, рядом со мной, на пассажирском сиденье, говорит: «Ты же знаешь, что нет никакой темной стороны луны, Дэнни, что на самом деле все это просто миф».

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ

Она в комнате для допросов номер три. Часы тикают. Представительница общественности, которая позвонила, чтобы высказать свои подозрения по поводу малыша Джорджа и женщины в парке, подходящих под описание Ребекки, не смогла назвать фамилию матери, только христианское имя Маджента, и сказала, что она местная, из юго-восточного пригорода Бекенхема. Я полагаю, что в Бекенхэме не может быть слишком много пурпурных оттенков, поэтому надеюсь, что адрес не заставит себя долго ждать.

«Я хочу, чтобы все были по этому адресу, «говорю я Делейни, – и когда мы его получим, немедленно отправьте туда команду правоохранительных органов. Я хочу, чтобы этот ребенок был найден живым и невредимым, Мартин, ты меня слышишь?

«Да, я слышу тебя, Дэн.

То, что он использует мое имя, снова раздражает меня.

Дэвис выходит вслед за мной. Она колеблется в нерешительности. Она хочет что-то сказать». Как вы узнали, где она, босс? Как вы узнали, что она будет ждать вас в ресторане?

Я продолжаю идти». Интуиция, Дэвис, «говорю я, не оборачиваясь к ней, «интуиция.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ

Ее глаза загораются, когда я вхожу в комнату, как будто она увидела старого друга, которого давно не видела. Она улыбается с той уверенностью, которая показалась мне очень привлекательной при нашей первой встрече. Сейчас, однако, это выглядит немного самоуверенно и раздражает. Я включаю магнитофон, повторяю с ней протокольную болтовню, имя, дату рождения, прошу ее говорить четко для записи, слова, которые я произносил сотни раз раньше, но на этот раз, кажется, запинаюсь о них. Дежурный юрисконсульт сидит чуть поодаль от стола, маленький человечек с крысиным личиком, который выглядит так, будто у него под носом усы из собачьего дерьма. Какой-нибудь выскочка из привилегированных консерваторов в костюме, который выглядит почти так же дешево, как и его порядочность. Я почти ожидаю, что он скажет «без комментариев», когда я спрашиваю его, можем ли мы предложить ему что-нибудь выпить. Он выглядит так, будто произносит эту фразу во сне. Я называю свое имя и имя адвоката для удобства записи и прошу ее подтвердить свое собственное.

Она говорит в диктофон: «Флоренс Уильямс».

Адвокат бросает на меня беглый взгляд.

«Но это не твое настоящее имя, не так ли, Ребекка? Твое настоящее имя Ребекка Джейн Харпер, это правильно, не так ли?»

Она пристально смотрит на меня». Да, но зови меня Флоренс.

«Можете ли вы подтвердить для записи, что вас зовут Ребекка Джейн Харпер и что ваша дата рождения 21 июня 1987 года?»

«Мне никогда не нравилось имя Ребекка, я никогда не чувствовал, что оно мне подходит».

«Поэтому ты используешь псевдонимы? Данни-Джо, Флоренс…?»

«Флоренс – так звали мою бабушку».

«Ты сказал мне, что твои родители назвали тебя в честь места, где ты был зачат».

Поверенный бросает на меня взгляд.

Я продолжаю: «Ты знаешь разницу между правдой и ложью, Ребекка?»

Она смотрит на меня с полуулыбкой на лице. Теперь она подалась вперед на сиденье, слегка покачиваясь, как будто немного пьяна.

«Я могла бы задать тебе тот же вопрос, Дэниел. Скажи мне, как жизнь в мире архитектуры?» Она хихикает. Теперь я уверена, что она пьяна. Я пытаюсь вспомнить, сколько рецины она выпила в ресторане, возможно, даже не бокал.

– Ты знаешь, почему ты здесь, Ребекка?

Она кивает». Чтобы закончить рассказ.

«И что это за история?»

Она не отвечает.

«История о Златовласке и трех медведях»?

Тишина.

«Где Джордж, Ребекка? Мой голос звучит ровно, но твердо. Мне нужно сыграть это очень осторожно.

«Кто?»

На ней все еще платье сливового цвета, но она уже не так идеально причесана, как несколько часов назад. Парик выглядит так, словно его не помешало бы причесать. Ее голые ноги скрещены, и она сидит за столом, как будто мы все еще в ресторане, обсуждая наши рабочие недели за оливками и тарамасалатой.

«Ребенок, Ребекка, маленький мальчик, который был на твоем попечении, тот, о ком ты мне сегодня рассказывала: Джордж. Где он? С ним что-нибудь случилось?»

Еще больше тишины.

«Скажи мне, где он. Где Медвежонок?»

Она поднимает голову, когда я говорю это. Ее адвокат что-то шепчет ей на ухо, и мне хочется перегнуться через стол и придушить его его дерьмовым галстуком.

«Ты использовала имя Златовласка, когда искала в Интернете потенциальных мужчин для убийства. Почему ты выбрала это имя? Ты разыгрывала фантастическую сказку «Ребекка, история трех медведей»?» Тогда я думаю о Найджеле Бакстере, о его теле в ванне в том прекрасном гостиничном номере, и я пытаюсь представить ярость, ненависть и злость, которые, должно быть, были внутри нее и побудили ее сделать то, что она сделала.

«Ты работала эскортом, не так ли, Ребекка? Встречалась с богатыми мужчинами постарше, сладкими папочками, которые обеспечивали тебе роскошный образ жизни в обмен на секс. Но это не единственная причина, по которой вы отправились на поиски именно этого типа мужчин, не так ли? Найджел Бакстер был папой Медведем, не так ли? Найджел представлял вашего отца? Был ли Найджел отцом, который издевался над тобой? Поэтому ты отравил его, а затем перерезал вены.»

Она заметно съеживается при упоминании своего отца. Я перекладываю фотографии с места преступления через стол, и они естественным образом раскладываются веером, как колода карт.

«Ты сделала это, не так ли, Ребекка? Вы накачали мистера Бакстера наркотиками в номере 106 отеля La Reymond 12 апреля этого года, когда он принимал ванну, пока вы оба были в ванне и пили шампанское, а затем перерезали ему вены и смотрели, как он истекает кровью, не так ли?»

Она склоняет голову набок. Она опускает глаза, чтобы посмотреть на омерзительные изображения раздутого и окровавленного трупа Бакстера, крупные планы его травм, его открытых, затекающих ран и его большого мясистого тела, навалившегося на ванну.

Я показываю ей фотографию плюшевого мишки, оставленного на месте преступления». Ты заказала это специально для мистера Бакстера, для папы Медведя. Это правда, не так ли, Ребекка? Я наклоняюсь к ней через стол». Это правда, не так ли? Вы занимались сексом с мистером Бакстером, а затем кормили его шоколадными конфетами, в которые было добавлено столько мышьяка, что его органы отключились, пока он потягивал с вами шампанское в ванне. Затем ты поднес бритву к его запястьям и вскрыл их.»

Ее веки кажутся немного тяжелыми, когда она поднимает на меня взгляд.

«Ты ведь носишь серьги, которые он тебе подарил, не так ли, бриллиантовые сережки от Тиффани?»

Она невыразительна.

«Затем вы методично очистились в попытке стереть любую ДНК – и, должен сказать, вы проделали хорошую работу – прежде чем замаскироваться и скрыться».

Она нежно прикасается к гравюрам на столе, с ностальгией проводя пальцами по контуру покойного, как будто просматривает старые праздничные снимки.

«Карен Уокер, Киззи, твоя соседка. Женщина, которая жила напротив тебя в твоей квартире в Мейфэре. Расскажи мне о Киззи, Ребекка. Она тебе понравилась, не так ли? Ты ей тоже понравилась. Вы были друзьями…»

Одна ее нога маниакально закинута на другую, пока она молча наблюдает за мной.

«Ты отравил кошку Киззи, не так ли? После того, как она доверила тебе ключ от своей квартиры. А потом ты пригласил Киззи на ужин, приготовил ей пасту по особому рецепту, в который входило большое количество снотворного, это верно, не так ли? Затем, когда она вернулась в свою квартиру, чтобы лечь спать, вы вошли и перерезали ей вены, точно так же, как вы это сделали с Найджелом Бакстером. Затем вы снова инсценировали сцену, чтобы она выглядела как самоубийство.»

Ребекка смотрит на меня, но я ничего не вижу в ее глазах, как будто она исчезла где-то внутри себя.

«Карен, Киззи… она была мамой-медведицей, не так ли? Вы сказали полицейскому, что она была вам как мать. Почему, если это было так, вы хотели причинить ей боль?»

Ничего.

«И Джордж. Он твоя следующая жертва? Крошечный, беззащитный младенец… Почему ты хочешь причинить вред ребенку, Ребекка? Женщина, которую я встретил – она бы никогда так не поступила – женщина, которую я встретил, была красивой и доброй, у нее было доброе сердце, она хорошая женщина… Скажи мне, Ребекка, пожалуйста, скажи мне, где он.»

Комплимент ей, кажется, вызвал реакцию, и она отворачивается от меня, опускает голову. Я знаю, что в ней есть что-то человеческое, что все еще живо, едва дышит, но все еще живо, что не причинило бы вреда ребенку. И мне нужно добраться до этого, быстро. Время поджимает.

Я меняю тактику». Зачем ты пришел в ресторан? Ты знал, кто я, не так ли? Ты знал, что я полицейский. Когда ты узнал? Если ты знал, что я арестую тебя, зачем ты пришел? Почему ты не сбежал? Ты хочешь, чтобы это закончилось, не так ли; Я знаю, что хочешь. Я тоже, Ребекка, и это может закончиться, если ты поговоришь со мной, скажешь, где Джордж…»

Адвокат с крысиным лицом выглядит смущенным». Простите, детектив, простите, но вы двое знаете друг друга? Он одновременно указывает на нас, как будто прерывает частную беседу». Подождите… Детектив Райли, если вы знакомы с моим клиентом лично, то это в высшей степени неортодоксально, и я должен настаивать, чтобы собеседование немедленно провел другой офицер. Вы арестовали моего клиента по подозрению в двух эпизодах убийства первой степени, и я…

Она поворачивается к адвокату». Я хочу, чтобы вы ушли, «строго говорит она. – Я хочу поговорить с Дэниелом наедине.

Я подозреваю, что Вудс наблюдает за всем этим и, вероятно, находится на грани сердечного приступа. Я ожидаю, что он в любую минуту постучит в дверь и прервет интервью, но я должен получить от нее признание, я должен выяснить, где Джордж.

«Мисс Харпер, я бы настоятельно советовал вам не делать этого», – серьезно обращается к ней адвокат. «Присутствие адвоката в ваших интересах, учитывая характер выдвинутых против вас обвинений, я должен настаивать, чтобы вы».

«Я хочу, чтобы ты ушел», – снова говорит она.

«Мисс Харпер, послушайте… Детектив, – он поворачивается ко мне, – совершенно очевидно, что мой клиент не в том психическом состоянии, чтобы принимать какие – либо рациональные решения…

«Просто убирайся!» – кричит она, и он заметно вздрагивает, в шоке отступает от нее на шаг.

«Как пожелаете, мисс Харпер, «бормочет он, торопливо собирая свой портфель и бумаги, «это ваши похороны».

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ

«Наконец-то вы одни, детектив Райли», – говорит она, как только адвокат поспешно ретируется.

Я сажусь, принимаю менее официальную позу и наклоняюсь к ней через стол». Как давно ты знаешь, я имею в виду, о моей личности?

Она улыбается.

«Нам не удалось доесть наш совместный ужин, Дэниел… Жаль, котлеты из баранины действительно были вкусными. Я думаю, они используют особый маринад, знаете, по древнегреческому рецепту…»

Я встаю с сиденья, и скребущий звук пугает ее, на мгновение разрушая ее самоуверенный фасад, хрупкий, как стекло.

«Почему, Ребекка. Пожалуйста, скажи мне, почему?» Я кладу руки на стол. Фотографии все еще разбросаны по нему, ужасные изображения ее жертв, смотрящих на нас снизу вверх. Я указываю пальцем на одного из них». Просто скажи мне, что ты не делал этого с тем ребенком.… скажи мне, что он в безопасности. Ты можешь это сделать, я знаю, что ты можешь, – говорю я, умоляя ее. – Ты можешь искупить свою вину, просто скажи мне, где он, и позволь нам пойти и убедиться, что с ним все в порядке. Он всего лишь ребенок, крошечный, беспомощный ребенок. Я слышу эмоции в собственном голосе, неспособный скрыть свое отчаяние.

Я касаюсь кончиков ее пальцев своими, и она на секунду нежно проводит указательным пальцем по моей ладони, прежде чем убрать руку.

«Я знаю о твоем детстве; доктор Мэгнессон рассказал мне о жестоком обращении, о том, что случилось с тобой и твоей матерью – что ты сделал, чтобы защитить ее. Поговори со мной, и, возможно, мы сможем заключить какую-нибудь сделку? Я могу поговорить с нужными людьми, тебя отправят в безопасную больницу, где тебе смогут помочь. Ты знаешь, что они делают с детоубийцами в тюрьме? А ты? Я не хочу этого для тебя, Ребекка. Я знаю, ты достаточно настрадалась.»

Я слышу щелчок в ее горле, когда она сглатывает. Ее лицо, кажется, становится бледнее с каждой секундой, и внезапно она сгибается вдвое, как от боли. Я спрашиваю ее, все ли с ней в порядке.

Она втягивает воздух сквозь зубы. «Судороги, «объясняет она, морщась, – время месяца».

«Тебе нужны какие-нибудь таблетки, немного парацетамола? Я могу договориться, чтобы приехал врач и ввел немного».

Она улыбается, несмотря на очевидный дискомфорт». В этом твоя проблема, не так ли, Дэниел? Ты слишком много заботишься. Это было и твоим успехом, и падением в жизни, не так ли?

«Да, – говорю я, – мне не все равно. Я забочусь о Джордже. И о тебе я тоже забочусь». Хуже того, я действительно это имею в виду.

Она делает еще один вдох, прежде чем выпрямиться». Не слушай эту сучку Мэгнессон, она ничего не знает. Ее лицо меняется, и я замечаю мимолетный проблеск злобы в ней. «Глупая сучка думала, что у нее есть ответы на все вопросы. Но правда была в том, что у нее даже не было правильных вопросов».

– И какие такие правильные вопросы? Господи, Ребекка… какие?

«Никаких больниц, «тихо говорит она через мгновение, «пожалуйста».

«Я могу помочь тебе, «говорю я, «позволь мне помочь тебе, позволь мне помочь тебе помочь самому себе. Скажи нам, где Джордж».

Кажется, что она где-то в другом месте, погруженная в свои мысли. «Ты знаешь, каково это – быть ребенком в одном из таких мест? Грин Паркс был не более чем концентрационным лагерем, камерой пыток, замаскированной под больницу. Он был ничем не лучше дома, из которого я пришел, просто в другом смысле. Они и надо мной издевались; изучали меня, ставили на мне эксперименты, как на лабораторной крысе. Со мной обращались не как с человеком, я был объектом.»

«Ты был всего лишь ребенком».

«Я никогда не была ребенком, «шипит она, «я сосала член своего отца в пять лет».

Я внутренне морщусь. Я смотрю на фотографии на столе, чтобы напомнить себе, кто она такая, на что способна.

«Так вот почему ты убила Найджела Бакстера и Карен Уокер, Ребекка? Было ли это возмездием за твои собственные страдания, за то, что твой отец сделал с тобой?

Она фыркает на меня, как на идиота, который понятия не имеет.

«Твоя мать тоже страдала, не так ли, долгие годы ужасного насилия, не поэтому ли ты убил ее, избавил от страданий, прекратил их навсегда?»

«О, Дэниел, ты действительно ничего не знаешь, не так ли?» Она бросает на меня жалобный взгляд. «Я не убивала свою мать, – говорит она, – это сделал мой отец, ну, настолько хорошо, насколько. Мать, она столько раз пыталась покончить с собой за эти годы, что я в конце концов сбился со счета. Таблетки, алкоголь, дважды перерезал себе вены.… В конце концов, она бросилась с лестницы. У нас был большой дом с большой викторианской лестницей. В первый раз она просто потеряла сознание, поэтому попыталась снова и сломала лодыжку, не очень хорошо получилось. Третья попытка ей почти удалась.» Ребекка, кажется, на мгновение уносится куда-то в другое место. «Она сломала обе ноги, у одной открытый перелом, и спину. Она все еще дышала, когда я нашел ее, но я знал, что это плохо, я знал, что она будет страдать еще больше, что она уже страдала и хотела умереть. Я полагал, что это только вопрос времени, когда мой отец действительно убьет ее, или что она снова попытается покончить с собой. Я просто не мог смотреть, как она мучается. Физическая боль была достаточной пыткой, но хуже всего было наблюдать эмоциональные и психологические страдания. Она даже не могла правильно покончить с собой, она была просто так… так побеждена им, годами жестокого обращения, и поэтому я немного посидел с ней внизу лестницы, наблюдая, как она то приходила в сознание, то теряла его, под кайфом от коктейля из отпускаемых по рецепту лекарств, которые в основном позволяли ей функционировать как человеку, бормоча чепуху, причитая. А потом я поцеловал ее, подложил подушку ей под голову, а другую – на лицо, держал так и напевал ей детские стишки, совсем как те, которые она пела мне, когда я был ребенком. Она не брыкалась и не кричала, она не могла, я полагаю, из-за травм, но я не думаю, что она сделала бы это в любом случае. Она приветствовала свою смерть. Если бы она могла поблагодарить меня, я знаю, она бы это сделала.»

Мое сердце стучит о ребра, но я молчу, позволяя ей закончить. «Мой отец, он запаниковал, подумал, что его разоблачат, что все это выйдет наружу, то, что он натворил, годы физического, эмоционального и, «она делает небольшую паузу, «сексуального насилия, и поэтому он бросил меня под автобус, состряпал историю для полиции, сказал им, что я злая, дитя дьявола, умственно неполноценная, больная, и что я убила ее. Он сказал, что мне нужна психиатрическая помощь, и поэтому он, они, посадили меня в тюрьму.»

«Почему ты не сказал правду? Почему ты не доверился кому-нибудь раньше, соседу, учителю, родителям друга?»

«Друзья? У меня не было друзей», – ее тон пренебрежительный, она, кажется, так же равнодушна к собственным страданиям, как и к страданиям других. «Ты понимаешь, что такое страх, Дэниел? Я имею в виду настоящий страх?»

«Да», – я делаю паузу, думаю, что понимаю». И моя память возвращается к той ночи, когда они пришли сказать мне, что Рейчел мертва, я думаю о ледяном страхе, который огнем проник сквозь мою плоть и кости.

«Страх – самая изнуряющая из всех эмоций. Он парализует тебя, управляет каждым твоим моментом бодрствования и мыслями. Он обуславливает тебя. И я жил в страхе. Жил с этим каждое мгновение со дня своего рождения. Меня учили так сильно бояться своего отца, что я научился принимать это, принимать все оскорбления. Страх стал моей нормой. В конце концов я обнаружил, что не могу жить без этого, не могу функционировать. Я рассказал Мэгнессону о жестоком обращении, но к тому времени меня списали со счетов как психопата. Очевидно, представляет опасность для меня и других; поврежденный товар, ремонту не подлежит. В каком-то смысле было легче сказать, что я виноват в смерти своей матери. Это держало меня подальше от моего отца, от его злых, извращенных поступков. Но это принесло новый набор страхов.»

«Что случилось с твоим отцом?» Она смотрит на меня, моргая. Ее кожа бледная, почти такая же белая, как ее волосы. «Проверки, которые мы сделали, говорят, что он умер естественной смертью».

Она смеется и откидывает голову назад. У меня мурашки по коже. Я делаю еще глоток воды и освежаю ее стакан, хотя она не притронулась ни к одной капле.

«Ничто из того, что делал мой отец, не было естественным».

«Но ты продолжала жить с ним, это верно? Вплоть до его смерти? Почему? Почему, если твой отец был монстром, о котором ты говоришь, ты вернулась к нему после того, как ушла из Грин Паркс? Это была какая-то неуместная преданность? Ты все еще боялась его?»

«Да», – говорит она. Я замечаю, что на ее коже выступили капельки пота, маленькие блестящие бусинки. «Я всегда боялась его, до самого конца».

«От чего он умер?»

«Он был сильным и подтянутым мужчиной, мой отец, с «отменным здоровьем», как он говорил. Без сомнения, дожил бы до глубокой старости.… эти ублюдки всегда так делают. Только хорошие умирают молодыми, не так ли, Дэниел? Как Рейчел».

Я стараюсь не показывать никаких эмоций при упоминании ее имени.

«Так почему же он не дожил до глубокой старости?»

«Я отравила его», – говорит она с торжествующим видом, ее глаза сузились. «Но я делал это постепенно, очень постепенно, день за днем… Я наблюдал, как его состояние ухудшалось в течение длительного периода времени. Крошечные, мизерные количества таллия ежедневно добавлялись ему в пищу и питье. Я был терпелив, я ждал. И со временем в вашем организме накапливается таллий, это токсин – и этого было достаточно, чтобы медленно, но верно вызвать у него болезнь, ослабить его и поддерживать постоянное плохое самочувствие. Через некоторое время он начал лысеть, и это его по-настоящему разозлило». Теперь она улыбается, и я вижу, что Флоренс почти исчезла. «Он был таким тщеславным, мой отец, и его волосы, знаете, они были густыми, он пошел в отца по материнской линии. Все Арфисты очень гордились своей коронной славой и тем фактом, что мужчины в семье никогда не лысели. Но я позаботился о том, чтобы он сломал стереотип.»

«Обращался ли он за медицинской помощью?»

«О да, «говорит Ребекка, похоже, теперь она наслаждается разговором. «Они были обижены. Он стал чем-то вроде загадки для терапевта. Они провели ему всевозможные тесты, особенно когда у него начали выпадать зубы. Сказали, что это какой-то дефицит витаминов. Они много раз ставили ему неправильные диагнозы.» Она, кажется, довольна этим, как будто это было великим достижением. «Он принимал всевозможные лекарства. Ему нужно было, чтобы я заботилась о нем, когда он в конце концов действительно заболел. И я заботилась. Я ухаживал за ним. Накормил его, вымыл и одел, дал ему лекарство – и кое-что из моего собственного. В последние месяцы своей жизни он полностью зависел от меня.»

«Ты хотел, чтобы он страдал?»

Она ухмыляется, и это выражение, кажется, меняет все ее лицо. И я думаю о том, что сказал доктор Мэгнессон о множественных личностях, о том, как психопаты могут буквально на ваших глазах превращаться в кого-то неузнаваемого.

«Я никогда не хотел, чтобы страдания этого человека закончились. Мне было грустно, когда это произошло. Забавно, я помню, как врачи и медсестры в больнице проявляли ко мне сочувствие, когда я плакала над ним на смертном одре, как они обнимали меня и утешали. Но я не горевал о его смерти. Я плакала, потому что его страдания почти закончились.»

Я выдыхаю.

«Итак, в конце концов ты отомстил… Ты убил человека, который надругался над тобой, человека, который должен был защищать тебя. Многие люди, Ребекка, даже судья, могли бы каким-то образом понять твои действия, учитывая природу преступлений твоего отца против тебя.

Но зачем было убивать Найджела Бакстера и Карен Уокер? Тебе было недостаточно смерти твоего отца?»

Она снова смеется, этот маниакально-ужасный звук, и ее глаза закатываются на затылок, придавая ей безумный вид. «Ты сам сказал, Дэниел, что иногда нет причин».