Текст книги "Королева туфель"
Автор книги: Анна Дэвис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Анна Дэвис
Королева туфель
Посвящается двум королевам туфель, которых я знаю:
Кэрол, чья коллекция туфель способна затмить даже коллекцию Женевьевы, и Натали, первым словом которой было «туфли»
Глава 1 КВАРТАЛ
1
Вечернее платье было шедевром, созданным из обрывков бумаги.
Платье Женевьевы Шелби Кинг оттенка оперения зимородка состояло из искусно подогнанных страниц старых литературных журналов. Ее шелковые голубые бальные туфли украшали отрывки поэм и завитки из сонетов. Она просто источала аромат поэзии.
Бросив меховое манто лакею, стоящему у дверей, Женевьева вошла в мраморный холл под руку со своей лучшей подругой Лулу. Особняк графа Этьена де Фремона предстал в полном великолепии, словно подражал гостям. Где-то высоко над головами покачивались на невидимых проволоках велосипедные колеса, пустые бутылки и старые ботинки.
– Это в стиле Дада, – заметила Лулу.
– Дадаизм уже давно вышел из моды, – откликнулась Женевьева. – И почему никто не намекнет об этом Вайолет де Фремон?
Они направились сквозь толпу гостей, оставив мужа Женевьевы, Роберта, в холле, искать в карманах чаевые для гардеробщика и тихо ругаться себе под нос. Так обычно и бывало – девушки шептались и хихикали, плели интриги, делились секретами, а Роберт оставался не у дел.
В танцевальном зале они застыли перед огромным коллажем из театральных программок, потягивая шампанское и с интересом оглядываясь по сторонам. В этот вечер изысканные канделябры заменили их невероятные копии, сделанные из миллионов сверкающих осколков цветного стекла. Женевьева бойко оглядывала комнату в поисках многочисленных соперниц – дочерей, жен, любовниц и подруг парижской богемы, американских судовладельцев, итальянских владельцев заводов по производству гоночных автомобилей и английской аристократии. Тема мусора и отходов оказалась актуальной для многих присутствующих. Принцесса Мартиньяк вместо фамильных брильянтов нацепила на себя множество разнообразнейших пуговиц всех цветов и размеров и, похоже, не испытывала особенного восторга по этому поводу. Знаменитая своей изысканностью Хэрриет Дюпон в сияющем платье цвета бутылочного стекла сама напоминала бутылку.
И хотя Женевьева понимала, что ее платье не затмило своим великолепием наряды присутствующих дам, чувствовала, что искренняя, открытая и смелая уверенность может дать ей шанс превзойти это собрание. «Они ощущают себя такими маленькими и беззащитными, – думала она. – Стоит лишить их пышного убранства, и не останется ничего привлекательного!»
– Все собрались, – заметила Лулу, кивнув в сторону Эрнеста Хемингуэя, облаченного в костюм из коричневой бумаги. Тристан Тцара и Франсис Пикабиа использовали для своих нарядов билетики для поездок на метро; Поль Пуаре напоминал причудливый клубок переплетенной разноцветной ткани, вероятно, он хотел изобразить мягкий ворсистый коврик? Или меховой мяч? Конечно, никто не посмел не прийти, иначе Вайолет просто прекратила бы финансирование их маленьких выставок, журналов и шоу.
Женевьева нахмурилась:
– Где Вайолет, я что-то не вижу ее.
Оркестр грянул чарльстон; пары закружились в танце по залу, делая птичьи шажки и размахивая руками.
– Давай, Виви, найдем каких-нибудь симпатичных юношей и потанцуем.
Платье Лулу покрывал густой слой сияющих конфетных оберток. Серьги и ожерелье были сделаны из нанизанных на нитку конфет, которые вспыхнули в сиянии канделябров из осколков стекла, когда она, не оглядываясь, устремилась в толпу. Да, в этой комнате находилась только одна женщина, способная соперничать с Женевьевой…
– А, вот ты где. – На Роберте красовался серебряный костюм, который предположительно должен был изображать мусорный бак. Он отказался надеть свою «крышку», и потому костюм казался незавершенным. – Замечательная вечеринка, правда? Скажи, это не Гарри Мортимер? В костюме из газет? Немного похож на рыбу с жареной картошкой в газетном кульке.
Но Женевьева не смотрела на человека в костюме из газет, она наблюдала за Лулу, которая танцевала сразу с двумя мужчинами. Невысокий оказался художником Жозефом Лазарусом, давним поклонником Лулу. Другого, повыше, в светлом костюме, она раньше не встречала. Такого мужчину она бы не пропустила. У него было широкое, привлекательное лицо классического греческого типа.
– Думаешь, это Гарри? – Роберт по-прежнему пристально вглядывался в дальний угол зала.
Женевьева схватила его за руку, потянула за собой.
– Пойдем потанцуем.
– О, дорогая, ты ведь знаешь, что я не люблю танцевать. – Роберт ласково отодвинул ее руку. – Послушай, я хочу пойти поздороваться с Гарри. Почему бы тебе не потанцевать со своими друзьями? Я буду здесь.
– Ну, если ты так хочешь. – Женевьева раздраженно сжала губы. – Есть мужчины, которые готовы умереть за один танец со мной.
– Шери! – Лулу танцевала шимми с высоким мужчиной в светлом костюме.
Женевьева позволила Жозефу Лазарусу взять себя за руки и крепко прижать к себе. Но даже во время танца с Лазарусом она не отводила глаз от Лулу и высокого незнакомца.
– Разве она не чудо? – Лазарус нацепил костюм официанта, и Женевьева не могла сказать определенно, действительно он выбрал такой маскарадный костюм или все дело было в его ужасном вкусе.
– Посмотрите, как она двигается. Она похожа на царицу и должна быть изображена на той фреске. – Он указал на потолок. Женевьева взглянула на людей с головами шакалов среди пирамид и пальмовых листьев. Люди с огромными глазами стояли боком. Глаза Лулу тоже казались огромными, подведенные толстым слоем черной туши, и это определенно вызывало ассоциации с Древним Египтом.
– Леди и джентльмены, – руководитель группы музыкантов взмахнул рукой, и трубы стихли, – я уверен, что вы уже заметили: среди нас находится эффектная звезда кабаре, самая популярная модель художников и фотографов Парижа – Лулу с Монпарнаса! Эй, Лулу, идите к нам, спойте нам песню!
Не успел он договорить, Лулу оказалась на сцене, что-то быстро сказала пианисту, который кивнул ей в ответ. Обернувшись к залу, провозгласила:
– Это песня о Париже. Об особом времени, в самом замечательном и веселом городе. А 1925 год будет самым веселым. Песня называется «Счастливчики».
Ее голос, когда она начала петь, напоминал тонкий шелк, наброшенный на осколки разбитого стекла, он прикрывал, но не скрывал полностью шероховатости от посторонних глаз. Слова сливались, их невозможно было разобрать, но сейчас это не имело значения, важен был только голос. Боль пронизывала его, несмотря на веселое название песенки. Только боль разбитого сердца, отражавшаяся в больших глазах, имела значение, она противоречила улыбке, играющей на красных губах, и легкомысленной мушке.
Женевьева протянула бокал для новой порции шампанского, оглянулась в поисках Роберта, но вдруг прямо над ухом раздался глубокий голос с американским акцентом:
– Как вы полагаете, что бы это могло быть? Яйцо или голова?
Это оказался мужчина в светлом костюме. Он указывал на бронзовую статуэтку Бранкузи, возвышающуюся на постаменте.
– Это яйцо, которое похоже на голову, которая выглядит как яйцо, которое похоже на голову, – заявила Женевьева. Он и в самом деле был очень красив, этот мужчина: такие широкие плечи… замечательный тип!
– Вы заявляете об этом с таким авторитетом. Возможно, все дело в английском произношении?
– Я слышала об этом от Вайолет. Но я пересказала вам краткую версию, в ее исполнении объяснение затянулось бы на добрых двадцать минут.
Имя хозяйки ему было явно незнакомо.
– Вайолет? Графиня де Фремон?
– Это наша изумительная хозяйка, мистер…
– Монтерей. Гай Монтерей. Нет, меня не приглашали, по крайней мере лично. Я гость одного из гостей.
– Понимаю. – Она хотела узнать, с кем он пришел, но промолчала и снова оглянулась в поисках Роберта.
– Я впервые в Париже, – улыбнулся мужчина, – попал прямо с корабля на бал. Я абсолютно неопытный человек.
Она отпила глоток вина и искоса взглянула на него.
– Меня зовут Женевьева Шелби Кинг. – Она еще раз произнесла его имя, и оно показалось ей знакомым. – Вы поэт?
Благороднейшая улыбка.
– Не желаете потанцевать, мисс Шелби Кинг?
– Миссис.
– О, – в его глазах заискрилась улыбка, – прошу простить меня. А где же ваш муж? Он здесь?
Она неопределенно махнула рукой:
– Где-то здесь, он не танцует. – Как жаль.
– Да, – ответила Женевьева, – это так.
Роберт попыхивал сигарой, потягивал виски и наблюдал, как его жена танцует с невероятно высоким, широкоплечим мужчиной в светлом костюме.
– Парень похож на небоскреб.
– Точное сравнение, – его случайный собеседник казался таким незаметным, что Роберт не обратил на него внимания, – не возражаете, если я его запомню?
Роберт слегка захмелел и не заметил, что заговорил сам с собою.
– Запомните? – Он озадаченно нахмурился. – Это всего лишь слова. Они не имеют ко мне никакого отношения, так же как и к вам.
– Это опасная точка зрения. – Вкрадчивый голос. Худое лицо с блестящими глазами и лихорадочным румянцем. – Если большинство людей станут думать именно так, что будет со всеми нами?
– С нами? – Роберт наблюдал, как человек-небоскреб приподнял его жену с пола, а затем снова отпустил и закружил в танце. Похоже, это не составило ему никакого труда.
– С нами, бесчестными бумагомарателями, которые обращают слова в предметы потребления. Не говоря уже о литературе. Вы ведь не помните меня, правда, Роберт?
Жар в его голове нарастал.
– Вы приятель моей жены, ведь так? – Здесь он всегда попадал в точку, все вокруг были приятелями Женевьевы. Именно так обстояли дела с тех пор, как два года назад они поселились в Париже, с тех пор как она познакомилась с этой Лулу. Он изо всех сил старался принять эту ситуацию. Если вы женаты на женщине столь прекрасной, умной, общительной и прогрессивно мыслящей, как Женевьева, не стоит и мечтать о том, чтобы запереть ее дома. С тем же успехом можно требовать от птицы, чтобы она разучилась летать. Но все же иногда он жалел, что это не в его власти.
– Норман Беттерсон. Друг Женевьевы и человек, с благодарностью принимающий ваши щедрые пожертвования, сэр. – Сейчас улыбка собеседника казалась безумной. – На журнал, – добавил он в качестве объяснения.
Журнал… Роберт тщетно пытался вспомнить.
– Сейчас работа сдвинулась с места. Я уже получил рассказы от Хемингуэя и Скотта, стихи Гертруды Стайн. Надеюсь, через пару месяцев у меня накопится достаточно материала, чтобы выйти в печать. – Внезапно человечек остановился и разразился приступом кашля, который согнул его буквально пополам.
– С вами все в порядке? – забеспокоился Роберт.
– О, не беспокойтесь обо мне, – тот прижал к губам большой белый платок, – врачи отмерили мне еще целых пять лет жизни. У вас предостаточно времени, чтобы сделать хорошие вложения в журнал.
– Да, конечно, вы правы. – У Роберта резко пересохло во рту, он с размаху поставил пустой бокал на маленький столик. Он должен поговорить с Женевьевой. Жена слишком чувствительна к влиянию людей, подобных этому типу, с яркими идеями и поэтическим стремлением заполучить немного легких денег. Он молил Бога, чтобы речь шла о небольшом количестве денег… В этом не ее вина. Беда в том, что у Женевьевы были свои собственные мечты. Она мечтала стать поэтессой. Эти литературные амбиции позволяли другим использовать ее в своих целях. Ее невероятная ранимость делала уязвимым его. Что бы сказал на это его отец, если бы был жив?
Он снова попытался найти ее среди танцующих, но ему это не удалось.
– Ваша жена, – глаза собеседника сияли яростным блеском, – самая красивая женщина в Париже. В ней чувствуется дух британской аристократии, вы согласны? Как у породистой лошади. Настоящая порода. Вам крупно повезло. О, не смотрите на меня так, Роберт! Я же не говорю, что она похожа на лошадь! Я и в мыслях этого не держал. Я…
Она растворилась в толпе. А вместе с ней исчез мужчина-небоскреб.
– Простите меня. – Роберт расправил пиджак и откашлялся. – Я должен найти…
Мужчина, Беттерсон или как его там, тут же скрылся из глаз.
Роберт страстно желал, чтобы никто, кроме него, не мог наслаждаться красотой Женевьевы, красотой в ее полном, властном блеске. Ему нравилось думать, что он единственный человек, который по-настоящему знал ее. Он был на девяносто процентов уверен в том, что это так. Или даже на девяносто пять. Но все-таки где-то в глубине души таилась крупица сомнения, и он не мог понять, с чем это связано.
В тот момент, когда Роберт отставил бокал и отправился на поиски Женевьевы, она вместе с Лулу стояла около скульптуры Бранкузи. Официант на ходулях, пошатываясь, прошел мимо с подносом канапе зеленого цвета, и девушки недовольно вскинули брови. Даже если бы им захотелось попробовать бутерброд, они не смогли бы дотянуться до подноса.
– Да, ничего более нелепого мне видеть не приходилось, – заметила Женевьева. – Должно быть, это идея Вайолет.
– Она необычайно глупая женщина, – откликнулась Лулу.
– Но она не настолько глупа, чтобы отказаться от идеи закатить лучшую вечеринку года. Я едва ли смогу соперничать с ней.
Лулу отрешенно махнула рукой.
– О, милая моя. Не стоит даже думать о Вайолет де Фремон. Она ничего собой не представляет. Вайолет пытается купить свой успех, но ей никогда не проникнуть в сердце настоящего Парижа.
– А как насчет меня? Я стала частью настоящего Парижа?
– Держись своей подруги Лулу – и не прогадаешь. Веселись на полную катушку все ночи напролет там, где люди вроде Вайолет де Фремон чувствуют себя чужаками. Богатые здесь не более чем простые потребители. Сердце настоящего Парижа – в искусстве, которое таится в твоей душе, в твоих мыслях. – Она подмигнула Женевьеве. – Ну а теперь расскажи мне о Гае Монтерее.
– Похоже, тебе о нем известно больше, чем мне.
– Давай, Виви. Ты ведь понимаешь, о чем я.
– Неужели?
– Я видела, как вы смотрели друг на друга.
– Мы всего лишь разглядывали друг друга, не более того.
– Ну, если ты так считаешь. – На ее лице по-прежнему искрилось озорное и двусмысленное выражение.
– Прекрати!
– Прекратить что? – Теперь лукавая улыбка уступила место сочувственной мине. – О, Виви, твое настойчивое стремление сохранить неприкосновенность брака кажется мне очень милым, но абсолютно…
– Абсолютно что?
– Нереальным. – Подруга слегка вздохнула. Женевьева сжала губы и снова пристально оглядела зал.
– Куда же сегодня запропастился Кэмби?
Лулу была влюблена в известного фотографа Фредерика Кэмби. Их связь длилась многие годы.
– Откуда мне знать? Этот парень полный идиот. – Ни одной заметной яркой эмоции не промелькнуло под маской безупречного макияжа Лулу.
– Там Норман Беттерсон. – Женевьева коснулась руки Лулу. – Я должна поговорить с ним, недавно дала ему почитать некоторые свои стихи… – Женевьева не договорила, она вдруг заметила нечто необыкновенное, нечто, что просто невозможно было пропустить. Пару туфель…
В квартире Шелби Кинг на рю де Лота, расположенной в фешенебельном Шестнадцатом районе, целая комната была отведена под коллекцию туфель Женевьевы. Комнату до самого потолка загромождали полки, на которых стояли деревянные коробки, выложенные изнутри бархатом и шелком. В каждой коробке находилась пара туфель, количество коробок увеличивалось неделю за неделей, месяц за месяцем. Сотни коробок. Туфли для Женевьевы на заказ изготовляли самые известные дизайнеры. Туфли со стеклянными каблуками. Туфли, отделанные драгоценными камнями. Туфли настолько совершенные, что Женевьева с трудом могла поверить, что они существуют на самом деле, поэтому она каждый раз доставала их из коробки, чтобы ощутить хрупкое изящество, а затем снова убирала, боясь испачкать или повредить свое сокровище.
Большую часть туфель из этой замечательной коллекции она не надевала ни разу.
Женевьева зачарованно разглядывала туфельки оттенка слоновой кости с серебристым отливом, сплетенные, казалось, из кружева. Причудливое переплетение многослойного кружева, тончайший и хрупкий узор. Форма балетки и каблучок в стиле Людовика, не слишком толстый, не очень высокий и в то же время не низкий. Изящный носок. Было что-то необычное в этих туфлях… Они поражали благородной утонченностью, с первого взгляда приковывали внимание. Женевьева влюбилась в туфли с первого взгляда. Она безумно жалела, что на ее ножках сейчас красовались не они, а сделанные специально по случаю маскарада поэтические туфли-лодочки. В начале вечера она гордилась ими, но теперь собственные туфли казались чересчур наивными и ребячливыми. Они оказались всего лишь аксессуаром к ее маскарадному костюму, и это было неправильно. Туфли всегда должны быть чем-то большим, чем дополнение к наряду.
Женевьева страстно желала, чтобы эти кружевные туфли красовались на ее ножках, а вместо этого…
…Вместо этого они украшали ноги хозяйки дома, Вайолет де Фремон.
На графине было черное платье, покрытое слоем бумажных салфеточек, и шляпка из салфеток. Вайолет, без сомнения, можно было назвать привлекательной, но все-таки черты ее лица казались чересчур расплывчатыми для того, чтобы сделать ее лицо по-настоящему красивым. Курносый носик делал лицо Вайолет простым. И все же была в ней какая-то изюминка. Многие рисовали ее портреты и лепили скульптуры не только из-за ее денег. Ее лодыжки были безупречны, а ступни казались совсем крохотными. Эти туфли выглядели на ней божественно.
– Женевьева, я так рада, что вы пришли. – Вайолет с бокалом шампанского в руке шла ей навстречу. – И, Лулу, дорогая моя, вы великолепно пели. Как жаль, что у меня нет такого голоса.
– Потрясающий вечер, – ответила Женевьева. – Позвольте добавить, что у вас восхитительные туфли.
Вайолет едва не замурлыкала от удовольствия.
– Правда? – Три женщины уставились вниз, и хозяйка вечера принялась то так, то этак поворачивать ногу, чтобы заслужить еще большее восхищение. – Знаете, вчера я не утерпела и поднялась ни свет ни заря только для того, чтобы надеть их и полюбоваться ими в лунном свете. Этьен проснулся и обнаружил, что я раздвинула шторы и танцую в нижнем белье, разглядывая собственные ноги. Можете себе представить? Он подумал, что я сошла с ума.
– А я и не предполагала, что вы такая ценительница туфель, Вайолет, – заметила Женевьева.
– Неужели? Вы обязательно как-нибудь должны зайти посмотреть мою коллекцию. Ох-ох! – Она схватила Женевьеву за руку. – Посмотрите, сюда идет создатель моих туфель! Женевьева, Лулу, познакомьтесь, это Паоло Закари.
К ним не спеша подошел вальяжный и неторопливый, словно бархатный, мужчина тридцати пяти лет. Ласковый взгляд карих глаз. Черные, спутанные волосы, чересчур длинные, – так и хочется погладить, распрямить их. Его необычный костюм был слишком мрачным – почти черным, но легкое свечение придавало ткани оттенок голубого. Никакого костюма из бумажек и прочего мусора. Его лицо было серьезным, но в уголках рта затаилась неуловимая, смутная улыбка. Лицо показалось ей знакомым.
Когда он наклонился, чтобы поцеловать руку Женевьевы, она почти ощутила, как кончик его языка нежно коснулся пальцев. Почти.
– Мы раньше встречались? – спросила она, когда Паоло выпрямился.
– Несомненно, встречались.
Она нахмурилась. Он целовал руку Лулу, восхищался ее пением. Слишком худощавый, чтобы соответствовать общепринятым стандартам мужской красоты, новый знакомый все-таки казался невероятно привлекательным. Он принадлежал к числу тех мужчин, которые добавляют себе шарма умением одеваться и флиртовать. Да, он в совершенстве овладел наукой флирта. Даже во время разговора с Лулу Паоло несколько раз посмотрел в ее сторону и улыбнулся одной из своих неуловимых улыбок, бесстыдно разглядывая ее с ног до головы.
– Странно, – произнесла она спустя секунду, – я понимаю, что мы встречались, но не могу вспомнить, по какому поводу.
– Неужели? – Он обернулся к Вайолет и зашептал ей что-то на ухо, это заставило ее громко расхохотаться.
Женевьева почувствовала, что краснеет. Но почему она так смущается?
Теперь он наклонился к ней, чтобы рассказать о том, что рассмешило Вайолет, его губы были совсем близко.
– Неужели меня так легко забыть? – Губы почти касались ее уха.
– Конечно нет! – Слова прозвучали чересчур громко, но графиня, похоже, ничего не слышала, увлеклась разговором с Лулу. Понизив голос, Женевьева заговорила. Она сказала то, чего не хотела говорить. – Я много слышала о вас, – начала она.
– И что же вы слышали?
– Что вы выбираете клиенток, как спелые фрукты, только потому, что вам понравились их ножки. Что вы создали туфли только для двадцати женщин. И что женщина, носившая туфли от Закари, не станет больше обращаться ни к одному другому дизайнеру.
– Это действительно так? – Он вскинул бровь.
– Вы у всех на слуху, мистер Закари. Кто-то утверждает, что вы родом из Италии, из Калабрии. Возможно, из Неаполя. Другие говорят, вы из Ост-Индии, возможно уроженец Ост-Индии из Калабрии. Или неаполитанец из Ост-Индии. Я слышала о вас столько разных историй.
– Милая моя, это все слухи. – Закари печально покачал головой. – Я тоже мало знаю о вас, миссис Шелби Кинг.
– И что же вы знаете?
Он снова наклонился к ее уху, и она почувствовала, как его горячее дыхание обожгло ее шею.
– Тот человек, Закари… – Женевьева прислонилась к мраморной колонне, чувствуя, как комната медленно поплыла у нее перед глазами.
Лулу положила в рот канапе.
– И что ты хочешь узнать о нем?
– Что ты о нем думаешь?
– Темная лошадка. Не исключено, что несколько сгущает краски, чтобы казаться таинственным. Думаю, ему нравится тщательно подбирать клиенток. Очевидно, он наслаждается своей мнимой исключительностью. Я с подозрением отношусь к подобному типу людей.
– Не могу поверить, что он делает туфли для Вайолет де Фремон, – воскликнула Женевьева, – а не для меня.
Закари танцевал с графиней де Фремон. Он крепко прижимал ее к себе, обнимая за спину.
– Я слышала, они спят вместе, – заметила Лулу.
Женевьева застонала.
– И как только у человека, который создает такие прелестные туфли, может быть такой ужасный вкус в выборе женщин?
– Милая моя, ты ревнуешь?
– Я должна заполучить пару его туфель. Просто должна.
Лулу пожала плечами:
– Ну так иди и скажи ему об этом. Иногда девушка должна забыть о гордости и заговорить первой. Хотя это так скучно и утомительно.
Но Женевьева покачала головой:
– Он не выбрал меня и теперь уже никогда не выберет. Лулу, когда мы пришли сюда сегодня вечером, я приняла его за лакея, сунула ему свою шубу и попросила Роберта дать ему на чай.
2
– Ты должен увезти меня отсюда, – сказала Женевьева, когда Роберт опустился перед ней на колено в гостиной ее семейного особняка в Саффолке. Она прерывисто дышала, грудь вздымалась, синие глаза потемнели. – Ты должен увезти меня отсюда и никогда больше сюда не привозить.
Ему доставляли удовольствие ее воодушевление, страстность, казавшиеся признаком глубокого чувства. Но ее непонятное отчаяние пугало и тревожило его. И что такого ужасного в том, что они живут в богатом английском особняке? Определенно дом несколько сыроват, по нему бродят сквозняки, но, несмотря на это, особняк все-таки производил внушительное впечатление. Ее отец, виконт Тикстед, в первый момент показавшийся ворчливым старикашкой, был очень любезен и дружелюбен. Виконт невероятно обрадовался их помолвке, откупорил виски, хлопал Роберта по спине, называл его «мой мальчик» и так широко улыбался, что Роберт почти мог разглядеть кровеносные сосуды под его натянувшейся кожей. Леди Тикстед плакала и целовала его в щеку тонкими дрожащими губами. Чего такого ужасного могло быть в этих людях? Они были очень благожелательно настроены. Если бы только папа дожил до этого дня и увидел, как его паренек из Бостона женится на английской аристократке!
Но вот теперь Женевьева сжимает его руки с поразительной силой.
– Я умру, если нам еще хоть месяц придется провести здесь, Роберт. Я хочу жить в Париже, писать стихи и вращаться в кругу писателей, художников, модельеров. Мы вместе сможем войти в круг богемы.
Роберт и сам поддался притягательному очарованию Парижа. С одной стороны, жизнь там была довольно дешевой. После войны франк практически обесценился по отношению к доллару, поэтому в городе проживало множество американцев. Там они могли чувствовать себя как дома. К тому же он обожал старушку Европу. Он приехал на материк в 1918 году, когда водил санитарный транспорт на итальянском фронте во время австрийского наступления на Пьяве. Тогда он впервые влюбился в английскую медсестру по имени Агнес с лицом ангела, окруженную ореолом легкой и прекрасной печали. Причиной ее печали стал жених, пропавший без вести во время наступления. Роберт решил во что бы то ни стало подбодрить девушку и убедить ее в том, что жизнь без Эдварда существует. В конечном счете щеки Агнес снова заалели, ее смех стал более откровенным и радостным. После окончания войны Роберт собирался сделать ей предложение. Но как раз перед тем, как он решил заговорить об этом, она получила неожиданное письмо. Эдвард оказался жив, он больше года провел в немецком лагере для военнопленных, но сейчас вышел на свободу. И теперь он хотел возобновить отношения.
Агнес не могла вымолвить ни слова. Когда Роберт спросил ее, как она намерена поступить, та просто опустила голову, слезы безвольно катились по ее щекам. Потом Роберт спрашивал себя, ждала ли Агнес, что он что-то предпримет. Заявит, что полюбил ее навеки, и убедит в том, что по-прежнему существует жизнь без Эдварда? Но он этого не сделал. Его чувство достоинства и долга не позволило ему так поступить. Тогда он видел Агнес в последний раз.
Самое разумное, что он мог предпринять, – вернуться в Бостон. Но что-то удерживало его в Европе, и он путешествовал, осматривал достопримечательности, переезжал из страны в страну, хранил в сердце легкую печаль. Внутреннее чутье подсказывало ему, что, если ему суждено когда-нибудь снова встретить любовь, это произойдет здесь, среди военных руин, в одном из непонятных древних государств. Во время своих путешествий Роберт много читал и размышлял, и в конце концов его начала преследовать мучительная мысль, что он проявил невнимательность и повел себя бесчестно в отношениях с Агнес. Перед этой девушкой у него были определенные обязательства, перед ней, а не перед каким-то незнакомым Эдвардом. Он бросил ее самым бесчестным образом как раз тогда, когда она больше всего в нем нуждалась. Но он больше не совершит подобной ошибки, в этом можно не сомневаться. В следующий раз, когда он снова кого-то полюбит, он не станет трусливо медлить и сомневаться. Он ухватится за это мгновение и спасет свое счастье. Приняв решение, он в прекрасном расположении духа отплыл в Англию, где был представлен виконту Тикстеду и как-то вечером приглашен на ужин в его дом, расположенный на серых болотистых равнинах Саффолка. Там он увидел ее.
Оглядываясь назад, Роберт думал, что даже в первый вечер их встречи, наблюдая за мило улыбающейся двадцатилетней девушкой, со сдержанной аккуратностью поедающей жареного фазана, он сумел рассмотреть истинную сущность Женевьевы под притворно застенчивой, скромной внешностью. Три месяца подряд приходил он в дом родителей Женевьевы, его чувства разгорались как пожар. Как разительно отличалась эта девушка от ранимой и слезливой Агнес! Эта прекрасная девушка, достопочтенная Женевьева Сэмюэл, со всем своим огнем и страстью, была создана для него. Он станет беречь ее, он бросит к ее ногам все, чего она пожелает, лишь бы только Женевьева согласилась принадлежать ему.
– Я должна быть свободна, – сказала она в тот памятный день в гостиной и так крепко сжала его руки, что ему показалось: она вот-вот сломает их. – Здесь я никогда не буду свободной.
Затем она поведала ему свою историю. Горячечную, бессвязную историю о лошади, которая у нее была в детстве.
– Я проводила в седле час за часом, проезжала милю за милей, – говорила она. – Никогда в жизни я не ощущала себя такой свободной.
Но однажды прозвучал выстрел. Возможно, стрелял браконьер. Лошадь испугалась и сбросила Женевьеву. Девушка отделалась легкими ушибами, но свою лошадь больше никогда не видела.
– Ты должен увезти меня отсюда! (Сейчас ему казалось, что тогда она бредила!) Как ты думаешь, сколько понадобится времени, чтобы все уладить? – Наконец, Женевьева отпустила его руки, ее влажные глаза подернулись мечтательной пеленой. – Когда мы поженимся, я надену свои кремовые шелковые туфли с горным хрусталем от Альфреда Виктора Ардженса. Париж не простой город, Роберт. Ты скоро сам это поймешь.
Роберт краем глаза следил за Женевьевой, когда они возвращались домой с вечеринки в доме Вайолет де Фремон в своем «бентли». Сегодня вечером в ней явственно ощущалось какое-то неуловимое беспокойство. Она бесконечно проводила правой рукой по своим блестящим, коротко подстриженным волосам. Когда они познакомились в Саффолке, у нее были роскошные длинные волосы, выглядевшие немного по-детски. Сейчас у жены короткая элегантная стрижка, модно завитая в салоне Лины Кавальери на рю де ла Пэ. Эта прическа выгодно подчеркивает ее изящную шею.
Левую руку Женевьева прижала к длинной шее и теребила ожерелье (большие стеклянные бусы, завернутые в обрывки поэтических журналов). Так поступала и ее мать, именно у нее он наблюдал этот странный жест, то же неосознанное сжимание горла. Но Женевьеве вряд ли понравится, если он скажет ей об этом.
– Ты обратил внимание на туфли Вайолет де Фремон? – не оборачиваясь, неожиданно спросила она. Они проехали мимо Отель-де-Вилль и направились дальше по рю де Риволи. Шел дождь. Огни фонарей казались расплывчатыми и словно танцевали в черных лужах.
– Не могу похвастаться.
Она печально вздохнула, он почувствовал ее досаду и разочарование. Роберт никогда не обращал внимания на туфли до тех пор, пока не встретил Женевьеву. Ему нравилось разглядывать элегантные платья и украшения, и его внимание всегда привлекали стройная фигура и хорошенькое личико женщины. Ведь он, в конце концов, мужчина. В середине 1920-х дозволялось носить юбки до колена, что притягивало взгляды мужчин к лодыжкам, пленяло их тонкостью и изяществом. Но Женевьева научила его обращать внимание на туфли. Прекрасно скроенные, яркие, вычурные туфли, изготовленные из дорогих материалов, наделяли обладательницу удивительной чувственной властью. Высокие каблуки были соблазнительны и дерзки, вызов таился в том, как они подчеркивали высоту подъема, тугой изгиб икры. Женевьева гордилась тем, что едва ли не одной из первых поняла: туфли составляют основу всей композиции наряда. И именно поэтому она так сильно отличалась от остальных женщин.
– Они в каком-то смысле показались тебе особенными? – наконец выдавил он из себя.
