Текст книги "Держаться за звезды (СИ)"
Автор книги: Анна Есина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Последняя фраза и вовсе становилась для него камнем преткновения. Как? Как этот человек узнал об ожоге? Неужто подглядывал в замочную скважину, или, того хуже, поспособствовал этому событию, неким неизвестным образом нагрел ручку и... Нет, это никуда не годится! Нельзя накалить пластиковую ручку, не деформировав её. А она меж тем всё такая же, идеально круглая и глянцево гладкая.
Размышления ни к чему не приводили. И Слава решил переключить внимание на девушку. Чуть отклонив голову набок, она лежала на диване в той же позе. Укутанная в его пуховик, из-под которого высовывались ноги в его тренировочном трико, со ступнями, спрятанными под тканью его носков, она походила на меленького ребёнка, отчаянно желающего казаться взрослым. С этой целью несмышлёныш влез в чужие, не подходящие по размеру вещи, преследуя её же, изобразил на лице озадаченно-задумчивое выражение, но ничуть не преуспел. Хрупкость, ранимость, непосредственность и беззащитность, неумение постоять за себя выступили на передний план. Невозможно ребёнку стать взрослым, исходя из одного желания скорее вырасти. Так и по отношению к этой девушке невозможно остаться безразличным, столь тщедушной и слабой она выглядела. Словно птенчик, выпавший из гнезда.
Слава не знал, с чего начать. Следует ли её раздеть или лучше наоборот накрыть шерстяным пледом. Может, набрать ванну? Поможет ли горячая вода кровотоку? А если она очнётся от прикосновений, придёт в себя и задаст резонный вопрос о том, кто он и почему держит её здесь, а не везёт в больницу, что ответить? Показать ли присланное сообщение?
Положение из разряда "врагу не пожелаешь", подумал он и легко коснулся её руки, безвольно лежащей на краю дивана. Девушка тут же распахнула веки и воззрилась на него. Глаза, у неё были очень необычные глаза. Зелёные, точно чистейший малахит, с золотыми вкраплениями, кружевами расходящиеся по краям радужной оболочки, они светились изнутри. Сияли ярко, завораживающе, пленительно. Это и пугало, и притягивало, и отталкивало. В них хотелось смотреть, их ты жаждал увидеть, но им ты не пожелал бы показаться. Они видели, видели по-настоящему, распознавали людей, выявляли всё худшее и лучшее в них, они читали других, как книгу, узнавали секреты. Но умели ли их хранить?
− Привет, − как можно мягче произнёс Слава, растягивая губы в дружелюбной улыбке.
Она молча таращилась на него, не моргала, не шевелилась и, кажется, вовсе не дышала.
− Всё хорошо, здесь ты в безопасности.
Не поворачивая головы, она скосила взор влево, затем вправо и снова сосредоточилась на его лице.
− Меня зовут Слава, а тебя? – последняя отчаянная попытка быть милым. На дальнейшие кривляния, ужимки и прыжки у него не осталось моральных или физических сил.
И она это почувствовала, потому взяла его руку в свою, сжала сколь могла крепко, и течение мыслей приняло циклический характер. Сон и безмятежность. Безмятежность и сон. Он думал только об этом. Мечтал коснуться щекою подушки и провалиться в небытие на ближайшие сутки. Он не помнил, как ложился и долго ли засыпал. Картина широко распахнутых, круглых и весьма выразительных нефритовых глаз поглотила реальность, с неё же начался его красочный сон.
***
Она бежала по улице. Босые ноги оскальзывались на траве, острые камни ранили ступни. Вперёд её гнал прежде всего страх, парализующий нервные окончания. Далеко впереди, на другом конце улочки, что тянулась вдоль узкой голубой ленты реки, на пешеходном мосту стоял её двухгодовалый сынишка. Яркие лучи солнца играли в его белокурых волосах, оттеняя их множеством полутонов. Мальчик был невелик ростом, светлая макушка едва дотягивалась до середины окрашенных в красное перил. Вцепившись в частые прутья ограждения крохотными ручками, он брыкался, пинался и отчаянно сопротивлялся попыткам отца увести его поскорее. Малыш видел маму, звал её, плакал, молил поспешить, но мужчина позади него был непреклонен. На мчащуюся к ним во весь опор Яну он не смотрел, не желал её замечать.
− Сейчас-сейчас, мой хороший, − шептала на бегу она, стараясь двигаться быстрее. Ей необходимо опередить Лёню, нельзя позволить ему вновь увести сына. Он не сможет их больше разлучить.
Из-за спины послышалось жужжание, напоминающее возню целого роя злых пчёл. Она оглянулась через плечо и увидела Римму Борисовну. Та преследовала девушку, и вполне успешно. Короткие ноги женщины, толстые, словно колонны, двигались споро и слаженно. Лицо пылало яростным румянцем. Поймав на себе взор Яны, она зловеще расхохоталась и погрозила неприятельнице рукой, в которой держала электрошокер – чёрную пластиковую коробочку размером с сотовый телефон, вселяющую неимоверный ужас одним своим видом. Смех уступил место жужжанию и неприятному треску, с каким сходились в тонкую синюю линию электрические разряды. Яна поняла, что пропала. Ей не убеждать от этой чудовищной женщины и её прибора. Ноги ушли под землю, погрязнув в жесткой и колючей траве. Дверца ловушки захлопнулась, она загнана в угол, опять лишена свободы. И последняя мысль оказалась столь болезненной, что невозможно было стерпеть. Яна закричала.
И проснулась. Непривычно светлая комната, голубой потолок с выщербленными ямками отвалившейся побелки. Незнакомые стены, оклеенные розовыми цветочными обоями – свекровь назвала бы их дешёвой безвкусицей. И современное пластиковое окно с распашной створкой посредине, что находилось прямо перед глазами. Вид из него открывался чудесный. Кусок серого ноябрьского неба и висящий на нём сырный диск солнца. Невесть какие красоты, но для Яны это было лучшее утро за последние два года. Она уже и забыла, каково это, просыпаться и видеть солнце, открывать глаза в светлой комнате, когда действительно ясно, что ты их открыла. В том тёмном и мрачном чулане, куда её поселили, о подобной роскоши она могла лишь мечтать.
Однако поднимающееся в гору настроение мигом пошло на спад, едва в сантиметре над левым ухом почувствовалось чьё-то горячее дыхание. Опасаясь худшего, Яна покосилась на того, с кем по незнанию разделила постель, и чуть не завопила во всю мощь лёгких. Рядом лежал темноволосый незнакомец. Молодой – либо её ровесник, либо младше на год или два. Приятные черты лица. Она бы даже назвала их необычными. По отдельности это были просто: прямой, длинный, идеально сложенный нос, красиво очерченные рот с пухлыми губами, широкий подбородок, образованный резко выдающейся вперед нижней челюстью, высокая линия скул, чёрные, будто специально завитые ресницы, полукружья бровей, чистый и светлый лоб; но вместе они создавали чарующий образ. Он явно выделялся в толпе, потому что не походил на других. Ведь бывают же конвейерные вещи, правда? А он из породы "ручная работа" и "сделано в единичном экземпляре". Эффектный.
Яна и сама не поняла, что в этом парне её так зацепило, откуда взялись эти размышления об исключительности и прочем, но поспешила от них избавиться, списав всё на затянувшееся одиночество. И потому её стало раздражать касание его щёки к прикрытому чьей-то одеждой плечу. Лёгкая щетина мужчины также не добавляла комфорта. А ещё ей не нравилось, что они лежат так близко, укрываются одним пуховиком...
Жужжание и треск из её сна перекочевали в реальность. Яна навострила уши и определила, что звук исходит из куртки. Она не осмелилась пошевелиться. Гораздо важнее вспомнить события вчерашнего дня. Лёня потребовал развода и отказа от материнских прав. Это вывело её из равновесия, высвободило магию, и в результате пострадали все. Её чуть было не прикончила свекровь, Леонид отправился в больницу с многочисленными ожогами лица. Позже от её бездыханного тела попытались избавиться, закопали в лесу. Она сумела выбраться из могилы, придя в сознание. Кстати, как и почему? Ведь она не дышала, не могла шевельнуться, даже биения собственного сердца не слышала. Неужели снова проделки её необъяснимых талантов? Огоньки вывели Яну из леса, показали дорогу, привели к ней этого человека... Сама бы она не решилась просить у кого-то помощи, только не после того, как просидела два года в плену у родных, казалось бы, людей, тех, кто назывался её семьёй. Магия выбрала этого парня, но почему?
Она смутно помнила, как очутилась здесь, в его квартире. Слишком многое ей пришлось пережить в тот вечер, слишком велика была усталость. Однако теперь она чувствовала себя отдохнувшей, полной сил и жизненной энергии. Хотелось двигаться, сделать хоть что-то, выйти на улицу, пройтись по знакомым местам, вдохнуть пьянящий глоток свободы, убедиться в том, что она больше не пленница, что вольна делать всё, что заблагорассудится. Насладиться сегодняшним днём, не подпустив к себе ни единой мысли о жестоком завтра. В будущем её ждала кровопролитная война, борьба за сына, за право существовать в этом мире, за самою себя.
Но всё это случится позже. Этот день, её первый день новой жизни, никак не связанной с людьми по фамилии Шигильдеевы, она решила посвятить себе и тем нуждам, что накопились за время заточения.
Снова писк и жужжание. Яна приподнялась на локте и свободной рукой потянула назойливый карман куртки. Парень заворочался, пытаясь понять, куда сбежала тёплая "подложка" для щёки. Открыл глаза, проморгался, на всякий случай потёр лицо рёбрами ладоней, как бы говоря: "Ну же, кошмар прошлой ночи, сгинь!". И ей действительно захотелось провалиться сквозь землю, лишь бы не быть объектом столь пристального изучения. Его взгляд чувствовался повсюду. Щёки пылали огнём (не тем, который лучше сохранить в секрете, но не менее жарким), по затылку на лихой кобыле мчались мурашки, пальцы вспотели, а язык, который мог бы придти на помощь и снять возникшее напряжение, отяжелел и трусливо спрятался за зубами.
− Привет, − сказал он. Без улыбки, холодно, почти раздражённо. Да и кому бы понравилось встречать утро с незнакомой девицей, найденной обнажённой у обочины дороги. Интересно, почему он привёз её к себе, а не в больницу? Ведь последнее было бы логичным поступком. Следует непременно спросить его об этом, но вначале необходимо взять эмоции под контроль. Пока она не ощущала знакомых признаков проявления талантов, что ободряло. Итак, ответ, он ждёт от неё какой-то реплики. Нормальные люди разговаривают, а не безмолвно пялятся друг на друга.
− Привет! – получилось излишне радостно, даже восторженно. И на том словарный запас иссяк. Провалиться сквозь землю захотелось во стократ сильнее.
− Как самочувствие? Выглядишь... − он сел, провёл рукой по волосам, укладывая образовавшиеся за время сна вихри (напрасно, как показалось Яне, ему очень шёл этот творческий беспорядок в волосах) и с удовольствием потянулся. – Выглядишь намного лучше.
− Всё хорошо. Спасибо.
Глупость ситуации, в которой оба очутились, доводила до икоты. Стремясь оказаться как можно дальше, девушка отсела к стене, прижала колени к груди и уткнулась в них взглядом.
− Не помню, говорил ли вчера, меня Славой зовут.
− Я Яна. Спасибо за всё, что сделал. Это было... очень благородно с твоей стороны. Если позволишь, я хотела бы умыться перед тем как уйти.
− А тебе есть, куда идти?
Она разговаривала со своими коленями и потому не решилась посмотреть на него, чтобы уловить тайный смысл прозвучавшего вопроса.
− Это неважно. Я благодарна тебе за помощь, и мне хотелось бы выразить это иначе, нежели словами, но сейчас нет подобной возможности.
− Она есть. Расскажи, что с тобой случилось – и будем квитами.
− Я не могу. Это слишком личное.
− Но ты ведь обратишься в полицию, верно? Дашь описание этих негодяев, не побоишься выступить обвинителем в суде? – он строго на неё посмотрел, будто вынуждая согласиться. – Я почему спрашиваю, у меня есть сестра, она немногим старше тебя, такая же красивая, и я даже представить боюсь, что с ней может случиться нечто подобное... Не хочу, чтобы нелюди разгуливали на свободе.
Яна лихорадочно соображала. Он принял её за жертву изнасилования? И теперь пытается убедить в том, что она обязана написать заявление на выдуманных им преступников. Отлично, и что ему на это сказать, особенно с учётом того факта, что она совершенно не умеет лгать, всегда попадается на стандартных мелочах: краснеющие щёки, бегающий взгляд, подрагивающая верхняя губа и неестественно высокий тон.
− Да, я хочу им отомстить.
Чистейшая правда. Желание тотчас же отправиться на квартиру к мужу, забрать сына, спалить дотла это дьяволово логово, а после навестить супруга в больнице, выцарапать негодяю глаза (если хоть что-то уцелело), пройтись ногтями по свежим рубцам от вчерашних ожогов и кричать, вопить, сыпать проклятиями. О, у её ненависти были далекоидущие планы и очень жизнеспособные корни. Она заставит их столкнуться нос к носу с тем монстром, за которого они её держали и в которого сумели превратить в конечном итоге. Унижения и боль, боль и попранное достоинство, потеря, через которую они заставили её пройти, страх, голод и лишения – она запомнила всё. И в душе отныне нет места прощению.
Его удовлетворил ответ. Зевнув для острастки, парень ещё раз потянулся, хлопнул себя по коленям, встал и с закинутым на плечо пуховиком вышел из комнаты. Откуда-то из глубины квартиры послышался звук льющейся воды.
Яна сидела тихо, предпочитая ничем не напоминать о своём присутствии. Ей предстояло решить, куда пойти после прощания с молодым человеком. Замужество лишило её друзей, к знакомым на постой не попросишься. Можно одолжить денег у Славы, копеечная сумма на билет на электричку до соседнего городка Залмая не обременит его, а там её встретят родители. Им можно рассказать всё, поделиться каждым граммом перенесённой боли, они не осудят её за глупость. Однако существовало "но", очень весомое, с ним невозможно было спорить. Она теперь другая. Не та хохотушка Яночка, какой они её знают, помнят и любят. Она Яна тире стихийное бедствие с искалеченной душой. Она представила, как изменится лицо матери, стоит ей внезапно и без предупреждения объявиться на пороге отчего дома, увидела её глаза в своём воображении и тут же отбросила идею с триумфальным возвращением в родные пенаты. Её родители уже немолоды, к чему обременять их своими проблемами? Как она это себе представляет? Придёт, раскроет им глаза на человека, за которого они отдали замуж единственную кровинушку, объявит о том, что они два года назад стали бабушкой и дедушкой, вот только внука их она ни разу не держала на руках и даже описать не сумеет. Выдержит ли материнское сердце столь ядовитое признание? Не окажется ли правда убийственной? А поверят ли они ей вообще?
Слава вернулся. Гладко выбритый, с мокрыми после душа волосами, в прежней одежде, состоящей из белой футболки и синих джинс. Яне стало неловко. Наверняка его раздражает её присутствие. Живя в этой квартире один, он, наверное, привык разгуливать после душа в чём-то более домашнем, свежем, комфортном.
− Надеюсь, ты любишь яичницу и не имеешь ничего против пары скорлупок внутри. Потому что, признаться честно, никудышный из меня кулинар.
Она заверила, что совершенно неголодна, и соскользнула с дивана, обеими руками держась за резинку сползающих штанов, пояс которых был чересчур велик для её тощих бёдер.
− На двери ванной есть щеколда, если что, − предупредил Слава, принимаясь за приготовление завтрака.
А девушка заперлась в уборной, прислонилась спиной к двери и постаралась не разреветься. Во что превратилась её жизнь? В какой момент что-то в спланированной, идеально выстроенной судьбе пошло не так? Она ведь была такой сильной, целеустремлённой, самоотверженной, неприятности обходили её стороной. А теперь всё иначе. Она слабая, беспомощная, потерянная. Ещё и бездомная, ну просто блеск!
Сперва Яна умылась, тёплой водой делать это было гораздо приятнее. Затем взяла расческу и, не глядя в зеркало (оно пугало неизвестностью, не хотелось знать, во что на самом деле она превратилась), постаралась привести волосы в божеский вид. Пластмассовая штуковина с короткими зубьями плохо справлялась с запутанными прядями. Выдрав целый клок на затылке, девушка сдалась и решила испытать на прочность Славино гостеприимство, когда влезла под душ.
Но нет, никакого настоятельного стука в дверь. И не было огромной чёрной тени за занавеской, надзирающей за каждым её движением. Впервые она позволила себе расслабиться, всецело отдаваясь целительным струям горячей воды.
Заявленная яичница со скорлупками уже поджидала на столе, когда она, босая, розовощёкая, с полотенцем на голове и в хозяйской одежде, что болталась на ней, как спущенный парус на мачте корабля в безветренную погоду, вошла в кухню.
Слава уступил ей место у окна, сам сел напротив.
− А можно вопрос? – спросил он.
Кивок свой Яна адресовала вилке.
− Кем тебе приходится Александр? – продолжил он, запивая съедобное, но совершенно несолёное блюдо чаем. Яна обратила внимание на его кружку с фотографией девушки. Кудрявые волосы цвета молочного шоколада, улыбающееся лицо, открытое и очень светлое – писаная красавица. На обратной стороне была надпись, но прочесть удалось лишь последние буквы "...лю ...ою ...ёнку". Наверное, это его подружка. Она легко могла представить их вместе – ослепительно красивая пара.
− Александр? Ммм, не знаю. А почему ты спрашиваешь?
Он вышел из-за стола и через минуту вернулся с телефоном, протянул его ей и дал прочесть сообщение, полученное этой ночью. "В стенах Вашего дома девушке ничто не грозит... но вот Вы в смертельной опасности... О времени и месте нашей встречи я сообщу позднее... Я не могу отчётливо видеть детали происходящего... Приложите холод к ожогу".
− Я понятия не имею, кто этот человек, − наконец, сумела выговорить Яна, чуть отойдя от потрясения. – О том, что случилось со мной, знает всего два человека, но ни один из них не мог бы написать такое, оба думают, что я мертва. Да и как вообще кто-то узнал, что ты меня спас?
− Задаюсь теми же вопросами, всю голову сломал. И номер, с которого пришло сообщение, странный. Сплошные единицы, разве такое возможно?
Она прокрутила на самый верх, чтобы посмотреть данные об отправителе и удивленно цокнула языком, заметив ту же нелепость. Абонент +71111111111.
− А что за ожог? – полюбопытствовала девушка, возвращая аппарат законному владельцу.
− Да ерунда, − он беспечно махнул рукой, и, приглядевшись, девушка увидела на внутренней стороне ладони красный бугорок воспалённой кожи.
Ей не следовало этого делать по многим причинам. Открытая демонстрация способностей никогда не доводила до добра, её непохожесть на абсолютное большинство пугала людей, именно из-за магии она пострадала. Но было поздно. Она уже заключила его ладонь в объятия своих, закрыла глаза и представила, как перенимает его боль, как впускает её в себя и тут же исцеляется. Залечивать собственные раны ей не в новинку. За время, проведённое под одной крышей со свекровью, она многому научилась. Сращивать рёбра, останавливать кровотечение, унимать боль от ушибов, подавлять головокружение от полученных сотрясений, но ожоги были её коньком. Потому что их она получала постоянно, стоило лишь разгневаться, и огонь выходил из-под контроля.
С чужими ранами бороться немногим сложнее. На краткий миг на кончиках пальцев вспыхнули ядовито красные язычки пламени и тут же исчезли. Она не могла сказать, видел их Слава или нет, но, едва открыв глаза, поспешила освободить его руку, на которой и следа не осталось от былой травмы.
С минуту он так и эдак рассматривал ладонь, расставлял пальцы широко, сжимал в кулак и открывал рот, чтобы что-то сказать, выразить словесно своё изумление, которое читалось во взгляде.
Яна уже пожалела о внезапном порыве.
− Кто ты? Кто ты такая на самом деле?
− Спасибо за яичницу, − девушка решила проигнорировать его вопрос, убрала за собой посуду в раковину, вытерла крошки со стола и направилась к двери, ругая себя за несдержанность.
− Яна, − он нагнал её в коридоре и за плечо развернул лицом к себе, − ты хочешь уйти вот так? Босая, в моей одежде?
− Я верну её, обещаю, − пробормотала девушка, потупив глаза. Её вдруг заинтересовал орнамент линолеума, коим был устлан пол в коридоре.
− Ты же понимаешь, о чём я. На улице зима, двадцатиградусные морозы теперь норма. Позволь хотя бы отвезти тебя. Серьёзно, я не могу просто взять и отпустить тебя. Это как-то неправильно.
Отвезти! Но куда? Она до сих пор не знала, что ждёт её за дверями этой квартиры.
Он почувствовал её нерешительность и очень верно истолковал.
− Тебе ведь некуда ехать, так?
Молчание он не расценивал как ответ, но произнести вслух она ничего не могла. Ощущение бесконечно долгого падения на дно пропасти расползалось по венам. Она думала, что освободилась, когда проснулась утром, что сможет со всем справиться, что станет сама распоряжаться своей жизнью, что отстроит её заново, и не учла баснословного числа сложностей.
− Оставайся, будь как дома, − парень радушно распростёр руки в стороны, обводя узкое пространство прихожей – жест, выражающий широту души и привитое с детства гостеприимство, − но ей от этого становилось лишь хуже. – Я здесь почти не бываю, возвращаюсь поздно вечером, так что мешать мы друг другу не будем. Ну же, скажи хоть что-то, а то в этих монологах я себя дураком чувствую.
И она согласилась с тягостным осознанием того, что вряд ли когда-либо отплатит ему добром на добро. Уж как бы преследующие её несчастья не затронули и его.
***
Прошла неделя. За это время Яна успела привыкнуть к Славе, можно сказать, прикипела к нему душой. За столь короткий срок он проявил себя лишь с положительной стороны. Был весёлым, лёгким в общении (чего она не могла заявить о себе), уступчивым, мягким, доброжелательным, заботливым. Словом, ожившей девичьей мечтой, кареглазой к тому же. Лицо и тело его будто сошло с глянцевой обложки модного журнала, а характеру позавидовал бы всякий набожный праведник. С такой беззаботностью и никогда не угасающей улыбкой на мир смотрят дети и... Слава. В любой неприятности он находил что-то светлое, забавное, положительное. Умел приободрить в нужный момент. А главное, он её понимал, понимал по-настоящему. Это не поддавалось логическому анализу, существовало на уровне инстинктов и безусловных рефлексов, но имело место быть. Она замечал, что она не такая, чувствовал её внутреннюю силу и никогда ничего не выспрашивал. Наверное, знал, что её это огорчит. Она не ведала природы своих талантов, не считала их чем-то полезным, боялась пользоваться, потому как конечный итог всегда сводился к вреду. Нехотя, но она губила всё, до чего дотрагивалась.
За минувшие семь дней она многое узнала о парне, некогда спасшем ей жизнь. О его семье, большой, любящей и дружной – то, о чём она всегда мечтала. О его детстве, проведённом в деревне. О школьных годах, об увлечении танцами.
Танцы – вот тема, о которой он мог говорить часами. Они были его жизнью, самой внушительной, объёмной и прекрасной частью его самого. Любовь к ним ему с раннего детства привила мама. Будучи выпускницей училища культуры, она работала в сельском клубе, вела кружок бальных танцев. Конечно же, дети сызмальства были при ней. Сначала наблюдали репетиции и занятия со скамьи, а затем принимали в них самое деятельное участие. Однако единственным, кто по достоинству оценил всю красоту и прелесть восьмичасового стояния у станка, кого действительно восхищали все эти трудновыполнимые импетусы*, пивоты**, пируэты и поддержки, оказался Слава.
____________________________
*Импетус – фигура в бальных танцах, обычно быстрый поворот.
**Пивот – поворот на одной ноге.
Но и он быстро оперился и возжелал идти собственной дорогой. Брейк-данс – заморский гость от мира танцев, техничный, энергичный, активный, воплощение стиля и красоты, – вот что целиком поглотило двенадцатилетнего подростка. Тогда же Яна услышала это странно звучащее слово – бибой, и узнала, что этим термином парни, танцующие брейк-данс, называют себя. Девочек величают бигёл.
С той поры танцы стали для Славы всем. Он не учился у именитых педагогов, не посещал уроки, проводимые обученными людьми, руководствующимися специально написанными программами, вроде "Брейк-данс сегодня, завтра и всегда". В их деревне не было ничего подобного. Всё, чего он достиг (а достиг он немалых высот, как поняла она из его рассказов о всевозможных поездках на турниры, устраиваемые по всей стране и ближнему зарубежью), постигалось им в классной комнате для танцев в сельском клубе, где компанию ему составляла тройка закадычных приятелей, таких же бесшабашных энтузиастов, как он сам. После окончания школы он не поехал учиться – не тянуло, по его собственному признанию. Перебрался в ближайший город, устроился на работу в местный дворец культуры, стал преподавать танцы. Его устраивало подобное положение вещей. Он занимался любимым делом, совершенствовался день ото дня, имел возможность ездить на соревнования, дружеские встречи брейкеров. Что самое важное, он получал удовлетворение от всего, что составляло его день. И не стремился к неясным высотам. Зачем ему шагать по карьерной лестнице, получать диплом о высшем образовании, иметь большую зарплату и стремиться к ещё большей? Ему хватает денег, которые дают танцы. Вполне устраивает эта тесная, но снабжённая всем необходимым съёмная однокомнатная квартира; подержанная машина тоже отлично справляется со своей задачей – ездит. Что ещё нужно человеку для счастья?
Яна спросила о семье, которую нелегко содержать на скромные доходы. А ребёнок? Это очень-очень дорогое удовольствие в современном мире, ему недостаточно видеть подле себя счастливого и довольного жизнью папу, ему подавай игрушки, памперсы, бутылочки, соски, смеси... Да мало ли потребностей у малыша. И тогда Слава посерьёзнел и ответил, что когда настанет время, он сменит род деятельности, возможно, навсегда расстанется с танцами. Как и многие, осядет в офисе, примкнёт лицом к монитору и превратится в усреднённого обывателя. Но до той поры он хотел бы заниматься тем, что будоражит кровь.
Вот таким он был. Со своими сложившимися взглядами на жизнь, своей моралью, принципами и устоями, и это подкупало.
Спали раздельно. Слава настоял на том, чтобы ей достался диван, а сам укладывался на ночь на одолженной у соседей раскладушке. Хотя "спали" не слишком уместный глагол. Здесь подойдет скорее "за разговором встречали рассвет, закрывали глаза, в оставшиеся до подъёма пару часов дрыхли без задних ног, а утром начинали новый день".
На работе Слава не слишком задерживался, вопреки своим словам, произнесённым в первый день. Занятия у него заканчивались в три часа, а в половине четвёртого после полудня он уже открывал своим ключом дверь. Что-то (или вернее кто-то) как магнитом тянуло его домой, где уже ждал вкусный обед, приготовленный руками восторженного слушателя, в роли которого выступала Яна. Её главным принципом было "молчок о себе, а ты продолжай рассказывать, мне безумно интересно узнать твои мысли на сей счёт".
Вот и сейчас девушка сидела на кухне. На столе перед ней лежала раскрытая книга, глаза блуждали по строчкам, тогда как смысл написанного ускользал от понимания. Ногти нервно барабанили по стенке кружки с остывшим чаем. В воздухе витал аппетитный аромат жареного мяса, что поджидало своего часа в духовом шкафу. На подоконнике укрытое белоснежным вафельным полотенцем стояло блюдо с румяными булочками. Слава однажды обмолвился о том, что обожает домашнюю стряпню, и с тех пор опечаленно вздыхал, не в силах отказать себе в маленькой слабости – поедании мучных шедевров.
Минутная стрелка настенных часов неохотно подползла к цифре "6". Яна тут же вскочила на ноги, отряхнула края мужской рубашки, проверяя, нет ли следов от муки или жирных пятен. Поправила подвороты на рукавах, закинула косу назад, потом одумалась и перекинула её через плечо, скрывая тем самым чёрное пятно на шее (след от удара электрическим током, который никак не желал сходить). Хлопнула тяжёлая подъездная дверь. Заложив страницу салфеткой, девушка убрала книгу со стола, поставила в раковину кружку с недопитым напитком, села обратно на стул, затем встала, решила вымыть посуду (кружку, одну-единственную кружку), открыла воду, намочила руки и отказалась от этой затеи. Вытерлась куском бумажного полотенца. Встала у холодильника, спиной к двери. Ну не глупость ли? Подобный ритуал она исполняла каждый день, и сложился он благодаря её неумению делать, что хочется. А хотелось ей встретить Славу в коридоре. Улыбнуться ему, обнять – исключительно по-дружески – спросить, как прошёл день. Но она никогда так не делала, предпочтя хаотичные перемещения по тесной кухне.
Щёлкнул язычок замка. Он вошёл, разулся, не раздеваясь, протопал босыми ногами по коридору и появился в дверном проёме. Такой огромный в этой меховой шапке и дутом пуховике, с раскрасневшимися щеками, улыбающийся. В руках туго набитые покупками пакеты, он протянул их ей сразу после приветствия.
Гадая над их содержимым, ведь буквально вчера Слава под завязку набил холодильник продуктами, Яна перенесла поклажу в зал. Парень снял верхнюю одежду и потащил в прихожую, а девушка поспешила накрыть на стол. Вынула из буфета тарелки. Тут с брямканьем ожил дверной звонок. Яна вздрогнула, выронила посуду, та приземлилась на пол. Оба тёмно коричневых блюдца из прозрачного стекла лопнули, разделившись на две равные части. Сердце ёкнуло, сжалось в комочек от тянущего предвкушения чего-то нехорошего. Захотелось попросить Славу не открывать дверь, не впускать того, кто за ней находится. На ум пришли мысли о Римме Борисовне. Каким-то образом эта жуткая женщина узнала, где скрывается невестка, выследила её и пришла довершить начатое.
Но на лестничной площадке не оказалось никаких женщин, там стоял мужчина. Высокий и худой, последнее не смогла скрыть даже объёмная зимняя одежда. Куртка из черной дубленой кожи, ушанка на собольем меху, громоздкие ботинки с металлическими носами, что смотрелись угрожающе. Лицо восково бледное с резко проступающими чертами. Тонкие губы, острый нос, похожий на птичий клюв, впалые щёки, но над всем этим довлели глаза. Синие, непропорционально большие, сияющие и глубокие, словно полноводные озёра в ночи, поверхность которых мерцает и переливается под светом луны, они завораживали, притягивали взгляд, затем впивались в тебя, точно зубы хищника в горло добычи, и уже не отпускали.
– Я Александр, – произнёс он низким, скрипучим голосом, и был тут же приглашён внутрь.
