Текст книги "Железная дорога (СИ)"

Автор книги: Анна Эрде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Благополучно проникнув в электричку, я удобно расположилась для завтрака в полупустом вагоне. Ещё медленнее, чем учила бабушка, пережёвывая пищу – так быстрее наедаешься, я съела одну картофелину. Вторую, с приятным чувством, что и вечером мне не грозит голод, я снова завернула в газету. Голод не тётка – эту истину я успела к тому времени усвоить крепко.

На скамье через проход от меня лежала тонкая книжка в бумажном переплёте, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся сказкой. Это был мой день! Почти две недели я не видела такой замечательной вещи, как книга. Она явилась из другого, уже подзабытого, мира, оттуда, где звучит музыка, где в шкафах за стеклянными дверцами аккуратно расставлены чашки и бокалы, где есть белоснежные простыни и ванна, наполненная горячей душистой водой, где на окнах висят кружевные занавески, а на сковородке жарятся котлеты, где нужно мыть руки перед едой, и непременно с мылом.

Вряд ли когда-то ещё меня так захватывала книга, как сказка «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями», забытая кем-то в электричке. «Ему тоже было непросто, – думала я, напитываясь мужеством от сказочной истории, – но всё-таки Нильс добрался до родительского дома. И я доберусь!» Только вот доброго гуся Мартина у меня не было.

Когда мы с Диданом путешествовали по Швеции, нам предложили посетить дом-музей Сельмы Лагерлёф. Я напрочь забыла о книжке, подобранной когда-то в электричке, но ещё на подходе к музею почувствовала такой сильный приступ необъяснимой тоски, что испугалась и принялась уговаривать своего друга немедленно вернуться в Москву. В капризах и причудах до тех пор я замечена не была, да и вид имела, как обозначил Дидан: «краше в гроб кладут», так что на следующий день мы уже мчались по отличной скандинавской автотрассе в ту сторону, где был дом, где было нестрашно. Тоска моя развеялась ещё на пути домой – мы заехали в Выборг и, разумеется, навестили парк Монрепо. А там я всегда приходила в порядок.

Дядя был не только Добрый, но и умный, в отличие от меня он уловил связь между внезапным возникновением моей хандры и посещением дома известной шведской писательницы.

– Ну, да, твоё скитание в детстве, оно неотрефлексированным грузом лежит в глубинах памяти. Нильс, дорога домой, которая оказалась длинной и трудной... Давай, Женюр, покажем тебя хорошему психологу? Вспомнишь горести детского бродяжничества, проговоришь всё это, выплачешь, и отпустит.

Добрый Дядя был ещё ближе к истине, чем предполагал. Память о той книжке одной из самых острых костей застряла во мне где-то очень глубоко и больно кольнув, высочила на поверхность в имении, где жила и сочиняла свои сказки Сельма Лагерлёф.

По радио объявили пятиминутную готовность к отправлению нашего поезда. Но я не готова была ехать дальше!

Выхватив из сумки мобильник, я набрала номер сестры. Она ответила почти сразу:

– Женя? Почему ты не спишь? У вас же сейчас ночь.

– Мы стоим в Барабинске, большая остановка.

– Что с тобой? Ты плачешь?

Я потрогала щёки.

– Да, кажется, плачу. Здесь, в Барабинске я ела рыбу из лужи... знаешь, тут всегда продают рыбу, кто-то уронил, а я как собачка, подбирала. Это я про то, как в восемь лет добиралась домой из Москвы.

– Женя...

– Я помнила всё очень размыто, а сейчас как будто вижу всё, в малейших подробностях. Я помню вкус и запах той рыбы. У меня сейчас руки и ноги ледяные – как тогда. Но мне было наплевать на мелочи вроде голода и холода. Я была счастлива на платформе Барабинска – ведь спустя несколько часов окажусь дома. Правда, оказалось, что впереди ещё двое суток мучений. Но не в этом дело. Я выдержала всё, ты не представляешь, что мне пришлось пережить, какие страхи; выдержала, потому что у меня был дом. Но я не добралась до дома, так никогда и не добралась. Знаешь, что стало самым страшным в той истории? То, как меня встретили дома. Поезд скоро отправляется, нужно заходить в вагон, а там слышимость хорошая. Я не успеваю тебе ничего объяснить. Надя! Что мне делать? Я ненавижу мать. Я возненавидела её сейчас, здесь, в Барабинске. А ведь мы прибываем в Новосибирск уже через четыре часа. Ладно, перезвоню из Чулыма.

И я отключила телефон – добросовестный аппарат будет безнадёжно искать связь с внешним миром в чулымских болотах.

В первый раз я говорила с Надей о том, что в нашей семье называлось моим первым побегом, незадолго до окончания своего сибирского периода, года четыре назад. Тот разговор произошёл в тот день, когда сестра плакала у меня на плече после пафосных, но приятных слов женщины-профессора о моём материнском подвиге. Мы сидели на кухне моей съёмной Новосибирской квартирки и малюсенькой бутылочкой коньяка обмывали официальное признание Лизиного выздоровления.

– Так что, Надя, не сочинила я Лизину болезнь, не делала из мухи слона? А теперь допусти на минуту, что и про дядю Лёню, про то, что он бросил меня в Москве, я тоже не врала. И не в том суть, что он оставил восьмилетнего ребёнка без надзора, а том, что он перекрыл канал к спасению. Он так запугал меня милицией, что её я боялась сильней, чем отморозков, чем бомжей и пьяных. А ведь я была почти ровесницей сегодняшней Лизочки. Вот, взгляни на эти фотографии. – Я положила перед сестрой старый альбом, раскрытый на нужном развороте. – Вот я первого сентября в первом классе, а вот ровно через год. Видишь: две разных девочки. В семь лет лицо спокойное и абсолютно детское, а на следующий год – исхудавшая мордочка ребёнка, которому можно дать и восемь, и десять, и двенадцать. Мне нужна была помощь: и медицинская, и психологическая, но главное, меня нужно было пожалеть. А вместо этого – ругань, презрение, обвинения. Самое смешное, что с того самого времени родители так и не изменили ко мне отношения. Как я ни билась, но из испорченных и лживых девчонок так и не вышла. Думаешь, почему случился мой, так называемый «второй побег»? Вернее, для чего? Всего-навсего для того, Наденька, чтобы избавиться от мыслей о самоубийстве. Они как начали приходить мне в голову сразу после возвращения с Первой Железной Дороги, так и не оставляли до того дня, как я решилась бежать.

Я ещё долго говорила, Надя слушала, не перебивая. Итогом стали её слова:

– Я, конечно, поговорю с родителями. Но ты ведь понимаешь, папе трудно будет изменить своё мнение о тех событиях. А мама...как папа скажет, так она и будет считать. Женя, ты умнее, сильнее, взрослее, чем они. Постарайся простить родителей, принять такими, как они есть – это не для них, для тебя. Самой легче станет. Тебе пришлось несладко, но ты состоялась: у тебя дети, интересная творческая профессия, а главное – ты пережила настоящую любовь, знаешь, что это такое. Вот ты говоришь, что в детстве прочно забыла свои злоключения по дороге из Москвы, что вспомнила про всё это только когда подыскивала аргументы для так называемого второго побега. А если бы не было этого решающего аргумента, осталась бы? Представь теперь, что ты прожила бы такую же пустую и никчемную жизнь, как и я. Всё пусто: дом пустой, работа пустая, душа пустая. Это ведь со стороны кажется, что я – целеустремлённая, волевая – совершала по жизни те движения, что наметила себе сама. Строго по курсу, не отклоняясь ни на сантиметр, я шла по той плашке, что для меня проложил папа. Я должна была предоставить положительного зятя, крепкого хозяина в доме и на даче, опору родительской старости, и я это сделала. Всё. У меня кроме тебя и твоих детей ничего нет. Даже ребёнка из детского дома родители взять не позволили – воспротивились с такой силой, что я вынуждена была отступить. И Лёня был против усыновления.

Надиного мужа по странной ухмылке судьбы звали Лёней. Думаю, это к лучшему – что сестра не взяла себе сироту. Лёня, ничтоже сумняшеся, превратил бы его в функцию своего жизнеобеспечения. С возрастом Надин муж всё сильнее зацикливался на теме бездетной старости – некому будет его с женой обслуживать в немощи. Пресловутый стакан воды.

Сразу после моего возвращения из Новосибирска в Москву Надя сменила работу. К удивлению и негодованию родных она ушла с престижной и надёжной госслужбы в коммерческую структуру. Надя искала и нашла работу, связанную с регулярными, не реже раза в месяц, поездками в столицу. «Я живу от командировки до командировки. Если бы не мать, которую и не бросишь, и с места не сдвинешь, я всё бросила бы, всё сделала, чтобы перебраться к вам поближе», – не раз говорила она после смерти отца.

А в настоящий момент Надя расходовала свой отпуск на то, чтобы я смогла навестить мать – это она оставалась с моими детьми в Москве.

Я с головой ушла в историю про Нильса и диких гусей и ослабила бдительность, но рывком вернулась к реальности, когда до моего слуха донеслось:

– Точно: синее клетчатое платье, шаль. Это она.

По проходу вагона электрички совсем недалеко от того места, где я сидела с книжкой в руках, продвигалась незнакомая женщина, смотревшая прямо на меня, за ней шёл милиционер. Конечно, Тёть-Дуся успела поговорить со своим Егорычем, и теперь меня ищут! Перемахнув через спинку скамьи, я рванула по вагонам, заклиная кого-то почти вслух: «Только бы остановка была раньше, чем я добегу до конца состава». Кто-то, к кому я апеллировала, видимо, услышал меня, электричка остановилась, двери открылись, я выскочила и воспользовалась приёмом, уже неоднократно опробованным мной: подлезла под вагоном на другую сторону от состава. Скатившись с насыпи, я кинулась бежать и бежала до тех пор, пока не очутилась в дачном посёлке.

«Позвоню из Чулыма» – сказала я сестре. А ведь именно на станции «Чулымская» меня сняли с поезда и отвели в милицию.

Из того дня, что я провела на чьём-то дачном участке, мне удалось припомнить куст красной смородины и стопку журналов «Крокодил» неизвестно каких годов. День был, видимо, будний, дачников было немного, тем не менее, со всех сторон доносились и голоса, и какие-то строительные звуки. Увидев на двери одного из домов большой висячий замок и, обнаружив, что калитка закрыта только на крючок, я проскользнула на участок. Через невысокий штакетник территория хорошо просматривалась далеко вокруг. Меня, получалось, тоже могли заметить издалека. Чуть ли не ползком я пробралась в закуток, ограниченный с двух сторон приусадебными постройками, а спереди прикрытый разросшимися ягодными кустами. В сарайчике, вход в который находился рядом со мной, я нашла две большие телогрейки и создала из них комфортабельную лежанку на сухом кусочке земли. Там же, в сарайчике, лежали старые журналы с пожелтевшими и изрядно обглоданными мышами листами. В журналах было много смешных картинок, надписанных небольшими «взрослыми» текстами, я с интересом принялась разбираться, что это всё значит.

На одной картинке была изображена нарядно одетая девушка в пышной юбке, в солнцезащитных очках «стрекозиного» фасона, стоящая возле грядки с овощами. Из надписи следовало, что это студентка аграрного института, и она приехала на практику в село. Девушка, картинно отставив руку, говорила: «Как кабачки растут, я теперь знаю. Но как они икру мечут – не представляю». Когда до меня дошёл смысл шутки, по моим внутренностям разлилось тепло, как от молока козы Маньки. «Раз во взрослом мире есть место для такого славного юмора, он не может быть чересчур жестоким», – приблизительно так можно сформулировать мои сдержанно-оптимистические рассуждения.

Блаженство дополнила красная смородина. Хозяева собрали ягоду, но на нижних ветках оставалось немало светящихся на солнце, манящих кисло-сладких шариков. Время от времени подползая к ближайшим от меня кустам, так, чтобы меня не могли засечь дачники с соседних участков, я срывала по нескольку веточек и утаскивала в своё убежище.

Надо заметить, что моё дачное бездействие не было просто отдыхом в пути, привалом на обочине железной дороги. Я выжидала. Охота на меня по электричкам не могла длиться вечно – сегодня ищут, а завтра у милиции найдутся другие милицейские дела, и я смогу ехать дальше. А пока славно было нежиться на солнышке, в кои-то веки ласково согревающем всё, в том числе и меня, дышать свежим, а не пропитанным железнодорожными испарениями воздухом. Я кайфовала на мягкой подстилке из телогреек, полистывая журналы «Крокодил» с замечательным, на мой вкус той поры, юмором.

Счастье оборвалось внезапно, в тот самый миг, когда я поняла, что припасённой на вечер картофелины у меня нет – она осталась лежать на скамье электрички рядом со сказкой про Нильса и Мартина. И это была катастрофа. Я уже знала, что идиоматическое «подвело живот» вовсе не пустая словесная виньетка – внутренности, действительно, яростно сводит от голода, и хуже всего бывает по ночам. День я могла продержаться на ягодах, а ночевать натощак... Вновь испытать это сомнительное удовольствие мне очень не хотелось.

Учитывая вновь открывшиеся обстоятельства, план действий нуждался в срочной корректировке.

Диву даюсь, откуда в восьмилетней девочке взялось столько вёрткой сообразительности. Нужно было выжить, вот и взялось откуда-то, а более осмысленного объяснения не приходит в голову.

Электричка отъехала от Барабинска совсем недалеко, две или три остановки, когда мне пришлось её покинуть. Это означало, что нужно вернуться в Барабинск. Я боялась, что пока буду добираться до Чулыма, меня сцапает милиция. А в Барабинске меня искать не будут – знают ведь, что я оттуда уехала. Вернуться нужно было дотемна. В поздних электричках разъезжать опасно, на это счёт я уже имела жутковатый опыт. У посетителей станционного буфета можно выпросить какой-нибудь еды; иногда попадались такие добрые люди, что даже бутерброда с колбасой им было не жалко. Потом, когда совсем стемнеет, я собиралась вписаться в пассажирский поезд, следующий через Новосибирск и затаиться в тёмном ночном вагоне.

Оставалось решить вопрос с маскировкой. Меня узнали в электричке по клетчатому платью и шали, стало быть, всю эту красоту необходимо было спрятать. Я зашла в сарай и обнаружила там несколько брезентовых курток с капюшонами – «штормовок», сняла одну из них с гвоздя, надела, закатав рукава. Куртка болталась на мне чуть ли не до земли, но на роль маскхалата подходила вполне.

Передо мной стояла непростая дилемма: взяв куртку, я становилась воровкой, в противном случае делалась лёгкой добычей милиционеров. После мучительных колебаний, я решила: «Возьму. Тут вон сколько штормовок. Хозяева и не заметят, что на одну меньше стало, а меня эта куртка очень даже выручит» Отряхнув от земли телогрейки, я повесила их на место, аккуратно сложила журналы в сарае и поплелась в сторону железной дороги. На душе было уныло – взяла чужое, но, найдя выход их положения: «Уговорю родителей приехать сюда и вернуть куртку хозяевам», я повеселела, и уже вприпрыжку продолжила путь до станции.

К сожалению, ситуацию со штормовкой мне исправить не удалось. Когда отец забрал меня из отделения милиции, он не пожелал обсуждать тему брезентовой куртки, и кража осталась на моей совести навсегда.

Вначале мне везло: до Барабинска добралась без приключений, и кое-что из еды перепало мне в тот вечер. С поездом тоже сложилось удачно. Одна из проводниц отошла от вагона, и я тут же юркнула в тамбур. Свободных мест в вагоне было много: поезд приближался к конечной станции и многие пассажиры уже повыходили раньше. Я забралась на верхнюю боковую полку и спряталась за свёрнутыми в рулоны матрасами. От обозначившейся реальной перспективы через четыре часа оказаться в родном Новосибирске, безо всяких пересадок и дополнительных приключений, у меня громко заколотилось сердце. Но, как тут же выяснилось, радоваться я начала несколько преждевременно. По спящему вагону, приближаясь к моему схрону, шли, тихо переговариваясь две женщины: «Может, она в другой вагон перебежала?» – Спрашивал первый голос. – «Отправимся, возьму фонарь, поищу получше», – отвечала вторая женщина, должно быть, проводница. Когда шаги стихли и хлопнула вагонная дверь, я соскользнула с полки и, стараясь быть неслышной, перебралась в соседний вагон. Сильно бояться было нечего: ну, высадят на Чулымской, так ничего страшного – уже светает, а утром рвану на электричках.

Кроме того, первого, раза, когда я от Москвы доехала аж до Кирова, больше мне в поездах дальнего следования везло не слишком. Больше двух станций в них проехать не удавалось, а, бывало, что и после первого же перегона ссаживали. Но сделать попытку увернуться от проводников и доехать до самого Новосибирска всё-таки стоило: родной город, чем ближе я к нему подбиралась, манил всё сильнее. Я пробежала вагон, тоже оказавшийся плацкартным, перескочила в следующий, купейный, и с разбегу налетела на дедушку-проводника.

– Куда это мы так спешим? – Спросил дедушка ласково, и затащил меня за руку в проводницкий отсек. Там он продолжил расспросы, посматривая на меня с добродушной усмешкой.

Однажды я уже видела такую улыбочку, такие же истекающие лаской глаза. Точно так же вначале смотрел Страшный, это ещё до того, как он завёл меня в безлюдное место, загромождённое шпалами, досками, грудами кирпичей и ещё всякой всячиной. Там его ласковость внезапно сменилась нервным, пугающим напором; говорить со мной он начал грубо, властно, подавляюще. Какой-то шум спугнул Страшного, он пошёл узнать, в чём дело. Отошёл он совсем недалеко, но возникшей паузы мне хватило, чтобы очнуться от ужаса. По-обезьяньи вскарабкавшись на гору из шпал, я опрометью, с отчаянной храбростью перепрыгивая со штабеля на штабель, кинулась бежать из ловушки, в которую обещанием вкусной еды меня заманил Страшный. Но отделаться лёгким испугом не удалось. День, ночь и ещё день я не могла ни уехать, ни прилечь – Страшный не уставал преследовать меня, и однажды я всё-таки угодила ему в лапы.

Ещё бы мне не испытывать недоверия к мужчинам, о чём с такой противной полуулыбочкой заявил Зубр.

Чем ласковей говорил дедушка-проводник, тем сильнее меня охватывал страх. В конце концов, я не выдержала. Не сумев закричать, а тихонько повизгивая: «Помогите!», принялась колотить кулаками по стене. На мой стук из соседнего купе прибежала заспанная девушка, как выяснилось позже, сменщица дедушки. Одета она была не так, как остальные проводники, на грудном кармане её куртки защитного цвета ярко выделялась нашивка «Студенческий отряд»

Выслушав мои несвязные жалобы и короткий отчёт дедушки: «Потеряшка. Надо будет пристроить в Чулыме», девушка принялась меня успокаивать:

– Алексей Кузьмич не хотел тебя обидеть. Он, знаешь, какой добрый.

– Испугал её кто-то шибко, вот она теперь и не верит людям. – Прокомментировал дедушка моё дикое поведение.

Горка шоколадных конфет, выложенная передо мной, вполне успокоила, горячий чай довершил дело. Я размякла, почувствовала доверие к этим двоим, поэтому решение Алексея Кузьмича вывести меня из вагона на станции Чулымская стало полной неожиданностью. Но ещё более неприятный сюрприз поджидал на платформе: добренький дедушка сдал меня с рук на руки милиционеру.

Я была в отчаянии: ведь почти уже добралась, и вот, на самом подъезде к Новосибирску влипла по-крупному. Неужели случилось самое страшное – «они» уже дознались про штормовку?!

Там, куда, не обращая внимания на мой скулёж: «Дяденька, отпустите! Что я такого сделала? Отпустите, дяденька», меня привёл милиционер, не случилось ничего из того, чем пугал Злой Дядя Лёня. Меня вымыли, одели в некрасивую, но чистую казённую одежду, покормили, а потом стали задавать совершенно пустяковые вопросы: кто я, где живут мои родители, откуда и куда направляюсь. Женщина, которая расспрашивала меня, выглядела добродушной, про украденную куртку разговора не заводила. Я успокоилась, и тут же стало трудно отвечать на вопросы: внезапно захотела спать, и так сильно, что едва не сваливалась пару раз со стула.

Меня отвели в помещение, где стояли две настоящие кровати с настоящими постельными принадлежностями. Одна из кроватей оказалась в моём полном распоряжении. «Эх, если бы с самого начала знать, что в милиции будет так классно... » – думала я, засыпая. Потом меня разбудили, снова покормили и произнесли невероятные слова, от которых в голове тоненько зазвенели колокольчики: «Скоро за тобой приедет отец».

В ожидании приезда родителя меня отвели в комнату, где стоял небольшой аквариум, на который было разрешено посмотреть. У нас дома, не взирая на мои бесчисленные просьбы, никогда не было рыбок, и это меня крайне огорчало. «Вот вырасту, первым делом заведу себе аквариум. Какая же это прекрасная вещь! » – Думала я, любуясь милицейскими рыбками, когда открылась дверь, и на пороге появился багровый от ярости отец.

Ещё бы мне не бояться мужчин! То же мне, Зубр-всезнайка! Если отец, приезда которого ждёшь, как огромного счастья... А потом ЧеЗээМ из трепетного влюблённого на твоих глазах превращается в террориста! Даже Четвёртый, который свечки за здравие мне на каждом углу ставить бы должен – приехала, вытащила, выходила – а он вдруг делает подлянку, чуть ли не по миру пускает...

Только Дима был предсказуем, только в нём не ощущалось второго дна. Он один, обнаружив во мне запуганного восьмилетнего ребёнка, не принялся его мучить. Дима любил и ту чумазую и голодную девчонку. А любить молодую красивую женщину – это не фокус. Как там? – «ты грязненькими нас полюби, чистенькими нас всякий полюбит» – так, кажется.

А вот и Чулым. Наш скорый поезд останавливался тут всего на две минуты, так что выйти, обозреть место событий, которые только что с необычной яркостью всплыли в моей памяти, не получалось, через ночное окно рассмотреть тоже ничего не удалось. Я, собираясь позвонить сестре, подключила телефон, и верный аппаратик тут же подал сигнал о полученном сообщения. «Женя, позвони!!! » – эсемеска была от Нади. «Дети!» – Закопавшись в своих воспоминаниях, я уже полдня не интересовалась, как они там без меня.

– Надя, что случилось? Что-то с детьми? – Я почти кричала в трубку, забыв, что могу разбудить спящих за тонкими перегородками пассажиров.

– Не волнуйся, у нас всё в порядке. Ты где сейчас?

– На той самой станции Чулымская, где закончилось моя Первая Железная Дорога. Тут я попала в милицию и отсюда меня забрал отец.

– Вот-вот. Я как раз об этом хотела тебя спросить: а как ты там оказалась? Я не очень вникала тогда, но помню, что отец ездил за тобой в Чулым. Но ведь дядя Лёня потерял тебя – пусть будет пока «потерял» – в Москве. Каким же образом ты обнаружилась в Сибири?

– Добралась. По железной дороге.

– Одна? В восемь лет?

– Одна. В восемь лет. И я об этом рассказывала тебе, Надя, в общих чертах.

– Во-первых, именно, что в общих. А, во-вторых, у меня с тех ещё времён сложилось устойчивое представление, как всё было. Я помню, родители говорили, что ты убегала от милиции – после того, как ты сбежала от Дяди Лёни. Бегунок такой безголовый. А сегодня до меня вдруг дошло – тебя же сняли с поезда в двух шагах от Новосибирска!

– Вообще-то я вполне могла и до самого дома добраться. Сейчас как раз вспоминала про дедушку-проводника. Если бы я не подняла шум, он позволил бы мне доехать до Новосибирска. Но после встречи с маньяком я не верила добреньким улыбочкам.

– Маньяком?! Женя!

– Да, вероятно, он был самым настоящим маньяком. Я называла его Страшным.

– И чего ему было нужно от тебя?

– Тут, как ты понимаешь, не так много вариантов. Но после того, как я двое суток ускользала от него, он пришёл в такое бешенство, что хотел уже, мне кажется, только одного – забить меня насмерть.

– Что за ужасы, ты рассказываешь, Женя?!

– Про ужасы, которые имели место быть, я тебе рассказываю. Страшный уже догнал меня и несколько раз ударил палкой. Я помню, что упала, и он стал бить меня ногами. Если бы на моё счастье не появился тот добрый дядя...

В этом месте я осеклась.

– Почему ты замолчала, Женя? Тебе плохо?

– Знаешь, Надя, только что я почти наяву переживала многое из той Железной дороги. Это было непросто. Прокручивать по второму разу этот хоррор с собой в главной роли я не в состоянии.

– Понимаю, сестрёнка. Держись. И обязательно позвони мне сразу, как прибудешь в Новосибирск.

– Но в Москве в это время будет около двух ночи.

– Это ничего. Позвони непременно.

После разговора с сестрой мне в голову пришла нелепая на первый взгляд, но точная по внутреннему ощущению мысль: история Первого Побега стала матрицей, с которой дуплицировались дальнейшие события моей жизни, причем не разрозненными ситуациями, а циклами. Второй Побег иногда с детально точными повторениями укладывается в русло этого рассуждения. Во всяком случае, кульминационные моменты этих двух кругов – встреча со Страшным в Тюмени и лыжная прогулка с мажорным продолжением в пансионате – разрешились с помощью доброго дяди, которого во втором случае так и звали: Добрый Дядя.

Следующий круг, назову его Кругом Замужеств, как и полагается при удалении от центра, был более размытым. Но Чисто Законный Мерзавец, после развода отнимая у меня ненужную ему Лизочку, опять затянул мёртвый узел. Разрублен он был силовыми методами знакомым силовиком. Это полезное знакомство я свела благодаря – кому же ещё? – разумеется, Доброму Дяде.

Даже аквариум появлялся на каждом витке спирали, причём не в случайных точках, и это уже почти смешно.

В Первом Побеге он появился в тот момент, когда казалось, что всё плохое осталось позади, что очень скоро будут мой дом и счастье. Но за мной приехал отец и тут же вдребезги разбил мои надежды попасть в отчий дом. Тогда мне стало страшно по-настоящему, так страшно мне не было ни разу за всё время моих злоключений. Никто не защитит меня, я одна в этом опасном и непонятном мире, а если это так, то жить и вовсе не стоит – таким приблизительно образом можно сформулировать мои тогдашние мысли и переживания.

В аналогичной ситуации Второго Побега аквариум был круглым, и там плавало только две рыбки. Тогда я уже сдала на «отлично» два вступительных экзамена в МАРХИ, осталось сдать третий – и вот оно, исполнение мечты. Ложку дёгтя в бочку счастья положила хозяйка съёмной квартиры, когда выставила меня на улицу как аморально сожительствующую с тем, кого она считала моим родным дядей. При авральном переезде аквариум опрокинулся, и рыбки погибли. А других я заводить не стала – почувствовала что-то фатальное в невозможности создать хотя бы видимость дома, где люди оберегают друг друга, где на подоконниках тихо растут цветы, а в аквариумах так же тихо плавают рыбки. И моя радость от вступления в ряды будущих архитекторов несколько померкла с гибелью двух рыбок.

Третий аквариум не состоялся. Проводя ремонт моей новой квартиры в «тихом центре», Дидан приготовил для него место – специально выдолбленный проём в стене между прихожей и гостиной. Но купить аквариум до того дня, когда он привёз нас с Алёшкой из роддома, Дима не успел. Первое время с малышом было не до аквариумов, а потом я отказалась от идеи его установки – рыбки создали бы чересчур правдоподобную иллюзию домашнего очага. Я поместила в проёме кувшин с живописно искривлёнными ветками. Эстетика вместо живого, и никаких отсылок к тому, что у меня ассоциировалось с понятием «дом» – чтобы тень на плетень не наводить.

Четвёртый аквариум расколотил Четвёртый. Это само по себе могло казаться забавным, если бы акт прорабского вандализма едва не убил Лизочку. А ведь в ту пору я ощущала себя вполне устойчивой, чуть ли не успешной. Четвёртый наглядно продемонстрировал, как хрупок мир моего благополучия.

Можно предположить, что в данный момент я проходила по следующему витку спирали, но как всегда, находясь внутри движения, не понимала его неумолимой логики. А, может быть, повторение пройденного, это путешествие во времени и в пространстве, которое я сейчас совершила, позволит мне отыскать выход из тупого вращения по расходящимся кругам?

В таком случае, к сегодняшнему утру назрел вопрос о следующем аквариуме, и я почувствовала, что готова рискнуть.

Город ещё не ожил, когда по пустым улицам я шла к дому своего детства. Я не стала брать такси – хотелось пройтись по прохладе раннего осеннего утра. Позвонив Наде сразу по выходе из вагона, я догадалась, что она недавно разговаривала с матерью. «Очень надеюсь, что вы, наконец, сможете услышать друг друга», – из этой Надиной фразы можно было заключить, что мама дрогнула и поставила под вопрос некоторые из незыблемых мнений о моей жизни. Я ещё не знала, что сестра говорила в том их телефонном разговоре приблизительно следующее:

– Когда Женька в детстве пропадала, я восприняла всю историю в вашей подаче, без критического осмысления. Но, подумай, как же это может быть: Женя пустилась в бега в Москве, а нашлась возле самого Новосибирска? Ответ очевиден: она не из дома убегала, а домой стремилась изо всех своих силёнок. Представь, сколько ужасов пришлось пережить девочке за те двенадцать дней, что она через полстраны добиралась домой!

– Если бы она не бегала от милиции, никаких ужасов не случилось бы.

– Женя объяснила, почему она убегала. Дядя Лёня сказал, что её там будут бить и посадят в клетку с убийцами. Почему ты не допускаешь, что всё могло происходить именно так? Дядя Лёня, надо сказать, всегда был довольно мутным субъектом. Будем строго следовать фактам. Потеряв ребёнка, за которого он отвечал, дядя Лёня, как ни в чём не бывало, продолжаил своё путешествие. О том, что Жени с ним нет, он сообщил нам только из Киева. Это странное поведение взрослого не лезет ни в какие ворота, но оно почему-то оно никого не смутило. Женя, которая обнаружилась в двух часах езды от Новосибирска, утверждала, что дядя Лёня её бросил в Москве, мало того, обманул с киевским поездом и уехал без неё. И это ещё не всё: он создал ситуацию, при которой у Жени почти не было шансов на спасение – изуверски запугивал её милицией.

– По-твоему, Леонид хотел, чтобы Женя погибла? Это абсолютно исключено. Он – положительный человек, непьющий, некурящий...

– Да лучше бы он обкурился, но не уехал в Киев без племянницы. Ты как хочешь, а я доверяю Жениной версии. Девочка была до смерти измучена, но верила, что дома её пожалеют, а на неё набросились с руганью. Стыдно вспомнить, но и я принимала участие в травле. Послушай, мама, всё, о чём я тебе говорю, важно для того, чтобы мы, наконец, действительно стали семьёй. Мы обидели маленькую Женю – и семья распалась. Не смогу доказать фактами, но я уверена, в том, что говорю: после той истории в нашем доме стало холодно. Может быть, поэтому я выскочила замуж за первого, кто сделал мне предложение...

– Не выскочила, а составила удачную партию. У тебя на редкость благополучный брак, Надя.