Текст книги "Записки сотрудницы Смерша"

Автор книги: Анна Зиберова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Глава пятая:
Прощание с «установкой», служба в особом отделе Московского округа ПВО

В середине 1952 года после реорганизации в органах наш отдел передали в 7-е Главное управление, которое тоже занималось «наружкой» и «установкой». К тому времени у меня появились серьезные болезни, 28 августа того же года родилась дочь, и мы с мужем (особенно он) решили, что рисковать здоровьем не стоит. Я осталась в 3-м Главном управлении, а в декабре была направлена в особый отдел Московского района ПВО (с сентября 1954 года он стал называться Московским округом ПВО).

Из «установки» уходила со слезами на глазах. Тогда думала, что забуду прошедшее, но в мае 2010 года после тяжелой операции, выходя из наркоза, многое из пережитого увидела не то во сне, не то наяву… Все время мерещился полковник, которого мы задержали на Гончарной улице, как на вопрос: «Где наша девушка?» – он крикнул: «Убил бы, если бы знал, что ваша!» Даже сейчас закрываю глаза и вижу этого человека, его злобную рожу, руку, тянущуюся к моему лицу. Становится страшно. Полковник Збраилов нас учил, когда арестовываешь человека, не смотреть на него, не встречаться с ним глазами. Я всегда так и делала, а того полковника вообще не видела во время ареста, только его спину, и то в темноте. Но он теперь преследует меня во сне.

Меня принял заместитель начальника отдела кадров особого отдела полковник Анатолий Александрович Малыгин, сразу же вызвал начальника особого отдела 1-й армии ПВО особого назначения полковника Михаила Ивановича Зиберова, в аппарат которого я и была направлена. Вошел симпатичный 38-летний мужчина, протянул мне руку поздороваться. Когда я увидела его ладонь, мне чуть дурно не стало: показалось, что это ладонь моего Анатолия Харитонова. Голос спокойный, тихий, ласковый – все это совпадало с моим Анатолием. Михаил Иванович, видя мое замешательство, спросил: «Вам плохо?» Я взяла себя в руки, ответила на все вопросы, главным образом о семье, и Зиберов дал согласие на мой переход в отдел.

1-я армия особого назначения тогда только создавалась, сюда сотнями направляли офицеров и солдат, которых мы проверяли, давали допуск к секретной работе, но многим по разным причинам отказывали. Необходимо было завершить формирование как можно быстрее, поэтому все мы работали даже в выходные. Особые отделы округа и 1-й армии располагались тогда в штабе округа, на Мясницкой улице. Коллектив был отличный, почти все фронтовики, многие прошли войну до Берлина, а некоторые затем направлены на Дальний Восток. Начальником особого отдела округа являлся Александр Иванович Матвеев, отделом кадров руководил полковник Бакиров. По отделу ходила частушка, которую сочинил наш офицер, полковник Трепилец: «На эстраде – комик Миров, а у нас – паша Бакиров» (паша с ударением на последний слог или имя Паша?) Сколько частушек и эпиграмм сочинял Трепилец! Бывало, войду с документами в кабинет, где он сидел, тот всем сообщает: «Вошла девушка с родинками». Всегда смех, не было ни интриг, ни ссор, работалось спокойно. Матвеев был строгим, но справедливым человеком, его очень уважали.

Начальником 2-го сектора был полковник Михаил Петрович Терентьев, подчиненные считали его отцом родным. Как же он защищал своих сотрудников, а если видел, что над кем-то сгущается туча, быстро переводил того в другие отделы. Однако на партсобраниях и совещаниях всегда выступал с критикой и никого не боялся. Начальником 1-го сектора являлся полковник Николай Петрович Травкин, веселый, общительный человек, который также всегда стоял горой за своих подчиненных. Терентьев, Травкин и Зиберов дружили между собой и вообще были самыми веселыми людьми в особом отделе.

Весь коллектив был дружен. Машинистка Галя Суботко увидела, что я в туалете сцеживаю молоко для своей дочурки, и сказала об этом своему мужу, коменданту особого отдела округа. Тот доложил Зи-берову, который просил передать мне, чтобы я в часы кормления брала его автомашину и ездила домой. Но я постеснялась, и мама не советовала пользоваться этим. А вскоре и молоко грудное пропало, стала кормить Лену детским питанием.

Вскоре из особого отдела Московского округа ПВО меня перевели в 3-е Главное управление МГБ, в отдел, где оформляли допуски. Года через полтора у меня был утерян документ – допуск на одного офицера. Так как на нем стоял гриф «секретно», то нас с начальником группы наказали. Меня перевели обратно в МО ПВО, а начальника – в Приволжский военный округ. Сотрудники отдела нас защищали, но ничего не помогло. Впоследствии я узнала: моя должность была нужна для другой женщины, подруги секретаря парткома. С тех пор я еще больше невзлюбила партийных работников, которые пришли к нам в органы, как они всюду твердили, «на укрепление».

Когда возвратилась в особый отдел Московского округа ПВО, то подала заявление на увольнение, но генерал Матвеев так хорошо, по-дружески меня встретил, сказав, что здесь меня очень хорошо знают и как работника, и как человека, и уговорил из органов не уходить. А вскоре секретарь отдела 3-го Главного управления Люба Дроздова обнаружила этот злополучный допуск, подшитый в другое дело, сказала, чтобы я с этим документом пошла к начальнику главка, но я отказалась: в округе мне было хорошо и спокойно, хотя обида в душе осталась. Так и не ушла из контрразведки, хотя Гречанинов всегда говорил, что я была бы хорошим преподавателем в средней школе и меня давно бы выдвинули директором.

Как только пришла в округ, меня избрали в партбюро, и я снова втянулась в культурно-массовую работу: раз в месяц проводила беседы на литературные темы, рассказывала о новинках художественной литературы, писателях, художниках, композиторах. У нас в отделе каждый месяц проходили сборы опер-состава, и партбюро решило приурочить эти беседы ко дню сборов, чтобы присутствовали все сотрудники отдела и оперсостав. Мы старались приучить всех офицеров к чтению художественной литературы, поэтому стали организовывать читательские конференции. Они проходили оживленно, выступали почти все присутствующие, так что вскоре стало ясно, что мы добились своей цели. Особенно активным был оперуполномоченный 2-го сектора капитан Роман Соколов, который больше половины своей зарплаты тратил на толстые литературные журналы, был в курсе всех новинок. Я привлекала к беседам и оперсостав, тех людей, кто знал что-то интересное и мог об этом рассказать. Например, подполковник Аполлонии несколько лет прослужил в Польше. Поговорив с ним, я решила, что он проведет беседу «Ленин в Польше». Всем понравилось.

А вот подполковник Прохорович вообще был внештатным корреспондентом в окружной газете «На боевом посту». Однажды он брал интервью у героя Гражданской войны Семена Михайловича Буденного и подробно рассказал нам об этом. У Буденного в это время был юбилей, он еще, как говорится, ходил на своих ногах, хотя ему помогали прикрепленный к нему офицер и жена Мария Васильевна, моложе его на много лет. Буденный похвастался Прохоровичу: «Я-то еще ой-ой-ой, а вот Ворошилов совсем дурак, совсем дурак!» Обижался он на Хрущева, который не разрешает выпустить его книгу воспоминаний о Гражданской войне, настаивая, чтобы он включил его в число бойцов, сражавшихся в рядах Первой конной. Буденный возмущался, как он может это сделать, когда Хрущева там и в помине не было. Он рассказал, что Василий Сталин мечтал быть таким же наездником, как Буденный, и в юности часто катался на лошадях в кавалерийском училище имени Буденного, находившемся на улице Воровского. Там же катались и сыновья Микояна. Василий обожал лошадей, просил отца купить лошадь, но, как сказал Буденный, Сталин был очень честный, дорожил своим авторитетом и не хотел, чтобы говорили, что он балует сына. «Вот заработает сам, пусть и покупает!» – говорил он. Но с 1936 года Василий увлекся полетами Чкалова и решил стать военным летчиком.

Я приглашала к нам в отдел и профессиональных журналистов, например известного в ту пору Александра Давыдовича Брянского. Он очень ярко излагал о старой Москве, Ленине, которого видел на Красной площади, часто встречался с Дзержинским. Много рассказывал о Гражданской войне, в которой участвовал, где его называли Сашей Красным (это был его литературный псевдоним). Привез на лекцию фото: он в группе участников Гражданской войны, а в первом ряду стоит В.И. Ленин. Я ездила за Брянским к нему домой, в район Патриарших прудов. В квартире на стене висел его большой портрет – «Саша Красный». После лекции отвезла его домой, помогла добраться до квартиры, ему было уже под 100 лет. Умер он в возрасте 109 лет.

Кроме того, я каждую неделю проводила политинформацию, готовилась тщательно, привлекала к этому сотрудников, особенно участников войны. Помню, Иван Дмитриевич Изряднов рассказывал, что на войне он был танкистом. Однажды в боях за Сталинград танковая дивизия, в которой служил, столкнулась с немецкими танками. Машины были подбиты, и танкисты, наши и немецкие, раненые и контуженые, вылезли из танков и сражались врукопашную. После этого боя Изряднов попал в госпиталь, оттуда его направили в военное училище, а затем в особый отдел НКВД.

Раз в месяц проводила лекции. Мне это нравилось, я испытывала большое вдохновение и чувствовала себя как рыба в воде. Конечно, самой приходилось бывать на лекциях пропагандистов, где узнавали то, о чем газеты умалчивали. В то время по радио и телевидению транслировали все съезды партии, на политзанятиях мы сдавали экзамены на знание отчетных докладов. Все принимали за правду, верили в лучшее будущее, шли к коммунизму.

Однажды я рассказывала о странах капиталистических и Советском Союзе. Сравнивала, как мы живем и как плохо за рубежом. И говорю: вот, мол, Валентина Хвостова может описать, как тяжело населению Ливии, где она несколько лет прожила с мужем, офицером ПВО, которого направили туда в командировку. А она рассмеялась: «Да что вы! Мы жили как в сказке!». «Конечно, – говорю, – вы же были в русской колонии», но она ответила, что там все так живут. Это я услышала первый раз. Представляете, как я выглядела в тот раз перед моими слушателями!

5 марта 1953 года по радио объявили о смерти Сталина. Все работавшие в штабе Московского округа ПВО вышли на Мясницкую улицу, стояли близко друг к другу, не шелохнувшись. По улице невозможно было пройти, вместе со штабистами стояли и жильцы близлежащих домов. Все плакали, многие рыдали, была одна мысль: как мы будем жить без Сталина, кто заменит его?

В те дни Александр Гречанинов стоял в оцеплении в районе Цветного бульвара и предложил мне пройти в Колонный зал Дома союзов, где лежал Иосиф Виссарионович. Договорился с руководством, что пропустит меня через цепь. Я обещала придти, но мама испугалась, вспомнила, какая давка была на Ходынке в 1896 году, когда отец еле выбрался из толпы и пришел домой в крови. Сейчас народу было еще больше: шли от коллективов, от городов, невозможно протолкнуться, и я, насмотревшись на эти толпы, не пошла. Александр потом рассказывал, что цепи, которые наводили порядок, часто разрывались, и люди шли по упавшим, лишь бы дойти до Колонного зала и увидеть Сталина. Никто не мог справиться с толпой. Если в 1896 году бежали на Хо-дынское поле, когда объявили, что там дают пиво и подарки, то здесь прорывались только затем, чтобы увидеть Сталина, сказать последнее «прощай». Александр говорил, как тяжело было стоять в оцеплении, страшно видеть, как погибали люди. И он был счастлив, что я не пошла.

До марта 1953 года вся моя жизнь прошла при Сталине. Когда в 1929 году я пошла в школу, то узнала, что наша страна из аграрной превращается в сильную индустриальную державу. Хорошо помню, когда в 1934 году в США был экономический кризис, нам показывали в кинотеатрах, что капиталисты бросали в океан продукты, чтобы цены на них не снижались. Мы смотрели и думали: почему все это уничтожают, могли бы накормить бедных, помочь другим странам – в «реальной» экономике мы не разбирались. Зато мы знали, как Сталин заботится о советских детях: в школе многих кормили бесплатно, все кинотеатры в дневное время бесплатно показывали фильмы для детей, в музеях и на выставках – тоже. Да о чем говорить, нам казалось, что у нас все хорошо! С седьмого класса мы ходили на демонстрации 1 мая и 7 ноября, как было весело: песни, пляски и танцы на остановках. Все хотели увидеть на трибуне Иосифа Виссарионовича, вставали на цыпочки, чтобы его разглядеть, помахать ему рукой, и это для нас было счастье. Между колоннами стояли солдаты, но никого не толкали, не подгоняли, а только улыбались нам, таким счастливым. На каждой демонстрации я видела Сталина и потом несколько дней, вспоминая его улыбку, летала от счастья. А как мы, пионеры, при-ветствовавшис съезд комсомола, были огорчены, потому что в этот день его не было на съезде!

Я не могу даже сказать, почему мы так любили Сталина. Но у меня так было: если увижу во сне Сталина или Збраилова, то обязательно случится что-нибудь хорошее: или повышение по службе, или премия, или в семье что-то. Мы знали, что Сталин никогда не был стяжателем, набивателем своих карманов.

Правильно говорят, что политика – грязное дело. Но почему во всех злодеяниях, репрессиях до сих пор обвиняют только Сталина? В этом виновата и вся система, и люди, которые находились вокруг него, в первую очередь ближайшее окружение. Тот же Хрущев, кстати. Так что дело не только в правителе – надо создать систему, которая будет работать вне зависимости от того, кто у власти. А у нас принято боготворить первое лицо, зато когда оно сходит с «престола», тут же выясняется, что это было ничтожество. Словно раньше никто этого не замечал. Странная система!

У Сталина были реальные заслуги перед народом. В период Великой Отечественной войны он начал воссоздавать империю, исправляя прежние ошибки: вернул офицерские погоны и звания, содействовал подъему патриотизма, проявил благосклонность к Православной церкви.

Не только я, но и мои родители любили Сталина: мы видели, что наша страна становится богаче, а со страной богатели и мы. Особенно стали ощущать это с 1939 года, но началась финская кампания, а затем наступило 22 июня 1941 года. Добровольцы пошли на фронт защищать Родину. Они шли в бой со словами: «За Родину, за Сталина!» Разве их заставляли это кричать? На поле боя это невозможно. Но они свято верили в свою Родину и Сталина. Несколько лет тому назад мы, ветераны, посетили Музей обороны Москвы. Меня порадовало, что там было много школьников – и на экскурсии, и отдельно, группками. Под стеклом на витринах лежали газеты военных лет с большими заголовками: «За Родину! За Сталина! Смерть немецким оккупантам!» С этими словами советские воины шли в бой, погибали, но свято верили, что мы победим нацистов!

В 18 лет я первый раз в жизни пошла на выборы и голосовала за «блок коммунистов и беспартийных», а значит за Родину, за Сталина. Тогда, в декабре 1939 года, я впервые голосовала за кандидата в местные Советы депутатов трудящихся товарища Аристова и по просьбе агитатора написала маленькую статью в газету Радиозавода № 2 «Усилитель»: «Я первый раз в жизни буду участвовать в выборах. Голос свой я отдам за блок коммунистов и беспартийных, эти самым я буду голосовать за партию, за Родину, за Сталина. После школы я продолжаю учиться дальше, потому что мне, как и всем, хочется как можно больше принести пользы своей Родине. Получить образование детям трудящихся возможно только в нашей стране, в которой жизнь прекрасна и удивительна и, как образно сказал Маяковский, можно «лет до ста расти нам без старости». Эту жизнь создал гений человечества – товарищ Сталин, который приведет нас к коммунизму. Да здравствует наш первый кандидат в местные Советы депутатов трудящихся, рулевой нашей эпохи Иосиф Виссарионович Сталин!»

Кстати, когда мы в институте изучали произведения Ленина и Сталина, то говорили: «В сочинениях Ленина не сразу разберешься, а Сталин пишет просто, его легко читать».

В день похорон И.В. Сталина патриарх всея Руси Алексий I провел панихиду в патриаршем соборе, он говорил: «Как человек гениальный, он в каждом деле открывал то, что было невидимо и недоступно для обыкновенного ума… Его имя как поборника мира во всем мире и его славные деяния будут жить в веках… Память о нем для нас незабвенна, и наша Русская православная церковь, оплакивая его уход, провожает его в последний путь, «в путь всея Земли», горячей молитвой… Мы молились о нем, когда пришла весть об его тяжкой болезни. И теперь, когда его не стало, мы молимся о мире его бессмертной души… Нашему возлюбленному и незабвенному Иосифу Виссарионовичу мы молитвенно, с глубокой, горячей любовью возглашаем вечную память». В день смерти Сталина заказал панихиду по отцу и его сын Василий.

Когда в начале 1980-х годов мы с Михаилом Ивановичем Зиберовым были в санатории имени Фабрициуса в Сочи, там отдыхало много военнослужащих-ветеранов, которые очень хорошо отзывались об Иосифе Виссарионовиче; вспоминали и его младшего сына Василия, с которым вместе летали. Всегда называли его Соколом – это был его позывной во время Великой Отечественной войны, когда Василий Сталин командовал истребительным авиаполком.

Все хорошо отзывались о его первой жене – Галине Бурдонской. От нее у Василия Иосифовича осталось двое детей. Один из них – Саша Бурдонский, режиссер театра Армии. Второй раз Василий женился на маршальской дочери Екатерине Тимошенко, которая тоже родила ему двоих детей. Екатерина, властная, жестокая женщина, его детей от первого брака ненавидела, а Василий их очень любил. Тогда-то и начались ежедневные скандалы, появились компании, он пристрастился к алкоголю. Говорили, что когда Василий пьяным приезжал в Кремль, то В. М. Молотов тихо уводил его, усаживал в машину и отправлял домой, так как не хотел, чтобы Иосиф Виссарионович расстраивался, видя сына в таком состоянии. Описываю это так подробно потому, чтобы читатель более-менее знал обо всем, что я тогда слышала.

О третьей жене Василия Иосифовича, пловчихе Капитолине Васильевой, я уже рассказывала. Ей-то и пришлось воспитывать его четырех детей.

Когда Василия Иосифовича выслали в Казань, то там, в больнице, за ним ухаживала медсестра Мария Игнатьевна Шевергина, она его и похоронила (незадолго до его смерти они зарегистрировали свой брак). В 2002 году по ее просьбе урну с прахом Василия перезахоронили на Троекуровском кладбище в Москве. За могилой ухаживают ее дочери от первого брака, которых Василий Иосифович перед смертью удочерил, а они, выйдя замуж, оставили фамилию Джугашвили. Мария Игнатьевна похоронена там же, рядом с мужем, Василием Иосифовичем.

* * *

Как-то поздно вечером в июне 1953 года, когда мы еще работали в своих кабинетах на Мясницкой улице, услышали топот солдатских сапог по лестнице, которая вела наверх. Подумали, не случилось ли чего, но затем все стихло. Через несколько дней меня спрашивает соседка по квартире Клава (она уже знала, что я работала в органах, так как в бухгалтерию домоуправления нам выдали справки о работе в МВД[25]25
  В марте 1953 года Министерства госбезопасности и внутренних дел вновь были объединены в МВД.


[Закрыть]), что же случилось с Берией. У них в НИИ сняли его портреты, а его сына, директора НИИ, уволили с должности. Я спросила об этом на работе, но никто ничего не знал. Потом приходит к нам в кабинет комендант Суботко с ревизией: мол, все проверил, все на месте, не хватает одного портрета на стене. Спрашивает: «Чей портрет снят?» А мы не заметили ничего, да особо и не всматривались, что за портреты висят, главное, что были на месте портреты Сталина, Дзержинского, Молотова, Кагановича. Суботко ушел на совещание, часа через два вернулся и сказал, что во всех кабинетах в штабе округа сняты со стен портреты Берии. Вскоре нас собрали в зале и объявили, что Берия арестован. Арестовывали его армейские генералы и офицеры, главным образом из Московского округа ПВО: командующий генерал-полковник Москаленко, его заместитель генерал (впоследствии маршал) Батицкий, начальник политуправления Зуб и комендант штаба майор Хижняк. Руководил всем маршал Г.К. Жуков, на Манежной площади стояли войска, а у нас в штабе на верхних этажах находились вооруженные солдаты – вот откуда был этот стук сапог! Об аресте Берии работники МГБ узнали последними, так как Маленков и Хрущев боялись, что чекисты могут подняться на его защиту.

Однажны я организовала экскурсию в музей-квартиру Алексея Максимовича Горького, что на Малой Никитской улице. Пока мы ждали экскурсовода, смотритель зала многое рассказала нам о Горьком и его семье. Оказывается, одна из его внучек, Марфа Пешкова, была замужем за единственным сыном Берии – Серго. У них было двое детей, и она была беременна третьим, когда арестовали Лаврентия Павловича. Серго, доктор наук, был снят с должности, арестован, полтора года отсидел в тюрьмах, а затем отправлен в ссылку на Урал, но под фамилией матери – Гегечкори. Марфа отказалась с ним ехать, и они расстались, вскоре она родила сына, но к мужу не вернулась. Как мы знаем, в Свердловске Серго отработал почти десять лет. В связи с болезнью матери, которая выехала с ним, ему разрешили переехать в Киев, где трудился главным конструктором на военном предприятии.

У нас в отделе работал капитан Юрий Айвазов, оперуполномоченный, обеспечивал штаб округа. Сотрудники иногда обращались к нему за помощью, например, достать путевку в пионерлагерь или санаторий, он никогда не отказывал, помогал, если мог, и все его уважали. Был образованный, знал итальянский язык, очень веселый в компании. Но когда его отчима Кобулова[26]26
  Богдан Захарович Кобулов (1904–1953) – генерал-полковник, первый заместитель министра внутренних дел СССР.


[Закрыть] арестовали, Юрия Айвазова вызвал А.И. Матвеев, приказал сдать оружие и объявил, что он уволен. Через какое-то время его видели на ВДНХ экскурсоводом, а потом говорили, что он ушел в журналистику. Больше я о нем ничего не слышала.

После смерти Сталина первым секретарем ЦК КПСС был избран Хрущев, а МГБ возглавил Игнатьев. Началась очередная чистка в органах и перестановка кадров среди руководящего состава, главным образом среди военных контрразведчиков.

Еще при жизни Сталина начались «дело врачей», «авиационное дело», «ленинградское дело». По «авиационному делу», на основании подписанных Абакумовым материалов, были арестованы командующий ВВС главный маршал авиации Александр Александрович Новиков, нарком авиационной промышленности Алексей Иванович Шахурин, ряд высокопоставленных офицеров штаба ВВС. В мае 1946 года Военной коллегией Верховного суда они были осуждены на разные сроки тюремного заключения. Тогда же прошел слух, что это летчик Василий Сталин пожаловался отцу на плохое качество самолетов, и всех арестованных обвинили во вредительстве. Расследование по этому делу передали в 3-е Главное управление МГБ, во 2-й отдел, который курировал авиацию. Его начальником в то время был генерал-майор Новиков, очень порядочный и честный человек. Новиков присутствовал на одном из допросов Шахурина, обстоятельно изучил «авиационное дело» и пришел к выводу, что оно сфальсифицировано, что ни Шахурин, ни другие лица ни в чем не виноваты. Он встретился с женой Шаху-рина, и с разрешения Абакумова передачи от нее для мужа стали принимать в любой день, им даже разрешили свидания.

В мае 1953 года Военная коллегия Верховного суда отменила свой приговор и прекратила уголовное дело «за отсутствием состава преступления», всех арестованных освободили, восстановили в партии, вернули воинские звания и награды. Хрущев спецслужбы не любил. Его раздражало обилие генералов в МГБ, и по его указанию 100 генералов, которые служили в органах в 1934–1939 годах, были уволены, лишены званий и пенсии. В число этих генералов попал и генерал Новиков. Долгое время он никуда не мог устроиться на работу, пошел на прием к Шахурину, который после освобождения работал директором авиационного завода. Шахурин встретил его очень тепло, назначил своим заместителем по безопасности и попросил подобрать в охрану только сотрудников МГБ. Когда через несколько лет Новиков умер, Шахурин устроил ему пышные похороны, где присутствовало много сотрудников, действующих и уволенных. Там был и М.И. Зиберов, который одно время являлся заместителем начальника 2-го отдела. Жена Новикова, старая большевичка, часто звонила нам по телефону, рассказывала, что добивается восстановления мужа в партии, но не успела этого сделать, умерла в конце семидесятых годов. Дочь Новикова работала в органах КГБ.

Министры госбезопасности СССР при Хрущеве часто менялись, после Игнатьева были Круглов, Серов, «Железный Шурик» – Шелепин, Семичастный, и все они в первую очередь продолжали чистку кадров: демобилизовывали, увольняли старых чекистов, а Шелепин и Семичастный, пришедшие с поста 1-го секретаря ЦК ВЛКСМ, ставили своих выдвиженцев-комсомольцев.

А я продолжала работать в особом отделе КГБ 1-й армии, и работы было очень много. Начальнику отдела очень часто звонил генерал Георгий Филиппович Байдуков, в то время командующий войсками ПВО страны, предлагал в 1-ю армию своих подчиненных, родители которых были репрессированы в 1934–1939 годах, почему их сыновей к секретной работе не допускали. Среди них оказался капитан Орест Петрович Августыняк, порученец Байдукова. Михаил Иванович поднял из архива следственное дело на отца Ореста, в котором были подшиты фотография и единственный лист, где содержалось одно сообщение: архитектор Августыняк в Подмосковье стоял на горке и показывал иностранцу свою дачу. На основании этого сообщения его осудили на пять лет лишения свободы, направили в исправительный лагерь на север, где через три года он умер. Остались жена Мария Сергеевна, сын Орест (1919 г.р.), дочь Агнесса (1920 г.р.), и был еще один сын, который погиб на фронте. Между тем иностранец был сотрудником Коминтерна, а архитектор решил подарить свою дачу детям работников этой организации. Дачу-то подарил, а сам был осужден. Михаил Иванович дал Оресту Петровичу допуск к секретной работе, и тот дослужился до полковника. Августыняк был хорошим хозяйственником, имел большие связи, поэтому Зиберов после его увольнения в запас взял его к себе в институт своим заместителем. Мы дружили с ним и его семьей. Мария Сергеевна до конца своей жизни была благодарна Михаилу Ивановичу за то, что, как она говорила, вытащил Ореста из грязи, и на все праздники приглашала нас в гости.

1 ноября 1955 года в связи с проводимыми организационно-штатными мероприятиями я была уволена с военной службы и в тот же день принята на работу в качестве служащей на должность старшего инспектора. С того времени в отделе не осталось женщин-офицеров, все они были демобилизованы. В июле 1957 года в Москве открылся шестой Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Женщин отправили в отпуск и просили по возможности оставить город, выехать из Москвы. В отделе оставили только мужчин и женщин-машинисток. Мы в то лето сняли дачу в деревне, в районе санатория и музея «Архангельское». В музей все время привозили экскурсантов, участников фестиваля, которые после его посещения купались в пруду. Везде висели объявления-предупреждения, чтобы проживающие в деревне в пруду не купались: боялись венерических болезней. Дети все равно купались, но, к счастью, никто не заболел. Здесь мы впервые увидели настоящего живого негра. Веселого, жизнерадостного, а не такого, как мы привыкли видеть в журналах – угнетенное меньшинство. Иностранцы привезли с собой диковинные для нас жвачку, шариковые ручки. Тут же появились и фарцовщики, у которых можно было купить модную одежду, добротную обувь. Нас еще выручали китайские вещи и страны народной демократии. Были неплохие вещи, изготовленные по американским лекалам. Китайские бежевые плащи носили почти все москвичи. Тогда же появился и джаз, а для развлечения – рок-н-ролл с дикими плясками. Мода на джаз держалась еще долго, почти до 1960-х годов, когда уже проникли к нам «Битлз».

В мае 1963 года, когда Фидель Кастро посетил СССР, мы с Михаилом Ивановичем по пригласительным билетам попали на футбольный матч на стадион «Лужники» (не помню уж, какие команды играли), где в ложе сидели Хрущев и Кастро. Мы видели, как Кастро переживал за игру, а сами больше смотрели на него, чем на футболистов, и все время выкрикивали лозунги в честь Фиделя.

Генерал-лейтенант Николай Иванович Железников, который во время войны был начальником Управления контрразведки Смерш Брянского 2-го Прибалтийского фронта, а потом начальником Управления особых отделов по Закавказскому военному округу, вспоминал свою поездку с Хрущевым и Фиделем Кастро в Грузию. Проезжают они мимо какого-то места и видят, что здесь стоял памятник, который сбросили с горки вниз – один постамент остался. На вопрос Кастро, кому был памятник, Николай Иванович ответил, что Сталину Тогда Фидель спустился вниз и собрал себе на память несколько кусочков от памятника, сказав о своем уважении к «отцу народов». Хрущев промолчал.

Вспоминаю еще один факт, связанный с Кастро. В 1955 году заместителем начальника особого отдела 1-й армии был назначен полковник Сергей Павлович Кузнецов, который прибыл к нам с Дальнего Востока, где принимал участие в войне с Японией. В разговоре он всегда подчеркивал, что имеет два высших образования: какой-то технический институт и Военно-политическая академия, а к нам он откомандирован ЦК КПСС для укрепления органов. Любил прихвастнуть, но ничем не увлекался: ни художественной литературой, ни театром, на первом месте у него были деньги и подхалимаж перед руководством. Получил он двухкомнатную квартиру в Филях, где одна из комнат была заставлена чемоданами с вещами. Наши сотрудники смеялись, что С.П. Кузнецов вывез пол-Китая, а мебель взял из нашего отдела. Также воспитывал и своего сына: циничный, наглый. Бывало, придет в наш отдел и прямо идет в кабинет отца. Ему говоришь, что там заседание, нельзя входить (в то время я была секретарем начальника), а он отталкивает меня со словами: «У отца от меня нет секретов», открывает ногой дверь и входит. Однажды Сергей Павлович сделал мне за это замечание и… приказал пропускать к нему сына незамедлительно (в 1957 году после отъезда М.И. Зиберова в Прибалтийский округ Кузнецов назначен начальником нашего отдела). Однажды в ведомости на получение зарплаты у меня высчитали часть денег, и я поинтересовалась у коменданта, за что. Тот объяснил, что в отделе произвели инвентаризацию мебели, которую нам привезли с фабрики, кое-чего не хватает, а я за нее расписалась. Отвечаю, что мебель привез майор Евгений Иванович Веселкин, который оперативно обеспечивал штаб армии, а я расписалась как секретарь отдела. Пришла к Кузнецову, рассказала, а он в ответ: «Вы расписались за получение мебели, вот и платите!» Веселкин в это время был в отпуске, но зашел в отдел. Я – к нему. Он выяснил, что не хватает шкафа и письменного стола, и спрашивает, была ли я у Кузнецова и что тот сказал. Веселкин был очень честным человеком. Взял меня за руку и повел в кабинет к Кузнецову. Вошли, и Евгений Иванович сразу с порога: