Текст книги "Держаться за звезды (СИ)"
Автор книги: Анна Есина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
И сейчас, стоя под дурманящее ледяными струями воды, Яна жалела о том, что до сих пор не научилась вызывать подкожное пламя, именно в эти трудные моменты оно пришлось бы весьма кстати. Когда кожа краснеет и съеживается, покрываясь сеткой неправдоподобно больших мурашек, было бы неплохо издыхать от внутреннего жара. Но нет, огонь ей не подчинялся, являясь лишь по собственному усмотрению, этакий незваный гость, который обрушивается словно снег на голову.
Выключив воду, Яна перемахнула через бортик и аккуратно встала на коврик, стараясь держаться от женщины подальше. А ну как ей не понравится, что на пол упало слишком много капель? Или зубы у девушки застучат, не смотря на прилагаемые усилия? Дрожащими руками она схватила свою старую одежду, от которой разило так, что хоть святых выноси, и тоненько ойкнула. Это Римма Борисовна ухватила её за запястье и медленно, с гадливой улыбочкой отъявленной негодяйки стала выкручивать руку, буравя её полным ненависти взглядом. Насыщенно серые, почти чёрные в скупом освещении уборной, эти глаза терялись в дряблых буграх щёк, бровей и переносицы и верещали ничуть не тише своей обладательницы.
− Другую одежду, идиотка чёртова! Оденешь другую! – процедил её широкий рот, из которого выглядывали дорогие и искусно сделанные керамические зубы. – Или думаешь, я позволю тебе явиться сыну на глаза в этих вшивых лохмотьях?
Выбранный свекровью наряд не подошёл по размеру. Мышиного цвета свитер из грубой шерсти болтался на плечах и неприятно кололся в той области, где когда-то была пышная грудь четвёртого размера. В твидовую юбку до пят Яна могла бы обернуться трижды, и, что смутило её больше всего, даже туфли без каблука, лаково чёрные и сильно поношенные, не были впору. Ступня попросту выскальзывала из колодки. А ведь когда-то это были её вещи. От свитера до сих пор исходил едва уловимый аромат её любимых духов "Босс Вумен", и обувь сохранила слабый восковой блеск. Так ей советовала делать мама, говоря, что если натереть сапожки воском, они прослужат дольше. Всё любит уход и заботу – эти простые, но такие значимые слова, исполненные глубинным смыслом, зазвучали в голове, и слёзы навернулись на глаза. Где же ты сейчас, мамочка? Почему не ищешь меня? Не беспокоишься? Не призываешь Лёню к ответу?
Боясь разгневать дьяволом посланную родственницу, Яна быстро совладала с печалью и, подталкиваемая в спину, вышла в коридор. От мысли, что ей не надо будет возвращаться в комнату, потеплело на душе.
И пусть ей предстоит нелёгкий труд – нужно будет до стерильного блеска отмыть кухню, приготовить обед, испечь пирог и накрыть столь – пасовать она не собиралась. Наоборот, схватилась за тряпку с энтузиазмом. Занятие, действие, движение – всего этого ей так не хватало в душных застенках темницы. А главное, она могла внять течению времени, насладиться монотонным тиканьем симпатичных кухонных часов в виде сковороды. Посмотреть на отрывной календарь, алеющий яркой цифрой "16".
Итак, сегодня воскресенье, шестнадцатое ноября 2014 года. Точное время нахождения её в плену – один год, десять месяцев и двадцать один день. А с последней их встречи с Лёней прошло... почти два месяца! Что же, он зачастил с визитами, горько усмехнулась про себя Яна. Раньше за ним не водилось привычки захаживать сюда чаще двух-трёх раз в год. Уж это ли не признак неисчерпаемой сыновей любви?
Самой тщательной обработке подверглось высокое двустворчатое окно. Сначала Яна освободила заставленный коричневыми цветочными горшками подоконник. Затем вскарабкалась на него и сняла с гардины запылившуюся на её взгляд тюль, хотя та ещё хрустела от крахмала и казалась белоснежной. Потом принялась за мойку стёкол. И всё это не из любви к чистоте или страха быть наказанной за пропущенный волосок или соринку. Яна неотрывно смотрела в окно, где за полутораметровым частоколом притаилась настоящая жизнь. Где вдоль треугольных пик забора бродили верхушки лохматых зимних шапок. Где за пешеходами следовали кучевые облачка пара от дыхания. Где с тихим жужжанием, вытянувшись в цепочку, по дороге передвигались автомобили. Где из хмурого серо-голубого неба вываливались целые рои пушистых пчёл-снежинок, что, кружа и извиваясь, опадали на землю. Где тянулись ввысь чёрные туловища мёртвых деревьев, и их уродливые лапы-ветки пытались изловить как можно больше снега, чтобы укрыться в нём на зиму. Где по внутреннему двору бродила в поисках чего-то съедобного немецкая овчарка.
***
Штамп в паспорте и жизнь под одной фамилией не привнесли в их размеренные, в некотором роде даже дружеские, а то и просто братско-сестринские отношения оттенка новизны. Сложившийся уклад жизни: работа – дом – работа, не претерпел ни единого изменения, зато пропала львиная доля досуга. Дело в том, что Лёня был патологически ревнив, и эта его не самая привлекательная черта характера после свадьбы преобразилась до состояния жирного минуса, выписанного красными чернилами, словно предупреждающий плакат о вреде курения. Ему категорически не нравился её круг общения, да и её чрезмерная болтливость, как он выражался, была признаком вульгарности. Если верить его суждению, замужней женщине не пристало носиться с подружками по кафе, главной её обязанностью после вступления в брак является забота о муже. И это вовсе не значило, что в их квартире должна царить хирургическая чистота, и что обеденный стол обязан ломиться от всевозможных яств и сложных в приготовлении кушаний, нет. Ей, как хорошей жене, полагалось посвящать всю себя мужу. С улыбкой поджидать его с работы, сидеть рядом, когда он, закинув ноги на подлокотник дивана, уткнется носом в книгу. Словом, подстроиться под его скучный и вялотекущий образ жизни. И Яна, на беду, не сопротивлялась. Она безропотно позволила некогда дорогим и близким людям удалиться на второй, а затем и третий – четвёртый – пятый план, что бы впоследствии они могли просто пропасть, исчезнуть. Даже общение с мамой спустя полгода после замужества свелось к редким звонкам, и разговор в них длился не более трёх-четырёх минут и крутился вокруг избитых тем. Как дела? Отлично, спасибо. Хорошо ли себя чувствуешь? Да, всё замечательно. Что нового? Всё по-старому, а у вас? Да так же... Ну, тогда пока! Храни тебя Господь, дочка.
Тон беседы был натянутым, неуверенным, казалось, будто обеим, матери и дочери, не терпится поскорее закончить тягостный разговор, но правила приличия предписывают им обсудить хоть что-то: погоду, здоровье, растущие цены в магазинах. И ни слова о личном, о своих переживаниях и чувствах, о Яниной неудовлетворенности жизнью, о всё чаще всплывающих в подсознании мыслях о разводе. Она совершила ошибку, дав согласие на этот союз, нет между ней и мужем любви, они почти не разговаривают, в основном потому, что заранее знают реакцию друг друга на поднятие той или иной темы. То, что раньше расценивалось ей как великое благо, скатилось до уровня постоянно действующего раздражителя. Молодую жену стал тяготить характер спутника жизни. Его спокойствие, уравновешенность, здравомыслие она принимала за чёрствость, неумение чувствовать хоть что-то, бездушие; неконфликтность – за омерзительную привычку выводить её из себя; отсутствие подарков и иных знаков внимания – за жадность; резко отрицательное отношение к алкоголю и курению – за занудство. Так мирное течение их жизни омрачилось односторонними обидам, а после и вовсе затрещало по швам на волне постоянно вспыхивающих скандалов. Инициатором, главным оратором и единственным участником, вносящим лепту, всегда выступала Яна. Лёня с неизменно умиротворённым выражением лица выслушивал оскорбительные речи супруги, неодобрительно вздыхал и выходил из комнаты, после чего уже закусившая удила супруга находила его за излюбленным занятием – чтением книг.
***
Заунывная мелодия дверного звонка мягкими переливами расползлась по дому. Яна с удовольствием распрямила ноющую спину, отложила тряпку и быстро сунула чистящие средства в шкаф под мойкой. Римма Борисовна, нацепившая на себя несметное количество украшений, что делало её похожей на безобразную новогоднюю ёлку, мимоходом отвесила невестке подзатыльник со словами: «Чего копаешься, немощная?! Вынь пирог из духовки!», величаво проплыла к входной двери. Послышался звук отпираемых запоров. Секундное молчание, затем полный лживой радости возглас:
− Лёнечка!
− Здравствуй, мама.
Во втором голосе, мужском, сухом и безэмоциональном, который привычнее было бы услышать в застенках некоего государственного учреждения, куда вас заставила обратиться крайняя степень нужды и где вас выслушают с вежливым вниманием, но вряд ли станут сопереживать, сквозили уныние и тоска. Яне показалось, что у вошедшего нет ни малейшего желания быть здесь и уж тем более задерживаться на длительный срок. И точно!
− Я ненадолго, работа, сама понимаешь.
Немногословен, как всегда.
Зашуршала плащевая ткань, скрипнуло сиденье колченого стула, что ютился в прихожей с незапамятных времён. Свекровь сменила свой непередаваемо визгливый тон на сахар в меду и о чём-то зачастила. Яна не вслушивалась в этот поток сплетен и жалоб, знала, что информативности он не несёт. Она ждала. Замерла у плиты и постаралась совладать с волнением.
Шаги всё приближались, и вот он появился в дверном проёме. В синей униформе со светоотражающими полосками на рукавах, нашивкой "ДПС ГИБДД" на груди. На пагонах со времени их последней встречи прибавилось звёзд – теперь их по четыре на каждом, а под ними одна красная продольная полоса. Капитан полиции Шигильдеев Леонид Иванович собственной персоной! Надо же, какая честь.
Выглядел он посвежевшим. Сделал короткую стрижку, сбрил дурацкую бородку, которая совершенно ему не шла и ужасно раздражала Яну своей колючестью, правда, было это в той, прошлой жизни. И, кажется, похудел. Во всяком случае, лицо его стало Уже, и щёки ушли, обнажив высокие скулы.
− Здравствуй, Янина.
Он всегда называл её полным именем, что ей никогда не нравилось. Впрочем, сейчас было не до этого. Сдержаться бы да не накинуться на мерзавца с кулаками, вот то, о чём следовало думать, чего избегать и чего ей хотелось больше всего на свете.
− Здравствуй, Лёня, − призвав на помощь всё актерское мастерство, молвила Яна.
Гость сел во главе стола. Его мамаша с благоговейным трепетом опустила свои выдающиеся со всех сторон телеса на соседний табурет и, не сводя донельзя влюблённого взгляда с драгоценного сынулечки, продолжила тараторить. Яна поставила на центр стола миску с резаными овощами, потеснив блюдца с ломтиками сыра и сырокопчёной колбасы, и не без опаски заняла место за столом подальше от Риммы Борисовны.
Супруги молчали, хозяйка дома без умолку стрекотала за троих. Отведали все кулинарные шедевры Яны, ни один из которых не удостоился даже скромной похвалы. Наваливая себе полную тарелку того или иного кушанья, свекровь не упускала случая заметить, что она бы приготовила лучше. "Ну, так возьми и приготовь!" − услышав это в третий раз за вечер, едва не вспылила Яна, но сумела подавить неуместный возглас и кивнула, как делала это на протяжении всего ужина.
Дошли до десерта. "Пересушен", − авторитетно заявила Римма Борисовна, накладывая себе третий по счёту кусок апельсинового пирога. Лёня медленно жевал, сосредоточив взгляд на изогнутой ручке своей чашки с ароматным чёрным чаем, затем резко вскинул голову и посмотрел прямо на Яну.
− Надо поговорить. Наедине.
Его матушка особым умом не отличалась, а вот любопытства в ней было через край, поэтому она даже не шелохнулась, заслышав столь долгожданное заявление сына.
− Мама, выйди, − добавил он всё тем же ровным и бесстрастным голосом, какой мог вывести из себя даже годовалого малыша.
− И не подумаю, − подбоченившись, провозгласила женщина. – О чём ты хочешь поговорить с этой...
− Это наше дело, а тебя я прошу выйти. Не заставляй меня повторять это в третий раз.
Чувствовалось, что её так и подмывало ответить, по крайней мере, договорить окончание фразы, где во всём литературном изяществе описывались как умственные способности молчаливо сидящей невестки, так и её физические недостатки. Но вместо этого она встала и с гордо выпрямленной спиной с одной стороны и жутко колышащимся под тканью безразмерного платья брюхом – с другой, удалилась.
− Ты не пытаешься излечиться, − прямолинейно заявил Лёня. – Прошлой ночью ты опять чуть не подожгла дом. Почему ты не хочешь избавиться от этого? Избавиться от этой заразы? Я прождал достаточное количество времени, я дал тебе шанс исправиться, я нашёл тебе человека, надёжного и вселяющего доверие, который охотно вызвался помочь. Но ты отвергаешь помощь моей матери. Ты стращаешь её этими своими штучками. Из-за тебя у неё ухудшилось здоровье.
− Я... − попыталась Яна вставить хоть слово в неожиданно пылкую речь супруга, но он лишь отмахнулся и продолжил нести эту несусветную чушь.
− Ты больна, Янина. Больна очень серьёзно. И к тому же опасна для общества. Видит Бог, я приложил все усилия к тому, чтобы тебе помочь, но простое людское сострадание и плечо поддержки близкого человека...
− Это мать твоя – плечо поддержки? – руки Яны затряслись от негодования, вызванного каждым отдельным словом.
− Молчать и не перебивать! – вдруг повысил голос "заботливый" муж и выпрямился во весь рост, чтобы сказанное им доносилось до девушки сверху, с высоты его неисчерпаемого великодушия и трогательного до слёз отношения к ней. – Но мы бессильны тебе помочь, если ты сама этого не хочешь. Поэтому я принял решение. Оно далось нелегко, и всё же я нахожу его единственно верным.
Он расстегнул форменную куртку на молнии и достал из внутреннего кармана сложенную пополам кипу листков, которую выложил на стол перед сердито сопящей супругой.
Остатки чая в кружке Яны предупредительно зашипели. На поверхность со дна поднялись пузырьки воздуха. Кухонная люстра в виде перевернутого вверх ногами белого блюда с синей каймой закачалась из стороны в сторону на длинной цепочке. Мелко-мелко задрожали столовые приборы.
Всё это ничуть не беспокоило Яну, увлекшуюся изучением бумаг. Перед ней были: копии паспортов, её и Лёни, копия их свидетельства о браке, бланк заявления о разводе (чай вскипел и фонтаном взметнулся ввысь, орошая белоснежную скатерть карикатурно большими рыжими каплями), заполненное аккуратным почерком Шигильдеева, в котором буквы смешно наползали друг на друга и выглядели чуточку угловатыми. Глаза машинально побежали по строчкам. "Мировому судье судебного участка... Исковое заявление о расторжении брака... Вступил в брак с... От данного брака имеются дети... Брачные отношения между нами прекращены. Общее хозяйство с указанного момента не ведется. Дальнейшая совместная жизнь невозможна. По взаимному согласию мы решили наш брак расторгнуть. Прошу: брак между мной и ответчицей расторгнуть".
Ниже лежала копия свидетельства о рождении их сына. Яна проглотила чудовищный ком непрошеных рыданий, образовавшийся в горле.
И последняя бумага – образец заявления на отказ от родительских прав (люстра, опасно отклонившись влево, резко вильнула вправо и с сочным металлическим лязгом сорвалась с крюка, угодив прямо на центр стола, где на красивом подносе поджидали своего часа куски недоеденного пирога). Яна прочла: "В органы опеки и попечительства... Заявление. Настоящим я добровольно и безусловно отказываюсь от родительских прав в отношении родившегося 25 декабря 2012 года в городе Энске Иркутской области моего сына – Шигильдеева Даниила Леонидовича, и выражаю согласие на лишение меня родительских прав и усыновление моего ребенка в дальнейшем в соответствии с действующим законодательством. Я понимаю, что мой ребенок может быть усыновлен. Я понимаю, что я не могу отменить этот отказ после судебного решения, утверждающего этот отказ, или каким-либо иным образом прекращающего мои родительские права на моего ребенка. Даже в случае, если решение суда не прекратит моих родительских прав, я не могу отменить этот отказ после вступления в силу решения об усыновлении моего ребенка. Родительские права отца указанного ребенка Шигильдеева Леонида Ивановича сохраняются в полном объеме. Я прочла и поняла изложенное выше и подписываю это свободно и осмысленно. Прошу судебные органы рассматривать дела в мое отсутствие".
− Ты не посмеешь! – сказала она, решительным жестом разрезая воздух рукой. И тут же вся мебель отъехала к стене, на которую она указала. Теперь уже ничто не отделяло супругов, лишь расстояние длиной в два шага, и пересекать его не хотелось обоим. – Не посмеешь отобрать у меня ребёнка!
Все те эмоции, что она подавляла в себе до этого злополучного дня, весь гнев на чёртову семейку, рядовым членом которой ей "посчастливилось" стать, вся та боль, что причинили ей эти ужасные люди, притом причиняли они её сознательно, прикрываясь за щитом благих намерений, все часы, дни, месяцы и без малого два года – всё это обрушилось девушке на голову в один момент. И упорно возводимая ею плотина самоконтроля рухнула, магия вырвалась на свободу и зажила собственной жизнью. Яне она более не подчинялась.
Два полых огненных шара с шипением взмыли под потолок и оттуда начали поиск жертв. Первый шар, ядовито красный, величиной с мяч для боулинга, по поверхности которого ползали пятисантиметровые языки синего пламени, облетел крюк для люстры и с сердитым ворчанием помчался в сторону застывшего в оцепенении Лёни. Второй, чуть меньших размеров и цвета вызревшего лимона, неспешно облетел комнату, вернулся на прежнее место и мягко запульсировал, словно говоря: "Эх, мне ничего не достанется! Жаль". Его собрат уже готов был накинуться на мужчину, но тут с треском переломилась пополам оконная рама. Миллиарды крошечных осколков усыпали пол. Выстиранная и выглаженная Яной занавеска надулась морозным воздухом, будто парус корабля-призрака, впуская внутрь прекрасное и в то же время жуткое на вид полупрозрачное облако, состоящее из ветра и искрящихся белизной в своём хаотичном танце снежинок. Вытеснив собою кружевную тюль, оно вольготно развалилось на гардине, подобно любопытному коту, и издало некий раскатистый звук, вроде грома далёкой, но стремительно набирающей обороты грозы. Тут же стали сами собой выезжать ящики кухонного гарнитура, тяжело захлопали дверцы шкафов. Ножи и вилки повылетали из отведённых им мест и сбились в отчаянно шумную груду, зависнув в метре от одеревеневшего Лёни. Лезвия их, как и острые зубцы, были нацелены на него.
Яна беспомощно наблюдала за происходящим. Тихий внутренний голосок нашёптывал, что будет правильнее позволить этой беспощадной силе поквитаться с теми, кто превратил её жизнь в ад, кто сломил её волю и растоптал душу, с теми, кто предал её доверие. Но что-то мешало спустить с невидимой привязи и шар, и облако, и явившиеся на выручку столовые приборы, которые только и ждали её команды, её мысленного обращения к ним. Это что-то было тем чудом уцелевшим кусочком, до которого изверги-родственники не добрались, который она сберегла для себя и своего сына – человечность, сострадание. Доброта.
И покуда она колебалась, не зная, позволено ли ей отплатить жестокостью на жестокость, Римма Борисовна, проявив чудеса ловкости и прыти, подобралась сзади с выставленным на полную мощность шокером, и свет померк. Последнее, что увидела Яна, это лопающийся огненный шар и агрессивно красные брызги, усыпавшие лицо и шею Лёни. Вопль боли. Пустота.
***
В редкие периоды просветления в затуманенном сознании возникали неясные образы. Они не были чёткими или понятными, и всё же Яна с упрямством цеплялась за них, стараясь уловить ход событий. До слуха доносилось низкое бормотание. Интонации в нём сменяли одна другую. Звучал то ласковый шёпот, то угрожающее шипение, то осуждающий ропот, а то и вовсе бессвязный поток оскорблений. Говорили двое, и лишь с пятой попытки она признала в голосах хорошо знакомых людей.
Римма Борисовна и Элла, родная сестра Лёни, тощая, словно жердь, бабёнка с лицом загнанной лошади. В ней сплелись все худшие качества семейства Шигильдеевых. От матери сорокалетняя дамочка унаследовала вздорный характер, неумение прислушиваться к мнению окружающих, сварливость и припадки ярости, которые с возрастом растрачивали промежутки спокойствия и безмятежности, превращая милейшую мадам в фурию. От Лёни она набралась занудства и тотального безразличия ко всему, что не входило в круг её интересов. Прибавьте ко всему вышеперечисленному лавры старой девы и первое место на пьедестале завзятых сплетников и поймёте, что Элла прекрасно вписывалась в круг этой малосимпатичной семейки и, исходя из сложившихся традиций, ненавидела Яну всеми фибрами своей несуществующей души.
− Думаешь, он поправится? – в робком вопросе Риммы Борисовны тоненьким колоском пробивалось сквозь почву безразличия и озлобленности отчаяние.
− Что за глупости, мама, конечно, поправится. Вот только прежним красавчиком ему уже не быть.
− Мерзавка! Шельма! Ничтожество! Чуяло моё сердце неладное... Как она могла сотворить такое с моим сыном?
− Ай, мама, перестань! Успеешь еще сплясать канкан на её могиле. Нам сейчас не о Лёньке думать надо, а о тебе... От этого необходимо избавиться, − она пнула что-то ногой, и Яна без всякого удивления узнала в неведомом нечто собственную спину.
Удар пришелся в область поясницы и по идее должен был вызвать болезненные ощущения, но... Нет. Девушка ничего не почувствовала.
Старшая Шигильдеева запричитала, монотонно и со всхлипами, так что нельзя было разобрать ни слова. Элла шикнула на неё и, видимо, начала прохаживаться взад и вперёд. Цокающий звук её шагов, то удаляясь, то приближаясь, эхом отдавался от стен и вгонял в дрёму своей размеренностью. Наконец она остановилась и изрекла:
− Нам понадобится материал, да, сойдет и скатерть, ведро воды, семидесятипроцентный уксус. Белизну тоже возьми. Ещё маникюрный набор, щётка для одежды, хотя нет, лучше будет раздеть её, чтобы походило на изнасилование. Есть у тебя чистые тряпки? Возьми несколько, тело нужно обмыть. А я принесу лопату из сарая и заведу машину. Ну же, мама, шевелись. Я хочу покончить с этим до рассвета.
И они, засучив рукава, принялись за дело. Яна чувствовала, как её раздевают, ворочают с боку на бок, грубо тащат за ноги или тянут за руки, перекладывают с тёплого местечка на кафельном полу на скользкий и шуршащий полиэтилен, который лип к коже. Что-то холодное с кислым запахом шлёпнулось на живот. Девушку передёрнуло от отвращения, но внешне она осталась столь же неподвижной, какой была, когда стало возвращаться сознание. Ни один мускул не подчинялся, не было и дыхания. Прейдя к этому заключению, Яна попыталась как можно тише втянуть ноздрями воздух. Тщетно. Тогда она рискнула сделать глоток кислорода ртом, попробовала расправить плечи, давая больше простора лёгким. И вновь неудача. Может, я и впрямь умерла, подумала она в отчаянии, и, прислушавшись, согласилась с этой неприятной мыслью. Сердце, пережившее столько страданий, познавшее горечь предательства близкого человека, вкусившее отраву разлуки с ребёнком, сыном, которого она девять месяцев вынашивала в своём чреве и на которого ей даже не дали взглянуть, отняв, едва он появился на свет, это сердце умолкло навсегда. Она не слышала его биения, не ощущала пульсации крови.
Значит, умерла. Умерла пленницей в этом доме и стала заложницей собственного тела. И кто она теперь? Душа? Призрачное воспоминание, отложившееся на глубине сознания? Слишком сложные вопросы, искать ответы на которые не было ни малейшего желания.
Некий острый предмет вонзился под ноготь большого пальца на правой руке, и на сей раз это причинило ей дискомфорт. Однако внешне она ничем себя не выдала.
Две пары рук хлопотали над телом без устали. Изредка слышались их обращённые друг к другу:
− Придержи. Намочи. Помоги. Поправь. Налей. Убери. Ополосни.
Ничего, заслуживающего внимания. И Яна сосредоточилась на своих ощущениях, пытаясь понять, кем или чем она стала, и что предшествовало этому перевоплощению. В памяти накрепко засела картина разлетающейся на части огненной сферы. Мельчайшие брызги красного пламени дождём проливаются на Лёню. Часть их, так и не сумев дотянуться до выбранной жертвы, падает на пол, остальные остервенело вгрызаются в недруга. Плечи его, рукава куртки, волосы и шея, ладони с растопыренными пальцами, прикрывающие лицо – всё подвергается атаке. Мужчина вопит, оседает на пол... Но ведь было что-то до того, что-то, что заставило магию исчезнуть, прежде спустив её с натянутого поводка. Римма Борисовна. Яна забылась на миг, упустила из виду тот факт, что женщина всё ещё поблизости, возможно, наблюдает за ними из-за угла, подслушивает, подмечает все промахи девушки, чтобы потом поквитаться за это. Она не услышала её крадущихся шагов, не распознала в тихом треске звук работающего шокера и поплатилась за беспечность. Свекровь нанесла сокрушительный удар. Парализующая боль пронзила шею. Так вот, куда пришёлся разряд!
Протяжный всхлип.
− Мама, прекрати!
− Но как же, как же, − причитала Римма Борисовна, − сыночек, кровинушка...
− С ним всё в порядке, − раздражённо произнесла Элла. Руку Яны отшвырнули, словно мешающую вещь, и тут же грубо схватили другую. Невидимое лезвие ушло глубоко под ноготь, причиняя невыносимую боль, о которой хотелось громко вопить часами напролёт. Но безжизненное тело ко всему относилось с безразличием. – О себе подумай!
− Тебе легко рассуждать, а он там совсем один, изнемогает от мук, − гнусаво продолжила свои стенания свекровь. – Видела бы ты его глаза, смотреть было страшно! И лицо... Она изуродовала моего мальчика, моего дорогого и драгоценного мальчика. А что, если они не сумеют спасти ему зрение...
Яна на миг отключилась и пропустила окончание фразы. Меж тем, смысл услышанного стрелой вонзился в сознание. Так он, её любящий муженёк, возможно, ослепнет? О, что за дивная новость! Конечно, нехорошо желать подобного человеку, большой грех, ну так то человеку же, а не омерзительному пресмыкающемуся гаду, живущему в людском обличии.
Ей вспомнились его громкие и безнадёжно пустые в своём содержании слова о заботе, проявленной по отношению к ней, о лучших условиях, о помощи, поддержке и прочей белиберде. Неужели он и впрямь так думал? Полагал, что ей здорово живется под одной крышей с его полоумной мамашей? Считал, что она всегда мечтала прозябать в изоляции? Голодать, день ото дня становиться жертвой избиения. Забыть о значении термина "достоинство" – вот оплот её грёз и фантазий, так он размышлял? И даже видя её, исхудавшую, измученную, со следами насилия на лице и руках, он свято продолжал в это верить? Не задавался вопросами, откуда берутся побои? Что ж, для незрячего слепота не такое уж страшное наказание.
− Лучше скажи, она подписала бумаги?
Судя по тону, Элла успокоилась и с прежним тщанием принялась за чистку ногтей невестки. В том, что этим занималась именно она, сомнений не возникало. Римма Борисовна, снедаемая переживаниями за сына, более халатно относилась к своему делу. Не переставая шмыгать носом, она в третий раз смочила тряпку в пахучем кислом растворе, да так и опустила её рядом с левым бедром бездыханного трупа. Яна ощутила неприятное покалывание на коже в этом месте.
− Нет, только прочла. Я убрала их подальше после отъезда "скорой". Думаешь, возникнут сложности? Для всех она просто пропала два года назад. Уехала из дома и не вернулась. Даже её родители поверили в эту байку, правда, не сразу, но сейчас ни у кого не возникает сомнений. Если помнишь, Лёнечка разыграл спектакль про поиски. Подал заявление в милицию...
− Полицию, мама, привыкай!
− Ну, полицию, невелика разница.
− Помню. Что теперь? Как он хотел подать в суд бумаги, подписанные рукой без вести пропавшей женщины?
− Сказал бы, что сумел найти с ней контакт, выдумал бы, будто она с мужиком другим сбежала, что теперь у подлюки новая семья, и она сама вышла на связь, потому что хочет развода.
− В общем, ты ничего толком не знаешь, − подытожила Элла. – Так. Это уберёшь в отдельный пакет, по дороге выбросим в разные мусорные баки. Но сначала надо стереть со всего отпечатки наших пальцев. Набери таз горячей воды, а я пока упакую эту мерзость в плёнку. Кстати, Даня...
Это имя, произнесённое чуть ли не с ненавистью, всколыхнуло в душе Яны огнедышащий вулкан чувств. О сыне! Они говорят о её сыне! О её чудесном двухгодовалом сорванце, которого ей ещё не посчастливилось обнять, прижать к груди, поцеловать, которого забрали эти монстры, ошибочно называемые людьми.
− Кстати, Даня с кем сейчас?
− Со Светой, это новая подруга нашего Лёнечки, чудесная девочка. Ласковая, аккуратная, хозяйственная...
− О, мама, на этом хватит. Боюсь, меня стошнит прежде, чем ты умолкнешь.
В этой простой, но такой говорящей фразе крылась истинная сущность Эллы. Мелочная, эгоистичная и ненавидящая весь мир особа. Пуще всего её раздражали счастливые в личной жизни женщины и дети, как ни странно это прозвучит. Не сумевшие построить семью дамы, а особенно те из них, которым вообще не довелось побывать у алтаря, делились на две категории: ветреные и неутомимые искательницы непознанного сокровища и озлобленные отшельницы. Элла, на беду, относилась к последним. Ко всякой мужней женщине она питала вящую неприязнь, что ощутила на себе Яна, и столь же негативно воспринимала она детей, что легко угадывалось в её голосе, едва затронулась тема Дани.
Очередной провал в небытие помешал Яне уследить за дальнейшими событиями. Чувства притупились, и она ухнула с головой в странный радужный водоворот. Она поддалась беспокойному течению и закружилась на разноцветных волнах, то взлетая в безмятежную высь, то падая в сокровенные глубины. И каждое её ленивое движение сопровождалось сменой цвета. Секунду назад окружение было лазурным, и вот оно травянисто зелёное. Затем миг, и всё становится багряным, пурпурным, насыщенно жёлтым, синим, словно океанская гладь. Нескончаемое путешествие вызывало приступ морской болезни, и в сотый раз опустившись на самое дно, девушка решила взмыть как можно выше, быть может, именно там её поджидал выход. Получилось!
Скитания вверх и вниз оказались следствием действительности. Яна почувствовала себя подвешенной в воздухе. Две пары рук удерживали её тело на весу. Одна – скользкая от пота, костлявая, с обгрызенными ногтями, неровные края которых царапали нагую кожу, − впилась в плечи мёртвой хваткой. Другая – жаркая, короткопалая настолько, что кончики пальцев едва сходились вокруг тщедушных лодыжек, и цепкая, будто бульдожья пасть, − держала ноги. Яну куда-то волокли. В молчании, нарушаемом тяжёлым сопением. Она предприняла новую попытку пошевелиться, поняла, что зря уповает на чудо, и мысленно поёжилась от холода. Что бы с ней не проделывали женщины, ей это заочно не нравилось. Тело зудело зверски, словно утыканное иглами разной величины. И та шуршащая ткань, в которую они её обернули, липла к коже, дополняя километровый список испытываемых неудобств.
