Текст книги "Записки сотрудницы Смерша"

Автор книги: Анна Зиберова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Глава третья: Институтские годы

В 1932 году на улицах Москвы появился лозунг: «Даешь метро!» На эту ударную стройку приезжали комсомольцы со всего Союза. Руководил строительством метрополитена Лазарь Моисеевич Каганович. 15 мая 1935 года первая линия метро была открыта. Вначале впускали только экскурсии, все рвались посмотреть «лестницу-чудесницу» – эскалатор, полюбоваться оформлением вестибюлей станций.

Станции метро не раз переименовывались. Например, станция «Площадь Дзержинского» названа так потому, что в здании бывшего страхового общества расположилось учреждение ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД – МГБ – КГБ, а сейчас ФСБ. Первым руководителем ВЧК был Феликс Эдмундович Дзержинский. В 1990 году станцию переименовали в «Лубянку». Красивая была площадь, посредине стоял памятник Дзержинскому, как бы связывая площадь, превращая ее в целостный ансамбль. Когда в августе 1991 года по телевизору объявили, что по приказу первого мэра Москвы Гаврилы Попова памятник Дзержинскому демонтируют, я помчалась на площадь. Вышла из метро, памятник уже сняли, а мимо «Детского мира» шла толпа пьяных молодых людей, задирая прохожих. Впереди шел один из них с мегафоном, приглашая к ним присоединиться и равняться на первых, не отставать. В первом ряду шел и скандально известный впоследствии Станкевич. А я стояла и плакала. Пожилые люди рядом со мной смотрели на толпу с осуждением. Мне сразу представились кинокартины, как в 1917 году сбрасывались памятники, хулиганили на улицах, громили. Наверное, с того времени не люблю и не уважаю Г. Попова. Тем более что в газете «Московский комсомолец» печатали его статьи, в которых он клеветал на Советский Союз, Великую Отечественную войну, военачальников. Затем он стал ректором Международного института, занимающего большой особняк на Ленинградском проспекте, 17 – бывшее здание Московской высшей партийной школы. Институт платный, студенты подъезжают сюда на импортных автомашинах. Вот и представьте, чьи дети там учатся, что из них вырастет!

В 1939 году я окончила десять классов и по совету преподавателей сдала документы в Московский городской педагогический институт имени Потемкина[9]9
  Владимир Петрович Потемкин (1874–1946) – дипломат, нарком просвещения РСФСР, президент Академии педагогических наук.


[Закрыть], который потом соединился с пединститутом имени Ленина, на филологический факультет. Первый экзамен сдавала по литературе и русскому языку. Предложили пять тем для сочинения, четыре были очень легкие (образы героев из произведений, которые мы проходили в школе), а я выбрала пятую – «Гамлет и гамлетизм», – оказалось, одна из всех. Посчитала, что если иду на филологический факультет, то и тему надо выбрать потруднее. Сочинение написала быстро, и мне казалось, что с темой я справилась.

На следующий день пришла сдавать устный экзамен по литературе. Ответила на все вопросы по билету и на дополнительные. Смотрю на экзаменатора, а тот улыбается, кивает с удовольствием на мои ответы. Взял он зачетный лист, намереваясь поставить оценку, но посмотрел в свой блокнот и опять задает вопросы. Уже и сам устал, а я отвечаю на все без запинки. Тогда он спрашивает меня: «Девочка! А какую же тему в сочинении вы раскрывали?» И когда услышал, что я написала о Гамлете, расхохотался и сказал: «Я – профессор, но за эту тему не взялся бы. Наверное, хотела блеснуть?» Я кивнула, а он продолжил: «Вот и получила отметку 3/5» (за раскрытие темы – три, а за орфографию – пять). Поэтому он и посматривал в свой блокнот, где у него были выписаны отметки за сочинения абитуриентов. За устный экзамен он выставил мне жирную пятерку и посоветовал на будущее брать на экзаменационных сочинениях самые легкие темы. Когда же в сентябре мы приступили к занятиям, он, входя в аудиторию, всегда искал меня, улыбался: «Гамлет пришел, пора начинать». В первый приход на лекцию профессор написал на классной доске свою фамилию – Сухотин, с ударением на последнем слоге. Это был родственник Льва Николаевича Толстого.

Все экзамены я успешно сдала и первого сентября приступила к занятиям. Моя одноклассница Вера Рыбина поступила на исторический факультет, потом она стала директором школы в нашем же Таганском районе.

Первые занятия филологического факультета проходили в массивном старинном здании в начале Большой Грузинской улицы, по нечетной стороне. Но через два-три месяца нас перевели в школьное здание в переулок Гаврикова, недалеко от метро «Красносельская». Там же занимался факультет рисования и живописи. Руководство и секретариат института остались на Большой Грузинской. В начале Великой Отечественной войны это здание переделали в госпиталь, институтские переехали на Гранатный переулок, 8, недалеко от Никитских ворот.

В первых числах сентября 1939 года, когда мы прогуливались в перерыве между лекциями, к нам подошел студент третьего курса нашего факультета Виль-кин: «Девочки! На третьем этаже гуляет Пушкин. Хотите посмотреть?» Мы, конечно, все бросились на третий этаж, где увидели, что по коридору ходят студенты третьего курса и среди них действительно прохаживается Пушкин. Но это был, конечно, не Александр Сергеевич, а его праправнук Саша Ко-логривов, очень похожий на Александра Сергеевича, только повыше ростом, смуглый, такие же курчавые волосы, немного посветлее и всегда улыбающийся. Накануне войны Саша окончил институт, и я его больше не видела. Но в 1970–1972 годах в квартире Лидии Николаевны Лаврентьевой я познакомилась с ее подругой, Риммой Лебедевой. Разговорились, и она рассказала, что работала с Сашей Кологривовым на Всесоюзном радио, и все, работавшие там, говорили о нем как о чутком человеке, душевно расположенном к людям. У него было много сил и веселой энергии. Во время разговора с ней узнала, что он умер.

В начале марта 2006 года я перечитала «Рассказы о потомках А.С. Пушкина» В.М. Русакова. Оказывается, после окончания пединститута, в первые же дни войны, Александр Всеволодович Кологривов был направлен в Муромское училище связи, но уже в октябре 1941 года сражался под Москвой как командир отделения и училище смог закончить только в начале 1945 года. Прошел с боями Смоленщину, Вязьму, форсировал Одер, везде устанавливал связь между наступавшими подразделениями. Был и в Берлине, в августе 1946 года демобилизовался в звании подполковника. Вскоре пришел работать на Всесоюзное радио, где показал себя способным журналистом, очень скромным человеком, никогда не хвастался родством с великим поэтом. Александр Кологривов общался со многими деятелями литературы и искусства. В августе 1968 года получил приглашение от ныне покойных детей Ф.И. Шаляпина (жившей в Москве Ирины Федоровны и приехавших из-за рубежа Лидии Федоровны и Бориса Федоровича) поехать вместе с ними в Михайловское и Ленинград. В эту поездку отправилась и Надежда Алексеевна Пешкова, вдова сына А.М. Горького. Кологривов предполагал подготовить радиопередачу, посвященную детям знаменитого русского певца, но 24 августа скоропостижно скончался. Похоронили его в Москве, на Ваганьковском кладбище. У него осталось двое детей: Андрей, тогда девятнадцати лет, и Ольга, семи лет.

Наш курс был небольшой, главным образом состоял из девчат. У окна сидели, по нашему мнению, богатые. Это, прежде всего, Вилькина – красивая, высокая еврейка. Ее брат, о котором я уже упоминала, учился в нашем институте на курс старше. Их отец в то время был директором большого универмага около метро «Добрынинская». Вокруг Вильки-ной вертелись другие обеспеченные студенты – Барон и Ада Ратнер. Фамилии других я не помню. Ада Ратнер после Великой Отечественной войны работала в клубе КГБ на Большой Лубянке, преподавала в детской музыкальной студии по курсу фортепьяно.

Мы, которые победнее, дети рабочих, сидели в третьем ряду, на последних партах. Разница между нами была очень заметная. Они были хорошо одеты, очень раскованы, немного даже нагловаты. Всегда лезли вперед, отталкивая нас, а мы по сравнению с ними казались пришибленными, забитыми. Вместе с нами сидела Юлиана Алкснис, чистенькая, аккуратненькая, всегда в темном платье с беленьким воротничком. Мы знали, что она живет с тетей и младшим братом, который учится в общеобразовательной школе и музыкальной, а Юлиана после занятий в институте дает частные уроки по русскому языку, чтобы оплатить музыкальную школу брата.

На первом комсомольском собрании нашего курса значилась тема приема в комсомол. Первый вопрос, который задали Юлиане, был: «Кто ваш отец?» Она ответила, что ее отец – Яков Иванович Ал-кснис, бывший командующий ВВС, в 1938 году арестован НКВД и расстрелян как враг народа. В приеме ей было отказано, а я впервые увидела «члена семьи врага народа». После того Юлиану перетащили к себе наши богатые, обеспеченные студентки. Водили с собой в столовую, буфет, все оплачивали. Что было с ней дальше – не знаю.

В 1956 году на стенде в библиотеке Дома офицеров Московского округа ПВО я увидела небольшую книжечку «Алкснис», взяла ее посмотреть. На первых страницах книги был портрет семьи Алксниса: он, его жена, дети (Юлиана и ее брат), все счастливые и веселые. Я обрадовалась, поняв, что отец Юлианы реабилитирован, и решила, что и с ней все в порядке. Но в 2004 году купила книгу Г.Ф. Байдукова «Командарм крылатых» о трагической судьбе Алксниса и его семьи. Меня удивило, что в ней ни слова не сказано о Юлиане, как будто ее в этой семье никогда и не было! Яков Алкснис был арестован в конце ноября 1938 года, расстрелян в июле 1939-го. Его жену, Кристину Карловну, арестовали 24 ноября 1938 года и держали в Бутырской тюрьме, затем в Лефортовской. Обещали ее и сына отпустить на все четыре стороны, если она откажется от мужа как врага народа. Кристина Карловна на это не согласилась, была осуждена на шесть лет и отбывала наказание в лагере Потьма Мордовской АССР. Через шесть лет ее освободили и осудили снова, теперь уже на двадцать пять лет, сослав в Красноярский край. Когда в декабре 1955 года ее реабилитировали, она выехала к сестре в Ригу. В 1956 году посмертно реабилитировали и Якова Алксниса. Так что только через девятнадцать лет Кристина встретилась со своим сыном Имантом, который воспитывался в интернате, потом работал. Однако на протяжении всей книги ни слова не сказано о Юлиане. И я до сих пор не знаю, что с ней случилось. Или она отказалась от отца? Кстати, ее племянник Виктор Алкснис – известный политик, депутат Государственной думы двух созывов.

Училась я с удовольствием, записывала все лекции, много читала, просиживала часами в библиотеке института, потому что многие книги я нигде не могла найти.

Русский язык преподавал профессор Сухотин. Он многое рассказывал нам о писателях, с которыми был знаком лично, литературных произведениях, о которых мы раньше и не слышали. Когда началась Великая Отечественная война, профессор поехал с институтом в эвакуацию, взяв с собой только книги, изданные до 1917 года; по дороге, как об этом говорили потом студенты, он умер в поезде от истощения. Оказалось, что из продуктов у него с собой ничего не было взято, а путь оказался слишком долгим. Ему предлагали помощь преподаватели и студенты, но он от всего отказывался, понимая, что и у других продуктов в обрез.

Лекции по русской литературе, языкознанию и фольклору читал профессор Соколов или Соловьев (точно не помню), его лекциями мы заслушивались. В то время ему, наверное, было за семьдесят лет, ходил медленно, с палочкой, его всегда сопровождал сын, тоже профессор, преподававший русский язык на старших курсах. Мы видели, как сын осторожно приводил и уводил его из аудитории, а затем, прихрамывая, спешил на свои лекции, которые читал по своему же учебнику. Лекции по фольклору и языкознанию были очень интересными. Профессор ездил по всей России, записывал диалекты, заговоры, и, рассказывая о своих поездках, всегда говорил на тех диалектах, которые свойственны этим областям. Мне, например, запомнился диалект Псковской и Новгородской областей, где сочетание «дн» произносили, как двойное «нн». Например:

 
Менный ковш упал на нно,
А на нне-то холонно.
И обинно и досанно.
Ну, уж ланно. Все онно!
 

Старомосковское произношение считается образцовым. Часто говорили, что москвичи «акают», а в Рязани и Поволжье «окают». Но сейчас по причине миграции диалекты утрачены. А сколько профессор знал заговоров! На экзамене по фольклору на первом курсе мне достался билет, в котором стоял вопрос о заговорах. Я все рассказала, а профессор спрашивает, какой заговор я знаю. И его надо не только рассказать, но и продемонстрировать. Я вспомнила заговор против ячменя, так как мама сама всегда заговаривала меня от ячменей. «Ячмень-ячмень, на тебе кукиш, что хочешь, то купишь. Купи себе топорок, секи себя поперек. Тьфу-тьфу-тьфу!» – три раза плюешь на ячмень. Профессор заинтересовался этим заговором, достал свой блокнот и записал, спросив, от кого его слышала. Узнав, что так меня заговаривала мама, уточнил, где она родилась, от кого слышала заговор. Я рассказала о маме, на что он ответил, что в Тульской и Орловской областях бывал неоднократно, но слышал там другой заговор от ячменя и продемонстрировал его мне.

Слушать профессора было интересно: каждый день мы узнавали что-то новое. С ним мы читали Библию на церковно-славянском языке. Мама выпросила такую Библию у соседей по дому, Демидовых, но они дали ее всего на несколько дней и каждый раз спрашивали, боясь, что потеряю. Так я ее и не дочитала, возвратила хозяевам. Читать же Библию было очень трудно.

На втором курсе все предметы, которые у нас вел этот профессор, закончились, и он уходил на пенсию. Старшекурсники просили сообщить, когда будет его последняя лекция, чтобы проводить его на заслуженный отдых, поблагодарить за все лекции, которые и они прослушали, уверяя, что такого лектора уже никогда не услышат. Предложили нам сделать для него общий подарок. Мы избрали комиссию, которая занялась подготовкой к чествованию. Узнали, что он мечтал об одной книге в подарочном издании (какой – не помню). Пошли в знаменитый тогда букинистический магазин Сытина на Лубянской площади, недалеко от Ильинских ворот, и узнали, что в данный момент у них этой книги нет, но мы предупредили: если она появится, то первый в очереди на нее – наш профессор. Когда книга появилась в магазине, наша комиссия получила ее, оставив на всякий случай письмо, что купили книгу для профессора.

И вот наступила последняя лекция. Аудитория заполнена студентами со всех курсов, приехали даже из ректората. Лекцию профессор читал блестяще, закончилась она под аплодисменты. Вышла к трибуне наша комиссия и преподнесла профессору адрес и книгу. У него появились слезы на глазах, он ничего не мог сказать, только произнес: «Мне не дорог твой подарок – дорога любовь твоя» – и заплакал. Все встали, аплодировали и проводили его до преподавательской. Мы шли за ним со слезам и на глазах, как будто прощались с близким нам человеком. Больше я его не видела.

Лекции по психологии нам читал Шапиро, и учились мы по его учебнику. От него узнали, что И.В. Сталин по национальности – ассириец[10]10
  Очевидная ошибка.


[Закрыть]. В Москве в то время было очень много ассирийцев, все они были чистильщиками сапог: стояли с ваксой чуть ли не на всех улицах и переулках. Шапиро занимался спортом, рассказывал много о футболе. Все время поправлял нас, говоря, что футбол – игра, которая появилась впервые в Англии, поэтому надо произносить «футбол» с ударением на первом слоге. Занятия с Шапиро были монотонными, неинтересными, и мы частенько убегали с его лекций в кинотеатр недалеко от института, на Краснопрудной улице.

Руководителем кафедры зарубежной литературы являлся Александр Абрамович Исбах. Он не только читал лекции, но и занимался литературным творчеством, литературоведением, даже входил в редколлегии журналов «Октябрь» и «Знамя». Его очерки были переведены на многие языки. Он лично знал писателей Д. Фурманова, А. Серафимовича, В. Маяковского, Э. Багрицкого, Б. Горбатова, В. Луговского, А. Барбюса, Л. Арагона и его жену Э. Триоле, а также Л. Брик и других. Вторая жена Исбаха, Валя Барановская, была студенткой нашего факультета, на курс старше. Когда он читал лекцию, то безотрывно смотрел на Валю, больше никого не видел. А она посещала все его лекции на всех курсах, и он в перерывах беседовал и беседовал с ней. Приятно было видеть их вместе.

Благодаря Исбаху на нашем факультете регулярно выходила стенгазета во всю стену коридора, для нее писали статьи и преподаватели, и студенты. Больше всего статей было от самого Исбаха. Вообще на его лекции приходили со всей Москвы. На нашем курсе зарубежную литературу читал Михальчи, но мы часто сбегали с его занятий, чтобы послушать Исбаха, в которого все были влюблены, так как он интересно рассказывал о писателях, которых хорошо знал лично и изучал их творчество.

В первые же дни Великой Отечественной войны, когда мы окончили второй курс, Исбах добровольно ушел в Красную армию, и я его больше не видела. Но после войны читала его статьи в газетах и литературных журналах. Однако когда в конце 1940-х годов разразилась борьба с космополитизмом, Ис-бах был арестован и обвинен в том, что он и его сотрудники копаются в творчестве поэтов «Серебряного века», – об этом написал в МГБ один преподаватель института, который хотел занять его место. Никто не мог помочь Исбаху, даже отец жены, полковник Генштаба, и его направили отбывать срок на север Красноярского края. О его нахождении там я прочитала в «Повести о пережитом» Бориса Дьякова. После смерти Сталина Исбаха освободили, реабилитировали, восстановили во всех правах. Забыв обиды, он постарался наверстать упущенное: часто ездил по стране и миру, много писал и оставался таким же фанатично преданным идеалам своей юности. Умер в 1977 году, его книги, к сожалению, больше не издаются, литературное творчество не изучается. Не те времена, не те темы, не те герои! А ведь этот человек прошел службу в рядах Красной армии, был на войне с белофиннами, а с 22 июня 1941 года находился в центре военных действий: политработник, военный корреспондент фронтовой газеты «За Родину». С войны подполковник Исбах вернулся при орденах и медалях, его фронтовые записки легли в основу первых послевоенных книг о Великой Отечественной войне: он честно рассказал о том, что сам видел и пережил. До самой смерти он заведовал кафедрой зарубежной литературы в нашем институте.

Некоторые лекции по литературе читал Ревякин (темы не помню), что-то – Веселов, который написал и издал небольшую книжечку «Кто такой Сергей Есенин».

Как я уже отмечала, на нашем факультете всегда была стенгазета. Около нее толпилось много студентов и преподавателей. Здесь нередко даже возникали диспуты, которые продолжались в аудиториях. Было очень интересно, особенно спорили о Ма-яковском и Есенине, которых многие хорошо знали, бывали на их литературных вечерах, но никто никогда не говорил, что их кто-то убил, все считали, что это были самоубийства. Наши преподаватели учили нас стихосложению, написанию рассказов, отзывов о художественных произведениях. И тогда я впервые написала стихотворение – послание брату, который в 1939–1940 годах воевал с белофиннами.

Здравствуй, брат мой милый, Брат родной, любимый, Шлет тебе сестренка Дружеский привет… (Дальше не помню.)

Это стихотворение я записала на пластинку (их называли виниловыми) в ателье фото – мелодии (ул. Горького, дом 4), отправила брату, и сейчас она находится у племянника Владимира Овсянникова. Конечно, это стихотворение я не предлагала в нашу газету, но рефераты туда передавала. Написала несколько маленьких пьесок на бытовые темы, которые мы ставили в нашем дворе, и я в них играла главные роли.

Из иностранных языков у нас преподавали немецкий, спрашивали очень строго. Я, как и раньше, любила его, хорошо читала, переводила, а большего и не требовалось. Каждое утро по дороге в институт учила слова, заранее выписав их на листок, поэтому переводила быстро, изредка пользуясь словарем. В 1986 году, когда мой внук Дима заканчивал техникум и никак не мог сдать зачет по немецкому языку, я сделала ему все переводы. Его родители и в школе, и в институте изучали английский язык, поэтому помочь не могли. Я же в 1942 году окончила институт и с того времени за немецкий язык не бралась. Но значит, хорошо успевала, раз смогла помочь Диме сдать зачет.

В институте нам преподавали военное дело. Начали проходить его уже в старших классах школы, а в институте продолжили: тщательно изучали оружие, разбирали и собирали его, стреляли в тире. Многие занимались в аэроклубах. Валя Макарова мечтала о небе, но медкомиссия не допустила ее к прыжкам на парашюте. Другие окончили аэроклуб, прыгали с парашютами, затем пошли в авиационные училища. Преподавали нам и первые навыки по медицине: накладывали повязки, бинтовали. Обязательны были уроки физкультуры. В институте был прекрасный спортивный зал, где мы занимались легкой атлетикой, качались на кольцах, делали упражнения на турнике, прыгали через кожаного коня, играли в волейбол, а высокие ростом студенты – в баскетбол. Плавали в Лефортовском парке, на реке Яузе. Я сдала все нормативы на значок ГТО, кроме плавания и гребли. За меня и многих других девушек плавание сдавали наши же студенты, мальчики.

В то время Лефортовский парк был очень красивый, чистый и ухоженный. Много было каскадов и гротов. В свободное время мы часто ездили туда гулять, покататься на лодках, послушать музыку: там всегда играли оркестры, даже днем, когда там гуляли только мамы с детьми.

Учебную практику мы проходили в школах. Однажды пришли на практику вместе со своим преподавателем, а нам навстречу бегут школьники и громко-громко поют: «Кто куда, а я в сберкассу, с буквой «з» ис одним «с». Мы остановились, ничего не понимаем, а они окружили нас и продолжают петь. Оказалось, что один наш студент-практикант, написав на доске решение задачи, вместо «сберкасса» написал «зберкаса». На следующий день мы пришли в другую школу, а там ученики встречают нас той же частушкой. Создалось такое впечатление, что это поют уже по всей Москве. Этот парнишка, хорошо знающий математику, был не в ладах с русским языком. Его исключили из нашего вуза, он перешел в учительский институт, где за два года готовили учителей для начальных классов и в дипломе указывалось среднее специальное образование.

Если не ошибаюсь, после Великой Отечественной войны по зову ВКП(б) из китайского города Харбин в Советский Союз приехало много русских, работавших на КВЖД[11]11
  Китайско-Восточная железная дорога – магистраль в Северо-Восточном Китае; была построена Россией в 1897–1903 годах, в 1924–1935 и в 1945–1952 годах находилась в совместном управлении СССР и Китая.


[Закрыть]. Среди них была писательница Наталья Ильина (1914 г.р.), которая в Москве написала книгу о своей жизни, в которой много рассказывала о преподавателях нашего института, где она училась еще до нас.

Что еще помню об институте? Я стала более свободной, общительной и каждый месяц получала стипендию. Тогда первым делом мы с сокурсницей Зоей Ивановой бежали в кондитерскую в Столешниковом переулке, где готовили лучшие в городе пирожные, мы покупали своим мамам марципан – вкусную сладкую булочку. Остальные деньги я отдавала маме и была счастлива, что хотя и немного, но помогаю в финансовом плане семье.

Посещала все молодежные вечера, к нам приезжали артисты театра и кино, смотрела художественную самодеятельность. Однажды один студент пригласил к нам на вечер своего друга Василия Смыслова. Он был нашим ровесником, учился в каком-то техническом институте. На вечере он переиграл со всеми студентами-шахматистами и в каждой партии победил.

В феврале 1940 года морозы в Москве доходили до минус 42 градусов, но занятия не прекращались. Правда, в аудиториях разрешили сидеть в пальто, шапках, платках и валенках. Но, несмотря на теплую одежду, мы мерзли. Такую же зиму мы пережили и в 1941–1942 годах. До июня 1941 года у нас дома не было радио. В июне 1941-го наш дом радиофицировали. Вспоминаю, как мы радовались, когда отец принес черную тарелку радио, и у нас зазвучали новости, музыка, трансляция футбола, театральные постановки.

22 июня, в воскресенье утром, передавали программу передач на неделю. Я села записывать, и вдруг объявляют, что в 12 часов будет передано срочное сообщение. Народ стал собираться на улицах около громкоговорителей, дома – около радио. В 12 часов мы услышали выступление товарища Молотова с заявлением советского правительства: «Без объявления войны германские войска напали на нашу страну… Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами». После этого почти все мужчины бросились в военкоматы, райкомы партии и комсомола, стояли в огромных очередях, чтобы быть призванными в армию или записаться в народное ополчение и пойти на фронт. Такой был высочайший патриотизм, стойкость и уверенность в нашей победе!

Мое поколение безмерно любило Отечество, мы жили с верой в светлое будущее и столько всего пережили! Советский народ проявил высокий патриотизм в борьбе с гитлеровскими захватчиками. Большую роль в воспитании у молодежи патриотизма и любви к Родине играли молодежные организации – пионерская и комсомол; многое делали Дворцы пионеров и школьников. Москвичи отдавали свои деньги и ценности в Фонд обороны. Мы сдали все медное, что у нас было: самовар, ступку с пестиком. К нам в дом на Мясной Бульварной улице приходил представитель из райисполкома и записывал всех, кто что-то в этот Фонд сдавал, а мы в списке расписывались. Но никто не принуждал, мы добровольно отдавали все, что могли, и думали только о том, чтобы Красная армия быстрее победила фашистов, вторгшихся на нашу территорию.

Сразу же после выступления Молотова возникли большие очереди у продовольственных магазинов. Покупали крупу, масло, сахар, хлеб и керосин, которые тогда еще продавали свободно, но вскоре ввели продовольственные карточки.

Отныне радио не выключалось ни на минуту, чтобы не пропустить объявления воздушной тревоги. Обычно перед этим раздавалось шипение, а потом диктор, знаменитый Левитан, объявлял: «Граждане! Воздушная тревога». Его голос вызывал мороз по коже, поэтому-то Гитлер и хотел повесить его первым, когда войдет в Москву.

3 июля 1941 года по радио выступил И.В. Сталин. Свое выступление начал с обращения: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота!» – и закончил призывом: «Все силы народа – на разгром врага! Вперед, за нашу победу!»

Вскоре город погрузился во тьму светомаскировки, везде стояли зенитки, летали аэростаты, светили прожектора. Регулярно объявлялись учебные воздушные тревоги. Подходы к бомбоубежищам были обозначены стрелками. На всех оконных стеклах были наклеены крест-накрест полоски бумаги для защиты от взрывной волны. Но частые учебные тревоги сыграли негативную роль: народ перестал ходить на ночлег в метро, при объявлении тревоги не бежали в бомбоубежище. А когда в ночь с 21 на 22 июля был первый налет на Москву и все грохотало, то люди бежали, звали детей, бабушек и мам. Это было похоже на панику. Зато некоторые стояли толпой, наблюдая за работой прожекторов и зениток, и даже вылезали на крышу, чтобы посмотреть на самолеты. Люди в форме НКВД чуть ли не пинками гнали зевак в подвалы.

Но вскоре и мирным жителям пришлось бороться с воздушным противником, вернее с последствиями его налетов. Мы гасили зажигательные бомбы. Вначале боялись, а потом привыкли. Хватали «зажигалки» щипцами и бросали их в бочки с водой, которые поставили на чердаках, а если рядом было слуховое окно, то выбрасывали их на улицу. Днем мы дежурили на крыше института, к вечеру возвращались домой, а когда объявлялась тревога, то шли в бомбоубежище. Папа никогда не ходил туда, ждал рядом, боялся за нас, потому что так называемое бомбоубежище напротив нашего дома было не оборудовано, мы там задыхались от нехватки воздуха, кашляли, были обмороки. Мама брала с собой только документы.

С первых дней войны стали организовываться отряды народного ополчения. В них вступали специалисты мирных профессий: рабочие, инженеры, техники, ученые, деятели искусств. Военных навыков у них не было, многое пришлось познавать уже в ходе боев. Сотни тысяч москвичей круглосуточно работали на строительстве оборонительных рубежей, в этом главную роль играли женщины и подростки. Валентина Макарова тогда была студенткой Первого медицинского института, но их часто вывозили на окопы. Доблестным и самоотверженным был труд на оставшихся в Москве предприятиях. Я уже писала, как работала на заводе моя младшая сестра Лидия. Враг приближался к Москве, все силы были брошены на то, чтобы его остановить.

Когда наш пединститут уехал в эвакуацию, я поехала в Магнитогорск – к Анатолию Харитонову. 31 декабря 1939 года меня пригласил на свадьбу Николай Мартынов, где и познакомил со своим лучшим другом, Анатолием Ивановичем Харитоновым. Когда-то они вместе работали на авиационном заводе на Ленинградском проспекте, занимались в аэроклубе, прыгали с парашютом, готовились к летной работе. Но Николая райком комсомола направил на работу в НКВД, а Анатолий после окончания авиационной школы стал пилотом Гражданского воздушного флота (ГВФ). Анатолий стал ухаживать за мной. Мне, восемнадцатилетней девушке, стеснительной, никогда еще не встречавшейся с ребятами, было страшновато, что за мной ухаживает взрослый мужчина. Написала письмо брату Алексею, находившемуся в то время на Финской войне, просила совета, что делать. Алексей ответил быстро, расхвалил Анатолия, написал, что бояться мне его не следует, ничего плохого он мне не сделает. С начала 1940 года мы стали с ним встречаться в свободное от его полетов время. Почти каждое воскресенье ходили на вечерний девятичасовой сеанс в кинотеатр «Метрополь». Там было три кинозала (красный, синий и зеленый, если не ошибаюсь) и концертный зал, где всегда выступала какая-нибудь певица. В этот зал пропускали за тридцать минут до начала сеанса. Мы с Анатолием встречались в семь часов вечера, он всегда ухитрялся сразу же проити со мной в кинотеатр, угостив конфетами билетершу. Поэтому мы слушали концерт не один раз, а два или три, пока не попадали в кинозал, куда брали билеты. По окончании сеанса бежали домой, так как папа запрещал мне возвращаться позже одиннадцати часов. Анатолий провожал меня до подъезда, и я влетала в квартиру почти всегда вовремя.

Благодаря Анатолию я влилась в дружную компанию: четыре летчика и девушка Нина, с которой они познакомились на теннисном корте. Все четверо ухаживали за Ниной, а она выбрала одного из них, который воспитывался в детдоме, ни одного родственника у него не было. Они поженились перед войной, родился сын. Сама Нина работала в издательстве «Словари» в Орликовом переулке. Узнав, что я материально плохо обеспечена, она устроила меня на надомную работу: я переписывала большими буквами латинские цифры и буквы. Работа была легкая, но я просиживала за ней все ночи. Получив за это деньги, отдала их маме, а она купила мне красивое платье и приготовила постельное белье – мое приданное.