Текст книги "Держаться за звезды (СИ)"
Автор книги: Анна Есина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
И что она ему скажет? Попросит (не будет ли это очередным проявлением её мягкотелости и уступчивости, поймёт ли он, что находится на грани, и сможет ли выслушать до конца?) вернуть всё: прошлую жизнь, документы, сына, и оставить её в покое. Или же потребует вышеперечисленное?
Продолжая терзаться вопросами, Яна тенью скользнула в комнату, взяла листок бумаги и ручку, убедилась в том, что Слава по-прежнему крепко спит и не собирается помешать её планам, и вернулась за кухонный стол. Прощальную записку она начала со слов: "Дорогой Слава!" и на долгих две минуты погрузилась в тягостные раздумья. Безусловно, прежде всего, ей нужно поблагодарить его за тепло и заботу, за доброту, щедрость, умение выслушать и стремление помочь. Однако это её жизнь, частью которой он не является (да что же ты обманываешь себя!), и ей предстоит наладить всё, что было разрушено – огромная работа. Ей следует заново научиться самостоятельности (написав это слово, она передумала, дважды зачеркнула неудачный вариант и рядом вывела: "независимости"; именно так, в последнее время она стала слишком зависимой).
Окончание послания вышло грустным. Глотая горькие слёзы, непроизвольно текущие по щекам, Яна приписала:
"Надеюсь, мы ещё когда-нибудь увидимся. Не буду лгать, мне с трудом далось это решение, но я уверена, что так будет лучше для нас обоих. Прости, что не сдержала обещание не исчезать бесследно. Яна".
Добавить через запятую фразу "любящая тебя", рука не поднялась. Ей казалось, что она достаточно поигралась чувствами молодого человека, и оставлять ему напоследок эту чайную ложку дёгтя в виде признания в любви было бы верхом жестокости. Потому она просто поставила точку, сложила лист вдвое и подсунула под тарелку с опавшим омлетом.
В коридоре она взяла свои вещи (нет, вещи были его, и об этом ей забывать не следует): верхнюю одежду, обувь, тихонько повернула язычок замка на входной двери и с тяжёлым сердцем вышла в парадное, где быстро оделась и спустилась вниз.
У подъезда стояла машина с зажжёнными фарами: чёрная иномарка с тонированными задними стёклами, сияющая лаковыми боками. Явно очень дорогая. Яна попыталась обойти её сзади, когда автомобиль вдруг сдал немного назад, преграждая путь. Опустилось стекло с водительской стороны, и легко узнаваемый скрипучий голос окликнул девушку по имени.
– Саша? – она внимательнее всмотрелась в бледное мужское лицо с острыми чертами.
– Собственной персоной, – он расплылся в волчьем оскале и кивком головы указал на соседнее сиденье. – Решил побыть сегодня твоим таксистом, не против?
Она собиралась возразить, действительно собиралась и даже открыла рот для произнесения категорического отказа, ведь пообещала же себе быть самостоятельной (точнее независимой, как написала Славе), но язык отчего-то сболтнул иное:
– Конечно, очень мило с твоей стороны.
– Не слишком уж обольщайся, – весело отозвался Саша, с интересом поглядывая на неё, удобно устроившуюся в салоне, отделанном дорогой кожей и деверевом. Пахло внутри здорово – успехом и богатством, это она поняла сразу, а вот объяснить не смогла бы. – На самом деле, водитель из меня дрянной. Люблю скорость, знаешь ли. Итак, беглая пташка, куда путь держим?
– В центральную больницу, – с неким отвращением в голосе проинформировала она, вслушиваясь в монотонное рычание двигателя и стараясь не смотреть на приборную панель, усеянную россыпью ярко светящихся кнопок. – Тут недалеко, сейчас через двор, потом налево и прямо на перекрёстке...
– Милая леди, я знаю дорогу. Вырос в Энске, если помнишь, – перебил он, с визгом шин срываясь с места и бесстрашно мчась по заметённому снегом двору. Видимо, о скоростной езде он упомянул не для красного словца. – Не хочешь обсудить кое-что?
Яна бездарно скопировала излюбленный Славин трюк: вопросительно изогнутую бровь. Получилось не так уж изящно, будто у неё нервный тик или что-то вроде того.
– Я думал, поговорим о тебе и Славе, о том, как нехорошо вот так вот бросать парней, как гадко ему будет утром. Или лучше обсудим...
– Саша, скажи мне честно, сколько людей тебя до смерти ненавидит? – она скрыла за бравадой истинное отношение к его степени вовлечённости в её судьбу. И откуда ему всё известно?
– Охо, – горько рассмеялся он, – тебе сложно представить такое число. Хотя я не слишком откровенен с окружающими. С клиентами – да, она сами приходят ко мне с вопросами, и я даю им ответы, за редким исключением, конечно. Есть темы, которые я никогда не затрагиваю. Не уличаю супругов в неверности. Не берусь излечить людей от зависимостей или болезней, мне это не по силам, в чём я охотно признаюсь и направляю людей по адресу, где им действительно помогут – к врачам и специалистом с соответствующей квалификацией. И я не называю дату смерти, никому и никогда, даже приблизительных прогнозов не делаю.
– Считаешь, что это может спровоцировать их? Я имею в виду, заставить жить по программе?
– Нет, дело в другом, – голос его оставался спокойным, между тем, длинные худые пальцы забарабанили по рулю, отбивая истеричный такт. – Я знаю, каково то знание на вкус. Возможности увидеть во сне собственную могильную плиту я не пожелал бы и злейшему врагу. Это страшно: ведать и сидеть со сложенными руками, не в силах ничего изменить. Но довольно о грустном. Есть у меня один человек, которому я могу довериться.
– Это женщина? – наобум предположила Яна и неожиданно для самой себя попала в точку. Увлекшись разговором, она не заметила, что они прибыли на место.
Саша кивнул, откинул голову назад, наваливаясь на кожаный подголовник, и забормотал в потолок:
– Эйприл – так её зовут, она американка. За глаза я её зову Майкой, ну вроде как по аналогии: апрель – май. Чудесная девушка. Красивая, умная, живая. У неё лицо в форме сердца – так любит говорить она и меня заставляет – а щёки и нос в веснушках, которые я просто обожаю. И всё это безобразие окружено мелкими рыжими кудряшками. По-настоящему рыжими, я хочу сказать. У неё в прямом смысле костёр на голове, и в ветреную погоду, стоит ей выйти на улицу, телефон пожарной службы раскаляется от количества вызовов. Она не говорит по-русски, я почти не понимаю её каркающего английского с техасским выговором, однако же, нам удаётся общаться. Видишь ли, у Майки талант, обратный моему – я вижу многие вещи, она их забирает. При этом абсолютно ничего не испытывает, то есть её мои видения не мучают, она их различать-то не умеет, вроде как посмотрела наискучнейший фильм, зевнула, отёрла слезящиеся глаза и забыла. И мёртвые мои (как дико это прозвучало! Яна поёжилась) ей совсем не докучают. Зато я отдыхаю. Всегда, если она рядом. Смекаешь, к чему я клоню?
Девушка вспомнила кружевные струйки радужного дыма, испускаемые кожей, что так стремились улизнуть от неё к Славе и тот опьяняющий контроль над своими способностями, который она ощущала лишь в его присутствии. Так вот в чём причина – у него дар, обратный той силе, что сжирает изнутри её тело?
Саше не требовался ответ, он всё прочёл на её лице и расслабленно выдохнул, понял, что объяснил доходчиво.
– Как думаешь, часто существо вроде нас – особенное существо – встречает подобного человека? – продолжил он свой наталкивающий на определённые мысли допрос. – Вот, что я тебе скажу на это: встретить это чудо небес можно единожды. И если будешь разбрасываться подарками судьбы, крошка вселенная может и отомстить. Цени того, кто этого заслуживает.
– Ценить? По-моему, здесь речь идёт об использовании. Ты прости, что я это говорю, но лично для меня твоя история прозвучала как... – она замолкла, подбирая подходящее слово, – грубо, в общем. Всё выглядит так, будто ты пользуешься этой девушкой, отдыхаешь в её обществе, за её счёт наслаждаешься тем, чего лишен от рождения. Иначе выражаясь, это паразитизм.
Мужчина выслушал её с вежливым вниманием, после чего ровным голосом возразил:
– Все мы живём за счёт других, в отношениях не бывает благодетелей и ярко выраженных потребителей. Я могу дать ей благосостояние, любовь, заботу, нежность. В ответ прошу лишь ласку и некоторое уединение. Я ни к чему её не принуждаю, не заставляю круглосуточно находиться рядом – выбор за ней, за нами обоими. Так что с паразитизмом ты переборщила, у нас всё сугубо добровольно. Ты поэтому ушла от Славы? Боишься им пользоваться?
– Боюсь, что слишком к этому привыкну, – как на духу призналась Яна, пальцы которой терзали ленту ремня безопасности. Того и гляди, протрут в нём сквозную дыру. – И забуду, каково это: ежедневно бороться с собой. А это недопустимо, у меня ведь ребёнок, и его мне предстоит воспитывать в одиночку...
– Ох, как послушаешь твои рассуждения, аж скулы сводит. Яна, – он помахал руками у неё перед лицом, – очнись, ау! Любовь – это не так уж страшно, тем более взаимная.
– Можем мы перестать это обсуждать? – взмолилась девушка, пресытившись возвращением к одной и той же теме. Вот уж от чего напрочь сводит скулы!
Саша раздосадовано покачал головой, как бы предлагая ей катиться на все четыре стороны, заглушил двигатель и нажатием кнопки на водительской двери разблокировал замки. Яна выпуталась из ремня и неуклюже выбралась на улицу. До больницы она не шла, а бежала, не разбирая дороги. Только впереди её ждало разочарование: Леонид Шигильдеев выписался в прошлую пятницу, дальнейшее лечение он проходит на дому, адрес которого она знала наизусть, но не имела ни малейшего желания переступать порог квартиры, которую некогда считала своей. Впрочем, выбора у неё не было. Если всерьёз вознамерилась вернуть сына, придётся наступить на горло собственным страхам.
На сей раз ехали молча, слушали радио. За окном начало светать. Синевато-жёлтая вспышка прорезала горизонт, выпятив острый горный хребет, что кольцом обхватывал город. Недавно выпавший снег заискрился под первыми лучами проснувшегося солнца. Должно быть, Слава уже прочёл её записку, в пылу эмоций скомкал исписанный нервно выведенными буквами лист и бросил в урну, пообещав себе впредь не делать людям добра. Лучше бы позволил ей умереть в том лесу – ей казалось, что она правильно угадала ход его мыслей. А ведь верно, правильнее было бы дать ей умереть. Тогда не случилось бы в будущем того, что должно было случиться. Не зря её сердце с самого утра обливалось кровавыми слезами тревоги. Она чувствовала, что сегодня произойдёт что-то плохое. Но побоялась узнать, что, спросив об этом Сашу.
Яна раз за разом давила на кнопку дверного звонка, висящего на стене Лёниной квартиры, и в течение минуты придирчиво вслушивалась в каждый звук, доносящийся до слуха. Но не скрипа половиц, ни шума воды, ни шороха одежды до неё не доходило. Устав ждать, она яростно забарабанила кулаком в створку, криком требуя немедленно впустить её внутрь. На шум сбежались соседи, и тут уж выяснилось, что дражайший муженёк не появлялся здесь целую неделю, а то и больше.
– Милая, а ты кем ему будешь? – нежнейшим голосом хитрой лисицы из басни Крылова спросила Таисия Егоровна, их соседка из однушки напротив. Яну она не узнала, возможно, потому, что впопыхах надела очки для чтения вместо тех, что прописаны ей для дали. Даже в них сухонькая старушка продолжала близоруко щуриться и забавно водила носом, будто принюхиваясь к девушке на манер собаки-ищейки.
– Сестра, – односложно ответила девушка, понизив голос и добавив его звучанию нотку гнусавости. – Приехала, а брательника и след простыл. Вот стучусь-стучусь, а в ответ тишина. Не знаете, куда он запропастился?
Прочие любопытствующие давно разбрелись по тёплым квартирам, на лестничной клетке остались лишь Яна да благочестивая пенсионерка, кутающая плечи в пушистый платок.
– На службе пропадает или у матушки гостит, варианта два, – словоохотливо пояснила старушка. – Больше ему деваться некуда, сама знаешь, в одиночку дитё растит. Вот же не повезло бедолаге с супружницей, сбёгла, окаянная, а дитё, нагулянное незнамо с кем, мужу подбросила. Так тот, честь ему и хвала...
Яна побледнела от злости и сочла за благо скорее проститься с говорливой бабушкой. В машину она садилась с предельно чётким намерением немедля кого-нибудь придушить. Нет, до какой низости способен опустить человек в угоду собственному дурному характеру! Придумать подобную историю о благородном папочке, взявшем на воспитание чужую кровиночку – уму непостижимо. Наплести такое о своём же сыне, да ещё столь нагло оболгать её, бывшую жену. Да чтоб ему, прохиндею, худо стало!
– За город? – уточнил Саша, с любопытством смотря на её ритмично сжимающиеся и разжимающиеся кулаки, в прочных тисках которых, пританцовывая на внутренней стороне ладони, прятались оранжевые языки пламени.
– Да, – обронила она в перерыве между частыми вдохами. Успокоиться, она непременно должна успокоиться. Что проку переживать о своём моральном облике? Почему её так волнуют пересуды соседей? Они имеют полное право думать, что хотят. Правда на её стороне.
Она следила за дорогой и ничуть не удивлялась тому, что водителю известен путь. В конце концов, он – визуалист (всезнайка, проще говоря). Её не поразил даже тот факт, что он с самого начала знал, куда им предстоит ехать, знал, что именно у свекрови в данный момент отлёживается полубольной муж и что его нет ни дома, ни в больнице. Она догадывалась также, почему он не рассказал об этом с самого начала, а позволил лично во всём убедиться. Наверняка ему осточертело постоянно оправдываться, отвечать на однообразные вопросы, вроде: "Откуда тебе известно? Уверен, что ничего не напутал? Точно? Потому как я колеблюсь".
Настроение было безвозвратно испорчено. Спросив разрешения, Яна потянулась к перегруженной кнопками магнитоле, что-то нажала наугад. Заиграла музыка, тихая, убаюкивающая – то, что нужно. Добавив громкости, девушка с комфортом устроилась в кресле, вытянула ноги и постаралась отключиться, не думать ни о чём, не подбирать слова для предстоящего разговора, не представлять, как впервые обнимет сына, поцелует его, возьмёт на руки и пообещает, что они никогда более не расстанутся.
– Скажи мне только одну вещь, пожалуйста, – не раскрывая блаженно закрытых глаз, попросила она. – Я сумею сделать это?
Саша медлил с ответом, нарочно или же не понял сути вопроса – в любом случае его молчание пудовым молотом било по хрупкому щиту выдержки. Наконец он откашлялся и сказал:
– Я почти уверен, что ты со всем справишься.
Она хотела было посмотреть ему в глаза, но посчитала это плохой идеей. Веры в себя у неё не имелось, так зачем обзаводиться очередным острым осколком, способным разрезать ту тоненькую нить надежды, за которую она судорожно цеплялась из последних сил?
Пересекли границу города. Дорогостоящий автомобиль в мгновение ока набрал немыслимую скорость, пейзаж за окном слился в сплошную бело-серую линию из выпавшего снега и хмурого неба. У ближайшего дорожного указателя свернули направо. Яну начало мутить. Во рту пересохло. Жаркая кровь прилила к щекам. Вот она! Та самая улица, застроенная частными домами разной степени ухоженности, где её насильно удерживали. Иномарка, не рассчитанная на езду по заснеженным ухабам, с пыхтением пробиралась к намеченной цели. Яркой зеленью вдалеке блеснул забор ненавистного строения из белого кирпича. Теперь она видела его очень чётко. Коренастый домик с широкими окнами под красной черепичной крышей. Зелёная пика лысоватой ели, тянущаяся к облакам – это дерево посадил дед Лёни. Чёрные завитки железного орнамента над воротами. Палисадник с пустующими в это время года клумбами в виде колёсных покрышек, обнесённый ровным белым забором. Выметенные до самой земли дорожки, петляющие от ворот и калитки. Она даже услышала лай Рады – немецкой овчарки, злобной сторожевой собаки, а по совместительству и любимицы Лёни. Правда, прозвучал он лишь у неё в голове, воскрешая в памяти ту жуткую ночь в лесу, случившуюся полтора года назад. Её первая попытка сбежать, не увенчавшаяся успехом. Тогда она сумела добраться до леса, долго блуждала в непроглядной мгле, переходя от одного массивного ствола к другому. Почти выбившись из сил, присела отдохнуть, тут-то её и настигла Рада, пущенная по следу беглянки. На ноге до сих пор бледнеет овал, оставленный собачьими зубами.
Автомобиль замер на противоположной стороне улицы. Яна задрожала, ощутив внезапный холод. Казалось, все мышцы заиндевели, покрылись свежей коркой льда – одно неловкое движение, и она рассыплется на части, точно вещица из калёного стекла, которая, упав, превращается в груду искрящихся крошек. Как она заблуждалась, полагая, что сия задача ей по силам! Нет уж, ей под страхом смертной казни не выбраться из машины, не говоря уже о том, чтобы ступить на порог злосчастного жилища свекрови. Она побоится, не сумеет перебороть ужас, подчинивший тело своему нежеланию двигаться, она слишком беспомощна для того, чтобы сражаться.
Действуя, словно во сне, Яна отцепила ремень безопасности, открыла дверь, отпихнула её от себя ногой. Должно быть, Саша что-то говорил, пытался ободрить или же предлагал уехать – отчётливо слышен был его голос, бубнящий какие-то бессмысленные слова. Не удосужившись ответить, девушка нетвёрдой походной любительницы, как толкуют в народе, заложить за воротник, направилась к узкой зелёной калитке. Постучала по металлической обшивке, затем увидела звонок и трижды надавила на него. В одном из окон мелькнула тень, колыхнулась занавеска. Её узнали? Или заметили лишь Сашу, двухметровый силуэт которого возвышался над острыми пиками забора? Собака не залаяла – должно быть, сидит на цепи или беспечно дремлет в будке, что позади дома. Хлопнула верандная дверь. Снег захрустел под подошвами идущего им навстречу. Яна барахталась над поверхностью озера паники, рискуя в любую минуту пойти ко дну. Изогнутая ручка калитки в её ладони зашевелилась, утягиваемая вниз кем-то с той стороны. Створка приоткрылась. За ней стояла Элла. Её запоминающееся лицо скаковой лошади с выступающей далеко вперёд челюстью перекосилось от отвращения. Она раскрыла точь-в-точь матушкин жабий рот, глаза-угольки полыхнули ненавистью и недоверием (ну конечно, она ведь отлично помнила, как этими вот тонкокостными руками с обгрызенными ногтями самолично закопала невестку в лесу, предварительно избавив её тело от возможных улик!). Элла отшатнулась, растерявшись на краткий миг, но быстро спохватилась и тут же ринулась на жену брата с вытянутыми руками. Метила она в горло, Яна буквально почувствовала на себе хватку этих уродливых жилистых пальцев и отреагировала молниеносно. Усилием мысли уцепила женщину за шею, приподняла над землей, так, что та судорожно забила ногами, спеша обрести твердую почву, и что есть силы ударила обидчицу о круглый железный столбик ворот. Раздался сухой треск, будто от битья палкой по чугунной трубе. Тело женщины обмякло в её магических руках и потеряло всякий интерес.
Под несмолкаемые аплодисменты внутреннего торжества Яна оставила Эллу лежать на холодном снегу, не испытав ни единого укола совести – с ней поступали и хуже – и вошла в дом. Короткая стычка со снохой (кажется, так именуют сестёр мужа, впрочем, до родственных уз ей не было никакого дела; главное, найти того единственного человечка, в котором она нуждалась все эти годы) добавила уверенности, наполнила сердце ощущением всемогущества.
В холодной и тёмной веранде девушка ориентировалась наугад, вроде входная дверь расположена справа. Нет, это сени, где тяжёлый запах квашеной капусты пропитал каждый брусок и половицу. Значит, налево. Пальцы слепо нашарили ручку, потянули на себя. Пахнуло влажным теплом и запахом свежеиспечённого хлеба. Яна, а за ней и Саша (его она совсем не замечала, позабыв, что приехала сюда не одна; все её чувства были обострены до предела и направлены на защиту) вошли в прихожую, которая через узкий коридор соединялась с кухней, а дальше и со всем остальным домом. Их не встретили, так что её агрессивная выходка у ворот осталась незамеченной. Тем лучше. Она прислушалась к звукам, наполняющим жизнью это гнетущее место. Шумела вода в кухне, звякали столовые приборы, о чём-то громко вещал мужской голос, явно незнакомый (работал телевизор), где-то вдалеке топот босых ног перемежался со вспышками заливистого хохота (детского, ей хотелось думать, что так смеётся ребёнок, её сын). Не снимая обуви и верхней одежды, она прошла по коридору и спустя некоторое время, растянувшееся в непозволительно длинный отрезок вечности, вышла из-за угла.
Римма Борисовна в домашнем стеганом халате с рисунком цветочной полянки (что делало её похожей на гигантский диван, поставленный "на попА") стояла у раковины, обратив лицо к вопящему телевизору. Руки её споро перебирали тарелки, отмывая их до зеркального блеска. Она не могла видеть Яну, не слышала её осторожных лёгких шагов, но некое звериное чутьё заставило женщину обернуться. Осколки недомытой чашки посыпались в мойку.
Реакция свекрови до мелочей напоминала нерадушную встречу Эллы. Вначале она удивилась, следом испугалась, испустила громогласный вопль и кинулась на незваную гостью с кулаками. Яна не двинулась с места. В душе её ненависть и жажда чужой боли боролись с доводами рассудка, требующего от неё невозможно: сохранять спокойствие, держать всё под контролем, ни под каким предлогом не покидать пределы человечности, помнить, чем обернётся для города её желание устроить торжество справедливости.
Не смотря на преклонный возраст и избыточный вес, Римма Борисовна двигалась очень быстро. Схватив первый попавшийся под руку предмет (им оказался деревянный молоток с металлическими зубцами для отбивания мяса), она подбежала к Яне, уцепила ту за расстёгнутый ворот пуховика и замахнулась для хорошего удара. Взглядом, полубезумным и затравленным, она пожирала изменившееся со времени их последней встречи девичье лицо.
– Ну, бей! БЕЙ! Бей, смелей же! – Яна придвинулась вплотную к женщине и орала так, что закладывало уши, а в горле першило. – Бей! Тебе же не впервой! ДАВАЙ! – она ответно замотала пальцы в ткань свекровьего халата и хорошенько встряхнула неподъёмную тушу.
– Потаскуха! Что ж никак не сдохнешь-то? – прошипела ей в лицо старуха, брызжа ядовитой слюной. Она не кричала, не делала никаких попыток высвободиться и по-прежнему замахивалась на ожившую покойницу молотком, так и не найдя в себе сил обрушить его на голову девушки. И вдруг начала густо краснеть. Неровные пятна багрянца проступили на шее и щеках, потянулись ко лбу, обнажая синие жилки под кожей, сошлись в большую единую кляксу у переносицы. Со стороны могло показаться, будто у женщины случился гипертонический криз, будто она вот-вот упадёт замертво от разрыва сердца, но Яна точно знала, что это симптомы совершенно иного недуга. Римма Борисовна впадала в бесконтрольную ярость, готовилась крушить и ломать всё, что попадётся под руку, рвать зубами и ногтями плоть врагов, в числе которых она, Яна, значилась под гордым номером один. Любимица в некотором роде. Почётное звание.
Они были почти одного роста, лица их не соприкасались, но дыхание смешивалось, порождая всё новые и новые искры. Крики Яны привлекли внимание остальных домочадцев. Кухня начала заполняться. Периферийным зрением девушка заметила ставшего по правую руку Сашу, поза которого выражала настороженность. Он наблюдал, и не будет медлить, если ей понадобится помощь. Его присутствие успокаивало.
Первой в столовую вошла незнакомка: хрупкая серокожая блондинка с распущенными волосами, одетая в джинсы и футболку. Про таких обычно говорят "ничего примечательного", а Яны бы назвала её невыразительной. Следом за ней с топотом и бубнящим набором плохо выговоренных звуков появился ребёнок. Чудесное белокурое существо, смотрящее на мир огромными зелёными глазами размером с чайное блюдце каждый. Ничего помимо этих восхитительных глаз и их испуганно-заинтересованного взгляда Яна более не замечала. Она забыла обо всём на свете: о том, кто она, зачем, почему и при каких обстоятельствах сюда явилась, кого ей следует опасаться и о чём позаботиться в первую очередь. Она могла думать лишь об этом ребёнке, о собственном желании крепко его обнять и расцеловать в обе щеки. Искупать его в ручье своей неиссякаемой любви, позабавить фокусами, послушать заливистый смех...
Удар был внезапным. Свекровь воспользовалась её замешательством и опустила-таки злополучный молоток. Острые зубцы прорвали кожу на лбу, правый глаз залило кровью. Боль была тупой, ноющей. Охнув, Яна разжала пальцы и с криком схватилась за голову. В неё будто из пушки выстрелили, под черепной коробкой всё гудело и дрожало. Кто-то истошно проорал её имя и всего одно слово, от понимания которого зависело очень многое. Сзади. Или сбоку? Лишь шипящее "с" прозвучало отчётливо. В этом часто и хаотично вращающемся мире ходить удавалось с трудом, но она собралась с силами и резко кинула тело вперёд, словно заныривая в бассейн. Послышались крики, мат, звон стекла, хлопок, грохот и тарарам. Перед глазами заскакали белые хлопья снежинок.
Тебе нужно собраться, заговорила с собой Яна. Рана не смертельная, исцелись и иди дальше. Раз эти люди хотят войны, они её получат!
Она отёрла окровавленное лицо рукавом пуховика, поднялась с колен, отметив машинально, что обута только наполовину – второй валенок испарился таинственным образом, и бегло осмотрелась. В кухне царил разгром. Стол перевёрнут и поставлен на ребро, пол устлан осколками стекла, на светлом покрытии ярко блестят алые пятна, а то и вовсе целые лужицы свежей крови. У холодильника с распахнутой верхней дверцей ногами к двери лежит Саша. Отсюда лица не разглядеть, но что-то подсказывает, что он в порядке, просто без сознания. Больше никого нет. В панике Яна мчится на поиски сына, осипшим голосом выкрикивает его имя, напрягает слух (вдруг Даня ответит?), однако в ушах такой звон, что перекрывает любые звуки. Одна комната, другая, третья – везде пусто. Остаётся проверить лишь пристрой, и совершенно нет времени на душевные терзания. Недосуг ей обращать внимание на надуманные страхи.
Многочисленные замки и засовы исчезли с двери, обстановка за ней также подверглась изменению. Голые стены, ощетинившиеся шершавым на ощупь серым бетоном, закрыли яркие обои с травяным орнаментом, на сочной летней глади которого резвились зайцы в цветастой футбольной форме с мячами и без. Добавилось мебели. Обрубок шнура с лампочкой закрыла люстра в форме летающей тарелки. Её кровать вынесли, поменяв на прямоугольную деревянную конструкцию с прутьями, увешанными пёстрыми игрушками: машинками, бегемотиками, паровозиками. Эти безбожные люди переоборудовали комнату пыток, каземат, темницу в... детскую? Неужто им совсем чуждо всё человеческое? Как же они спят по ночам?
Сбежали – эту простую мысль Яна обдумывала на ходу, точнее сказать, на бегу. Чтобы ничто не сковывало движений, она скинула и второй валенок и в кухню врывалась уже босиком. За время её отсутствия Саша пришёл в сознание, сел, опёршись спиной о холодильник. Выглядел он не лучшим образом: бледнее обычного, с синими губами, чёрные тени оттенили пугающее сияние глаз. Дышал он тоже как-то странно, рывками, словно до этого пробежал не один километр. Девушке хватило одного взгляда, чтобы понять: случилось неладное.
– Ты в порядке? – быстро и не слишком разборчиво спросила она, кидаясь к окну, сметая с подоконника любовно взращенную свекровью герань, взбираясь на него, вытягиваясь на мысках, чтобы увидеть улицу. Машина, на которой они приехали, стояла на прежнем месте, но вот что изменилось: исчезла Элла, ворота были нараспашку, на свежем снегу отчётливо проступили следы шин. Беря начало у ворот, две колеи тянулись к накатанной полосе грунтовой дороги и терялись в бесконечном множестве собратьев.
Так и не уяснив для себя, способен ли Саша вести машину, Яна спрыгнула с подоконника и стремглав ринулась во двор. Босиком, не чувствуя холода или неудобств. Нужно понять, куда свернула машина, поехали ли они вглубь деревни, к охотничьим таёжным тропам или двигались в сторону федеральной трассы. На её счастье, беглецы решили держаться ближе к шоссе.
Девушка позволила себе такую непозволительную роскошь как вздох облегчения и поспешила на выручку Саше. Впрочем, он и сам шёл ей навстречу, скрючившись вдвое, держась обеими руками за левый бок, морщась на каждом шагу. Яна подскочила к нему с другого края, помогла опереться на своё плечо, и вместе они кое-как дотащились до автомобиля.
– Нож... от женщины у ворот... знал, что это случиться... должен был защищать тебя... извини, – единственные осмысленные слова, сказанные им, в то время как она, почти теряя сознание от резкого запаха ржавчины, вмиг наполнившего салон, и обилия крови, колдовала над раной. Если бы она только знала, что делать, и имела хоть отдалённое представление об анатомии, возиться пришлось бы меньше. А так она щупала края разрезанной плоти, ужасалась, паниковала, нервничала, когда Саша кричал от боли и дёргался, и долго не могла сосредоточиться. И как всегда помогла магия. Поняв, что слабохарактерная хозяйка скорее позволит мужчине истечь кровью, нежели облегчит страдания, она сделала всё сама. Яна и моргнуть не успела, как уродливо рассечённые края раны сошлись воедино. Боль, по рассказам Александра, отступила, а спустя мгновение испарилась бесследно.
На восхищение, удивление и громкие слова благодарности не было времени. Окончательно убедившись в том, что Саша в порядке, Яна перелезла на пассажирское сиденье и попросила водителя гнать во весь опор. Кивнув в знак понимания, он развернулся, заехав к Шигильдеевым во двор, и сосредоточенно пустился в погоню. Заговаривали лишь тогда, когда требовалось уточнить направление или некоторые детали.
– Ты знаешь, куда они могли поехать?
– Ясновидящий среди нас ты, вот и попробуй ответить мне на этот вопрос. Я знаю одно, он не поедет на квартиру или к друзьям. Почему? О квартире мне известно, а друзей у него нет, лишь сослуживцы, но и с ними никакого близкого контакта. Элла ещё нелюдимее брата, и я в курсе, где она живёт, так что и к ней они не сунутся. Других родственников у этой троицы не имеется, поэтому вывод один: они поедут к этой Свете, новой неофициальной жене. Я о ней ничего не знаю, кроме имени, да и то случайно подслушала. Так что это самый верный вариант. Скажи, а ты не можешь, ммм, заглянуть в будущее или типа того?
Саша ответил, не задумываясь, и тон его был чуточку резким. Складывалось впечатление, будто его не в первый раз просят о чём-то подобном, не сознавая, что будущее – это вовсе не книга, которую можно просто взять с полки, раскрыть на нужной странице и прочесть. Будь оно так, а не иначе, люди с возможностями Саши, его талантами и неоспоримым даром (полезным или, напротив, губительным – пусть каждый решит для себя сам), толпами разгуливали бы по улицам, наперебой предлагая свои услуги.
