Текст книги "Королева туфель"

Автор книги: Анна Дэвис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

– Совершенно верно, – откликнулась Лулу. – Именно поэтому мы так хорошо ладим. Мы могли бы быть с ней сестрами. У нас одинаковые, черные как смоль, волосы, сердитые глаза и одна манера разрешать проблемы с капризными мужчинами.

В следующий раз Лулу появилась в баре отеля «Ритц» через несколько вечеров, подошла прямо к столику Женевьевы и тепло поприветствовала ее по имени, будто они уже стали добрыми друзьями. Она не помнила о пантере.

– Должно быть, я одолжила ее у кого-то из знакомых, – рассеянно призналась новая знакомая.

Женевьева восхищалась непредсказуемостью и легкостью подруги. Никогда нельзя было предвидеть, что она скажет или сделает в следующую минуту, особенно когда бывала пьяна. И все же их дружба была продиктована определенными нуждами. У Лулу было множество друзей, но большинство из них оказались ненадежны и изменчивы, как погода. Ей нужен был кто-то преданный, человек, на которого можно во всем положиться. Кто-то, кому она могла бы довериться. Кто-то, кому не нужен ее портрет, кто не станет использовать ее, преследовать цель переспать с ней, кто не предаст ее, не посмеется над ней. А Женевьева искала того человека, который введет ее в круг парижской богемы, распахнет перед ней двери в огромный и удивительный мир.

Женевьева проходила мимо старинных величественных домов с изящными фасадами, переживших не одно поколение владельцев, населенных бесчисленными сонмами привидений. Большинство принадлежало сейчас модным модельерам, парфюмерам и ювелирам, а те несколько особняков, которые по-прежнему оставались частными резиденциями, стали пристанищем хирургов с сомнительной репутацией, гребущих деньги лопатой, известных астрологов и странных пожилых дам из прошлого века, компанию которым составляли их кошки и бесчисленные воспоминания.

Женевьева шла вперед, затем свернула на рю де ла Пэ и прошла по аккуратному переходу, который не бросался в глаза многочисленным туристам и покупателям, которые в основном собирались у домов моды на улице. Этот проход вел в маленький внутренний дворик, высокие стены которого были увиты плющом и другими ползучими растениями, они шелестели, словно перешептывались между собой, колыхаемые ночным ветерком. О существовании этого дворика Женевьева узнала всего несколько дней назад.

Стоя перед магазинчиком Закари, она внимательно разглядывала растянутую, манящую вывеску, затем заглянула в окно, стараясь увидеть хоть что-нибудь сквозь маленькие щели между пурпурными бархатными занавесками. Внутри царил полный мрак, что, впрочем, не удивило ее, ведь было почти десять часов вечера.

Наклонившись, Женевьева принялась всматриваться в маленькое подвальное окошко и вдруг обнаружила, что внутри горит тусклый свет. Она немного смогла разглядеть, только высокие спинки сидений, краешек рабочей скамьи, очертания инструментов. Напряженно прислушиваясь, уловила доносящиеся из глубины подвала приятные звуки скрипки, очевидно, играл патефон. Неясный силуэт медленно передвигался по комнате, время от времени присаживался на скамейку.

Женевьева прекрасно знала, что у нее великолепные ножки, красивые, округлые икры и изящные, словно точеные, лодыжки. У нее были маленькие ступни и высокий подъем (ей много раз намекали, что с таким подъемом она могла бы стать танцовщицей), а пальчики одинакового размера и привлекательной правильной формы, в нежном изгибе перебегали от большого к самому маленькому. Она всегда носила чулки из тончайшего шелка, и сегодняшний день не стал исключением – элегантные чулки только подчеркивали изящество ее ног. На ней по-прежнему красовались туфли из змеиной кожи от Себастьяна Йорка, и она почти слышала, как эти змеи восхищенно шипят, восторгаясь ее находчивостью, когда она вплотную приблизилась к железной решетке, закрывающей крошечное подвальное окошко. Закари выбирал своих клиентов, как простые смертные выбирают фрукты, нечто подобное она слышала о нем от других. Ему должен был нравиться вид их ног. Ну что ж, ни один истинный ценитель не сумеет устоять перед такими ножками…

Какое-то время Женевьева просто стояла перед окном, демонстрируя красивые ножки в изумительных туфельках, затем неторопливо прошлась взад-вперед. Вечерело, становилось холодно, она плотнее укутала шею в лисье боа, чувствуя стыд и молясь про себя, чтобы никто не наблюдал за ней из какого-нибудь скрытого занавеской окна в одном из соседних зданий. Потом прошлась еще, гадая, когда же Закари, наконец, заметит ее.

Женевьева ходила и ходила перед окном, спокойно считая про себя, постукивая каблуками по железной решетке, издавая резкий звенящий звук, такой, чтобы мастер мог услышать его из своей комнаты. Все, что угодно, лишь бы заставить его выглянуть в окно.

Она думала о Роберте, который уже наверняка вернулся домой со своего ужина и удивлялся, куда она пропала, а возможно, муж уже отчаялся ее дождаться и отправился спать. Затем ее мысли занял отец. В последнем письме мать написала, что ему нездоровится. У него разыгрался жесточайший бронхит, он почти три недели провел в постели. Мать, очевидно, надеялась, что дочь приедет навестить родителей, но при одной мысли о молчаливом доме и его несчастных обитателях ее начинала бить дрожь. Вполне возможно, это всего лишь уловка, чтобы заманить ее домой. Это так похоже на мать. Если бы отец действительно серьезно заболел, кто-нибудь позвонил бы, скорее всего, вечный ангел-хранитель их семьи, доктор Петерс. Леди Тикстед вела себя очень странно в том, что касалось недомогания отца, и исписала целую страницу, беспричинно беспокоясь о здоровье самой Женевьевы. Это волнение приводило ее в ярость, она ясно слышала ноющий голос матери, видела ее скрещенные руки. «Со мной все в порядке, – написала она в ответном письме. – Со мной ничего не произошло. – А затем: – Передайте папе, что я его очень люблю. Надеюсь, он скоро поправится».

Кто-то слегка толкнул ее в спину, Женевьева ощутила чье-то горячее дыхание. Она подпрыгнула от испуга, представив на мгновение, что это Гай Монтерей наставил на нее свой пистолет, но, резко обернувшись, увидела Паоло Закари, который стоял рядом со скрещенными на груди руками и с улыбкой разглядывал ее.

– Вы любите в одиночестве бродить по улицам?

– Я пришла сюда, чтобы поговорить с, вами, месье Закари.

– Но магазин закрыт, мадам.

– Все-таки вы только что вышли оттуда.

– Я пытался работать, – улыбнулся он, – но снаружи доносились ужасный дребезжащий шум, цоканье каблуков, и парочка ужасных рептилий бесконечно крутилась у меня перед глазами. Они не дали мне сосредоточиться на работе, понимаете?

Она кивнула с сочувствующим видом:

– А то кафе с зелеными стенами еще открыто? Мне бы хотелось выпить вместе с вами.

Смутная улыбка едва тронула его губы, ей показалось, что она вдруг снова увидела забавную веснушку у него на шее, несмотря на сгустившуюся вокруг темноту.

– Вы пытаетесь соблазнить меня, миссис Шелби Кинг? Женевьева поморщилась:

– Я размышляла над нашим последним разговором. Я хочу рассказать вам, почему туфли на самом деле так важны для меня.

9

Шла весна 1913 года. Сиятельная Женевьева Сэмюэл девяти лет от роду проводила день в Лондоне вместе со своей матерью. Они отправились в «Хэрродс»,[4]4
  «Хэрродс» – один из самых фешенебельных и дорогих магазинов Лондона.


[Закрыть] где мамочка сделала свою окончательную примерку наряда для приема по случаю ее предстоящего дня рождения.

– Что скажешь, дорогая? – Леди Тикстед появилась из-за занавески и теперь стояла перед зеркалом в платье с кринолином из аквамаринового и золотого шифона, усыпанного радужными блестками.

– Оно прекрасно.

– А как насчет этого? – Леди приподняла подол платья, демонстрируя изящные атласные бальные туфли аквамаринового оттенка.

– Великолепно!

– Пройдитесь, чтобы я смогла рассмотреть вас, – приказала ассистентка с суровым лицом. В ответ мать Женевьевы принялась вальсировать, кружась по примерочной, ее усыпанное блестками шифоновое платье мерцало и переливалось, отражая блики света, так что Женевьеве казалось, будто она смотрит на струящийся водный поток. Время от времени взгляду открывались божественные атласные туфли…

– Какой стыд, что папа так отвратительно танцует, – заметила Женевьева в отделе детской одежды.

– Женевьева!

– Прости. Я прос…

Но леди Тикстед уже мчалась вперед.

– Ну а теперь, дорогая… – заявила она, – ты была так терпелива сегодня утром, что заслужила подарок. Что ты скажешь об этом?

Она выбрала пару туфель Мери Джейн с ближайшей полки. Это были черные лакированные туфли, блестящие, словно отполированные зеркала.

– Они замечательные!

Было что-то особенное в том, как измеряли твои ступни, взрослый человек склонялся и почти вставал на колени перед тобой. Рулетка холодила ступни Женевьевы, и ей хотелось пошевелить пальцами и отодвинуться в сторону. Но это было приятно. Седовласая леди сообщила, что ее нога выросла до полного размера. Не наполовину, а до полного размера.

– Пройдитесь, чтобы я посмотрела. – Ассистентка снова поднялась в полный рост. – Как вы себя в них чувствуете?

В новых туфлях ощущалась особенная, безупречная жесткость. Они слегка жали, но это было даже приятно. Женевьева разглядывала свои ноги, поворачивала их то так, то эдак. Они выглядели как ноги настоящей взрослой женщины. Девочка взглянула на себя в зеркало и подумала, что ей совсем недалеко до настоящей леди. Однажды она станет такой же, как ее мать, и будет вальсировать в легком, струящемся шифоновом платье. Станет такой же прекрасной, как мама, только куда более счастливой…

– Ну как тебе, мамочка? – Она резко обернулась, чтобы увидеть, какое впечатление произвела на леди Тикстед.

Но мама не смотрела на нее, она разговаривала с каким-то мужчиной.

– Мамочка? – позвала она снова, на этот раз громче.

– О, они очень милы, дорогая. – Леди Тикстед выглядела взволнованной.

– Хороша, как картинка, – воскликнул мужчина, и в его голосе послышался странный акцент. – Не пожелают ли леди выпить со мной по чашечке чая у Фортнума?

Мистер Слэттери, а именно так звали мужчину, оказался «джентльменом из Нью-Йорка». Тот факт, что он приехал из Нью-Йорка, придавал ему невероятный шик. Женевьева никогда раньше не встречала американцев. Ее потряс его рассказ о том, как он плыл на корабле по Атлантическому океану, ее удивили его странный акцент и ширина его плеч. Ко всему прочему, он заказал огромное блюдо пирожных, и она успела съесть три штуки, прежде чем мать заметила, как она запихивает их в себя, и приказала остановиться.

– Где вам нравится больше, в Нью-Йорке или в Лондоне? – спросила Женевьева.

– Мне трудно ответить на этот вопрос. – Мистер Слэттери потер рукой массивный подбородок. – И тот и другой – замечательные города. В Лондоне есть ощущение многовековой истории, а что касается Нью-Йорка, нигде не царит такого оживления, как в этом шумном и веселом городе.

– Что за нелепый вопрос! – Леди Тикстед продолжала разглаживать волосы. В ее движениях сквозило застенчивое девичество, чего Женевьева никогда раньше не замечала в поведении матери. И хотя она в основном смотрела на букет цветов на столе, время от времени искоса странно посматривала на мистера Слэттери. – Ведь, в конце концов, Нью-Йорк – родной город мистера Слэттери.

– О, теперь я не очень в этом уверен. – Его щеки порозовели. – Больше не уверен.

– Вы женаты, мистер Слэттери? – поинтересовалась Женевьева.

– Женевьева!

Но американец, похоже, ничуть не смутился.

– Нет, милая, я не женат. Но надеюсь, когда-нибудь у меня будет семья. Жена, дочь, сын и чудесный дом. Разве не об этом мечтают люди?

– И вы все будете жить в Америке?

– Возможно.

– Думаю, мне понравилось бы жить в Америке, – воскликнула Женевьева. – Я поселилась бы в фургоне, какие показывают в фильмах, а мой муж был бы шерифом. А вы не шериф, мистер Слэттери?

По пути в дамскую комнату Женевьева незаметно бросила взгляд через плечо на мать и того мужчину. Они беззаботно смеялись, как старые друзья. Леди Тикстед казалась помолодевшей. А что касается мистера Слэттери, он вполне мог оказаться шерифом. Или кинозвездой. Женевьева никогда раньше не встречала такого красивого мужчины. И ее мать, кажется, тоже.

– Вы сочтете меня ужасно невежественной. – Мать повысила голос. – Я не могу вспомнить, когда в последний раз читала книгу. Журналы – да, но книги…

Женевьева относилась к тем детям, которые постоянно загадывают желания. Она загадывала их, задувая свечи на свои дни рождения, бросала монеты в фонтаны и колодцы, мечтала о сокровенном, когда выпадали молочные зубы.

– Что ж, вам следует прочесть эту книгу, – заявил мистер Слэттери. – Даже если вы никогда не прочтете ничего другого.

Теперь, стоя в новеньких восхитительных туфлях и наблюдая, как мать смеется в обществе красивого незнакомого американца, Женевьева вдруг подумала, что никогда в ее жизни не было столь замечательного дня. Она закрыла глаза, поджала пальцы в глубине новых туфелек Мери Джейн и загадала желание.

Кроме них двоих в кафе с зелеными стенами не осталось других посетителей. Антон, официант с впалой грудью и меланхоличными усиками, собирал стулья и подметал пол. Время от времени он поглядывал на часы, висящие над барной стойкой, и вздыхал. Вздохи были исключительно громкими, но парочка, сидящая за столиком у окна, или не слышала их, или им просто не было до них никакого дела.

– Итак, этот мистер Слэттери… Он был любовником вашей матери? – спросил Закари.

– Я не знаю. – Женевьева водила пальцем по рассыпанным на столе сахарным крупинкам. – Они могли быть просто друзьями. Возможно, в тот день они вообще только познакомились. Но их влекло друг к другу, в этом я не сомневаюсь. Ну а что касается всего остального… ведь мне было всего девять лет.

– Неужели вы действительно думаете, что такая красивая женщина, как ваша мать, и такой мужчина, как он, могли остаться «просто друзьями»?

– Ну, если все рассматривать с такой точки зрения… – Она уперлась взглядом в веснушку у него на шее, не смея посмотреть ему в глаза. – Я надеюсь, что они все-таки стали любовниками. Мне бы хотелось думать, что она была счастлива, хотя и недолго. Моя мать была… есть… остается… очень несчастливой женщиной. Отец ужасный зануда. И к тому же задира…

В тот вечер, когда мы вернулись из Лондона, между ними произошла ссора. Я должна была лежать в постели, но услышала их голоса, пробралась на лестничную площадку и, свесившись с перил, пыталась разобрать, о чем они говорят. Все было ужасно. Я не могла расслышать слов, он орал на нее, она плакала и пронзительно что-то выкрикивала в ответ. Затем она вдруг замолчала, теперь кричал только он один. – Ее ногти царапали поверхность стола. – На следующее утро она не вышла к завтраку, целый день провела в своей комнате. Прием по случаю дня рождения пришлось отменить. Мама так никогда и не надела то прекрасное платье и атласные туфли.

– Вы думаете, ваш отец что-то узнал?

– Возможно. Когда мы возвращались из Лондона, она уже начала меняться. Превращаться в такую, какой всегда была. Мы вместе сели на заднее сиденье «даймлера», я видела, каким отчужденным делается ее лицо. Это все равно что наблюдать, как кто-то умирает. – Она глотнула коньяк. – В те времена мою мать окружали сплошные пустота и безмолвие. Холод и отчуждение. Она почти никогда не играла со мной и редко разговаривала. Я гримасничала и не слушалась, вытворяла все, что взбредет в голову, просто чтобы она заметила меня. Бывали моменты, когда она словно оживала. Несколько таких минут за все мое детство, вот и все. И тот единственный день в Лондоне.

Женевьева снова поднесла стакан к губам, но стакан был пуст.

– Сейчас она совсем другая. Мама привыкла прятаться в пустоте и безмолвии, но сейчас это пугает ее. Она заполняет пустоту непрестанной, бессмысленной болтовней, превратилась в сплошной комок нервов и пытается успокоиться при помощи алкоголя. – Неожиданно Женевьева нахмурилась и подняла на него глаза. – Но я ушла в сторону от темы своего рассказа. Я рассказывала о туфлях. О причине, по которой я так серьезно отношусь к туфлям.

– Ваши изумительные туфли Мери Джейн, купленные в тот чудесный день, когда мама была счастлива.

Теперь она пристально смотрела в его глаза, в его бездонные глаза.

– Ваше желание не сбылось, ведь так? – спросил он. – Ваша мать так и осталась несчастной, тот мужчина никогда не вернулся.

Туфли, обшитые шелковыми цветочными лепестками. Туфли, сотканные из обрывков мечты. Туфли, которые лопаются, словно мыльные пузыри, когда вы хотите прикоснуться к ним.

Его ладонь накрыла ее руку. Она вздрогнула от прикосновения и отдернула руку, в голове неожиданно всплыли мысли обо всей этой чепухе вроде «занятий любовью без любви». Она немедленно должна была вернуться домой.

– Простите, – сказал он. – Я не хотел…

– Все в порядке. – Женевьева положила руки на колени, нервно потерла ладони.

Закари кивнул официанту:

– Уже поздно. Нам пора идти.

Куда пора идти? – подумала она. Домой? Но вместо этого произнесла:

– Так как насчет моих туфель, мистер Закари?

– Приходите утром в магазин, – ответил он. – В одиннадцать.

Когда, наконец, Женевьева вернулась домой, в квартире было темно и тихо. Но в камине в гостиной все еще тлели красные угольки.

10

Ее наряд был рассчитан до мелочей. На этот раз она превзошла саму себя. Шифоновое платье от Поля Пуаре с шарфом из меха рыси. Ее изумительные, изготовленные на заказ лайковые туфли с завязками и витиеватым узором в виде аппликации на дубленой телячьей коже и остроконечными каблуками казались эфемерными. Дизайнер, некий Уилфред Харгривз из Лондона, отличавшийся флегматичностью и абсолютным безразличием к славе в мире моды, не сможет представлять ощутимой угрозы самолюбию Закари и заставить его возмущаться. Словно в качестве компенсации за неяркие туфли, Женевьева была усыпана бриллиантами, камни яркими каплями сверкали на ее пальцах, в ушах, на запястьях, на шее.

Роберт оторвался от утренней газеты, чтобы взглянуть на жену, когда она вышла в холл и встала перед зеркалом, поправляя шарф; забывшись на мгновение, он громко присвистнул.

Женевьева в изумлении посмотрела на него. Муж покраснел. Тогда краска начала медленно заливать и ее щеки. Затем они оба захихикали.

– Полегче, парень! – воскликнула она.

– Ты выглядишь ослепительно, – признался он. – Куда собираешься?

Она начала весело рассказывать о примерке туфель, с каждым словом ее уверенность возрастала, она точно знала, что между ними все будет хорошо. Роберт никогда не узнает, что она натворила. А у нее никогда не возникнет соблазна рассказать ему о случившемся. Его свист спас их обоих.

– Вы вернулись, мадам? – Ассистентка Закари, распахнувшая дверь, показалась ей еще более суровой и неприветливой, чем прежде. Она начала закрывать дверь прямо перед носом у Женевьевы, и на ее лице возникло тихое удовольствие оттого, что она имеет на это полное право.

Но вдруг из глубины магазина раздался голос. Женевьева услышала, как Закари крикнул: «Ольга!» Женщина остановилась, не успев полностью закрыть дверь, и, повернув голову, стала ожидать дальнейших указаний.

– Полагаю, вы сейчас убедитесь в том, что мне назначено, – заявила Женевьева.

– Доброе утро, мадам. – Закари простер руку, приглашая ее в пурпурную глубину магазина. Сегодня в нем чувствовалось что-то официальное. Словно и не было вчерашнего вечера в зеленом кафе. «Ну что ж, – подумала Женевьева, – меня это вполне устраивает».

Ольга по-прежнему маячила за своей конторкой, и Женевьева ощущала, как ее ледяные глаза пристально и оценивающе следят за каждым ее движением. Затем, к ее великой радости, Закари приказал ассистентке отправляться вниз и ждать там, пока не закончится примерка.

– Итак, мистер Закари, как я уже рассказывала вам, я устраиваю костюмированную вечеринку в стиле кубизма. Она состоится примерно через шесть недель, и мне хотелось бы…

– Снимите, пожалуйста, туфли и чулки, миссис Шелби Кинг. – Не обращая внимания на ее слова, Закари взял ее под руку и настойчиво увлек к одной из пурпурных кушеток.

Она не сводила глаз со своих ступней, снимая туфли и мрачно наблюдая, как он проходит по комнате, чтобы закрыть дверь. Странное нервное волнение пронзило ее, когда она принялась стягивать чулки. Женевьева не предполагала, что понадобится их снимать, но, если их действительно надо снять, разве не должна была она пройти в комнату для переодевания? Черт ее подери, если она собирается стесняться из-за этого. И с Вайолет де Фремон наверняка обходились таким же образом. А то, что хорошо для графини…

Женевьева не знала, наблюдает ли Закари за ней, и была вынуждена довериться исключительно его профессионализму. Она приподняла юбку и расстегнула подвязку на правом бедре. Медленно стянув правый чулок, аккуратно отложила его в сторону, а затем взялась за левый. Деревянный пол холодил ступни. Она смущалась, словно не только ноги под платьем от Поля Пуаре были обнажены. Женевьева бессознательно поджала пальцы.

– Вам холодно? – послышался голос Закари. Она уловила легкий аромат дыма и, подняв глаза, увидела, что он сидит в другом конце комнаты в кресле эпохи Наполеона III и курит сигарету. Его официальность как ветром сдуло, он вел себя свободно, балансируя на грани дерзости. Закари непринужденно развалился в кресле, склонив голову набок, а его правая нога свешивалась с подлокотника кресла.

– Не то чтобы очень… – В комнате стоял ужасный холод. – Я готова к примерке.

– Я хочу, чтобы вы прошлись по комнате. – Закари взмахнул правой рукой, не выпуская из пальцев сигарету и показывая, что она должна дойти до зеркала в дальнем конце комнаты, а потом пройти обратно. – Перестаньте поджимать пальцы.

Женевьева взглянула на кончики пальцев и изо всех сил попыталась расслабиться. Поднявшись, она вдруг почувствовала, что ужасно боится разочаровать его. Направившись к зеркалу, ощущала себя так, словно ступает по натянутой над землей проволоке. Плечи назад, голова прямо, она вспоминала, как в пансионе ее учили держать правильную осанку, необходимо было представить, будто на голове лежит книга, и, чтобы удержать ее, нужно сохранять идеальное равновесие. Подойдя к зеркалу, женщина увидела свои раскрасневшиеся щеки, белые как снег ноги и выражение легкого смущения на лице. Затем она повернулась и пошла обратно. Закари лениво улыбнулся:

– А теперь сделайте это еще раз, но более естественно. Вам словно кол в спину воткнули.

Женевьева почувствовала, как все внутри закипает от гнева, ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы сосредоточиться на походке.

– Еще раз, – потребовал он, когда она вернулась обратно. – Просто продолжайте ходить по комнате, пока я не скажу вам остановиться.

Она ходила туда и обратно, снова и снова, мрачно размышляя, не придумал ли он все это специально, чтобы унизить ее. Таким непостоянным оказался этот Закари. Женевьева понятия не имела, что он в действительности о ней думает, и очень хотела, чтобы ей не было до этого дела. Но пока она ходила, смущение, раздражение, неловкость постепенно начали улетучиваться, в голове не осталось никаких мыслей. Только гладкие, прохладные половицы, шероховатая мягкость ковра расцветки зебры, скольжение и приятные прикосновения юбки к босым ногам. И присутствие Закари, безмолвно наблюдающего за ней… Пристальный взгляд сосредоточен на ее ступнях…

– Отлично. – Его голос прозвучал резко. – А теперь садитесь.

Она присела на кушетку, он подошел и склонился над ней, поставив напротив длинную, обитую бархатом скамеечку для ног, указал, что она должна поставить на нее одну ногу, сам пристроился рядом. Закари вытащил небольшую рулетку, такую же, какими пользовались другие сапожники. Она поставила ногу, он скользнул маркером к кончикам ее пальцев. Затем при помощи ленточки в трех местах измерил ширину ее ступни. После ее странного дефиле по комнате все это выглядело прозаично и банально. Женевьева почувствовала разочарование.

– Я могу произвести расчеты на глаз, но все-таки лучше как следует проверить. – Он словно прочитал ее мысли.

– И что, вы не ошиблись в первоначальных расчетах? Он только улыбнулся в ответ.

Женевьева начала медленно убирать ногу со скамеечки, но он протянув руку, остановил ее. Его ладонь коснулась ее ступни, а затем переместилась к лодыжке. Женевьева вдруг вспомнила, как прошлым вечером он коснулся ее руки. У него были очень сильные пальцы, вероятно от работы.

Закари приподнял ее ногу и осторожно положил одну ладонь под изгиб ее ступни, а другую под кончики пальцев. Женевьева представила, как его руки вырезают форму из кожи, забивают гвоздики. Широкие ладони. Руки под рубашкой, вероятно, налиты твердыми мускулами. Она расслабила ступню, сделала ее мягкой и уступчивой.

И тут ее захлестнуло невероятно сильное ощущение, словно жар перетекал из его ладоней в ее ступню, раскаленные иголочки пробегали по всей ноге. Он медленно ощупывал ладонями ступню, нажимая то там, то здесь большими пальцами, ощущая выпуклости ее костей, разделяя и перебирая пальцы и надавливая между ними. Он поглаживал, надавливал, исследовал ее ступню до тех пор, пока Женевьева не вздохнула от удовольствия. Она позволила ему провести рукой по задней части икры, чтобы ощутить упругую мышцу.

Когда Закари аккуратно опустил ее ногу обратно на скамеечку, Женевьева ощутила, как ей не хватает его прикосновения, но, к счастью, у нее имелась еще одна ступня…

– Не останавливайся, – пробормотала она, не задумываясь, что делает, когда он, наконец, закончил.

Закари расхохотался.

– Я не массажист, миссис Шелби Кинг. – Он поднялся и направился через комнату, унося скамеечку для ног. – Теперь вы можете надеть чулки и туфли.

Подняв глаза, она вдруг заметила Ольгу. Та поднялась до половины лестницы и наблюдала за ней. Женевьева быстро повернулась к женщине спиной. Сколько она там стоит? Ей стало нехорошо при одной мысли, что Ольга могла видеть, как Закари ласкал ее ступни. Да, именно ласкал. Ни один любовник не дотрагивался так до ее ног.

Когда она справилась с застежками на чулках, заметила, что Ольга уже вошла в комнату и вместе с Закари стоит около стола, просматривает журнал и что-то тихо говорит ему. Взглянув на Женевьеву, Ольга откашлялась и толкнула Закари локтем. В конце концов он тоже посмотрел на нее.

– Благодарю вас, мадам. Мы закончили. Буду рад увидеть вас снова.

Деловая жилка Женевьевы тут же дала о себе знать.

– Но мы так ничего и не обсудили. Он приподнял брови.

– А что обсуждать?

– Ну, конечно, какие туфли я хотела бы иметь. И цену. Вы должны сказать, когда они будут готовы.

– Мы позвоним, когда туфли будут готовы, – вмешалась Ольга.

Но Женевьева не обратила на нее никакого внимания.

– Мы не обсудили детали, мистер Закари. Закари нахмурился:

– Я так не работаю. Я полагал, вам это известно, поскольку вы признались в любви к моим туфлям.

– Но мне необходимо, чтобы эти туфли соответствовали теме кубизма, и цвет… Он протянул вперед обе руки, приказывая ей замолчать:

– Предоставьте это мне. Мой дизайн будет идеально соответствовать форме вашей ступни. Вот и все, что я пока могу вам сказать. Я не ставлю четких сроков, не говорю, когда туфли будут готовы. Я должен приобрести необходимые материалы, подходящие ткани. Это займет какое-то время.

– Что такое? Я заказываю пару туфель для своей вечеринки!..

– Никто не смеет приказывать Паоло.

Закари коснулся руки Ольги, пытаясь успокоить ее.

– Я сделаю для вас туфли. Думаю, они вам понравятся.

– А деньги?

– Пятьсот долларов сейчас, остальное – когда туфли будут готовы.

– Сколько будет стоит это «остальное»? Он пожал плечами и широко развел руками.

– Пока не знаю. Я могу работать с простой кожей. Могу заказать заморские шелка или купить кружева и парчу на блошином рынке.

– На блошином рынке!

– Деньги не проблема, ведь так?

– Едва ли это звучит убедительно.

– Мадам, – произнес Закари, – мои туфли – волшебные. Они сделают вас счастливой. Вы ведь хотите быть счастливой, не так ли?