Текст книги "Королева туфель"
Автор книги: Анна Дэвис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
– Ах да. – Беттерсон похлопал ее по руке и подмигнул ей, как обычно подмигивают ребенку. – Позже? В «Селекте»?
Громко прозвучал гонг. Женщина, одетая как английский дворецкий, объявила:
– Леди и джентльмены, сегодняшнее представление вот-вот начнется. Поскольку сегодня нас порадовало своим появлением прекрасное весеннее солнце, мы отправляемся в беседку, я прошу всех выйти в сад и захватить с собой чайные чашки. Те, кто чувствителен к холоду, могут прихватить пальто и шарфы. У нас есть пледы, в которые вы можете укутать ноги, но я уверяю вас, снаружи замечательная теплая погода.
– Потрясающе, – воскликнул Беттерсон. – Обожаю, когда Натали организует шоу.
Женевьева оглянулась в поисках Гая Монтерея, но ему, похоже, удалось незаметно ускользнуть.
Беседка в средневековом стиле напоминала греческий храм с колоннами и статуями, ступени которого сейчас были превращены в театральные подмостки. Зрители расселись по местам, защищенные от ветра высокими, увитыми плющом стенами соседних домов на рю Висконти и рю де Сен, на раскладных стульях, расставленных концентрическим полукругом. Женевьева расположилась рядом с Норманом Беттерсоном, который слегка прижался ногой к ее ноге.
Вышел мужчина в смокинге, Женевьева узнала в нем композитора и музыканта Вирджила Томсона. Он сел за рояль сбоку от беседки и, ударив по клавишам, заиграл какую-то современную импровизацию.
Когда Женевьева попыталась отодвинуться от Беттерсона, он еще сильнее прижался к ней.
В потрепанной шляпе с цветами из-за занавеса появилась Натали Барни, одетая как пастух, с посохом в руках, она вела за руку пастушку, свою худенькую, хрупкую любовницу, Рене Вивьен, в капоре и бесчисленных нижних юбках. Когда звуки рояля стихли, пастух встал на колени, громко декламируя по-французски нечто, что должно было начинаться как классическая греческая трагедия, и протянул руку, чтобы коснуться хорошенькой ножки пастушки.
После полуденного бокала французского белого вермута шамбери и черносмородинового ликера в кафе «Пре-о-Клер», а также после стакана свежего белого сухого вина «Сансерре», приятно охладившего ее в кафе «Селект», Женевьева почувствовала, что возродилась к жизни. Роберт сегодня приглашен на ужин, а значит, вернется домой поздно, она могла спокойно сидеть и наслаждаться приятным моментом. Гай Монтерей снова неожиданно появился в поле ее зрения, он увлеченно беседовал с двумя незнакомыми мужчинами.
– Что думаете о Монтерее? – Беттерсон проследил за ее взглядом сквозь клубы сигаретного дыма, его колено снова нашло под столом ее ногу, и ей пришлось резко отодвинуться.
– Он интересный человек.
– Мне кажется, что вы ему очень нравитесь, – заметил Беттерсон и зашелся в приступе кашля.
– Господи, с вами все в порядке? Принести воды?
Беттерсон поднес платок ко рту и вытер губы.
– Со мной все в порядке. Не согласитесь ли вы переспать со мной, Женевьева?
– О, Норман… – Неужели он пьян? Он так спокойно говорил об этом, в то время как его жена сидела в другом конце комнаты за барной стойкой в обществе его секретарши…
Он проследил за ее взглядом.
– Не обращайте внимания на Августу. Она не станет возражать. Она очень даже обрадуется этому.
До Женевьевы доходили слухи об отношениях его жены и секретарши.
– Я хочу поговорить о моей любовной лирике, – твердо произнесла она.
Его блестящие голубые глаза широко раскрылись.
– Я очень даже неплох, вы ведь знаете. Не отвергайте меня из-за болезни, она не заразна.
– Вы читали мои стихи?
– Милая, мне осталось жить всего пять лет. Когда дело касается хорошеньких женщин, я использую любую возможность. – Он снова разразился натужным кашлем.
Женевьева дождалась, пока приступ закончится, решила, что кашель станет своеобразной точкой в их разговоре. Однажды Эрнест Хемингуэй сказал, что Беттерсон «человек, отмеченный смертью». Замечание оказалось настолько удачным, что стало более знаменитым, чем сам Беттерсон. «Клеймо мертвеца» намертво приклеилось к нему.
– Норман, вы единственный, кто видел мои стихи. Ну, кроме Роберта, конечно, но он ничего не смыслит в поэзии. Мне необходимо знать… необходимо понять, выйдет ли из меня толк. Как вы считаете?
– О, я не сомневаюсь, вы великолепны. – Он снова начал вести себя непристойно.
Женевьева на мгновение закрыла глаза, но, когда она снова открыла их, выражение его лица изменилось.
– Вы очень милая девушка, Женевьева. – Беттерсон покачал головой и печально улыбнулся. – Но вся беда в том, что вы никогда никого не любили, правда? Это заметно, дорогая. Это очень заметно.
– Я понимаю.
Она вспомнила о Роберте, сделавшем ей предложение, и то, как она обдумывала свое решение, пытаясь убедить себя, что он для нее не просто средство спасения.
– Ну вот, я расстроил вас, хотя мне меньше всего этого хотелось.
Она покачала головой:
– Нисколько, мне необходимо было узнать правду.
Бар звенел от смеха, наполнялся густым туманом сигаретного дыма.
– Послушайте, Женевьева.
– Я лучше пойду домой, Норман.
– Милая. – Он накрыл ее ладонь своей рукой. – Ну почему вы не хотите попробовать написать о чем-нибудь еще? О чем-нибудь, о чем вы действительно имеете представление, о том, что вам довелось пережить.
Женевьева отдернула руку.
– Избавьте меня от своей снисходительности и опеки. Он потянулся за своим стаканом.
– Ладно, хорошо. Я буду с вами откровенен. Стихи просто ужасны, они напоминают старую засохшую еду, которую продолжают разогревать снова и снова и подают к столу. У вас есть что-нибудь еще?
– Ну… – Женевьева неохотно извлекла свой блокнот и принялась перелистывать страницы. – Я действительно считала, что любовные стихи удаются мне лучше всего, но… думаю, я могу переписать другие стихи и…
– Это все в этом блокноте? – спросил Беттерсон.
– Да.
– Тогда позвольте мне взять его. Если здесь есть что-то стоящее, я найду сам.
– О, но здесь полно набросков, я немного стесняюсь…
– Да ладно вам, оставьте это жеманство. – Он махнул рукой. Покраснев, она через стол подтолкнула к нему блокнот.
– Вы ведь сбережете его, правда? Это… очень личное.
– Конечно. – Он снова криво ухмыльнулся. – Ну а теперь давайте поговорим о журнале, хорошо?
– Не возражаете, если я присоединюсь?
Женевьева, слегка возбужденная разговором с Беттерсоном, садилась в такси на бульваре Монпарнас, напротив кафе «Селект». Обернувшись, она увидела Гая Монтерея.
– Куда вы едете? – поинтересовалась она.
– В «Шекспир и компанию».
Книжный магазин Сильвии Бич с примыкающей к нему библиотекой, расположенный на рю де Л'Одеон, представлял собой центр англо-американского литературного общества Левого берега Сены. Женевьеве стало очень любопытно, что за дела могут быть там у мужчины в светлом костюме в столь неурочный час. И хотя им было не по пути, она кивнула, приглашая его сесть в такси.
– Не могу поверить, что прошло столько лет, прежде чем я, наконец, приехал в Париж, – воскликнул он, положив руку на сиденье позади нее. – Я здесь всего несколько дней, но нигде раньше не чувствовал себя так особенно, как здесь. У меня ощущение, будто я вернулся домой.
– Я чувствую то же самое, – улыбнулась она.
– Здесь все ощущаешь гораздо острее. – Его губы приблизились к ее лицу. – Жизнь мчится стремительней и яростней. Вы так не считаете?
Она знала, что он собирается поцеловать ее и что она не станет этому сопротивляться, несмотря на то, что у нее есть муж и они находятся в общественном месте. И, господи, как было восхитительно чувствовать вкус его губ, его жар. Он протянул руку, чтобы коснуться ее груди, и она снова позволила ему. Она позволила ему запустить руку под ее пальто, под твидовый костюм-двойку, пока он не добрался до ее обнаженной плоти. Она жаждала отдаться неистовому порыву. Она хотела, чтобы он касался ее разгоряченного тела и целовал ее прямо в такси, пока они мчались по городским улицам. Автомобиль пробирался по запруженным транспортом улицам; испытывая легкое головокружение от алкоголя, она просто желала отдаться во власть мгновения и плыть по воле волн. Все происходящее казалось ей нереальным и походило на сон.
Такси подъехало к зданию, в котором располагался «Шекспир и компания». Они вышли, Монтерей расплатился с таксистом.
– Сильвия сказала, что пару ночей я могу переночевать в квартире над магазином, – объяснил он. – Пока не устроюсь достойным образом, ну, вы меня понимаете.
Прохладный вечерний воздух взбодрил ее, теперь она чувствовала себя не так уверенно. Женевьева провела рукой по губам, стирая остатки смазанной помады, он рылся в карманах в поисках ключей.
– Мне казалось, они были где-то здесь…
Похоже, это будет продолжаться вечность. Ее била дрожь. Наконец, он обернулся к ней и пожал плечами.
– Должно быть, я потерял их.
– Возможно, нам следует перейти улицу и постучаться в соседний дом. Сильвия наверняка там.
– Нет, она уехала вместе с Эдриэнн. Мне остается только проникнуть в квартиру через окно.
– Вы шутите.
Он упер руки в бока и взглянул на окно первого этажа.
– Думаю, это не составит особого труда. Я вскарабкаюсь по вывеске.
Такси уже уехало. Алкогольные пары постепенно рассеивались. Он поплевал на руки и цепко ухватился за раму, поставив ногу на карниз.
– Надеюсь, вы смотрите, – крикнул вниз. – Так я выгляжу особенно эффектно. – Он ухватился за вывеску, которая свисала с железного крюка как раз над дверью, на одной стороне было написано название магазина, на другой красовалось изображение самого Шекспира. Когда Монтерей рванулся вверх, крюк угрожающе прогнулся и заскрипел, Женевьева тихо вскрикнула и закрыла глаза.
– Смотрите, не отвлекайтесь, – раздался его голос, словно у него на затылке были глаза и он мог следить за ее реакцией.
Женевьева посмотрела сквозь пальцы и увидела, что он уже забрался на козырек магазина и медленно подбирается к балкону. Теперь она могла вздохнуть спокойно. Несколько секунд спустя он был уже в безопасности и возился с оконным шпингалетом.
– Подождите, сейчас я спущусь и открою дверь.
Стоило им войти внутрь, все изменилось в лучшую сторону. Женевьеве раньше не доводилось здесь бывать, хотя в магазинчике, расположенном этажом ниже, она оказывалась не раз. Здесь было очень уютно, в углу стояли односпальная кровать, кресло, стол и два деревянных стула, а в небольшом закутке располагалась крошечная кухонька. Оттуда выходили две двери.
– Идеальное для меня место, – заметил Монтерей. – Здесь есть все, что может понадобиться человеку, а внизу достаточно книг, чтобы хватило до конца жизни.
Он извлек из кармана пиджака небольшую флягу, а затем принялся рыться в буфете в поисках стаканов.
– Вот так. – Сказал он и наполнил стаканы.
Женевьева сделала глоток, чувствуя, как тягучая жидкость обожгла горло, и обрадовалась возвратившемуся опьянению. Она с любопытством посмотрела на кровать, как вдруг он подошел к ней сзади и принялся целовать ее шею. Она позволила его рукам ласкать свое тело, свои ноги. Когда он запустил руки ей под платье, она глубоко вздохнула. Что она делает?
– Тебе ведь нравится, правда? – прошептал он. – Тебе понравится еще больше.
Она почти слышала дразнящий голос Лулу: «В супружеской постели было так восхитительно, правда?»
В голове мелькнула смутная мысль: пора уходить! – но она уже изогнулась навстречу ему, держась за край стола, чтобы сохранить равновесие.
Женевьева вспомнила о привычном стуке Роберта в дверь ее спальни. О его ритуалах – предварительном, промежуточном, последующем.
Женевьева изо всех сил прижималась к Монтерею. Пусть это произойдет.
Вся беда в том, что ты никогда никого не любила, правда? Это очень заметно, милая.
Она почти теряла рассудок, желая, чтобы это произошло. Похоже, с ним происходило нечто похожее. Она не успела как следует разглядеть его лица, когда он резко вошел в нее. Она должна была опереться о стол, который стал двигаться вперед, деревянные половицы скрипели в такт их движениям. На самом деле пол скрипел сильнее, заглушая стоны Женевьевы. Дело вовсе не в том, что она не была возбуждена. Она наслаждалась запретной природой страсти, своей собственной порочностью. И чем больше боли это причиняло, тем сильнее ей нравилось.
Когда все закончилось, он принялся стягивать с нее одежду, путаясь в застежках.
– Тебе не кажется, что ты ошибся? – спросила она. – Разве не принято раздеваться в начале?
– Ты считаешь, что мы уже закончили? – поинтересовался он.
На этот раз их обнаженные тела сплелись на постели. Пальцы ласкали кожу легкими прикосновениями, они были не в силах отвести друг от друга взгляда, томились в мучительно-сладких поцелуях. Это был долгий и чувственный секс.
А после, когда они сидели, прижавшись друг к другу, на крошечной кровати, ее вдруг охватила не поддающаяся контролю дрожь.
– Ты необычная, ты знаешь об этом? – У него был изумленный, несколько отрешенный взгляд, словно кружилась голова.
– Правда? – Во второй раз ее проняло. Сначала, понятно, это была всего лишь страсть. Но все равно они занимались «любовью без любви». В чем же дело?
– Эй, да ты замерзла. – Он плеснул немного виски в ее стакан. – Это поможет тебе согреться.
– Мне не холодно. – Она все равно поднесла к губам стакан. – Я боюсь.
– Чего?
– Того, что сделала. Того, что это означает.
– Это может означать все, чего ты сама пожелаешь. – Он поцеловал ее в плечо. – Моя сладкая девочка.
Ты сладкая, сладкая девочка…
– Я говорю о своем браке.
Он сделал большой глоток прямо из фляжки, и она вдруг заметила татуировку у него на руке.
– Можно мне посмотреть? Это был череп. Черный череп.
– Я сделал ее в Северной Африке. Это часть договора.
– Что это за договор?
– Договор со смертью.
Какая-то ее часть сгорала от любопытства, желала узнать больше, но другая, более разумная, не хотела больше ничего слышать. Это было слишком страшно. Он снова предложил ей фляжку, но она покачала головой. Ей больше не хотелось виски. Его запах чувствовался в его дыхании, на ее коже, там, где он целовал ее и ласкал языком. Чтобы немного освежиться, Женевьева решила выпить воды. Она перелезла через него и выбралась из постели, чувствуя себя неловко, понимала, что он наблюдает за ней, пока она втискивается в свою рубашку из китайского шелка с кружевным подолом, а затем натягивает на себя свой до нелепости строгий, измятый костюм.
Кран в кухне резко заскрипел, ржавая вода потекла тонкой струйкой, но Женевьева с жадностью осушила стакан.
– Ванная здесь? – Она взялась за ручку одной из дверей.
– Да, – лениво откликнулся он.
Но это оказался чулан. Она подергала другую дверь, чувствуя себя ужасно неловко.
Пока умывалась и поспешно подправляла макияж, до нее донеслись его слова:
– Ты читала мои стихи? Это своего рода метафизика, нечто недоступное простому восприятию, но все-таки я еще не достиг совершенства. Мне никак не удается достичь необходимого состояния, в котором только и возможно осветить истину. Опиум помогает, но этого мало. Ты пробовала опиум?
– Нет, – отозвалась она. Ее лицо в зеркале выглядело довольно глупо. Она с тоской вспомнила о Роберте. Он уже наверняка вернулся со своего ужина и сейчас сидел со своими любимыми газетами – New York Times, Boston Cronicle, Le Monde – и сигарой, в домашних тапочках, держа на коленях чашку кофе или потягивая виски. Сейчас ей отчаянно захотелось оказаться дома рядом с ним, уютно свернуться калачиком на своей кушетке в виде пироги. Она желала, чтобы все было как прежде.
Хотя вполне возможно, что муж еще не вернулся домой. Если она поедет домой прямо сейчас, то успеет принять ванну и смыть с себя дым сигарет, виски, пот.
– Ты глупая девчонка, – прошептала она, обращаясь к своему запотевшему отражению в зеркале.
– Я жду не дождусь, когда познакомлюсь с Сильвией, – послышался голос Монтерея.
Она нахмурилась.
– Но… – Ведь это квартира Сильвии. Над магазином Сильвии. Он наверняка встречался с ней раньше. По крайней мере, должен был.
Она вспомнила, как Монтерей стоял на тротуаре, без ключей, а затем бодро карабкался в окно. Он не знал, где находится ванная.
– О господи!
Выйдя из ванной с притворной улыбкой на губах, она обнаружила, что его нет в комнате.
– Гай? – И куда он подевался?
Повинуясь инстинкту самосохранения, она быстро схватила с пола пиджак его светлого костюма. Тот же инстинкт приказал порыться в его карманах, добравшись до внутреннего кармана, Женевьева обнаружила в нем… тяжелый металлический предмет, известный любому человеку, хотя ранее ей и не доводилось держать в руках огнестрельного оружия.
Сердце гулко стучало в груди, она едва не выронила пистолет, но сумела вовремя взять себя в руки, засунула его в карман и осторожно положила пиджак на прежнее место. Затем принялась молча искать свои разбросанные повсюду вещи.
Необходимо было как можно быстрее выбираться отсюда. Но он наверняка внизу, в магазине, бродит обнаженный среди книг. Как ей пройти незамеченной?
– Гай? – Она изо всех сил старалась, чтобы ее голос звучал беспечно. – Где ты?
– Я здесь. – Голос доносился не снизу.
– Что ты делаешь, Гай?
– Я размышляю. В моей голове созрело стихотворение, я пытаюсь выпустить его наружу. Как замечательно думается в маленьких, тесных и темных местах.
Он притаился в чулане.
Женевьева молниеносно выскочила из квартиры и ринулась вниз по лестнице.
– Женевьева? – донесся до нее далекий голос, пока она бежала через магазин, а затем боролась с задвижкой на двери. – Ты не хочешь послушать мое стихотворение? Оно чертовски удачно получилось.
7
Роберт вернулся домой около одиннадцати часов вечера после отвратительного ужина в одном из самых снобистских ресторанов Парижа (официант на полном серьезе намекнул, что стейк тартар подается сырым. Не просто непрожаренным, а именно сырым). Компанию ему составили чванливый владелец йоркширской текстильной мануфактуры, худший представитель разновидности британских промышленников, напоминающий жабу, и его подобострастный помощник с плохими зубами. Казалось, что эти люди не имеют ни малейшего понятия о человеческих тепле и сердечности. Общаясь с ними, Роберт с потрясающей ясностью представил «темные фабрики сатаны».[3]3
Цитата из известного стихотворения Блейка «Иерусалим». (Примеч. пер.)
[Закрыть] Войдя в квартиру, он был несказанно удивлен, обнаружив, что жены до сих пор нет дома.
Откуда-то издалека раздавалось невнятное бормотание, он прошел через холл, ставший пустым и гулким с тех пор, как лошадь увезли почистить. Но это оказалась Селин. Звук шагов, приближавшихся будто бы из гостиной, очевидно, доносился из квартиры этажом выше. Неужели вздох, который, как ему показалось, прозвучал в комнате Женевьевы, отведенной под туфли, принадлежал какой-то паре ее безумно дорогих туфель? Возможно, он сам вздохнул и не заметил этого.
Роберт мрачно подумал, что эта квартира кажется невыносимо пустой, если ее нет рядом, и налил виски. Где она сейчас? Она говорила ему, что днем собирается посетить поэтическое собрание, но ничего не сказала о вечере. Он готов поклясться, за всем этим стоит Лулу.
Роберт как раз размышлял, стоит ли попросить Селин разжечь камин, когда раздался телефонный звонок. Он надеялся, что это звонит Женевьева, чтобы извиниться за свое опоздание и сообщить, что она появится с минуты на минуту, но не тут-то было.
– Я собираюсь сделать кое-какие изменения в своем розарии, – заявила леди Тикстед после сдержанного обмена приветствиями.
– Вы хотите поговорить об этом с Женевьевой?
– Господи, для чего мне говорить с ней об этом?
Он почесал в затылке.
– Вы хотите обсудить это со мной?
– С вами?
Это уже было чересчур. Очевидно, она напилась как сапожник, хотя ее голос казался абсолютно трезвым.
– Женевьевы сейчас нет дома, леди Тикстед. Уже довольно поздно. Передать ей, чтобы она перезвонила вам?
– И где же она?
– Я не знаю.
Он услышал шумный вздох.
– Вам не кажется, что вы должны держать ее на коротком поводке?
Хотя он хорошо знал этих людей, слова шокировали его.
– Она не собака.
– Это всего лишь образное выражение.
– Мне это известно. – Он почувствовал, что начинает скрежетать зубами.
– Роберт, мы с мужем доверили вам безопасность и благополучие нашей дочери. Вы прекрасно знаете, что Женевьева очень хрупкая девушка. Вы ведь не хотите нас разочаровывать, не так ли?
– Леди Тикстед, – Роберт начинал метать громы и молнии. Вот теперь он действительно пришел в ярость, – я отношусь к вам со всем должным уважением, но Женевьева уже не ребенок.
– Да, но…
– И она моя жена.
Еще один шумный вздох на другом конце провода. Затем Роберт услышал: «У Бесс родилось четверо малышей».
Разговаривая с этой проклятой женщиной, он словно постоянно пытался разгадать сложную загадку. Она стала для него настоящей китайской головоломкой.
– У Бесс?
– У нашей любимой маленькой собачки. Думаю, мы оставим двух щенков. Вы не хотите взять одного?
– Не думаю.
– Это миниатюрные собачки, вы ведь знаете. Это бигль. У вас в Америке есть такая порода? Возможно, вы называете их как-то по-другому?
– Простите, но мы не можем взять собаку.
– Вы ведь расскажете об этом Женевьеве, правда? Я бы хотела, чтобы она перезвонила мне.
– Чтобы поговорить о щенках?
– О ее отце. Он нездоров.
Положив трубку, он вернулся к бутылке виски, так и не выяснив, что произошло с виконтом, не разобравшись, что послужило причиной звонка матери Женевьевы, загадочная болезнь, щенки или что-то еще, о чем она не пожелала с ним говорить. Очень часто, разговаривая с леди Тикстед, он чувствовал, что она изъясняется на каком-то зашифрованном языке. Все эти непонятные сообщения о розарии и щенках Бесс для Женевьевы могли означать нечто важное, недоступное его пониманию.
Если бы только они вели себя как нормальные, простые люди и говорили на доходчивом английском языке, его жизнь стала бы намного легче! Но папочка был аристократом с высокомерно поджатыми губами, а мамочка совершенно выжила из ума и слишком часто прикладывалась к бутылке. Где-то глубоко под надоедливой уклончивостью, недосказанностью, безумием и туманными замечаниями скрывалось нечто запретное, какая-то тайна. Эта тайна имела прямое отношение к его Женевьеве, и именно поэтому ему так часто напоминали, что за ней надо приглядывать.
Он с самого начала чувствовал, что семья что-то скрывает. Когда он ухаживал за будущей женой, леди Тикстед как бы случайно напоминала о «хрупком здоровье» дочери и намекала на «затянувшееся состояние». Когда виконт дал свое благословение на помолвку, он еще раз подчеркнул, что на Роберта возлагается ответственность «заботиться» о его дочери. Возможно, это выглядело неразумно, но он продолжал упорствовать. Все это выглядело так, будто виконт до сих пор видел в Женевьеве ребенка или же больную, которой больше пригодилась бы сиделка, чем муж.
Роберт изо всех сил пытался проникнуть под покров тайны, но так и не дождался объяснений, а самому ему меньше всего хотелось проявлять неуважение или выглядеть чрезмерно подозрительным. В конечном счете он решил, что всему виной туманный английский сплин. Совершенно определенно, у Женевьевы не было ни малейшего намека на болезнь. Все выглядело как раз наоборот. Когда он увез свою невесту из дома Тикстедов, расположенного в скучной, серой болотистой местности, она буквально расцвела.
Роберт давно не вспоминал о тайнах из прошлого Женевьевы. Но сегодня вечером, в пустой квартире, эта мысль снова вернулась, и он никак не мог отделаться от нее. Роберт пробовал расспросить саму Женевьеву, но так ничего и не добился. Ее было так же трудно припереть к стенке, как и ее родителей, а недавно у нее начали появляться новые тайны…
Когда он пытался начать разговор об их переезде в Бостон, она тут же меняла тему. Жена делала это так быстро и искусно, что он не успевал понять, как это произошло. Еще одна тайна касалась ее отношений с Лулу. Ему ужасно хотелось узнать, куда они ходят по вечерам, с кем разговаривают, о чем эти беседы. Он хотел понять, почему жена так сильно сдружилась с женщиной, с которой у нее практически нет ничего общего. Неужели она не видит, что, если чуть-чуть приоткроет завесу таинственности, ему не придется забрасывать ее бесконечными вопросами?
А несколько недель назад произошел очень неприятный случай.
Все началось после телефонного звонка от ее матери, такого же, как сегодня вечером. Положив трубку, она заявила:
– Мамой так легко манипулировать. Она часто сама не понимает, что творит. – А затем глубоко погрузилась в свои мысли и вдруг выпалила: – Я ведь не такая как она, правда?
Роберт отрицательно покачал головой.
– Я знаю, что часто поступаю дурно. С этим ничего нельзя поделать. Что бы я ни предпринимала, как бы я ни боролась с собой. На самом деле, чем больше я пытаюсь от нее отличаться, тем больше открываю в себе похожих черт.
Он тогда не понял, о чем она говорит, но ему понравилось, что Женевьева смягчилась и стала нежной и ласковой во время того разговора. И все вокруг стало добрым и мягким, они долго и спокойно беседовали в тот вечер, что нечасто случалось за их совместную жизнь.
Женевьева редко сама приходила к нему в спальню, но в ту ночь пришла. И он испытывал несказанное блаженство, лежа с ней в постели и нежно сжимая ее в объятиях. А затем настал самый главный момент блаженства. Она склонила голову ему на грудь, он ощущал ее тихое и спокойное дыхание, она засыпала. Роберт почувствовал то неуловимое мгновение, когда она начала проваливаться в сон. Он хотел защитить ее и согреть своим теплом, ее, свою Женевьеву. Навсегда. Он хотел…
– Милая? – прошептал он. – Ты еще не спишь?
– Мм?
Он нежно провел рукой по ее мягким волосам, играя несколькими прядями, а затем осторожно убрал их за ухо. – Я подумал…
– О чем?
– Давай заведем ребенка.
Это был конец. Прощальное мгновение. Она похолодела, сжалась в его объятиях, как мертвая. А затем осторожно высвободилась, бормоча себе под нос, что ей надо в ванную. Он остался один в постели, с растерянным видом глядя на свет, пробивающийся сквозь наполовину распахнутую дверь спальни, и слушая приглушенный звук ее шагов, пока она решительно уходила не в ванную, как сказала, а в свою спальню, расположенную в другом конце коридора.
Роберт пил уже третью порцию виски и злился все больше и больше. Он отчаянно хотел сына. А она запретила ему даже упоминать об этом! И как она посмела сделать запретным самое естественное из человеческих желаний?
Он вскочил и принялся мерить комнату широкими шагами, ощущая, как в душе назревают два противоречивых чувства.
Когда твоя проклятая жена, наконец, заявится домой, произнес голос в его голове, чертовски напоминающий голос Гарри Мортимера, просто затащи ее в постель и покажи, кто в доме хозяин! Ты и глазом моргнуть не успеешь, как она забеременеет и будет несказанно счастлива. Придет конец ее шатаниям по городу и секретам в компании с Лулу. Ей кажется, что она не хочет ребенка, но, в конце концов, Женевьева всего лишь женщина.
Но другое чувство казалось более сдержанным и благоразумным, оно больше соответствовало его внутренней сути. Успокойся, уговаривал его внутренний голос, что ожидает вас обоих, если ты станешь вести себя как животное? Твою жену можно заставить смотреть на вещи так же, как смотришь ты, лишь узнав, что тревожит ее. Тогда ты сможешь дать ей те поддержку и уверенность, которых ей так недостает, стать хорошим, надежным мужем для нее. Странно, что такая женщина не хочет иметь детей. Здесь наверняка все не так просто, как кажется. Если она отказывается признаться, есть множество других способов выяснить, в чем дело. А теперь просто успокойся, сядь и обдумай план дальнейших действий.
– Селин? – Роберт распахнул дверь гостиной и вгляделся в пустой коридор. – Пожалуйста, не могли бы вы разжечь камин, прежде чем отправитесь спать?
Затем он снова вернулся к бутылке виски и налил себе новую порцию.
8
Такси почти подъехало к рю де Лота, но Женевьеве требовалась пара минут, чтобы прийти в себя, прежде чем встретиться с Робертом. Ей удалось остановить такси нового типа, полностью моторизованное, но оформленное в стиле старого конного фиакра, в этом автомобиле пассажирское сиденье было защищено со всех сторон, а водитель находился снаружи. Женевьеве пришлось несколько раз постучать в небольшой экран, чтобы привлечь его внимание.
Они остановились под раскидистыми платанами, чуть в стороне от шумного уличного движения. Женевьева разглядывала влюбленную парочку, молодые люди смеялись и протягивали руки навстречу друг другу, в то время как их лошади крутились в разные стороны. Компания хихикающих девушек видела в конной прогулке прекрасную возможность продемонстрировать стройные ножки, которые снова окажутся закрыты длинными платьями, стоит им только спешиться. Компания молодых парней неподалеку не сводила с них восхищенных глаз.
Чем могут грозить ей события сегодняшнего вечера? О том, что произошло, знали только она и Гай Монтерей. Она не сомневалась в том, что он абсолютно ненормальный человек. Поначалу Женевьева чувствовала легкую тревогу, но теперь, когда ей удалось благополучно ускользнуть, она начала понимать, что он не собирался причинять ей никакого вреда. Этот человек определенно был слишком погружен в свой безумный внутренний мир, чтобы задумываться о ее существовании.
Она никому не расскажет, что изменила Роберту. Даже Лулу. Особенно Лулу. Только так все это закончится. Она совершила ошибку, но не собирается вновь наступать на те же грабли. Она наведет порядок в своем браке. Все наладится, а иначе она просто не знает, как жить дальше. А Роберт, бедный Роберт, он ни в чем не виноват. Почему он должен страдать? Лучше ему ни о чем не знать.
Вообще, возможно, хорошо, что это произошло именно сейчас. Она «вышла за рамки», но ловко сумела ускользнуть целой и невредимой.
Женевьева уже собиралась попросить водителя ехать дальше, когда заметила высокую стройную женщину, которая шла по улице, держа за руку девочку лет десяти. На женщине было длинное шерстяное пальто с высоким воротником, отороченным мехом опоссума, и такая же шляпка-колокол. В ее манерах чувствовалось нечто величественное. Девочка в пальто, которое было почти уменьшенной копией пальто матери, изо всех сил пыталась поспеть за ее широкими шагами. Женевьева смотрела на них из окна, в этот момент девочка взглянула на мать с невероятным обожанием, а та улыбнулась ей в ответ. Девочка была в очаровательных гольфах до колена, а на ногах красовались кожаные ботинки Мери Джейн.
Что-то всколыхнулось в памяти Женевьевы, ее охватила какая-то странная печаль. Какое-то забытое воспоминание поднялось со дна души.
– Месье! – Женевьева постучала в стекло. – Разворачивайтесь, пожалуйста.
– Вы передумали ехать на рю де Лота? – раздался снаружи хриплый голос.
– Да. Пока да.
Женевьева вышла на Вандомской площади и расплатилась с шофером. Она прошла через восьмиконечную площадь, глядя на печально известную колонну. Первоначально на ее месте возвышалась статуя короля-солнца, Людовика XIV, но затем ее снесли и заменили колонной, отлитой из 1250 русских и австрийских пушек в честь празднования побед Наполеона. Затем она снова была снесена и позднее переделана в точную копию своего последнего воплощения. Из номера Женевьевы в отеле «Ритц» открывался замечательный вид на колонну, как раз через дорогу, за министерством юстиции. В свое время она славно повеселилась в «Ритце». Здесь Женевьева впервые встретилась с Лулу, как-то поздно вечером, в баре. Лулу заявилась босиком, ведя за собой на поводке черную пантеру. Она принесла миску и просила официанта наполнить ее водой для ее «подружки». Когда официант занервничал, Женевьева подошла к ней и наполнила миску шампанским из своей бутылки, к явному удовольствию «черной подружки», которая тут же все вылакала. Женевьеве ничего не оставалось, как еще раз наполнить миску до краев. Она пробормотала: «А у вашей пантеры дорогостоящие привычки».
