Текст книги "Железная дорога (СИ)"

Автор книги: Анна Эрде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– А дядя твой, он кто, чем занимается? – Поинтересовался Иваныч. И тут я сообразила, что не знаю, чем занимается Дмитрий Данилович, и вообще ничего о нём не знаю. Паника едва успела накрыть меня холодной волной: «Почему он устроил меня в эту школу, в именно этот класс? » – но тут машина остановилась, и передо мной предстала мучительная необходимость кантовать травмированную ногу.

Кстати, я так никогда и не узнала, где и кем работал Добрый Дядя в то время, когда мы познакомились. И это не потому, что он что-то тщательно скрывал, просто я не задавала ему тех вопросов, на которые ему не хотелось отвечать. Я всегда знала, чего ему хочется, от чего лучше воздержаться. Позже я была в курсе его дел, но тогда он уже не работал «на дядю» – стал вольным предпринимателем.

Трудно было выбираться из уазика, как ни помогал мне Иваныч, а натерпелась я боли. Дальше всё пошло как по маслу: именно в ту минуту на крыльцо корпуса пансионата вышли мои архитекторы, они раненую и в медпункт отнесли, и лыжные штаны с неё стянули, оставив только в джинсах, и, после того как врач, поставив диагноз «потянула голеностоп», наложил тугую повязку, отнесли в номер. Руководил их действиями, разумеется, Иваныч. Он суетился, прикрикивал на ребят: «Осторожней, не дрова несёшь! Ногу, ногу не задень!». В тёплой дружеской обстановке общими усилиями я была водружена на кровать. Ребята собирались прислать ко мне кого-нибудь из своих однокурсниц: «Мало ли, какие девичьи вопросы тебе нужно будет порешать», но после инъекции, сделанной в медпункте со словами: «Поспите, боль и утихнет», меня со страшной силой клонило в сон.

– Потом. Я посплю немного, ладно?

– Давай, отдыхай, девонька, а обед тебе моя старуха сюда принесёт – она у меня на кухне работает. Только ты мне сперва телефончик дяди своего дай, мне с ним переговорить надобно.

Продиктовав номер телефона, я провалилась в сон, и уже не слышала, как археологи под предводительством Иваныча вышли из номера.

Меня будили девушки из МАРХИ, но я не смогла проснуться, потом какая-то женщина с полным добрым лицом уговаривала меня поесть – видимо, это и была Иванычева «старуха», но мне хотелось только спать, потом проснулась оттого, что кто-то ощутимо похлопывал меня по щекам.

– Давай, просыпайся, засоня, щас тебя лечить будем, – Я с ужасом увидела, что на моей кровати сидит улыбающийся сероглазый херувим – тот, что сделал подсечку, свалившую меня в овраг. Рядом стоял его дружок, толстый, рыхлый, и, шлёпая противными мокрыми губами вертел в руках бутылку коньяка.

– Я не пью. И вообще, кто вас звал? Уходите отсюда. – Как можно увереннее и жёстче произнесла я, стараясь окончательно проснуться.

– Ах, какие мы честные девушки! А с папиком своим мы такие же строгие? Думаешь, про тебя никто ничего не знает? В нашем отделе кадров, дорогуша, работа отлажена чётко. Так что будем знакомиться по-настоящему, по-взрослому. – Херувим-членовредитель продолжал улыбаться, но я догадывалась, что ему, не меняя выражения лица, ничего не стоило ударить меня.

– Я буду кричать. – Еле смогла выговорить я через спазм в горле.

– А кричи. Никто не услышит. Там концерт идёт, безголосая певица, любимица публики, приехала. Все собрались в кинозале и наслаждаются высоким искусством. Ты, что, афишу не видела, а, Жень? Это ты зря, читать полезно. – Это заговорил толстый губошлёп. Голос у него тоже был на редкость противный, слизистый какой-то. – Ладно, кончай злиться, давай веселиться. Ха-ха, я даже стихами заговорил. Вот что она, любовь, с людьми-то делает. Мы ведь хотим любви, и готовы любить тебя, Женечка. Уже совсем готовы. Давай, не тяни резину, прямо из горла хлебани коньячишки, девичья душа и оттает, раскроется навстречу любви. Правда-правда, так всегда бывает.

– Пей, Женюра. Всё равно ведь вольём – мы не любим трезвых и гордых красоток. Раз уж тебе всё равно деваться некуда, то постарайся получить удовольствие. – Подключился херувим, теперь уже не сероглазый, а стальноглазый.

– Сволочи! Мразь! – Громко прошептала я и внутренне сжалась – готовилась получить пощёчину. Но того, что произошло дальше, я всё-таки не ожидала. Сероглазый неспешно поднялся с кровати, повернулся, грустно посмотрел мне в лицо, а потом со всей силы саданул ногой по моему забинтованному голеностопу.

Я дико закричала. В глазах потемнело, уши заложило, поэтому я не могла разобрать, действительно ли что-то загрохотало в номере, или это происходит у меня в голове. Я продолжала то ли кричать, то ли выть, то ли стонать – плохо слышала свой голос, когда рассмотрела искажённое лицо Доброго Дяди, склонённое надо мной.

– Они тебя били, Женя? Что они сделали? Скажи что-нибудь! – Желваки так бешено ходили по его щекам, что даже сквозь пелену перед глазами я смогла это рассмотреть.

– По больному месту...ногой...со всей дури...этот...фашист. – Я указала глазами на трясущегося всем телом, уменьшившегося в размерах херувима.

Дальше происходило следующее: незнакомый худой человек в очках разбинтовывал мою ногу, Добрый Дядя сквозь зубы, тихим голосом произнося слова, из которых воспроизводимыми печатно были только «сучонок», «говнюк» и «сопляк», методично бил сероглазого, Иваныч прижимал к стене не пытавшегося сопротивляться губошлёпа, напоминавшего теперь вяло колышущееся желе.

Доктор, а это оказался доктор, известный травматолог, хороший знакомый Дидана (интересно было бы узнать, в какой области у него не было знакомых, друзей и приятелей), сделав то, что он назвал блокадой, почти полностью снял боль в ноге.

– Хватит, Митя, остановись. Ты же его покалечишь. Тебе нужна эта головная боль? – Говорил Валентин Георгиевич – так звали доктора, не прекращая возиться с моей ногой. Потом он разогнулся над моей кроватью и, подойдя к месту экзекуции, крепко схватил Доброго Дядю за руки. Взглянув на бывшего херувима, смазливое личико которого оказалось сильно разукрашенным, он спокойно сказал:

– Достаточно, я думаю. Давай теперь о Жене. Связки потянуты, вывих был – я вправил – но не это главное. Тут, кажется, перелом. Вероятно, была трещина, а потом этот маленький подонок доломал.

При последних словах «маленький подонок» вжался в стену, но Дидана на него не взглянул.

– А этот боров, – он кивнул на губошлёпа, – просто стоял и смотрел?

Раздалось тихое повизгивание, действительно, похожее на поросячье.

– Он вместе с дружком своим собирался в меня коньяк вливать. Они хотели...ну, им надо было от меня..., – я не сумела сформулировать то, для чего ко мне припёрлись одноклассники-мажоры. Не произносить же «они хотели от меня любви».

– Да ясно чего они хотели. Сейчас сделаем, долго ничего такого не захотят. – С этими словами Добрый Дядя двинулся в сторону борова.

– Вы не смеете! – По-бабьи завизжал тот. – Я вас посажу! Вы не знаете, кто у меня отец!

– И за что ты меня посадишь, сопля? – Поинтересовался Добрый Дядя. – За то, что вы тут со своим приятелем друг дружку измолотили?

– Так и было, – вставил Иваныч, – дрались вы, страшно дрались. Мы ещё в коридоре шум услышали. Вон, даже дверь в драке выбили, теперь вашим родителям ущерб оплачивать придётся.

Я посмотрела на дверь. Действительно, она висела косо. «Так вот что гремело», – сообразила я.

– Я всю войну прошел, у меня три ордена, четыре ранения. Неужели мне не поверят, а тебе, щенку, поверят?! – Продолжал кипеть праведным гневом Иваныч.

– Я врач-травматолог высшей категории. Только пикните, и я докажу, что это вы сломали ногу девочке. А это тяжкие телесные. По четырнадцать-то вам уже есть, так что колония светит, дурашки. Ферштейн? – Говорил Валентин Георгиевич, накладывая мне шину.

Боров тоже получил именно то, что ему причиталось. Когда Добрый Дядя со мной на руках спускался по лестнице к выходу, навстречу поднималась учительница-провокаторша. Узнав, что меня забирают из пансионата, она запричитала что-то о материальной компенсации за потерянные лыжи. Добрый Дядя вопросительно взглянул на меня.

– Заткнись, гнида белоглазая. – Тихо, но внятно произнесла я, и увидела, что взгляд учительницы, наконец, приобрел осмысленность. – Иди и полюбуйся, как выглядят обожаемые тобой садистики. Ферштейн?

– Я всё поняла. – Мило улыбнулась мне учительница. – Всего доброго, Женя. До свидания, Дмитрий Данилович. Она кивнула нам на прощание и продолжила подъём по лестнице.

– Интересный тон ты подобрала для прояснения вопросов с представительницей педагогического коллектива. Знаешь, а я едва не уронил тебя от неожиданности. – Посмеиваясь, сказал Добрый Дядя, когда мы уже ехали в машине. – Она и в самом деле гнида?

– Гнида. Самая настоящая. – Пробормотала я, засыпая на плече Ди.

Дидан привёз меня в Деревню.

– Здесь тебе пока будет лучше, чем в Москве, Женя. Ходить ты ещё не скоро сможешь, так что учебный год всё равно будешь заканчивать экстерном. Есть такая школа в Москве, я договорюсь. – Добрый Дядя был сама предусмотрительность.

Нужно ли говорить, что я обрадовалась такому повороту событий? Не было бы счастья, да несчастье помогло, что называется. Я надеялась, что вернутся наши тихие джазовые вечера, время опять остановится. Но оно не остановилось.

Потом была сиделка, потом привезли коляску как у инвалидов, костыли и всяческие другие приспособления. Все неотложные вопросы, возникшие из-за моей травмы, разрешились спустя ночь, день и ещё одну ночь. Ночь и день мы продержались, а вторая ночь стала для нас непосильным испытанием. Болезненно-неловких и сурово-интимных ситуаций возникало значительно больше, чем мы могли предположить. Поздновато мне стал понятен растерянный взгляд Валентина Георгиевича, когда Добрый Дядя делал самонадеянное заявление: никаких больниц! Дидан решил, что до той поры, пока доктор организует уход за мной, он сам будет исполнять роль сиделки и медсестры. Ему пришлось разрезать на мне джинсы, оставив в одном бельишке, носить на руках в туалет, становиться очевидцем пикантных подробностей стыдливой девичьей жизни.

Контакт наш с Добрым Дядей был не только чересчур близким, но и практически непрерывным. Он почему-то стал опасаться, что со мной в любую минуту может случиться нечто чрезвычайное и старался не оставлять меня без пригляда. Полагаю, его тревога появилась из-за впечатляющей череды событий, происходивших вокруг меня с самого начала нашего знакомства.

Первую ночь мы даже спали в одной комнате, в каминной: Добрый Дядя постелил мне на диване, а сам, не раздеваясь, устроился на медвежьей шкуре. Но, несмотря на нашу близость в пространстве, я не испытывала покоя, всегда прежде обволакивающего меня в обществе Доброго Дяди, и чувствовала, что ему тоже не по себе. Даже музыка не звучала в каминной! Вместо проигрывателя с джазом бесперебойно работал никому не нужный телевизор. Я листала журналы, а Добрый Дядя пытался работать над документами.

Самое тревожное заключалось в том, что между нами не ощущалось той особенной тишины, которая до этого включалась сразу же, как мы оказывались вместе. Вместо неё появилось тихое гудение, время от времени переходящее в почти реально слышимый гул.

Ко второй ночи нашего заточения вдвоём, напряжение в каминной достигло возможного максимума. Чувствуя, что Добрый Дядя нервничает всё сильнее, я начала тревожиться: а вдруг из-за того, что он вынужден торчать здесь со мной, срываются какие-то невероятно важные дела? Возможно, оставаясь в Деревне вчерашним вечером, он полагал, что Валентин Георгиевич уже наутро привезёт сиделку, а никто до сих пор не приехал, вот он и злится – размышляла я, видя, с каким остервенением Добрый Дядя рвёт свои бумаги и бросает обрывки мимо корзины. А потом он подходил, ласково спрашивал, не нужно ли мне чего, сильно ли болит нога, не дать ли обезболивающего, и я на время успокаивалась.

Но когда он встал из-за стола так резко, что за ним с грохотом упал стул, а Добрый Дядя вместо того, чтобы поднять, пнул его ногой, зло пробормотав что-то похожее на ругательство, я не выдержала и разрыдалась.

– Я напугал тебя, Женя? Извини. Ты, наверное, уже засыпала? А я тут шум поднял. – Добрый Дядя сел в кресло, придвнутое к дивану, на котором я лежала, и наклонился ко мне.

– Дмитрий Данилович, вы сердитесь, со мной слишком много хлопот... – Я осеклась, ощутив губы Доброго Дяди на своих мокрых от слёз руках, которыми закрывала зарёванное лицо. От изумления я моментально перестала рыдать, лежала тихо, как мышка, и боялась пошевелиться. Когда прикосновения его губ прекратились, у меня хватило смелости отнять пальцы от глаз. Добрый Дядя, стоя на коленях перед диваном и упёршись в него руками, совершал странные вращательные движения головой.

– Что? – Спросила я шепотом. Это всё, что у меня получилось из себя выдавить.

– Гони меня, Женечка. Гони в шею, скажи, что я болван, старый козёл. – Это походило на плач и рычание одновременно. Я всё ещё не до конца понимала, что происходит, или, возможно, не хотела понимать.

– Откуда ты свалилась на мою голову? За что мне такое? Знаю, не я ...тебе нужно совсем другое...я не имею права... подумать даже...

Меня осенило:

– Вы в меня влюбились, Дмитрий Данилович?

– Влюбился, Женечка, влюбился, старый идиот, как только в юности влюблялся. Я и не догадывался, что такое возможно. – Я ещё не узнавала его голоса, но мне показалось, что Добрый Дядя начал приходить в себя. – Но ты ни о чём не беспокойся... – Он стал подниматься с колен и случайно опёрся о мою травмированную ногу. Я не смогла сдержаться и громко вскрикнула.

– Женечка! Прости, прости! – Добрый Дядя снова упал на колени и, шепча «прости, прости», принялся покрывать быстрыми короткими поцелуями мою перевязанную конечность. Потом его поцелуи, выйдя за границы бинта, стали подниматься к колену.

Как долго могло продолжаться восхождение того «прости»? Минуту, не больше. Но сколько же разнообразных мыслей успело пробурлить в моей голове за это время! Именно мыслей, а не переживаний или хотя бы эмоций. Я была настолько ошеломлена неожиданным поворотом событий, что никаких чувств не испытывала.

Не так я себе представляла его признание в любви, когда втайне помышляла о Добром Дяде в этом плане и в этом же разрезе.

Сначала предполагался долгий период приближений, осторожных касаний, прогулок при луне и вздохов на скамейке. Потом наши взгляды встречались и, не в силах противиться охватившему нас чувству, мы бросались в объятия друг друга. Кульминационной точкой сюжета был крупный кадр, в котором наши губы сливались в поцелуе. Дальше никак не додумывалось. В одном из вариантов Добрый Дядя просил моей руки, что как-то сразу остужало моё желание развивать тему: как ни крути, он был слишком старым, чтобы сойти за принца. Хранилась в моём виртуальном портфеле и очень грустная новелла: фоном звучал голос Эллы Фицджеральд, а мы, едва сдерживая слёзы, говорили о том, что судьба посмеялась над нами, дав любовь, а в придачу непреодолимую разницу в возрасте.

По ходу этого сценария я встречала молодого человека, как две капли воды похожего на Доброго Дядю в молодости. Для визуализации образа я попросила Дидана показать мне фотографию, на которой ему лет двадцать. Тогда я пережила сильнейшее разочарование: молодой человек в образе двадцатилетнего Доброго Дяди не произвёл на меня впечатления: обычный парень, каких много.

Законченных вариантов развития любовной линии у меня не было, над этим предстояло ещё думать и думать. Однако того, что происходило тогда в каминной, я никак не предполагала и не рисовала ничего подобного в самых смелых из своих фантазий.

Мысли, бессвязно мелькавшие у меня голове, были приблизительно такими: может быть, он сошёл с ума?... интересно всё-таки, что же такого необыкновенного в сексе этом, если люди из-за него с ума сходят?... зато он будет мой... его детки останутся сбоку, вот тогда они попрыгают... я не смогу вернуться домой, родители будут меня презирать.... это ужасно!...они и так меня презирают, вон, чего следователю наговорили... всё равно я вернуться уже не могу... а как же первая чистая любовь, которая однажды мне встретится?... мне не придётся больше тревожиться, что Добрый Дядя устанет от моих проблем... тогда это будут уже его проблемы... неправильно всё это, так не должно быть... нужно душевно сблизиться, проверить свои чувства... а мы, вообще-то, сблизились, ближе него у меня человека нет, и не было... разве те испытания, через которые мы прошли вместе, не проверка чувств? ... и всё-таки обидно это...кто бы мог подумать? – такой умный человек, а туда же...

Поток сознания был прерван потрясающей догадкой: после того, что сейчас случилось, как раньше, не будет уже никогда. Добрый Дядя снова захочет отстраниться от меня. Он даст денег, как при моём поступлении в медицинское училище, пристроит куда-нибудь жить и учиться, а потом скажет, чтобы я обращалась к нему лишь в крайнем случае. Но я не могу его потерять, я очень-очень хочу быть рядом с ним, очень-очень. И это означает, что выбора у меня нет.

Добрый Дядя уже не целовал мою ногу, а, упёршись лбом о край дивана, шумно и тяжело дышал. И я положила руку ему на лысину. Дидан поднял голову, наши взгляды встретились, и на этом совпадения с заготовленным сценарием закончились. Странные вещи стали происходить – мужское желание, когда я уступила ему, легко и незаметно вовлекло меня в свои воздушные потоки, и я тут же перестала размышлять. Всё происходящее со мной: свободное парение, головокружительные взлёты, проваливания в воздушные ямы, бешеное кружение при заходе в штопор, вызывало во мне восторг.

Я не знала, что радость может быть такой большой. Она преобразила каминную, превратила её в комнату с секретами, наполнила волшебством, когда я узнала, что сделала Доброго Дядю счастливым. Он много раз говорил мне об этом в ту ночь, я не совсем понимала, как это у меня получилось, но знала, что так оно и есть.

– Я буду с тобой до тех пор, пока ты не захочешь уйти. Рано или поздно это случится, и это нормально. Не считай себя связанной, обязанной, не вздумай посвящать мне жизнь – это было бы пошло. Хочу, чтобы ты знала: я навсегда останусь благодарным тебе за твой подарок. Чтобы ни случилось. – Говорил Дидан утром, гладя меня по лицу.

А вот и Омск. Даже поздним вечером его привокзальная площадь почему-то выглядит веселой, радостной даже. Выйду-ка я, пройдусь, это последняя большая стоянка на пути в Новосибирск – прибываем туда ранним утром. Правда, ночью будет ещё Барабинск, но его я наверняка просплю. Вот, почти приехала, а никаких прорывов в воспоминания Первой Железной Дороги так и не произошло. Не случилось катарсиса, не сыграл предназначенной ему роли диктофонный собеседник от Зубра. Может быть, это и к лучшему – что не проснулась спящая собака.

Как обычно у выхода из вагона частные торговки предлагали проезжающим пассажирам свою снедь. У одной из них я увидела малосольные огурчики, соблазнилась и купила парочку. Какая прелесть! Такие чудные огурчики получались только у доброй памяти Настасьи Петровны – крепенькие, хрусткие, душистые, мы с Диданом их просто обожали.

– Хозяюшка, – обратилась я к женщине, у которой купила огурцы, – вы их со смородиновым листом засаливали? Очень славные они у вас вышли, очень. – Я с удивлением и удовольствием услышала в своём голосе давно утраченные обертона; и любимая Диданом лёгкая хрипотца проскользнула на фоне забыто звонких модуляций. С этим голосом я рассталась много лет назад, наверное, тогда, когда вышла замуж за ЧеЗээМа... Иначе: когда ушла от Доброго Дяди.

– И смородиновый лист кладу, и вишнёвый, и мелиссу и много чего ещё. – Ответила торговка, довольная похвалой.

«Много чего ещё». Всё правильно, у каждого должны быть свои секреты. Ладно, пора возвращаться в вагон. В Новосибирск мы прибываем в шесть утра, стало быть, вставать придётся, в пять часов, так что пора укладываться спать.

Приняв это взвешенное решение, я тут же поняла, что этой ночью мне не удастся сомкнуть глаз.

Глава пятая

Омск – Татарская

Должно казаться странным, что я выбрала в Законные Супруги Юру ПэЧеэЛа. Мне и самой не совсем ясно, как это получилось. Действительно, для того чтобы восстановить отношения с родителями, мне необходим был статус замужней женщины. А Ди, официально признав Алёшку сыном, не сделал мне предложения стать его женой, даже не пообещал, что когда-нибудь узаконит наши отношения. Понять себя той поры я могу, но нельзя не признать, что моё замужество было непродуманным и скоропалительным шагом.

Уж лучше бы я двумя с половиной годами раньше вышла замуж за Жениха.

Мы с Серёжей познакомились в первых числах октября девяносто третьего года. Верховный Совет – так тогда назывался парламент – сидел в осаждённом Белом доме, теперь Доме Правительства. Я, человек от политики далёкий, о тогдашнем президенте знала только, что он пьяница, что в его окружении много людей, работающих на развал страны. О Верховном Совете имела ещё меньше сведений, а общее впечатление было таким: его члены не являются конструктивной оппозицией, там тоже много людей, преследующих скорее личные и корпоративные выгоды, нежели государственные интересы.

Когда началась та заварушка с разгоном парламента, Дидан находился в деловой заграничной поездке, так что мне не у кого было спросить, что на самом деле происходит. По телевизору рассказывали, что Верховный Совет поддерживают пенсионеры-коммунисты, неутомимые сталинисты, алкоголики и психически неадекватные люди. Информация подкреплялась телевизионной картинкой: небольшие группы стариков с искажёнными лицами скандировали: «Ле-нин-Ста-лин-Э-сэ-сэр!».

Зрелище было впечатляющим, тем не менее, я решила поехать на место событий и увидеть всё своими глазами – доверия к средствам массовой информации у меня давно уже не было никакого.

Не помню, каким именно образом я выяснила, что эпицентр событий переместился в тот день от Белого Дома к зданию МИДа. Я с изумлением обнаружила баррикады, сооружаемые из ржавых труб, диванов, досок с торчащими гвоздями, старых велосипедов и прочей рухляди, воздвигаемые поперёк Садового Кольца. Строители баррикад были в основном молодыми и совсем юными, их лица были сосредоточенно-деловыми, но не озлобленными, я бы сказала, приятными; они не походили ни на фанатиков, ни на маргиналов.

Одна девушка с умным и приятным лицом привлекла моё внимание. Одета она была, как и большинство восставших, в джинсы, куртку, на ногах кроссовки, но всё это было отличного качества. Возможно, не всё так просто, как об этом с умным видом толковал представительный дядька в телевизоре; и происходил вовсе не бунт невписавшегося в новые исторические условия, выброшенного за борт жизни ленивого и бездарного элемента.

Когда девушка присела отдохнуть и покурить на сложенные доски, я присоседилась к ней. Курила я редко, в основном «для разговора» – сигарета часто такой же фактор сближения для девушек, как, скажем, бутылка для мужчин. За те пятнадцать минут, что мы проговорили с Мариной – так звали девушку, я узнала многое. Из-за происходящих здесь событий она вместе со своим другом, горячим шведским парнем, специально прилетела в Москву из Великобритании, где училась не где-нибудь, а в Кембриджском университете.

– Ты думаешь, что сможешь на что-то реально повлиять, примчавшись сюда? – Удивлённо спросила я.

– Вот сколько места занимает моё физическое тело, столько и моего влияния на ситуацию. – Она явно не была идеалисткой. – Но это лучше, чем ничего.

На мои сомнения в том, что вряд ли лидеры Верховного Совета стремятся к чему-то иному, кроме передела власти, то есть к более удобному месту у кормушки, Марина возразила, что среди парламентариев есть очень достойные люди. Она, к моему удивлению, продемонстрировала знание российских политических реалий, назвав несколько фамилий, одна из которых оказалась мне знакомой. Я видела выступление этого профессора МГУ по телевизору, и он показался мне честным и умным человеком, понимающим, что нужно делать, чтобы остановить крушение государства.

– Наверняка там есть приличные люди, но их при любой власти не подпустят к принятию серьёзных решений. – Продолжала сомневаться я в нужности баррикад, демонстраций и митингов в поддержку подрубленной президентом ветви власти.

– Пусть и те, и другие знают: мы не быдло, с народом нужно считаться, с нами нужно разговаривать, обсуждать проблемы. Иначе, если мы сейчас промолчим, завтра к нам в дома вломятся и устроят маски-шоу. Например, потому что кому-то понравятся наши квартиры. – Марина говорила устало, но уверенно. Я почувствовала правоту в её словах и робко поинтересовалась, могу ли я чем-то помочь. С усмешкой взглянув на мои сапоги на шпильках, Марина сказала:

– Сбегай за сигаретами, мои уже все искурили, и Серёжка тоже пустой. – Выяснилось, что весьма симпатичный рослый парень (синеглазый и тёмноволосый, что всегда очень обаятельно), подходивший на минуту к нам, был двоюродным братом Марины, физиком, сотрудником какого-то засекреченного московского института.

Я отправилась к метро в табачный киоск, а когда вернулась, моим глазам предстала нереальная, кинематографическая картина: крутые парни в касках и камуфляже, сдвинув щиты, плотными рядами шли, раздвигая толпу, молотя дубинками направо и налево. Доставалось и людям, не участвовавшим в акции, просто стоявшим и наблюдавшим за происходящим на тротуарах. Убежать, спрятаться было невозможно: в этом месте Садового Кольца нет ни подворотен, ни отходящих улиц. Я видела, как под ударами дубинки упал старик, с поблёскивающими из-под распахнутого плаща орденами. Я слышала раздавшийся внезапно детский плач и страшный женский крик, следом саданувший по сердцу.

«Ненавижу! Ненавижу!», – шептала я в оттесняемой от Садового толпе.

На следующий день, экипировавшись, как того требовали обстоятельства: в джинсы, куртку, кроссовки, вложив под шапку поролоновую вкладку – чтобы не так больно было получать палочные удары по голове, я направилась на «Баррикадную», защищать здание Верховного Совета. Защищать мне в тот день никого не пришлось, но я услышала кое-что из объясняющего события последних дней, увидела много хороших умных лиц, заставляющих поверить: есть «мы», и мы не быдло. Ни Марины, ни её шведского бой-френда, ни Сергея в тот день я не нашла, как надеялась. На следующий день я снова была среди митингующих, но на этот раз с самого утра, а не после занятий в институте.

Ближе к вечеру, вспомнив про Володину квартиру неподалёку, я пошла туда, чтобы поесть и погреться. Ключ был на месте, цифры на двери свидетельствовали о том, что на явке «чисто», Володиной жены в Москве нет. Ни хозяина, ни гостей в квартире не было. Перекусив, я прилегла на диване, закрылась курткой, согрелась и задремала – с утра простояла на холодном ветру.

Проснулась от шума и криков на улице. Было уже темно, через окна рассмотреть почти ничего не удалось, я кинулась из квартиры. Выбежав из парадного, я увидела прямо перед собой двоих омоновцев. Один из них закричал в мою сторону: «Назад! Не выходить!» и для убедительности ударил дубинкой по двери, едва не прищемив мне пальцы.

Из окон мне было хорошо видно этих двоих стражей правопорядка, и, когда примерно через час они покинули свой боевой пост, я снова вышла на улицу. Было пусто и тихо. Постояв несколько минут, уже хотела идти в Володину квартиру – было уже поздно возвращаться домой, и я решила заночевать там. Но тут от стены напротив, из какой-то невидимой щели, выявилась группа людей. Мужчина и женщина вели опирающегося на их плечи раненого парня. Это Марина и шведский друг тащили на себе Сергея, у которого в ходе событий того дня было сильно повреждено колено. Разумеется, вскоре мы оказались в Володиной квартире. Такое стечение обстоятельств может показаться неправдоподобным: «Именно в тот момент, когда она вышла из дома, мимо проходили единственные знакомые ей защитники Белого Дома» Понимаю, но таких совпадений в моей жизни было столько, что я уже устала им удивляться.

Пару дней я ухаживала за Сергеем в Володиной квартире, готовила ему еду, прикладывала к колену лёд, ставила компрессы, делала перевязки, пока он не оправился настолько, чтобы суметь добраться до машины. Мы много говорили, успели о себе многое рассказать друг другу, и когда его перевезли, вокруг меня внезапно образовалась оглушительная пустота.

С год примерно, или, может быть, года полтора, что прошли после моего неудачного побега к ПэЧеэЛу, я была вполне довольна жизнью. Я отгоняла мысли о будущем, стараясь довольствоваться тем, что мне было дано в настоящий момент времени.

А дано мне было не так уж мало: любящий и заботливый друг, нестеснённость в средствах, даже собственная крыша над головой в виде трёхкомнатной квартиры. Это была хрущёвка, но с неплохим по тем временам ремонтом, такая уютная квартирка в зеленом квартале экологически чистого района Москвы. Добрый дядя предлагал сменить квартиру на более комфортабельную, но мне вовсе не хотелось покидать своё обустроенное гнёздышко. Позже, когда из роддома он привёз нас с Алёшкой в «тихий центр», в квартиру с высоченными потолками, с лепниной, дубовым паркетом и огромной ванной, я решилась переехать туда, но первое время всё равно скучала по своей хрущёвочке.

Когда нет проблем с тем, где и на что жить, на первый план выходит «как» Как выстраивать свою жизнь, если человек, на котором всё завязано, никак не развивает с тобой отношения? Вместо семьи у меня была свобода, и она в последнее время начала меня тяготить.

Летом перед октябрьскими событиями, которые закончились штурмом и пожаром Белого дома, я отдыхала на молодёжной базе отдыха в Крыму.

Наш «заезд» – около сорока разномолодых человек от восемнадцати до тридцати лет, перезнакомившись, быстро начал делиться на парочки. На меня тоже нашёлся претендент, что стало предметом жгучей зависти всего женского состава заезда. Ещё бы, ведь ко мне проявила интерес наша звезда, гвоздь сезона – лидер известной рок-группы. Рокер, мало того, что был мне симпатичен, принадлежал к миру, который всегда возбуждал моё любопытство.

На исходе третьего дня, когда во время всех этих дайвингов-сёрфингов-катеров-яхт Рокер без устали веселил меня, пуская в ход всё свое остроумие, он пригласил меня к себе в номер. «Неужели для него всё так просто? » – разочарованно подумала я и отрицательно покачала головой. Следующим утром Рокер явился на завтрак в обществе одной из наших девушек, яркой блондинки с выразительными формами. Их обнимания-касания не оставляли сомнений в том, что сложилась ещё одна счастливая пара.

– А ты как себе это представляла? Институт ухаживания давно отменён, если ты не в курсе. – С весёлой усмешкой сказал Рокер в ответ на мой удивлённый взгляд, когда мы ненадолго оказались одни.