Текст книги "Зависть"
Автор книги: Анна Годберзен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)
Глава 32
Всегда будьте начеку в поездах и на пароходах, ибо дорога много чего выявляет.
Мэйв де Жун. «Любовь и другие безумства великих семей старого Нью-Йорка»
Гости Шунмейкеров – точнее, те из них, что остались от изначального состава – возвращались в Нью-Йорк в том же роскошном частном вагоне, хотя на обратном пути все вели себя намного тише и спокойнее. Пенелопа с невозмутимым видом сидела, замерев в одной позе, несмотря на покачивания и рывки поезда. Сквозь окно проникали жизнерадостные солнечные лучи, но лицо Пенелопы оставалось неизменным, а глаза смотрели на коврик у ног или на мужа, сидевшего напротив. Тот был одет в кремовую рубашку, подаренную женой, и черные брюки. Скрестив ноги, он читал поэтический сборник, что было ему совершенно не свойственно, и ни единожды не поднял глаз от книги, чтобы встретиться с Пенелопой взглядом.
Когда ему нужно было заговорить с нею, он смотрел на её колени. Пенелопа всё ещё страдала от того жуткого лишающего дыхания чувства, которое давило на грудь с той минуты как муж отверг её в гостиничном номере, и теперь ей было сложно найти повод заняться хоть чем-нибудь. Хотя Генри после той сцены вел себя с ней вежливо, и Пенелопа даже начала сомневаться в его решении покинуть её, праздновать победу она пока не могла. Она даже одевалась этим утром без удовольствия, за что и поплатилась, сидя теперь здесь в лиловом полотняном платье, полностью соответствующем моде, но, как она знала, не подчеркивающем достоинства ее фигуры. Точнее, она не страдала, потому что чувствовала себя настолько опустошенной, что это даже не имело значения. Она неуклюже пошевелилась в волнах лиловой ткани и смогла посмотреть чуть дальше по коридору на сестёр Холланд, уютно сидящих на диване бок о бок.
Лицо Дианы, дремавшей на плече сестры, было мягким и розовым, как у ангелочка. Очень юного ангелочка, подумала Пенелопа. Весьма досаждающего. Элизабет, которая была видна не полностью, бодрствовала и смотрела в окно так, словно размышляла о конце человечества. Впервые Пенелопа задумалась, действительно ли Элизабет носит ребенка погибшего конюха. В гостинице она лишь предположила, что это возможно, потому что хотела сказать что-то такое же мерзкое, как её тогдашние чувства. Но сейчас лицо Элизабет выглядело столь непроницаемым, что Пенелопа подумала, что дело не в этом. Вторая сестра, однако, казалась совсем беззаботной. Её лицо во сне слегка повернулось на свет, и темные кудри рассыпались по розоватой коже. Насколько было известно Пенелопе, Грейсон преуспел лишь в том, что утомил Диану. Он снова исчез в вагоне-ресторане, где проводил большую часть времени. До этой минуты это казалось Пенелопе нормальным, пока она не вспомнила, как Грейсон пробурчал что-то о том, сколько денег, частично одолженных у Генри, он потратил во Флориде, и что эти суммы были лишь малой долей его долгов.
Диана теперь не выглядела ни уставшей, ни опустошенной от его знаков внимания. Конечно же, младшая Холланд вертихвостка, думала Пенелопа, хотя жаль, что – как указал Генри в их гостиничном номере – она больше не может предать этот факт огласке. Несмотря на опустошающую тоску, Пенелопа смогла вяло приподнять бровь, поскольку ей внезапно пришло в голову, что она всё же сможет использовать эти сведения. Весь мир вовсе не должен знать о распутности Дианы – есть только один человек, которому нужно открыть на неё глаза. Пенелопа склонила голову на остренькое плечо и позволила качке убаюкать себя.
* * *
Неужели в Нью-Йорке когда-нибудь было так холодно?
Пенелопа не была уверена, превратил ли короткий промежуток, проведенный на солнце, пробирающий до костей конец февраля в такую невыносимо темную и печальную пору, или так происходило всегда. Ей с лихвой хватило молчаливого безразличия Генри в поезде, и поэтому по приезде она притворилась, что родители сильно соскучились по ней, и одна отправилась к ним на ужин. Её мать, как обычно, пригласила несколько «забавных» людей и в течение вечера выставила их совершенно неинтересными, завалив уймой глупых вопросов. Пенелопа медленно и демонстративно закрыла большие накрашенные глаза и позволила себе ощутить весь объем трагедии, которую она пережила, надев столь многообещающее платье – из черного кружева на атласе цвета слоновой кости, выгодно подчеркивающего её тонкую талию – на прием, где его могло увидеть лишь сборище имбецилов. В центре длинного широкого стола в романском стиле горели свечи. Когда брат отодвинул свой стул и нашел предлог уйти, Пенелопа с улыбкой извинилась перед собравшимися за свой уход и последовала за ним в смежную с обеденным залом курительную комнату.
– Тебе следует знать, что ты подвел меня, – произнесла она, подходя к маленькому канапе со спинкой в форме сердца, стоявшему рядом с кожаным креслом с изогнутой спинкой, в котором сидел Грейсон. Его голень лежала на колене второй ноги, и он только что зажёг сигарету. Грейсон посмотрел на Пенелопу и снова отвернулся. Сестра заметила фиолетовые синяки у него под глазами и поняла, что он тоже измотан. В его позе прослеживалось и что-то другое, решила она, похожее на тревогу.
– Как так, Пенни? – спросил он, выдержав паузу.
– Конечно же, с Дианой Холланд. – Пенелопа протянула руку и взяла сигарету из серебряного портсигара, оставленного братом на подлокотнике кресла. Грейсон настороженно смотрел на сестру, подавшись вперед, чтобы дать ей прикурить. – Ты должен был развлечь нас всех игрой в кошки-мышки.
– Мне жаль, что тебе не хватило развлечений.
Пенелопа замолчала и изящно затянулась, когда Рэтмилл, дворецкий, вошёл в комнату и прошёл к камину, чтобы подкинуть дров. Он долил коньяка в бокал Грейсона, а как только вышел за дверь, младшая Хейз оживленно продолжила:
– Конечно, хватило! Только не думаю, что ты зашел достаточно далеко.
– С твоих уст срываются опасные слова, – пробормотал он. – Уверен, что не знаю, о чем ты говоришь.
От огня, горящего в камине, летели искры, освещая темную комнату с лепниной на стенах и слегка средневековой атмосферой. В помещении не было окон, так как оно располагалось в центре дома, и хоть раз Пенелопа была рада находиться так далеко от людских глаз. Она выдохнула и позволила своей длинной тонкой руке скользнуть по краю канапе, оставив небольшую подпалину на пурпурно-золотой обивке.
– Все равно, – продолжила она, когда стало очевидно, что Грейсон не собирается вдаваться в подробности. – Я хочу, чтобы ты ещё немного поохотился на мышку.
– О, Пенни, неужели тебе недостаточно?
Пенелопа терпеливо улыбнулась ему. Она загорелась мыслью, посетившей её в бегущем на север поезде, которая дала ей возможность на чем-то сосредоточить тщеславие и коварство, слегка ослабевшие после кошмарной поездки во Флориду. Это позволило ей почувствовать себя собой, и всё равно Грейсону следовало бы знать, что даже в моменты слабости она остается ненасытной особой, для которой слово «достаточно» не имеет смысла.
– Ты даже ещё ни разу не поцеловал её, – наконец сказала она.
– Я пытался, – горячо возразил он, зажигая новую сигарету от окурка старой.
– Возможно, ты просто перестал понимать слабый пол, – задумчиво произнесла Пенелопа, бесцветно улыбаясь.
Огонёк сверкнул в больших голубых глазах Грейсона, и он выбросил окурок в камин.
– Сомневаюсь.
Пенелопа, крепко сжав пухлые губы, подавила смешок, вызванный этим очевидным проявлением гордости Грейсона за свои заслуги в сердечных делах.
– Так зачем сейчас останавливаться? Давай подшутим над ней.
– Не знаю. – Грейсон стесненно пожал плечами. – Она милая, но очень юна, и я всё равно занят другими делами.
«А не рассказать ли ему обо всём?» – подумала Пенелопа, но затем решила, что иной метод убеждения возымеет большее действие.
– Это не слишком по-братски, Грейсон, – сладко проворковала она. – Если ты поможешь мне в этом деле, я позабочусь, чтобы ты получил достаточную благодарность.
Грейсон махнул рукой и не отвел глаз от камина.
Пенелопа встала, чтобы придать больше веса своим следующим словам:
– Я оплачу твои карточные долги, если ты продолжишь эту игру.
Левый уголок её рта приподнялся, когда Пенелопа увидела, как при её словах изменилось выражение лица брата. Он быстро поднял на сестру взгляд и продолжал смотреть на неё широко раскрытыми глазами, пока она шла к камину. Пенелопа оперлась правым локтем на левое запястье и манерно поднесла сигарету к губам.
– Как ты узнала?… – он замолчал. – Как бы то ни было, откуда ты возьмешь деньги?
– Ты забыл, что я замужняя женщина. Ты ведь знаешь, сколько денег даёт мне на расходы отец, а мистер Шунмейкер ежемесячно выделяет мне в два раза больше. Я заказываю новые наряды на счет старшей миссис Шунмейкер, так что, как видишь, сберегла довольно крупную сумму.
Рот Грейсона слегка приоткрылся, словно он обдумывал открывшиеся возможности. Он с усилием сглотнул и произнес:
– Что ты хочешь, чтобы я сделал?
Пенелопа широко улыбнулась и швырнула окурок в камин.
– Поиграй с мышкой, Грейсон, но на этот раз пожёстче, хорошо? Заставь её полюбить тебя так, чтобы потом она жалела об этом вечно. – Грейсон поставил обе ноги на пол и оперся локтями на колени. – Я знаю, что ты разбил сердца многих женщин. – Пенелопа поняла, что он готов принять её предложение, и позволила себе заговорить немного покровительственным тоном. – Это будет весьма несложно сделать.
Пенелопа вновь присела на канапе, взяла хрустальный бокал брата с небольшого столика в стиле эпохи Регентства и сделала глоток. Должно быть, Грейсон вконец отчаялся, поскольку не обратил внимания на оскорбительный намёк и сосредоточенно смотрел на неё.
– Как скоро ты сможешь достать денег?
Пенелопа великодушно открыла большие глаза.
– О… Как только ты согласишься разрушить флёр невинности вокруг малышки Ди. – Она подмигнула ему с присущим ей огоньком в глазах. – Да, Грейсон? Не пытайся вести себя слишком прилично. Будет намного веселее, если все, – говоря так, Пенелопа подразумевала Генри, – узнают, что младшая мисс Холланд скомпрометирована.
Глава 33
Мисс Диана!
Когда бы я ни пришёл, вас вечно нет дома.
Когда бы я ни послал вам записку, вы словно исчезаете.
Когда вам надоест меня мучить,
пожалуйста, навестите меня в особняке Хейзов.
Г.С.Х.
Диана посмотрела в окно на неизбежный снег, падающий во внутренний дворик. Она убрала с носа выбившийся из прически локон и подумала о том огромном чувстве, все ещё теплящемся внутри неё, невзирая на перенесенные многочисленные удары судьбы. Теперь было ясно, что все эти долгие месяцы она обманывала себя – и всё равно тосковала по Генри. Думая о нём, она вспоминала волны во Флориде, которые днём качали её на самом деле, а позже ночью в постели – вызываемыми в памяти ощущениями и тихим шорохом вдали. Генри был похож на волны – он всё ещё раскачивал её даже спустя столько времени после расставания. Диана устала от этого и закрыла глаза.
Она всем весом хрупкого тела прислонилась к оконной раме, пытаясь представить, как было бы здорово превратить всю свою тягу к Генри Шунмейкеру в плотный шар из газет и беспечно бросить его в один из костров, зажигаемых бездомными на углах улиц в такую погоду. Тоска станет пеплом, а после на него упадут мягкие снежинки, тающие и превращающие золу в ничто. Открыв глаза, Диана поняла, что это лишь несбыточная мечта. Она раздраженно ахнула и спрыгнула с подоконника. Где-то в доме из угла в угол, словно привидение, сумевшее остаться среди живых, ходила Элизабет, и сжимала и разжимала руки мать. Все жители дома номер семнадцать были поглощены своими делами, и Диане без труда надела теплую одежду и выскользнула из парадной двери незамеченной.
* * *
– Сделаете ли вы за нас ставку, мисс Диана?
Звук собственного имени, громко произнесенного в игорном доме поверх стука костей о дерево, шуршания тасуемых карт и раскатистого смеха, заставил дрожь невольно пробежать по спине младшей сестры Холланд. Но затем она напомнила себе, что все глаза устремлены на червы и пики или красно-черное колесо рулетки, а, даже если посетители казино и смотрят на неё с любопытством, верхняя половина её лица всё равно скрыта расшитой чёрным бисером маской. Грейсон протянул Диане маску, встретив девушку у дверей особняка Хейзов и тут же усадив её в уже поджидающий экипаж. Он поддерживал её за руку, когда она ступила на маленький железный порожек, и продолжал оставаться рядом с ней всё время после того, как они прибыли в игорный дом где-то на Западной Двадцать третьей улице.
Сначала Диана смущалась, но позднее поняла, что, несмотря на сидения, обитые красным бархатом, и канделябр, нависающий над ними, как огромная сверкающая огоньками медуза, этот зал весьма отличался от тех, где ей приходилось бывать прежде. Никто и внимания не обратил на то, что она сидит на коленях у Грейсона Хейза, и что его рука безостановочно гладит её ножку.
– Но я не умею, – проворковала она, подражая инженю из французских романов, которые хранила под кроватью.
Диана наблюдала, как крутится колесо рулетки, и к этому времени уже поняла, в чем заключается суть игры. Но ей нравились прикосновения больших ладоней Грейсона к её бокам, когда он шептал ей на ушко, что требуется делать.
В широких зеркалах в позолоченных оправах, расположенных напротив друг друга, отражалась тускло освещенная комната, и, казалось, сидящим за игорными столами мужчинам в черных костюмах и редким женщинам с покрытыми шалями волосами не было числа.
Место, куда Грейсон её привёл, располагалось в нескольких минутах езды в экипаже, но довольно далеко от Грэмерси и Пятой авеню. И Диане нравилось, что расстояние отделяет её от Генри. О, он всё ещё заполонял её разум, но теперь в её мыслях присутствовал и Грейсон, который хотя и не был похож на Генри, всё же относился к тому же классу. Например, оба носили одинаковые сшитые на заказ костюмы и портсигары и скрывали нечестные намерения. И всё равно каждая минута, проведенная с Грейсоном, чуть-чуть затмевала память о Генри, и вскоре Диана полностью погрузилась в мир крутящихся колёс рулетки, шумных потолочных вентиляторов и наполненного густым сигаретным дымом воздуха. Здесь не существовало прошлого и будущего, а был лишь мужчина, к чьей груди она сейчас приникла с лёгким головокружением.
Официант в темно-фиолетовом жилете остановился рядом, чтобы вновь наполнить её бокал шампанским. Диана раньше никогда не видела, чтобы её бокал наполняли так часто и так мимоходом. Грейсон снова прошептал что-то ей на ухо, но она не расслышала его слов и не слишком об этом беспокоилась. Она сделала ставку.
– Вы уверены? – Диана слышала, что он немного напуган, но с азартом смотрит на место, куда она положила фишки.
Диана лишь кивнула и подмигнула крупье, который призвал остальных мужчин, столпившихся вокруг стола, сделать ставки. Затем он крутанул колесо рулетки, и небольшой белый шар покатился в обратном движению колеса направлении. Диана закрыла глаза и представила, что она парит, свободная от всего, в огромной Вселенной. Грэмерси остался позади, а деньги превратились в бумажки, которыми играют дети. Ей придется вернуться в постылый дом, в свою унылую комнату, но не прямо сейчас. Она уйдет позже.
Когда она открыла глаза, шар упал в лузу.
Диана моргнула и только спустя секунду поняла, что номер лузы совпадал с единственным номером, на который она поставила все оставшиеся фишки. Все игроки вокруг ахнули и начали хлопать Грейсона по плечу. Диана ощутила, что он обнимает её крепче, положив одну руку на живот, а его губы скользят по её щеке.
– Не могу в это поверить, – прошептал он, а затем добавил: – Вы, должно быть, мой талисман на удачу.
Ушло ещё несколько секунд, прежде чем Диана тоже поверила в это и наконец смогла вдохнуть. Возможно, дело в сладких пузырьках шампанского или в параллельном мире, куда она так легко проникла, но в эту минуту она чувствовала себя удачливой, милой, как и рассыпался в комплиментах Грейсон.
Подняв изящные белые ручки вверх, Диана откинула голову назад и рассмеялась, полная неведомого ощущения, близкого к радости.
Глава 34
Моим читателям известно, что я чрезмерно честна и стараюсь
дать полный и по возможности исчерпывающий ответ на каждый вопрос.
Но существуют предметы, о которых говорить не принято,
и каждая мать знает собственный способ уберечь
юных невинных дочерей от осуждающих взглядов
и общественного мнения.
Постарайтесь обдумывать подобные вопросы в зимнее время
и молитесь, чтобы вам не пришлось хранить слишком много тайн.
Миссис Гамильтон В. Бридфельт. «Колонки о воспитании юных леди из высшего света», 1899 год.
Элизабет замерла у двери. Она надеялась, что если немного постоит здесь перед тем, как постучать, то её плечи перестанут трястись. Но уже несколько минут переминалась с ноги на ногу и ничуть не успокоилась. По другую сторону двери находился будуар, где в эти дни дамы семейства Холланд собственными руками выполняли множество домашней работы. Матери нравилось вязать там крючком и волноваться, вязать и волноваться, хотя когда после ужина пожилая леди поднялась сюда, она всё ещё считала самой большой бедой то, что дочери съездили во Флориду и обратно и не получили предложений о помолвке. Элизабет подняла кулак, чтобы постучать. Она собиралась рассказать матери, что появился новый повод для беспокойства, и лучше бы начать им заниматься до того, как его очевидное доказательство станет заметным.
– Войдите, – коротко ответила миссис Холланд.
Элизабет вошла в потрескавшуюся дверь. Она выбрала старое платье из муслина глубокого коричневого цвета с высокой талией и рукавами-буфами, но её всю трясло от страха. Платье было ей широко в одних местах и узко в других, но его цвет почти совпадал с темным мореным деревом стен комнаты, и бледное личико Элизабет словно парило в воздухе, когда она наклонилась, чтобы затворить дверь. Эта невидимость никак не облегчала тяжесть, которую она чувствовала внутри, поскольку Элизабет угнетало всё, что она сделала и не могла изменить. Она намеревалась жить только ради блага своей семьи, но теперь носила в себе очевидную причину новых страданий.
– Что случилось?
Взгляд черных глаз миссис Холланд изменился, когда пожилая леди увидела дочь; она вздернула подбородок и кожа на её горле натянулась, поскольку она уже, возможно, предвидела, что случилась беда. Рядом с ней горел камин, и отблески огня отражались в её недремлющих глазах. Она отложила крючок и пряжу и окинула взглядом дочь, прежде чем ласково поманить её к себе.
Элизабет пересекла комнату и тяжело опустилась рядом с матерью. Лицо пожилой леди было как обычно суровым, вокруг поджатых губ залегли морщинки, но она смотрела на дочь с невозмутимым спокойствием, в котором чувствовалась теплота.
– Расскажи мне, – потребовала она.
И Элизабет рассказала. Её исповедь прерывалась судорожными вздохами и всхлипами.
– Перед тем как Уилл… перед его смертью, мы были… единым целым, как муж и жена… – Она запнулась и прижалась лбом к коленям матери. На её ресницах блестела влага, и Элизабет не хотела, чтобы мать это заметила. – И теперь я думаю… знаю… – Она схватила ртом воздух. – Я знаю, что со мной. В семейном смысле.
Когда Элизабет наконец подняла голову, чтобы увидеть лицо матери, та вновь приняла непреклонный вид. Если даже последняя ошибка дочери, на которую когда-то возлагались большие надежды, и поразила или огорчила её, то она ничем этого не показала. Она пережила множество крушений иллюзий и не пыталась успокоить своё дитя.
– Это прискорбно, – чопорно ответила она. – Хотя не совсем неожиданно. Я виню Уилла так же, как и тебя. – Миссис Холланд глубоко вдохнула и убрала вязальные принадлежности с коленей на пол. – Я говорила тебе, что не стану принуждать тебя к ещё одной несчастливой помолвке, Элизабет, но, боюсь, твое признание всё меняет. Ты же знаешь, наша репутация погибнет, если кто-нибудь об этом узнает. Да?
Элизабет грустно кивнула, и её светлые волосы качнулись вместе с ней.
– Тебе придется выйти замуж сейчас же, но если ты не сможешь, нам придется решить это затруднение иным путем. Я знаю дом, где совершаются такие вещи.
Теперь дрожь пробрала миссис Холланд, хотя и так мимолетно, что если бы Элизабет моргнула, то ничего бы не заметила. Девушка была рада, что успела это увидеть, поскольку в тот миг поняла, как её мать на самом деле относится к своему предложению, даже если и находит его необходимостью.
– Я поговорю с друзьями, с теми, кто у меня ещё остался, и посмотрю, есть ли среди них подходящие кандидаты на твою руку. Возможно, все удастся сделать быстро и тихо. Но я боюсь, что придется последовать второму пути, и мне очень жаль, дитя моё, если так произойдет. – Она положила высохшую ладонь на голову дочери и вздохнула. – Иди. Отдохни. Утром мы сделаем всё, что нужно.
Элизабет снова кивнула, чувствуя себя ребенком сродни тому, что сейчас рос внутри неё. Она не могла заставить себя вновь посмотреть на мать и вместе этого медленно встала и повернулась к двери. Она подумала обо всём, что хотела сказать – как ей жаль, какое разочарование она принесла, как она собиралась жить дальше и почему её замыслы потерпели крушение – но поняла, что у неё нет ни сил, ни желания объясняться. Она вышла в слабо освещенный коридор и затем осторожными шажками спустилась на второй этаж к своей спальне, где не горел огонь, но было достаточно места, чтобы побыть наедине со своей тайной.
Элизабет легла на кровать красного дерева с покрывалом из ткани с выпуклым узором и накрыла лицо рукой. Она ждала, что дыхание выровняется, но всё равно дышала с трудом. На секунду она вспомнила, как хорошо ей было с Уиллом – как безопасно и спокойно они жили, потому что он всегда знал, как правильно поступить. Но эту драгоценность у неё отняли. Теперь она была одна, и даже если правильное решение существовало, Элизабет его не видела. Месяц назад ей казалось возможным вести добропорядочную жизнь. Семья сильно нуждалась в ней, и Элизабет намеревалась сделать для них всё. Она позволила Диане отправиться вслед за Генри Шунмейкером и этим только причинила сестре больше боли, а сама отрешилась от всего. После возвращения из Флориды она едва обменялась с младшей сестрой парой слов; она была чересчур поглощена собственными страхами, чтобы узнать, как держится Диана. И мать – невыносимо думать, что Элизабет растоптала все надежды, которые та на неё возлагала.
Она положила руку на лоб и равнодушно посмотрела в окно. Среди ночи снег прекратился, и теперь в небе виднелся чёткий полумесяц луны. Элизабет задумалась, видит ли её сейчас Уилл, и вновь почувствовала себя виноватой не только перед семьей, но и перед ним за веселые и счастливые деньки во Флориде. От воспоминаний она скривилась и подумала, а не является ли происходящее с ней наказанием? Что, если она расплачивается своим нынешним состоянием за то, что на мгновение окунулась в привычные радости жизни, для которой была рождена – мягкой, вежливой и полной косых взглядов? Но затем её дыхание начало успокаиваться, и Элизабет моргнула в темноте, распоротой лишь белым лунным светом. Она снова вспомнила о Тедди, и мысли о нём заставили Элизабет на миг задуматься, что её положение, возможно, не такое уж удручающее и безвыходное.
