Текст книги "Зависть"
Автор книги: Анна Годберзен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
Глава 3
Только вышедшая замуж молодая женщина может оказаться в таком положении, что ей не захочется заниматься чем-либо без участия дорогого супруга. Она также может осознать, что проводит все свое время вдвоем с мужем, и прекращает общаться с друзьями и членами семьи. В обществе такое поведение понимают, но категорически не приветствуют.
Миссис Гамильтон В. Бридфельт, избранные главы из «Воспитания молодых леди», издание 1899 года
Миссис Генри Шунмейкер, в девичестве Пенелопа Хейз, многого добилась к своим восемнадцати годам. Проходя по вестибюлю дома Лиланда Бушара, где был выставлен сверкающий черный автомобиль, она не смогла удержаться от мыслей о том, что сама, как и безлошадная карета, являлась своеобразным символом будущего. С самого детства Пенелопа твердила себе, что не встретит свой двадцатый день рождения без яркого обручального кольца на безымянном пальце, и достигла цели на два года раньше намеченной даты, попутно войдя в одну из самых влиятельных семей Нью-Йорка.
Кое-кто все ещё помнил, как несколько десятилетий назад её девичью фамилию Хазмат быстро сократили до Хейз, но сейчас на визитной карточке Пенелопы не значилась ни та, ни другая.
Поднимаясь по отполированной мраморной лестнице, Пенелопа слышала приближающиеся музыку и шум, доносящиеся из бальной залы, и радостно предвкушала, как войдет туда под руку с красивым супругом. То было одним из величайших удовольствий в её жизни, поскольку Генри был высок и строен. Он обладал скулами корсара и щегольским видом, притягивающим все взгляды.
Дебютанткой Пенелопа привыкла к тому, что на неё все смотрят, но количество завистливых взглядов, которые она поймала на себе, войдя в музыкальную залу на втором этаже этим вечером, полную старых денег и прочных связей, было слишком большим даже для неё. Она надменно улыбалась, растянув губы в улыбке не более широкой, чем положено по этикету. Платье из темно-красного шелка с множеством изящных швов и вытачек идеально облегало стройную фигуру Пенелопы. Темные волосы были собраны в замысловатый пучок, а короткая челка наполовину прикрывала высокий гордый лоб.
Пенелопа оценивающим взглядом скользнула по фрескам на стенах, выполненным одним из выдающихся художников Европы, и по отполированной каминной доске, которую по частям привезли из Флоренции. Она знала о доме Лиланда Бушара это и многое другое, поскольку собирала газетные вырезки обо всех богатых особняках, мечтая, что Генри построит такой же и для них. Генри ещё ничем не выказал намерения заняться домом, но, как и всё, чего хотелось Пенелопе, это было лишь вопросом времени и, возможно, её хваленого дара убеждения.
Сквозь гул чинных голосов и звон бокалов Пенелопа услышала, как объявляют о её приезде.
– Миссис Генри Шунмейкер! – раздалась сладчайшая для её уха фраза, и Пенелопа развернулась, пройдясь шлейфом платья по версальскому паркету.
Она сразу же заметила приближающуюся Аделаиду Уитмор в платье из фая цвета олова. Только что объявили о её помолвке с Реджинальдом Ньюболдом, и девушка выглядела приятно обессиленной от поздравлений, но её глаза лучились самодовольством. Она была бы хорошенькой, снисходительно подумала Пенелопа, если бы не огромный рот, выставляющий напоказ широкие зубы.
– О, Аделаида. – Пенелопа протянула затянутую в серую перчатку руку так, чтобы бриллиантовый браслет скользнул по запястью и заиграл всеми красками. – Мои поздравления.
– Спасибо, – выдохнула собеседница. Она взяла руку Пенелопы и слегка присела, словно собираясь сделать реверанс. – Мы так вдохновлены вашей свадьбой, – льстиво добавила мисс Уитмор. – Каким же праздником любви она была!
Пенелопа выразила благодарность, несколько раз взмахнув длинными черными ресницами, и по взгляду Аделаиды на пару, чья любовь, по ее же словам, вдохновляла, поняла, что Генри рассеянно смотрит в зал и совершенно не пытается казаться заинтересованным матримониальными планами ровесников. Пенелопа на прощание улыбнулась Аделаиде, и вместе с мужем – от которого сейчас коньяком пахло сильнее, чем мускусом – двинулась дальше в залу. Едва сделав шаг, Генри едва заметно споткнулся, но удержал равновесие, вцепившись в руку жены, и самоуверенность Пенелопы немного пошатнулась из-за внезапного опасения, что кто-то заметит, насколько Генри пьян, и начнет делать собственные выводы.
Двигаясь сквозь толпу, гудящую под высоким сводчатым потолком, Пенелопа старалась крепче держать Генри. Это было нелегко – как и всегда. Она слегка кивнула юным мисс Вандербильт, собравшимся под огромной пальмой в центре комнаты, и не смела посмотреть на мужчину, которого почти силой тащила за собой. Она верила, что он всегда принадлежал ей, и раньше, и сейчас, но все равно не могла избавиться от чувства, что в любой момент он может проскользнуть сквозь её пальцы.
Между ними что-то зародилось прошлым летом, когда лучшая подруга Пенелопы Элизабет Холланд уехала за границу, а они с Генри принялись устраивать любовные свидания в укромных уголках своих родовых гнезд. Но осенью Элизабет вернулась и по определенным соображениям стала невестой Генри. Конечно, это было сделано по желанию родителей, и Пенелопа спасла их обоих от несчастливого брака, когда помогла Элизабет сфальсифицировать смерть. Почувствовав, что Генри немного шатается, Пенелопа подумала, как же мало окупились её старания, потому что не прошло и месяца после «смерти» Элизабет, как Генри начал волочиться за её младшей сестрой Дианой. Не такой уж плохой поворот событий, ведь пригрозив рассказать в обществе о распутстве младшей Холланд, Пенелопа женила Генри на себе. Все, что ей было нужно – стать миссис Шунмейкер, а скандала никто не хотел.
Характер Пенелопы больше подошёл бы леди лет на десять старше, и её властность проявлялась даже в малейших действиях. Однако став миссис Шунмейкер, Пенелопа неприятно удивилась, обнаружив, что управлять мистером Шунмейкером получается довольно плохо. Они лавировали в толпе гостей, и когда рядом возник официант с подносом, уставленным бокалами с шампанским, она не смогла удержать Генри от того, чтобы он не взял один себе.
– Неужели ты ещё недостаточно пьян? – сделала ему замечание Пенелопа.
Улыбка не сходила с её лица, и девушка слегка приподняла верхнюю губу, чтобы обнажить идеально белые зубы.
– Я выпил много, – медленно и не особо ядовито произнес Генри, но возможно на его интонацию повлиял алкоголь. – Но недостаточно, чтобы хотеть провести вечер с тобой, дорогая.
Пенелопа на короткий миг закрыла глаза и подавила все эмоции, которые могло бы вызвать это замечание. Затем она похлопала покрытыми тушью ресницами и стрельнула небесно-голубыми глазами сначала направо, а потом налево. Никто ничего не услышал, определила она и слегка расслабила плечи. Кроме, возможно, официанта, который даже помыслить не мог посмотреть ей в глаза. Когда она снова заговорила, у неё в руке уже был бокал шампанского, а голос звучал легко и непринужденно:
– Раз уж ты считаешь так, то мне, наверное, тоже не помешает выпить.
Таким образом подкрепившись, самая яркая пара высшего света Манхэттена двинулась дальше сквозь толпу. Члены клуба автомобилистов делали громкие заявления о грядущих гонках, а леди, желающие находиться рядом с ними, терпеливо улыбались и изображали заинтересованных слушательниц.
– А, Шунмейкеры!
Пенелопа немного вытянула шею, чтобы хозяин торжества в полной мере оценил ее белозубую улыбку.
– Мистер Бушар, – промурлыкала она, когда он склонился, прижавшись губами к её длинной серой перчатке.
Теплота в её голосе звучала весьма убедительно, этим тоном она говорила только с мужчинами вроде Лиланда, наследника многомиллионного состояния банкиров Бушар и, кроме того, любимца общества. Он был из тех великосветских ньюйоркцев, которые каким-то образом умудрились обзавестись большим количеством друзей, нежели врагов и, в частности, был на короткой ноге с братом Пенелопы, Грейсоном. В юности приятели жили в соседних комнатах в школе Сент-Пол. Всегда наблюдательная, Пенелопа заметила у окна Грейсона, погруженного в беседу с её свекровью, старшей миссис Шунмейкер, чье платье из шифона молочного цвета несколько отвлекало внимание от нее самой.
– Надеюсь, вы не скучаете здесь, – продолжил Лиланд, обмениваясь рукопожатием с Генри.
Он так взволнованно распахнул светло-голубые глаза, расположенные под широким лбом, словно настроение Шунмейкеров по-настоящему имело для хозяина дома значение, и, насколько известно Пенелопе, так оно и было.
– Вы видели автомобиль внизу?
– Мы не могли п-пройти мимо – восторженно ответил Генри, невнятно произнеся два последних слова. Пенелопа подтолкнула его локтем, продолжая смотреть на Лиланда ясным взглядом. – Он такой красивый, Лиланд.
– Спасибо, – Лиланд отвел глаза и выпятил грудь, словно на миг оказался в другом месте. – Говоря о красоте, – произнес он, вновь переключив внимание на Пенелопу. На этот раз в его голосе прозвучала симпатия. – Как поживает ваша подруга Элизабет? Случившееся просто ужасно, и мы все беспокоимся, что она не выходит из дома.
До этой минуты Пенелопа держала себя в руках, улыбалась, и её не трогали выходки Генри и вопросительные взгляды, которыми её окидывали юные леди, льстящие себе, воображая, что могут соперничать с бывшей мисс Хейз. Но теперь она сжала губы и с усилием сглотнула. Лиланд все ещё смотрел на неё с тем же озабоченным выражением лица. Генри слегка покачнулся, всем весом опершись на её руку.
Пенелопе оставалось лишь надеяться, что её лицо не выдало возникшее после этого вопроса чувство тревоги, потому что Элизабет, конечно же, лишь слыла её лучшей подругой. Пенелопа почти не видела её после неожиданного возвращения, вместо которого Элизабет должна была ещё долгое время находиться где-то на Западе. Что уж тут говорить?
– С ней все хорошо. – К Пенелопе начало возвращаться хладнокровие, и, говоря это, она напомнила себе, что необходимо и вправду нанести визит Элизабет так, чтобы это заметили газеты, и поскорее. – Но ей все же пока рано выходить в свет после такого потрясения. Вы меня, конечно же, понимаете.
– Разумеется. – Лиланд склонил голову со сконфуженным видом, вызванным тем, что он задал вопрос о девушке, которая, вероятно, пережила глубочайшую несправедливость в своей жизни и не появлялась в обществе уже более двух месяцев. Но, чтобы не усиливать общую неловкость, он поддался призывам восторженных водителей и попрощался. – Пожалуйста, наслаждайтесь балом.
И растворился в толпе.
Пенелопа не стала смотреть ему вслед. Она устремила взгляд прямо перед собой и подумала, как же ей повезло, что Лиланд не сплетник и не стал искать признаки того, что брак и дружеские отношения миссис Шунмейкер совсем не те, чем кажутся. На минуту она задумалась, как избежать подобных ошибок в дальнейшем, а затем повернулась к Генри. Его темные глаза смотрели в направлении огромных окон на улицу, и выглядели менее стеклянными, чем раньше. Лицо даже прояснилось, когда он повернулся к жене и начал говорить, четко разделяя слова.
– Обещай мне, – сказал он, глядя ей в глаза, – что если кто-то вновь заговорит о Холландах, ты отвезешь меня домой.
* * *
Новая гардеробная на втором этаже особняка Шунмейкеров, в которой до недавнего времени хранились непрочитанные Генри книги, была не освещена. Раздевшись, Пенелопа отослала горничную, приказав ей перед уходом выключить все лампы, кроме одной. Пенелопа стояла и смотрела на свое отражение в огромном зеркале, заключенном в раму из полированного вишневого дерева. Она откинула голову назад. Её семья переехала в особняк на Пятой авеню лишь в сентябре, и пресса расценила это как укрепление положения Хейзов в высшем обществе. А теперь, полгода спустя, она живет по ещё более престижному адресу в старой части улицы в почтенной семье.
Она размяла шею, и, глядя на свое отражение, подумала – как всегда – до чего прекрасно они с Генри смотрятся вместе. Оба высокие и темноволосые, длинноногие, со схожей горделивой осанкой. Порой Пенелопа задавалась вопросом, что бы случилось, если они не были бы похожи друг на друга, если бы Бог, руководствуясь высшей мудростью, не создал их из одинаково безупречной материи, чтобы они смогли узнать друг друга при встрече. Сейчас на Пенелопе не было ни единого предмета её роскошного французского белья ручной работы, лишь чулки и черная туника. Из соседней комнаты слышалось присвистывающее дыхание Генри, и Пенелопа понадеялась, что он не уснул.
На ней не было белья, потому что этот трюк уже не срабатывал. Сейчас она надела те вещи, которые что-то значили для неё – для них обоих. Она открыла ему дверь в этой одежде в прошлом июне, в первый раз, когда пригласила Генри в Уолдорф-Асторию, где жила её семья во время строительства дома. Он ушел лишь наутро, и к этому времени Пенелопа уже воображала себя его невестой.
Она выключила свет, прошла мимо ширмы из камчатного полотна баклажанного цвета, и вошла в свою спальню. Изначально опочивальня принадлежала Генри, но Пенелопа отослала клубные стулья, обтянутые черной кожей, и охотничьи трофеи в подвал, когда въехала сюда. Широкие простые столы, которые он вяло пытался защитить, были привезены из Великобритании и имели несомненную историческую ценность, но, несмотря на это, их отдали слугам. Теперь комната стала бело-золотой в стиле рококо, и углы каждого предмета мебели затейливо изгибались. Водопад белой с золотом парчи балдахином ниспадал на кровать, и под этим пологом на покрывале цвета слоновой кости возлежал Генри, все ещё в шляпе и обуви. Шляпа сползла ему на глаза, а ноги были скрещены в лодыжках.
– Генри, – мягким голосом произнесла Пенелопа, и положила руку на бедро.
Он глубоко вдохнул, и пошевелился как раз настолько, чтобы сдвинуть с места шляпу. Через секунду головной убор мягко приземлился на белый ворсистый ковер.
– Генри, – снова сказала она. – Генри!
Он сел, смотря на неё удивленными глазами. Его темные волосы с пробором на правую сторону в начале вечера были аккуратно напомажены, но теперь хаотично торчали в стороны. Он потянул за свой белый галстук и тот оказался в его руке развязанным. Секунду Генри смотрел на жену, и Пенелопа ощутила старое забытое тепло.
Она подошла к нему, впечатывая высокие каблуки в ковер, и присела на краешек кровати. Протянула руку и аккуратно сняла с мужа галстук. Он бесшумно упал на пол рядом со шляпой Генри, а Пенелопа провела пальчиками по его подбородку, спускаясь по шее к верхней пуговице рубашки. Ей удалось расстегнуть её до того, как Генри приподнялся на плюшевой кровати и нетвердо встал на ноги.
– Генри?
– Спокойной ночи, – ответил он, остановившись лишь затем, чтобы поднять с пола шляпу и галстук, и ушел в соседнюю комнату, где иногда пил чай.
В комнате стоял черный кожаный диван с горой вышитых подушек.
Пенелопа откинулась на кровать и тяжело выдохнула, чувствуя в плечах и во всем теле боль от желания чего-то, что находилось лишь в шаге от её досягаемости. Её разочарование было чудовищным, а пульс – учащенным, и она не могла отогнать от себя пугающие мысли о том, что произойдет, если кто-нибудь узнает, как именно заканчивается каждый вечер её недолгой семейной жизни.
Глава 4
Мы все желаем хоть на миг лицезреть Элизабет Холланд, недавно воскресшую из мертвых, но это так же сложно, как получить аудиенцию у королевы. Хотя младшая мисс Холланд присутствовала на вчерашнем балу у Лиланда Бушара, мисс Элизабет осталась сидеть взаперти. Может быть, её мать боится, что дочь снова попытаются похитить? Или нежные чувства юной леди глубоко потрясла трагедия на Центральном вокзале, свидетелем которой она стала? Или же причина в ужасной тайне, от которой оберегают публику? Мы, как никогда, теряемся в догадках.
«Городская болтовня», пятница, 9 февраля 1900 года.
Огонь пылал в камине гостиной дома номер семнадцать в парке Грэмерси, служившем крышей над головой трем поколениям семьи Холланд. Слышался треск горящих веток, потому что обитатели комнаты вели себя необычайно тихо. После завтрака они устроились на слегка потрепанных стульях в стиле бержер [1]1
Бержер – уютное кресло с широкой спинкой переходящей в подлокотники и дополнительной подушкой на низком сиденье.
[Закрыть], расставленных по всей комнате на разном расстоянии от камина. Миссис Холланд сидела ближе всех к источнику тепла, одетая в платье из черного крепа с высоким воротом и узкими манжетами. Её старшая дочь Элизабет расположилась неподалеку. На коленях девушки лежала раскрытая книга, но она ее не читала. Бывший деловой партнер покойного мистера Холланда, Сноуден Трэпп Кэрнс, который в последнее время так часто приходил на помощь его семье, отдыхал справа от Элизабет. Покойный глава семейства с портрета, висящего над камином, взирал на них сверху с выражением, более похожим на скепсис, нежели на мудрость.
– Странно, что ты вчера не посетила бал у мистера Бушара, – миссис Холланд даже не подняла глаз, произнося эти слова. Она читала утренние газеты с обычным вниманием. Диана ходила на бал – она вернулась, когда Элизабет уже спала, и пока что не выходила из комнаты. Тётя Эдит, сопровождавшая её, тоже пока не появлялась. – Ты могла бы приятно провести вечер, потанцевать с кем-нибудь. В любом случае, твоя сестра не может в одиночку представлять нашу семью.
Элизабет медленно перевела взгляд от языков пламени к матери, все ещё держащей в руке сложенную газету. В сравнении с оранжевым огнем кожа миссис Холланд казалась почти синей в свете раннего утра. Элизабет открыла рот, хотя ничего не собиралась говорить. Она знала, что причинила много боли старой леди. Миссис Холланд, урожденная Луиза Гансвоорт, была законодательницей нравов высшего света до того, как около года назад в семье не начали происходить беды. Они потеряли сначала главу семьи, затем все свои деньги, а вскоре после этого Элизабет поступила по велению сердца – что было отнюдь нелегко, учитывая её безукоризненное воспитание – и сбежала с бывшим лакеем своего отца. И теперь, когда Элизабет закрывала глаза, она почти чувствовала прикосновение к своему лицу обнаженной кожи Уилла.
– Молодые Шунмейкеры, скорее всего, были там, и ты смогла бы успокоить всех, кто гадает, не завидуешь ли ты их союзу, всего лишь на несколько минут изобразив радость от встречи с ними, – продолжила мать.
Элизабет положила руки на колени, покрытые плотным хлопковым платьем кремового цвета в вертикальную темно-синюю полоску. Платье подчеркивало тонкую талию, но расширялось к бедрам, плечам и в рукавах, окутывая её изящную фигуру. Элизабет моргнула, стараясь сдержать слезы, и про себя пожалела, что не может послушаться мать. Это было бы так просто и осчастливило бы пожилую леди. Но Элизабет очень хотела навсегда остаться дома, никогда не выходить в свет, не прихорашиваться и не веселиться.
Она была виновата в смерти Уилла. Его застрелили люди, которые думали, что защищают её. Неожиданно, из множества ружей они устроили расстрел – и эти залпы остались в её памяти самыми ужасными звуками, которые она когда-либо слышала в своей жизни. Они бы не стали защищать Элизабет, если бы не верили в иллюзию, что она так тщательно выстроила: будто она непорочная светская девушка с безукоризненными манерами и роскошными нарядами, которая ни за что по собственной воле не покинет Нью-Йорк в погоне за кучером.
Старшая мисс Холланд опустила глаза, жестоко укоряя себя, но продолжала молчать.
– Возможно, ещё очень рано. В конце концов, все эти события накануне Нового года…
Элизабет повернулась к Сноудену, удивившись, что он заговорил наперекор миссис Холланд. Но ведь именно он заключил брак между Уиллом и Элизабет за несколько дней до смерти Уилла в комнате по другую сторону холла, где Холланды раньше устраивали светские рауты. О, овдоветь в восемнадцать лет… но Элизабет не могла жалеть себя, ей ещё предстоит искупить свои грехи.
Миссис Холланд наклонилась вперед и бросила газету в огонь. И только когда бумага сгорела дотла, она позволила себе посмотреть в глаза Сноудену.
– Возможно, вы правы, – резко ответила она и продолжила неотрывно удерживать взгляд. Но все же не демонстрировала и холодности, которая была её знаменитым ответом всякому, вызвавшему недовольство. Миссис Холланд не могла так поступить, даже если бы и хотела. Элизабет хорошо знала, что Сноуден был весьма щедр по отношению к ее семье, когда они обеднели, и счета начали копиться. – Но важнее всего не её готовность, а общество и то, что скажут люди. Что они уже начинают говорить. К сожалению, правда не на нашей стороне, и мы должны, как никогда, помнить о необходимости появляться в свете.
– Сейчас Элизабет очень слаба, – без запинки отозвался Сноуден. – И мне жаль так говорить, но это довольно заметно.
Девушка, о которой шла речь, перевела взгляд с матери на Сноудена и увидела доброту на его лице. Зрачки его широко расставленных под густыми бровями глаз неопределенного каре-зеленого цвета расширились, когда он посмотрел в сторону Элизабет. На нём была рубашка из прочного белого полотна и жилет из потертой коричневой кожи. Для него это была своего рода униформа. Конечно, он был прав: Элизабет едва прикасалась к еде со дня смерти Уилла, а ту еду, что получалось проглотить, с большим трудом могла удержать в себе. Она сильно похудела и не ухаживала за волосами, которые теперь висели паклей.
– К тому же, – продолжил Сноуден, – семье не принесет никакой пользы, если в обществе будут обсуждать её состояние. Хрупкость Элизабет только подтвердит догадки людей, которые будут говорить о том, что с октября по декабрь с нашей девочкой произошло что-то плохое.
Элизабет уже не сияла лучащейся искренней улыбкой, которой встречала друзей и знакомых, в те дни, когда была пользующейся популярностью дебютанткой. Теперь об этом довольном выражении лица она могла только мечтать. Но все равно сейчас она попыталась улыбнуться.
Сноуден приводил доводы, которые бы могла высказать и она сама, если бы пожелала. Элизабет позволила тонким векам на секунду закрыться, мысленно вернувшись в Калифорнию. Её тело было согрето солнцем и теплом тела Уилла, её почти ослеплял чистый и яркий свет. Такого никогда не увидишь в Нью-Йорке, где зимой солнце садится в пять вечера, а все стены закопчены чадом масляных ламп. Когда Элизабет открыла глаза, она опять оказалась в захламленной старинными предметами темной комнате с панельной обшивкой из тисненой кожи оливкового цвета и резным деревянным потолком, испещренным пятнами. Маленький, четко очерченный подбородок миссис Холланд дернулся в направлении Элизабет. Она провела длинными пальцами по лбу, а затем прижала кончики пальцев к вискам. Минуту она подумала, после чего спросила:
– И что вы в таком случае предлагаете? Навсегда запереть её в доме словно узницу, как будто она глухонемая, неспособная понять устройство мира? И что прикажете говорить моим друзьям, которые сначала искренне радовались тому, что она жива, а теперь теряются в догадках, почему мы ограждаем её от общества? – Она сделала паузу и опустила ладонь на колено. – Тем друзьям, что у меня ещё остались, – мрачно добавила она.
Сноуден встал и ответил совершенно другим тоном:
– Думаю, я знаю, что делать. – Он подошел к камину. Свет от пламени озарил его необычайно светлые волосы, когда он принялся отчаянно жестикулировать. – Мы устроим прием здесь, дома, где Элизабет чувствует себя уютно. – Он замолчал, раздумывая. – Не бал. Скорее, ланч. Спокойный, милый, при свете дня. Мы сможем пригласить всех, с кем раньше общалась Элизабет. Юных леди, с которыми она дружила. Несколько человек, не слишком много, но достаточно, чтобы пустить молву, что с ней все хорошо и она вернется в свет, когда кончится зима и Элизабет снова будет в порядке – Он повернулся к девушке: – Ведь к тому времени она уже оправится?
Тень улыбки, только что витавшая на губах Элизабет, исчезла. Она перевела взгляд от Сноудена к матери и увидела, что пожилая леди уже обдумывает предложенный им план. Не стоит говорить, что Агнес Джонс, обе мисс Уитмор и кузины Холланд, и Гансвоорт, можно считать, приглашены. Они прибудут в последних творениях своих портных, и буду искоса поглядывать на Элизабет, сравнивая её туалет со своими. Девушку немного мутило от самой мысли о притворстве – всех этих любезностях и натянутых разговорах, в которых ей придется участвовать. Ей придется надеть платье и затянуться в корсет, словно это имело для неё значение.
Полено в камине прогорело посередине и распалось пополам, рассыпав тлеющие угольки по каменной плите, и Сноуден тронулся с места, чтобы затоптать их. Элизабет спрятала лицо в ладони, зная, что ей потребуется намного больше, чем несколько холодных месяцев, чтобы снова стать прежней.
