Текст книги "Железная дорога (СИ)"

Автор книги: Анна Эрде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Когда Братья рассказывали об испанских похождениях престарелого Казановы, сердце мне подсказывало: что-то тут не так, нужно рвануть в Деревню, в наш дом с камином и джазом – он там. Он и был там. И почему я не поехала? Дидан несколько лет анахоретом прожил в Деревне, потом принялся восстанавливать свои расстроенные дела. Сначала он действовал через посредников, потом, когда машина со скрежетом сдвинулась с места, стал заявлять о себе.

Первым, с кем Дидан встретился после нескольких лет затворничества, был Володя – свидетель наших с ним отношений с первого дня моего появления в Москве. Старые друзья, как прежде, сидели с коньячком в Володиной квартире на Баррикадной, где ещё сохранились некоторые из моих портретов, разговаривали «за жизнь'; но, в основном, речь шла обо мне

– Что же я, старый козёл, не женился на Женьке, когда она родила мне сына?! – сокрушался Ди. – Теперь всё было бы по-другому.

– И, правда, почему, старый ты козёл?

– Понимаешь, я изначально решил, что не буду портить ей жизнь. Сам подумай: к сорока годам, когда она только-только в женскую силу войдёт, мне уже стукнет семьдесят пять. Ну, и на хрена тогда козе баян?

– Дожить до семидесяти пяти, это ещё суметь надо.

– Да Женька и сама всё понимала, и замуж за меня не рвалась.

– Это ты зря. Нехорошо выдавать секреты, но раз такое дело...Я знаю точно, от самой Жени, что она отчаянно страдала из-за двусмысленности своего положения.

– Страдала?! Но ведь она ни разу ни словом, ни намёком...

– Димка безнадёжно женат. – Так ответила Елена Николаевна на мой вопрос, насколько серьёзны её отношения с Главным Мужчиной Последних Двух Лет.

Разговор происходил, когда она, нервничая и прихорашиваясь, ждала в выборгской гостинице приезда Дидана.

– На него в семье навешано столько обязательств, что он поневоле чувствует себя главой большого прайда. На нём лежит ответственность не только за жену и детей, но и за кучу племянников, тётушек, кузенов, внучатых племянников, деверей и шуринов. Без Дмитрия-ата не решается ни одна сколько-нибудь заметная жизненная проблема. Догадываюсь, что он искренне считает: стоит ему выйти из игры, и строение, бережно поддерживаемое им столько лет, рухнет и похоронит под собой множество ни в чём не повинных беспомощных людей. Но, насколько я знаю, там нет ни калек, ни вдовиц с сиротами.

– Если он лев – глава прайда, то его жена должна быть львицей. Вы не боитесь, что она узнает о ваших отношениях с Дмитрием Даниловичем? – Мой вопрос был не столько наглым, сколько наивным, поэтому повзирав на меня изучающим взглядом, Елена Николаевна снизошла до ответа:

– Ей начхать, где он и с кем. Не я, так другая – какая разница. Она так хитро повязала Димку бесчисленными узами внутри большой семьи, что собственно супружеские отношения уже не имеют большого значения – никуда он от неё не денется. Вот зачем бабе мозги нужны. Я подозреваю, что у Димки с женой или вообще ничего давно не происходит в койке, или что-то там ещё случается по большим праздникам – и что? Семья отдельно, любовь и секс отдельно.

И Елена Николаевна пустилась в пространное полушутливое рассуждение о роли матрон и гетер на различных стадиях развития общества.

То-то и оно: статус главы благородного семейства перевесил и тот грустный факт, что мой Алёшка находился на положении бастарда. А я со своим неопределённым положением, вернее, определённым выразительным словосочетанием «внебрачная связь», должна была смириться.

После встречи с Володей он вернулся в Деревню, лёг на диван и больше с него не встал – несколько дней он умирал в полном одиночестве, пока из Питера не вернулся Жора и не вызвал «скорую». Тогда мой Дима продолжил умирать уже на людях. Я подъехала к дому, когда машина «скорой» выруливала из двора, увозя его тело.

Стояла тихая зимняя ночь. Звёзды, за все годы без Дидана впервые обнаруженные мной там же, где я их видела в последний раз – над этим самым домом, большие и маленькие, изо всех сил утешали меня.

Жора, сильно постаревший, сникший, провёл меня в дом и оставил одну: «Вот ты и приехала». Камин, джаз, медвежья шкура – всё было на месте, но давнишнее неблагополучие смотрело на меня отовсюду. Тлен запустения – так написали бы в девятнадцатом веке – коснулся каждой памятной мне вещи.

«И память не в силах согреть в холода. Все нужные ноты уже сыграли».

Какая теперь разница, кто был прав, кто неправ – он умер. Всё кончено.

После того, как мы с Алёшкой, как он посчитал, были окончательно потеряны для него, Дидан потерял вкус к жизни; «дело», занимавшее после нас с Алёшкой почётное второе место в его голове, перестало быть важным.

Ни секунды не сомневаюсь, что ему ничего не стоило круто разобраться с запрещением на встречи с сыном, а он молча отошёл в сторону, поверил, что нам без него будет лучше.

Я растопила камин, улеглась, как раньше, на шкуре, и так, глядя в огонь, пролежала до утра, ни о чём не думая, ничего не чувствуя.

Выборг, тот день, когда я впервые увидела Дидана. После совместного обеда, прошедшего, говоря протокольным языком, в тёплой и дружественной обстановке, немолодые удалились в любовное гнёздышко, на дачу к другу. А я, вместо того, чтобы отправиться на пляж, где меня поджидала весёлая компания новых друзей, студентов-археологов, вернулась в номер, легла на диван, свернулась калачиком и позволила себе, наконец, подумать о том, что заставило меня обратиться соляным столпом при появлении Дмитрия Даниловича.

Он походил сразу на двух человек, которые, будучи совмещёнными в моём богатом воображении, являли собой Идеал Мужчины. Один из прототипов Идеала, Владимир Осипович, был начальником моего отца, академиком, директором института, тащившим на себе ответственность и за многих людей, и за большое серьёзное дело. К тому же он был нежнейшим родителем толстой некрасивой Машки, которой я из-за этого смертельно завидовала. Изредка Владимир Осипович, один, или с Машкой, приходил к нам в гости. Они с отцом были однокурсниками, и с тех пор приятельствовали, несмотря на разницу в статусах.

Если бы не визиты Владимира Осиповича, я бы так никогда и не узнала, как это весело, когда сильные мужские руки подбрасывают тебя под потолок, как захватывает дух, когда с залихватским «игого» тебя вприпрыжку таскают на плечах. А позже, когда я уже подросла, Владимир Осипович стал единственным взрослым, интересовавшимся моими вкусами, предпочтениями в литературе, моими планами на жизнь. Я заметила, что Машка отличается от меня умением на равных разговаривать со взрослыми. Её речь была оформлена лучше моей, она легко использовала в разговоре умные книжные слова, что мне никогда не удавалась делать с изящной непринуждённостью.

Примерно за год до своего побега, через силу начав общаться с Машкой, я получила доступ в их дом. Понятное дело, не сама Маша меня интересовала, а её общение с отцом. Со временем я увидела в новой подруге не избалованную, нагловатую девчонку, а сильного, уверенного в себе человека, доброжелательного, открытого. Тогда я c огорчением поняла, что не самосожалением нужно упиваться, а воспитывать в себе всё то, что без усилий с её стороны усилий досталось Маше – просто перешло к ней от Владимира Осиповича.

Мне не суждено было иметь такого отца, но в качестве образа Идеального Мужчины он подошёл: надёжный, заботливый, умный, знающий всё на свете, ответственный, сильный, уважающий себя и других. Только внешность Идеала я срисовала не с Машиного отца. Его огромность, кряжистость мне были симпатичны, а вот лицу не хватало утонченности: нос картошкой, массивные щёки, большие уши. Может быть, я не стала бы придираться к деталям, не будь мне известно другое мужское лицо, казавшееся мне необыкновенным и замечательным. Это был поставщик второй части Идеала: мой дядя Миша, папин брат, погибший совсем молодым в автокатастрофе.

Они были очень похожи друг на друга в молодости – отец и его младший брат, но лицо дяди Миши было значительно тоньше, благороднее. Дома осталась, спрятанная мной, а потом забытая при побеге фотография, на которой двое красивых молодых людей – дядя Миша и его невеста – обнявшись, весело улыбаются в объектив. Вскоре после того, как был сделан снимок, они умерли: сначала погиб дядя, а через какое-то время умерла его красавица-невеста. Бабушка отдала мне фотографию тайком от родителей – дело, кажется, было в том, что дядьмишина невеста им не нравилась.

Вспомнив о бабушке, я уже было собралась всплакнуть, но в голову вдруг пришла мысль, которая настолько поразила меня, что слёзы тут же высохли. Мне же сейчас пятнадцать лет! Всё как она говорила!

При жизни бабушки я была прикрыта её любовью от небрежного отношения со стороны родителей. Я не слишком горевала из-за нехватки их любви: была бабуля, мне этого хватало. Удивительно вот что: бабушка обещала мне свою защиту до пятнадцати лет, и до этого времени я и в самом деле не испытывала отчаяния.

Примерно за полгода до смерти бабушки я, внезапно осознав, что она может умереть и оставить меня одну в холодном и чужом мире, спросила:

– Бабуля, а ты можешь забрать меня с собой, когда уйдешь к Боженьке?

Бабушке, с ее простой наивной верой, и в голову не приходило сомневаться, что именно это и происходит со всеми людьми после физической кончины. В том же ключе она преподносила информацию о тайне смерти и мне.

– Что ты, касатка, да как это можно? Я старая, нажилась уже, а тебе еще жить, да жить. Ты меня послушай, как всё хорошо-то будет, я про это точно знаю. Мужа себе хорошего, доброго найдешь, он о тебе беспокоиться будет, пылинки сдувать. Детишек ему нарожаешь, вместе поднимать будете, так и сроднитесь, слюбитесь. Будете в старости как два голубка. Тебе жизнь ещё короткой покажется, умирать не захочешь. Я бы вот тоже не хотела, кабы мои живые были.

– А сейчас что ли хочешь умереть? А как же я?!

– Так из-за тебя и живу, горькая моя, а так бы уж давно готовилась. Меня мой Егор Кузьмич уже заждался с сынами нашими. – И бабушка заплакала, как всегда бывало, когда речь заходила об её умерших родных. А мне стало очень тревожно.

– Бабуля, а, сколько ты еще проживешь? – Мне хотелось максимальной определенности в этом важнейшем вопросе.

– Тебе сейчас семь с половиной, вот столько ещё поживу и хватит.

Я сосчитала, что к тому времени мне будет пятнадцать и успокоилась. Пятнадцать лет – это очень много, пятнадцатилетняя Лена Безрукова из нашего двора выглядела совсем взрослой и пользовалась у мелочи вроде меня большим уважением.

– Быстро считаешь, молодец ты у меня. До пятнадцати лет я тебя не покину, не бойся. – Бабушка произнесла эти слова без нажима, буднично, но почему-то они прозвучали громче и значительнее, чем всё сказанное до этого.

В Выборге, вспоминая тот разговор, я обратила внимание на то, что очень хорошо его помню, а в той фразе, где бабушка говорит, что не покинет меня, помню каждую интонацию бабушкиного голоса. И ещё – оборот речи был совсем для неё не характерен: «До пятнадцати лет твоих я проживу, не умру», еще как-то, но «не покину» ..Нет, это было не из бабушкиного словаря.

На следующее утро я поднялась совершенно не выспавшейся – допоздна читала поэтический сборник начала века, обнаруженный на прикроватной тумбочке Елены Николаевны. В город или на пляж идти не хотелось, на сон время тратить было жалко, хотелось одного: поскорее снова погрузиться в открывшийся мне той ночью мир поэзии Серебряного века. Я была раздосадована, когда услышала уверенный стук в дверь номера. Оказалось, что это Дмитрий Данилович, он решил меня развлечь.

– Елена сегодня поздно освободится, я успею показать вам здешние места. Вы же, как я вчера понял, толком ничего в Выборге не видели. Для начала я поведу вас, Женя, в одно из самых красивых мест Европы, если мнение нашего последнего императора и моё тоже для вас что-то значат.

Так я впервые оказалась в парке Монрепо. Миновав по дороге Анненские укрепления, мы прошли через равелины и куртины восемнадцатого века. Старинные слова: «равелины», «куртины» сами по себе привели меня в состояние тихой радости, а необычная красота тех мест довершила дело. Базальтовые скалы, огромные сосны, ущелья с отвесными обрывами – пейзаж парка казался первозданным, и трудно было поверить, что не один прославленный ландшафтный архитектор потрудился над его дикой красотой.

Дмитрий Данилович раздобыл лодку, и мы сплавали на «Остров мёртвых», выпадающий из круга моих представлений о реальности. С того дня я на всю жизнь влюбилась в Монрепо. Роскошь природы, непохожая ни на что, виденное мной в жизни, в журналах или на экране, очаровала и обезоружила меня. Даже если бы с того дня мы больше никогда не встречались с Диданом, он всё равно навсегда остался бы в моей памяти тем, кто подарил тот мне яркий, как вспышка, богатый впечатлениями день.

Дмитрий Данилович не спешил в гостиницу, будучи уверенным, что его возлюбленная ещё занята на работе. Вернувшись в город, мы продолжили поглощать исторические достопримечательности, но уже в прямом смысле – отужинали в ресторане, устроенном в средневековой Круглой башне.

Как говорится, усталые, но довольные, поздним вечером мы заявились в номер к Елене Николаевне и с порога наткнулись на её непроницаемое лицо.

– Кто дал тебе право, Женя, рыться в моих документах? – Холодно и чётко произнесла она вместо ответного приветствия, пристально глядя мне в лицо.

– Я нигде не рылась.

– Эта книга, – она держала в руках сборник поэтов Серебряного века, – находилась в шкафу под моими бумагами.

– Елена Николаевна, она лежала на вашей тумбочке.

– Лена, не кипятись, давай разберёмся спокойно. – Попробовал включиться Дмитрий Данилович.

– Какие мы добрые дяди! Пойди в бар, выпей чего-нибудь успокоительного, а меня успокаивать не нужно. Я прождала тебя весь вечер – не перебивай меня! – я просидела тут несколько часов, пока ты развлекался. Так что лучше помолчи. Через десять минут я за тобой зайду, и мы поедем на дачу. О девочке добрый дядя пусть не беспокоится, я её не съем.

Дмитрий Данилович решил не подливать масла в огонь, а тихо, но твёрдо сказал: «Лена, ты сейчас не права» и вышел из номера.

Как только за ним закрылась дверь, каменная неподвижность лица Елены Николаевны сменилась злым и насмешливым выражением.

– Я ещё вчера, как только увидела тебя рядом с Димой, сообразила, что неспроста ты крутилась у меня под ногами. Ах, какую историю придумала, просто замечательную! Уж на что я баба тёртая, и то повелась. Так. Быстренько собирай монатки, маленькая дрянь, и чтобы духу твоего здесь больше не было. Иначе я тебе устрою вагон неприятностей – уже настоящих, не тех, что ты мне тут насочиняла.

– Я не сочиняла.

Кинув на меня внимательный взгляд, Елена Николаевна ответствовала с выражением оскорблённой доверчивости:

– Так ты, получается, из тех, кто наплетёт с три короба, и потом верит, что так оно и было? Будь осторожней, со временем запутаешься окончательно. Впрочем, это твои проблемы. А насчёт Димки губы не раскатывай – если станешь кем-то сама, будешь таких вот мужиков иметь. А этому «никто», чем ты пока являешься, полагаются безмозглые губошлёпы со столичной пропиской. Их и отлавливай.

Побросав дрожащими руками те свои вещи, что попались на глаза, в рюкзак, почти ничего не видя перед собой, я двинулась из номера.

– Стой. Я как радушная хозяйка должна проводить дорогую гостью до выхода. И не вздумай вернуться! Будь уверена, я уж постараюсь – тебя никогда больше не пустят в эту гостиницу.

Под конвоем старшей приятельницы я была выдворена на улицу. Уже совсем стемнело. На непослушных ногах я сделала попытку двинуться в сторону железнодорожного вокзала, но поняла, что идти не могу. Я оглянулась и через стеклянную гостиничную дверь увидела, что Елена Николаевна направилась прямиком к лестнице – ни к вахтёру, ни к администратору она не обращалась. Значит, какое-то время на то, чтобы прийти в себя, у меня было. Как можно незаметнее проскользнув в дальний угол холла, я устроилась на своём брошенном на пол рюкзачке позади дремавшей в кресле толстой тётки. Я едва успела пригнуться: через холл прошла, улыбаясь и оживлённо разговаривая, элегантная пара: Дмитрий Данилович и Елена Николаевна. Проводив их глазами из своего укрытия, я прислонилась головой к тёплому боку толстухи и мгновенно уснула – сказались бессонная ночь с поэтами Серебряного века и пережитое потрясение.

Моё плечо трясла чья-то безжалостная рука, я с трудом открыла слипающиеся глаза. Передо мной стояла администратор гостиницы, та самая, что когда-то уже выгоняла меня отсюда.

– Я же говорила тебе: тут не ночлежка. Немедленно покинь помещение гостиницы, если не хочешь больших проблем. Скажи спасибо, что Елена Николаевна заявление в милицию не написала.

Она говорила это громко, на меня оглядывались, пока я с позором покидала гостиницу.

Несмотря на то, что было ещё только начало первого часа ночи, город будто вымер. Оживлённым оставался только пятачок возле гостиницы, но ни одной скамейки вблизи не стояло, да и замёрзла я почти сразу. В рюкзаке из тёплых вещей лежал только лёгкий свитер, моя куртка осталась в номере Елены Николаевны. Поколебавшись, я решилась нырнуть в темноту улицы, ведущую к вокзалу.

Я дошла до вокзала. Я прошла там, где не было дороги. Если у меня был один шанс из тысячи чтобы не пропасть, то он мне выпал. В лице моего Ди.

Ближайшая электричка до Ленинграда ожидалась утром. Описывать, почему я, дрожа от холода, оказалась, сидящей на ступенях крыльца Выборгского вокзала, когда ко мне подошёл тот подонок, скучно. Оказалась и оказалась – деваться мне было некуда.

Мне очень хотелось спать, и, когда Подонок предложил проехать в пансионат, где за умеренную плату предоставляют ночлег, я тут же согласилась. Возле микроавтобуса стояло несколько качков, все в кожаных куртках и спортивных штанах; мне предложили сесть в машину, погреться, пока не найдётся ещё хотя бы одна женщина для «укомплектования» Что тут всё непросто, я сообразила, когда меня стали активно подталкивать к машине. Мозги рывком проснулись, я попыталась отодвинуться от двери машины, но крепкая рука одного из мужчин взяла меня за локоть: «Заходи, красавица, не бойся, мы не кусаемся». После этого «не бойся» я испугалась уже не на шутку, и захотела освободить руку, тогда с другой стороны ко мне вплотную приблизился жуткий носатый тип и, улыбнувшись золотыми зубами, ласково сказал: «Зачем обижаешь? Что тебе плохого делаем?» В ту же секунду, как я, похолодев всем телом, поняла, что они не дадут мне ни закричать, ни вырваться, совсем рядом раздался знакомый голос:

– Женя, вот ты где! Поехали домой, – Дмитрий Данилович легко раздвинул плотный ряд моих неожиданных знакомых.

– Ты кто такой будешь, батя? – Фальшиво-свойским голосом спросил Подонок, тот, что предлагал мне для ночёвки койкоместо по сходной цене.

– Батя и есть. Дочка это моя. Обиделась на нас с женой, решила характер показать. Пойдём, Женя, хватит дурить. До свидания, ребята.

Выйдя из кольца «ребят», Дидан шепнул мне на ухо: «Быстро в машину», и вскоре мы уже мчались по шоссе, пролегающему через сосновый лес. Мы ехали в направлении той самой дачи, на которую мой спаситель увёз для любовных утех Елену, Главным Мужчиной Последних Двух Лет которой числился.

Но встреча с моей бывшей приятельницей на даче не состоялась – голубки поссорились из-за меня, и Дидан отвёз подружку назад, в гостиницу. Там выяснилось, что хлопотами Елены Николаевны меня выставили на улицу, как мелкую воровку на доверие. Дидан догадался, что, кроме как на вокзал, ночью мне деваться некуда, поехал туда и очень вовремя: ещё несколько минут, и он не смог бы найти меня.

– Ну, и куда это ты собиралась ехать с теми знойными парнями? – Зло спросил Дмитрий Данилович, когда мы отъехали от места событий.

В запале он перешёл на «ты», так и осталось, а я долго ещё «выкала»

Выслушав ответ, он мотнул головой и пробормотал сквозь зубы что-то неразборчивое.

– Я знаю, что ты не рылась в вещах Елены. Тот сборник, действительно, лежал на её тумбе, я видел. – Заговорил он, наконец, когда мы подруливали к даче.

«Вот ведь, умный человек, а всерьёз считает, что дело в книге. – Удивлённо подумала я. – Трудно понять мужчин. Наивные они, что ли? » Вслух этого я, разумеется, не произнесла.

Весь следующий день мы провели вдвоём, и это был замечательный день. Я собиралась, когда Дмитрий Данилович поедет к своей любовнице, сказать ему про куртку, висящую в номере гостиницы – не на век же они поссорились. Но оказалось, что тема Елены Николаевны закрыта, ехать к ней он не собирался. Не знаю, чего во мне было больше, когда я об этом узнала: удовлетворения по поводу их расставания или сожаления о куртке.

Сквозь сосны проблескивал сверкающий на солнце залив, воздух был наполнен запахами смолы, папоротника, порывы ветра доносили дыхание моря. Мы с Дмитрием Даниловичем сидели в шезлонгах возле дома и обсуждали мою ситуацию.

Елена Николаевна, определённо, провела среди своего Главного Мужчины работу по развенчиванию моих «сочинений», но, судя по всему, цель достигнута ею не была. Дмитрий Данилович слушал меня с интересом, задавая множество самых неожиданных вопросов. Он почему-то понимал, что я не только ничего не прибавляю для усиления впечатления, но о многом не договариваю, а ему, чтобы вникнуть в проблему, нужны были несущественные, на мой взгляд, детали.

Так, например, он спросил:

– Должен быть ещё и непосредственный повод к побегу. Что стало последней каплей, Жень?

Пришлось рассказывать про травлю пай-мальчиком беззащитной одноклассницы, про мои выступления-разоблачения, закончившиеся маканием меня с маминой подачи в чан с надписью на пузатом боку: «Патологическая лгунья»

Было полной неожиданностью, что мои почти суицидальные переживания не показались Дмитрию Даниловичу пустяком, как, по моему мнению, должен был расценить эту историю взрослый, умудрённый жизненным опытом человек.

«Жестоко», – кратко прокомментировал он мой неохотный рассказ об этом событии.

– Всё так, всё так. Но выборгская эпопея должна была лишить тебя иллюзий, что жизнь только того и ждала, чтобы раскрыть тебе свои объятья. Шаг отчаяния никогда и никого ни к чему хорошему не приводил.

– А мне нравится моя выборгская эпопея.

Кажется, мне удалось по-настоящему удивить Дмитрия Даниловича.

– И чем же, любопытно?

– Парком Монрепо, поэзией Серебряного века, студентами-археологами, знакомством с вами. Прежняя жизнь кажется мне теперь ужасно скучной и тоскливой. Нет, я всё же попробую прорваться – поступлю в техникум, у меня будут крыша над головой и стипендия. А ещё я работать пойду. Умные люди говорили, что студентам в большом городе легко найти подработку: можно, например, приводить домой детей из детского сада или ходить для старушек в магазины. Мне сейчас деваться некуда, вот и валятся всякие неприятности. Но моё дурацкое бесприютное положение скоро закончится, осталось всего-то несколько дней продержаться.

– Не только в крыше над головой дело, Женя, хотя, ты права, это важное место. Вот, например, Елена со своей выходкой – она подумала бы сто раз прежде, чем наезжать, если бы за тобой стояла семья.

– Семья? Если бы кому-то вздумалось обвинить меня в попытке подрыва Кремля, то и в этом случае никто бы за меня не заступился.

– Боюсь, Женя, что ты не оцениваешь всей рискованности решения, не осознаёшь сложностей, которые за ним стоят. Вот где ты собираешься жить после вступительных экзаменов? Как я понимаю, в том, то ты их сдашь, сомнений у тебя нет. А куда ты денешься до начала занятий? Ты, видимо, просто не в курсе, что до сентября тебе не позволят жить в общежитии.

– Как это – не позволят? А что же мне теперь делать? – Я была наповал сражена новостью.

– В Москве я бы мог тебя пристроить на лето, но в Ленинграде у меня такой возможности нет. А тебе не всё равно, в какую из столиц двигать?

У меня было три соображения, по которым нужно было «двигать» именно в северную столицу.

Первое – в камере хранения питерского вокзала остался большой рюкзак, куда я вместо спального мешка, котелка, кружки и прочей походной утвари уложила минимум вещей, необходимых для независимой жизни. Сборы я обставила с учётом конспирации, разложив туристические принадлежности по всей комнате, но предосторожность оказалась излишней – никого в доме не интересовало, не забыла ли я чего взять с собой в байдарочный поход.

Вторым фактором, по которому было предпочтительнее перебираться в Питер, являлся русский рок. Константин Кинчев с его «Алисой», «Аквариум» БэГэ, Курёхинская «Поп-механика», «Кино» Виктора Цоя, многие другие рокеры – самые, на мой взгляд, замечательные люди того времени – жили и творили в Ленинграде. Оказаться в этом городе для меня в пятнадцать лет, прежде всего, означало – обрести счастливую возможность ходить на рок-концерты, а, если совсем повезёт, то кого-нибудь из знаменитых музыкантов увидеть «живьем» на улице. Вот было бы прикольно столкнуться где-нибудь с самим Хвостом!

Была и третья гирька на питерских весах: мой новый знакомый, таксист Дима, с которым мы провели мой единственный ленинградский день. Мне часто вспоминались набережные, площади Ленинграда, стрелка Васильевского острова, атланты Эрмитажа. Вся эта красота бережно хранилась в моей памяти не только сама по себе, но и как места наших пересечений с Димой – кажется, я была слегка в него влюблена.

Опустив, разумеется, про Диму, я выложила свои аргументы в пользу Питера.

Меня слегка обидело, что Дмитрий Данилович рассмеялся, когда я заявила об этих соображениях. Наверное, тогда он понял, с кем имеет дело – с безголовой провинциальной девчонкой.

Не очень понятно, почему обнаружив во мне полное непонимание ситуации, Дидан не замахал руками: «Домой, к родителям, немедленно!», а взялся помогать. В голову приходит только такое соображение: он понял, что, вернись я домой, у меня не будет ни одного шанса на выживание. Он не захотел быть причастным к такому исходу – жалко ему меня стало, и, скорее всего, из-за того, что я напоминала ему Лизу.

Как всё же хитро переплетены нити между людьми! Ну не могло быть простой случайностью моё внешнее сходство с дочерью Дидана.

Так или иначе, но Дмитрий Данилович вместо того, чтобы продолжить отговаривать меня от авантюрного решения, слегка насмешливо сказал:

– Сначала по второму пункту: по русскому року. Будет тебе известно, что «Кино» и «Алиса» перебираются, или уже перебрались, в Москву. По части Хвостенко ещё определённее – уже тому десять лет, как он уехал во Францию. Привлекательность Питера для тебя уменьшилась, а, Жень?

Теперь о рюкзаке. Ленинград мы будем проезжать, так что завернуть на вокзал не проблема. Кстати, тебе нужно сдать билет на поезд в Новосибирск – вот и сделаешь это заодно. Перейдёшь свой Рубикон. Или не перейдёшь. Во всяком случае, определишься, чего ты хочешь на самом деле: попугать родителей, или принять решение, трудное, рискованное, но являющеесяся первым пунктом твоего жизненного плана. План, данный тебе от рождения, скажу прямо, плох. А если рискнёшь – что сама себе нарисуешь, в том и будешь жить. Только с твоей стороны было бы ошибочным считать, что прежняя программа отменяется – она никуда не денется, и будет создавать тебе массу препятствий.

Добрый Дядя только-только разговорился тогда, и кто знает, не перебей я его, возможно, он открыл бы мне что-нибудь очень важное, что-то такое, что могло повлиять на моё решение. Но, внезапно вспомнив, что билет на обратный путь вложен в паспорт, и всё это находится во внутреннем кармане куртки, оставшейся в номере Елены Николаевны, я взволнованно выпалила об этом.

Так что, когда на следующее утро мы тронулись в путь, то сначала вынуждены были заехать в гостиницу. Елена Николаевна знала о нашем приходе, но ждала нас обоих, а пришла я одна.

– Подняться с тобой, Женя? – Спросил Дмитрий Данилович, не выходя из машины, – По правде говоря, мне бы этого не хотелось.

– Я сама, не беспокойтесь. – Храбро ответила я, и на подрагивающих ногах вошла в гостиницу.

Отдавая мне куртку, моя бывшая приятельница не выказала недружелюбия.

– Рано или поздно это должно было случиться. Димке нужна женщина вся, целиком. Он не заблуждался на мой счёт, не считал, что между его приездами я терпеливо храню ему верность. Женился бы, стал единственным, да только он не женился бы. И на тебе не женится, хоть и заглотит тебя с потрохами. Счастья ты от него не дождёшься, попомни моё слово, а вот жизнь он тебе обустроить поможет. Бесплатный совет: получи хорошее образование, а как только встанешь на ножки – сделай доброму дяде ручкой. А прилипнешь к нему, так и проболтаешься до нетоварного вида при женатом мужике. А тебе семья нужна, дети. В-общем, считай эти слова компенсацией доставленных неприятностей. Удачи тебе, не поминай лихом!

Если бы я тогда не замешкалась в дверях, заталкивая куртку в рюкзак, у Елены Николаевны был бы великолепный шанс оставить о себе память как об ангеле в облике стареющей женщины. Но минута моего промедления – и она устала держать удар.

– Впрочем, ты и без моих советов не пропадёшь. Хваткая ты, как и все понаехавшие провинциалки. Твой нежный возраст ввёл меня в заблуждение. Ну, что ж. Бывает и на старуху проруха.

Лицо моей бывшей старшей приятельницы начало угрожающе наливаться багрянцем, и я поспешила ретироваться, не вступая в дискуссию.

Я не стала убеждать Елену Николаевну, что у нас с её бывшим возлюбленным нет тех отношений, которые она предполагает. По дороге в Ленинград я задумалась, почему промолчала, не разрешила недоразумение. Получилось вроде того, что мне не хотелось, чтобы их любовь вспыхнула новым огнём. Глубже поразмышлять над этим вопросом я не смогла.

Покидая Выборг, я загадала приехать сюда ещё. Желание сбылось с избытком: ежегодно приезжая на несколько дней в этот город, мы с Добрым Дядей обязательно бывали в Монрепо. И каждый раз к нам возвращалось переживание чуда, которого мы так обжигающе коснулись в то, самое первое, посещение парка. Уже не помню, что помешало приехать в Выборг нашим последним летом. Кто знает, может быть, мы не расстались бы с Ди, если бы ещё раз побывали там.

На Московском вокзале Ленинграда мы забрали рюкзак, переход Рубикона дался мне удивительно легко – ни сомнений, ни сожалений уже не оставалось.

После разговора с Еленой Николаевной во мне утвердилось весёлая уверенность, что, пусть меня ждут трудности, но всё, в конце концов, сложится хорошо. Не знаю, каким образом я прониклась оптимизмом, не истощавшимся потом лет десять – Елена Николаевна, вроде бы, не обещала мне чертогов златых. Может быть, это произошло потому, что я поверила: Дмитрий Данилович и в самом деле Добрый Дядя.