Текст книги "Королева туфель"
Автор книги: Анна Дэвис
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Глава 6 СТЕЛЬКА
30
Это было самое прекрасное утро. Небо еще никогда не казалось таким ослепительно-голубым, воздух столь свежим, а круассаны такими сладкими и сдобными. Парижские женщины никогда не выглядели такими прекрасными, а их младенцы (ах, дорогие крошечные херувимы, красавчики-крепыши в чепчиках!) никогда на восседали так важно в тряских колясках, которые толкали перед собой милые няни-англичанки (можно ли отыскать в Париже няню-англичанку? Или придется ехать в Лондон, чтобы нанять ее?).
Обычно Роберт никогда не ходил на работу пешком, но сегодня он просто не мог усидеть на месте. Он насвистывал, шагая по Елисейским Полям, ему приходилось сдерживать себя, чтобы не отбивать по пути чечетку. Пьер, который медленно ехал за ним в машине, вероятно, не мог взять в толк, что такое происходит с хозяином. И на самом деле – все, что мог сделать Роберт, – это сдерживаться, чтобы не вопить из окна машины о своей радости. Неужели кому-нибудь повредит, если он поделится тайной хоть с одним человеком? И как она могла требовать, чтобы он скрывал свое счастье от других? Но" он должен сдерживаться, потому что обещал Женевьеве. Бедная малышка Женевьева! Она так боялась говорить ему об этом. Сегодня утром она тоже показалась ему напуганной. Хорошо, он сумеет успокоить и подбодрить ее. Он бережно окружит ее теплом и заботой в течение всех девяти месяцев беременности и после рождения малыша.
На углу улицы сидела старуха и продавала розы. Красные, желтые, персиковые, белые, розовые. Роберт остановился перед ней и понюхал ближайший букет. Эти розы, подумал он, источают самый божественный аромат, который ему когда-либо приходилось чувствовать. Всунув первую попавшуюся крупную банкноту довольной старухе, он выбрал по букету каждого цвета и положил на заднее сиденье «бентли».
– Отвези красные и белые розы на рю де Лота миссис Шелби Кинг, – сказал Пьеру. – Персиковый букет можно подарить горничной Селин. Розовый подойдет для моей секретарши, Мари-Клер, если ты отвезешь их в офис.
– А как насчет желтых роз? – спросил Пьер.
– Отвези их домой и подари своей любящей жене. Она замечательная женщина и, конечно, заслужила чудесный букет цветов.
– Спасибо, месье!
– На здоровье. Сегодняшнее утро, да и любое утро, на самом деле преподносит нам полезный урок, Пьер. Что бы ни происходило ночью, в темноте, когда взойдет солнце, нас ожидает начало пути. Можно полностью стереть следы мела с грифельной доски, мой друг, если именно этого мы хотим больше всего. Новая жизнь, новое начало, новый человек. И все зависит только от нас.
Когда он, наконец, сумел отделаться от благодарной раскрасневшейся секретарши и уселся за письменный стол, первым делом снял трубку и попросил оператора соединить его с офисом мистера Фелперстоуна.
– Мистер Шелби Кинг. Тот самый человек, – послышался голос Фелперстоуна, прежде чем Роберт успел вставить обычное приветствие. – Я должен сообщить вам, сэр, что мой коллега, месье Канн, был довольно активен. Думаю, скоро у нас появятся любопытные подробности.
– Забудьте об этом, мистер Фелперстоун. – Роберт закрыл глаза и застыл, не открывая их. – Что бы там ни было. Я больше ничего не желаю знать.
На другом конце линии послышался нервный смех и странный шмыгающий звук.
– Прошу прощения, сэр, вы хотите сказать…
– Я говорю… – Роберт снова открыл глаза и взглянул на фотографию жены, в свадебном платье. Безупречная кожа с легким румянцем, красивый прямой нос. Она была невероятно аристократична, его Женевьева. Да, невероятно аристократична. – Я говорю, что люблю свою жену и доверяю ей. И я не понимаю, что вообще заставило меня нанять вас.
– Мистер Шелби Кинг, умоляю вас подумать. Месье Канн человек слова. Если он говорит, что скоро произойдет нечто важное, значит, так оно и есть.
– Конечно, я оплачу ваши услуги в полном объеме, – заверил Роберт. – Пожалуйста, пришлите мне в офис счет и пометьте конверт надписью: «Лично в руки».
– Но клетка вот-вот захлопнется!
– Вы что, не слышите? Меня это не интересует. – Словно желая доказать это самому себе, Роберт принялся нетерпеливо ворошить бумаги, лежащие на подносе.
– Мы совсем скоро вытащим правду на поверхность, я в этом не сомневаюсь. Если вы только согласитесь немного подождать…
– Бросьте вашу охоту, Фелперстоун. Ваша сеть пуста, и так будет всегда. – И вдруг взгляд Роберта упал на небольшой лиловый конверт с его фамилией и адресом офиса, написанными наклонным женским почерком. Мари-Клер не распечатала его, возможно, потому, что у письма был вид личной корреспонденции. Он схватил нож для писем и вскрыл конверт.
– Клянусь вам, сэр, Канн никогда не ошибается…
Но Роберт уже не слушал его.
«Дорогой сэр,
Ваша жена обманывает Вас. Ее хобби не так безопасно, как Вам кажется.
Доброжелатель».
Аристократичная Женевьева в этот момент связывала низкий пояс своего усыпанного нежными цветами розового шифонового платья с украшенной бисером лентой. Скоро она отправится в комнату для туфель и найдет абсолютно новые лодочки от Мишеля Вейла из необычной, напоминающей гобелен материи. Узкие ремешки с застежкой-жемчужиной, розовый лайковый каблучок, розовая окантовка. Элегантно, но неброско и сдержанно. Наряд, свидетельствующий о внутреннем спокойствии и уверенности.
Женевьева сказала Роберту, что сегодня утром пойдет к врачу. Но на самом деле она собиралась навестить Нормана Беттерсона.
Дверь открыла миссис Беттерсон. Или это была секретарша? Женевьева не могла сказать с абсолютной уверенностью. Обе женщины были высокие и смуглые, с темными кругами под глазами.
– Я хотела повидать Нормана.
Женщина, которая могла оказаться миссис Беттерсон, улыбнулась.
– Как мило, что вы зашли, Женевьева. Это очень подбодрит его.
Смутившись, Женевьева прошла следом за ней в квартиру. Одна комната служила гостиной, кухней и кабинетом. Как ни странно, несмотря на крошечные размеры, жилище Беттерсонов выглядело уютным. На стенах кое-где висели яркие картины, одна, над столом, представляла собой глубокий красный надрез на белом фоне. Стены от пола до потолка занимали стройные ряды уставленных книгами полок. На каждый ряд книг были поставлены новые стопки, так что полки бессильно накренились вперед, грозя обрушиться. Простые половицы разрисованы странным крученым узором всех оттенков зеленого. В узоре чувствовалось что-то невероятно живое. Он разросся только до середины комнаты, но казалось, будто растет, расширяясь и захватывая все на своем пути, подобно тому, как побеги плюща оплетают здания и карабкаются по их стенам.
– Похоже, ей нравится пол. – Вторая женщина, которая тоже могла оказаться миссис Беттерсон, сидела за обеденным столом.
– Тем хуже для нее, – с юмором отозвалась первая миссис Беттерсон.
Вся комната казалась необыкновенно живой. Изобилие книг и картин. По столу разбросаны бумаги, некоторые напечатаны, некоторые испещрены крупными наклонными записями. Женевьева оказалась в фантастическом литературном саду.
– Я помешала вам, – извиняясь, заметила она, указывая на печатную машинку и кучу беспорядочно разбросанных бумаг.
– О, ничего страшного, – откликнулась первая миссис Беттерсон.
Женевьева напрягла зрение, чтобы прочитать обрывки слов на ближайшем листке бумаги.
– Это материал для журнала?
– Кое-что, – ответила вторая миссис Беттерсон. – Но Норман параллельно занимается другой работой. Непосильная задача, разобраться в таком хаосе.
– Понимаю. – Женевьева слегка кивнула. – Как, должно быть, замечательно работать над каким-то проектом. Над чем-то, что требует полной самоотдачи и сосредоточения. – Как только она произнесла эти слова, ее щеки заалели. Что подумают о ней эти женщины? Испорченная маленькая богатая девчонка, пришла совать нос в чужие дела и делает пустые, неискренние замечания. Но все, что она говорила, шло от чистого сердца. Женевьева вдруг неожиданно почувствовала неловкость за свое цветастое платье и гобеленовые туфли. Она подумала, что эти женщины наверняка считают ее поверхностной глупышкой, которая способна уйму времени потратить на свой туалет. Они были прекрасны в своей честности, прямоте и обезоруживающей открытости. В них чувствовалась истинная глубина. Пара интеллектуалок, женщины, к которым необходимо относиться с настоящим уважением. Их простые голубые платья и зачесанные назад волосы навевали мысль о пренебрежении, возможно, даже презрении к высокой моде и прочей показной пышности. Потребуется время, чтобы разобраться в них, по-настоящему узнать их, но это того стоит.
Женевьева чувствовала себя так, словно каждую ее мысль и чувство можно было прочесть на ее лице, ей захотелось повернуться и бежать. Но выражения лиц двух женщин не изменились. Обе казались заинтересованными и оживленными.
– Мы занимаемся всем понемногу, – говорила вторая миссис Беттерсон. – Редакторы, машинистки, эксперты по современной американской письменности. – Она протянула Женевьеве листок с какими-то особенно запутанными каракулями. – Время от времени нам даже удается кое-что писать самим.
Теперь Женевьева, наконец, кое-что поняла. «Я хочу получить то, что есть у этих женщин. Мне необходима глубина. Но как же ее заполучить?»
– Норман сейчас там. – Первая миссис Беттерсон указала в направлении единственной двери, которая была закрыта. – В постели.
– Ему… нездоровится, миссис Беттерсон? – спросила Женевьева.
– На самом деле это я миссис Беттерсон, – отозвалась женщина, сидящая за столом. – Августа.
– Прошу прощения. – Женевьева попыталась улыбнуться, но ошибка была двойной, поскольку все знали, что Беттерсон спал с обеими женщинами, и, по слухам, они спали друг с другом.
– Не беспокойтесь. – Августа весело улыбнулась и снова принялась печатать.
– А я Марианна, – представилась не миссис Беттерсон. – Хотите чаю? Я все равно буду готовить его для Нормана.
– Нет, благодарю. А Норман… Он болен? То есть я знаю, что он болен, но…
Марианна подошла к плите, на которой кипела вода в котелке.
– Прошлой ночью ему стало плохо.
– На самом деле он сам виноват, – заметила Августа. – Он просто переборщил. Ввязался в какое-то представление в «Койоте», вместе с актрисой из кабаре, Лулу с Монпарнаса. Она ваша подруга, ведь так?
Женевьева взглянула на причудливый узор на половицах:
– На самом деле мы немного поссорились.
– Я знаю, что прошлой ночью в Квартале был праздник, – улыбнулась Августа. – Один поэт, приятель Нормана, ударил владельца «Ротонды». Все вокруг, конечно, терпеть не могут этого человека, поэтому и отмечали радостное событие. Но, возможно, вы сами там были?
Женевьева проглотила ком в горле.
– С Норманом все в порядке?
– В общем да, – кивнула Августа. – Ему следует больше заботиться о своем здоровье. Но это не его стиль жизни.
– Недавно тут такое было… – Марианна задрожала.
Из-за закрытой двери до них донесся кашель. Ужасный кашель.
Беттерсон сидел в постели с «Великим Гэтсби».[7]7
Роман Ф.С. Фицджеральда. (Примеч. пер.)
[Закрыть] На его скулах проступил лихорадочный румянец, глаза блестели.
– Женевьева! Как замечательно, что вы пришли. Вы войдете? – Он подвинулся в постели и откинул в сторону простыни.
– Норман, признайтесь честно. – Она присела на самый краешек. – Как вы себя чувствуете?
– Ну, или мир приобрел замечательное искрящееся убранство и блеск, или все дело в этой книге, – откликнулся Беттерсон. – Между нами, я думаю, что госпожа Смерть подобралась чуточку ближе. Я вижу новые знаки ее присутствия. Но, знаете, ничто так не разжигает воображение, как ощущение приближающейся гибели! Этим утром я писал чудесную новую поэму. Возможно, мою лучшую вещь. В голове осталась уйма идей.
– Я очень рада. Я имею в виду, из-за поэмы.
– Итак. – Его лицо немного помрачнело. – Чем я могу быть полезен? Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы заявлять, кто останется, а кто уйдет из журнала, ведь так?
– Нет. – Она пристально разглядывала стеганое одеяло на кровати. – На самом деле я хотела извиниться за то, что сказала прошлым вечером. Я имею в виду Гая Монтерея. Вы редактор. И вам решать, что пойдет в журнал, а что нет.
– Чудесно! – Он захлопал в ладоши. – В таком случае действительно замечательно, что вы пришли.
– О, Норман. – Она потерла лоб. – Я разозлилась на вас, потому что вам не понравились мои стихи. Но вы сказали мне правду.
– Не думайте об этом, милая. – Он склонил голову набок и, казалось, оценивал ее.
– Кругом сплошные неприятности. – Ее голос звучал устало и бесцветно. – Я принимала неправильные решения, верила в неправильные идеи, дружила не с теми людьми…
– Это о Лулу? О той битве, которая произошла между, вами прошлой ночью?
Женевьева пожала плечами:
– Она не та, за кого себя выдавала. Все очень сложно.
– Может, и так. – Он откинулся на подушки. – Но я считаю, что она стоит того, чтобы терпеть из-за нее неприятности.
– Вам не понять, вы мужчина. – Женевьева вспомнила о двух женщинах за дверью и подумала о том, что им известно. – Вы влюблены в Лулу?
– Я? Нет. – Усмешка перешла в глубокий грудной смех, затем в угрожающее подобие кашля, от которого все его тело стало сотрясаться и вибрировать.
Женевьева подумала, что, возможно, стоит позвать кого-нибудь из миссис Беттерсон. Но пока она колебалась, кашель стал стихать. Он прижал платок к губам.
– Но она все-таки очень забавная женщина. – Тема была закрыта, Беттерсон принялся рассказывать о журнале. – Мы не можем назвать журнал «Фиеста». Похоже, Хемингуэй решил так назвать свой роман. Но это его право. У него уже было название, но он хочет, чтобы «Фиеста» стало одним из вариантов. Макэлмон в ярости, но он проиграл. Я знаю, они даже подрались.
Марианна принесла поднос, на котором стояли две чашки чая, и удалилась, подмигнув. Беттерсон проглотил пару пилюль, запил их чаем и осушил чашку в несколько глотков.
– Попросите Августу поискать блокнот, – сонно сказал спустя некоторое время. – Он где-то на полках. Она знает, где искать его.
– Зачем мне блокнот? – Женевьева взяла поднос с пустыми чашками. – Я больше не стану писать стихи.
– Ваши карикатуры. – Теперь он изо всех сил боролся со сном. – Я уже говорил, что они замечательны.
– Вы действительно так думаете?
Но ответом был храп, донесшийся с кровати.
В соседней комнате Августа и Марианна сидели за столом. Августа ломала голову над особенно неразборчиво написанными строчками, пытаясь расшифровать их смысл. Она протянула листок Марианне, та внимательно всмотрелась и пожала плечами. Женевьеве захотелось подойти и помочь им. Возможно, она сумела бы разобрать таинственные слова. Но что-то не давало ей это сделать.
Улица оказалась пустынна. Отвратительно пахли сточные воды. Уходя, она думала о своем бесполезном блокноте, спрятанном где-то в хаосе крошечной квартирки. Она думала об издевательской улыбке Лулу, об ужасной лжи, которую придумала для мужа, и о том, как засияло его лицо при этом известии. Тяжесть ощущалась всем телом, болели каждая косточка, каждый мускул, каждый нерв.
Женевьева вспомнила о веснушке на шее Паоло Закари. О лимонном аромате его кожи, о его горячих поцелуях. Она пыталась отогнать эти мысли, но они упорно возвращались.
Придя домой, дождалась, когда Селин уйдет в другой конец квартиры, и сняла телефонную трубку.
Сиреневая записка лежала, разорванная на мелкие клочки, в мусорной корзине. Роберт не собирался придавать ей значения. Его жена красива и остра на язык, и, следовательно, среди ее знакомых есть соперницы. Недоброжелатели. На этом письме ясно просматривалась огромная печать под названием «завистливая женщина».
Если бы он только мог забыть об этом и сосредоточиться на работе!..
– Мистер Шелби Кинг, я… – Мари-Клер просунула голову в дверь.
– Разве я не говорил, чтобы вы всегда стучались, прежде чем войти?
Секретарша выглядела расстроенной.
– Но я постучалась, сэр.
– Неужели? О!.. – Роберт нервно закрутил в пальцах ручку, притворяясь, что так увлекся работой с документами, что позабыл обо всем на свете.
– Три раза.
– Ну что ж, в будущем стучитесь посильнее.
– Хорошо, сэр. Принести вам кофе?
– Нет, спасибо. Мари-Клер?
– Да?
Он с надеждой взглянул на нее. С надеждой на что? Возможно, он совершил ошибку, подарив ей цветы.
– Простите меня за то, что набросился на вас. Я немного расстроен. Вы не откроете окно? Здесь очень душно.
– Да, сэр. – Она снова была счастлива.
Роберт с отсутствующим видом смотрел на ее округлую попку, пока она сражалась с оконной задвижкой. Как замечательно, что можно так легко сделать женщину счастливой – в одно мгновение и одним простым жестом! Букет роз, тихое извинение. Если бы только всегда все было так просто…
Зазвонил телефон.
– Не вешайте трубку, мистер Шелби Кинг, – раздался отвратительный голос. – Пока не выслушаете то, что я должен вам сказать.
31
Роберт заставил сыщика подождать, пока Мари-Клер не вышла из комнаты.
– Фелперстоун, мне казалось, я достаточно ясно выразился.
– Несомненно, сэр. Но я считаю своим долгом сообщить вам о ситуации, требующей вашего пристального внимания. В данный момент ваша жена находится в отеле вместе со своим любовником.
– Я знал, что вы сукин сын, но и предположить не мог, что вы к тому же занимаетесь гнусными наветами!
– Это не навет. Мне самому хотелось бы, чтобы я ошибся. Роберт достал платок и вытер пот со лба и шеи.
– Сэр, мой коллега, месье Канн, позвонил мне несколько минут назад. Он видел, как они входят в отель. Они до сих пор там.
– Мистер Фелперстоун, это, в конце концов, может быть простой ошибкой.
– Здесь не может быть никакой ошибки, сэр. Я готов поспорить на свой гонорар.
– Моя жена сейчас дома!
На линии послышался скребущий звук, словно мышь возилась за деревянной обшивкой стены. Должно быть, он добрался до самого дна своей табакерки, выцарапывая последние остатки порошка из крохотной коробочки.
– Вы в этом полностью уверены, сэр? Лучше ведь быть абсолютно уверенным, не так ли?
– Женевьева отдыхает в своей постели. – У Роберта так сильно пересохло во рту, что он едва мог говорить. – Моя жена беременна.
– Мои поздравления, сэр. А почему бы вам не позвонить ей по телефону? Сказать о том, как сильно вы ее любите, или что там еще вы, женатые люди, говорите друг другу. Докажите мне, как сильно я ошибался.
Они были единственными посетителями в роскошном, украшенном позолотой баре со стенами цвета дамасской розы. Уютно устроились в углу за круглым столиком из гипса, на котором стояла массивная золотая пепельница. Столик располагался за статуей лошади с хвостом рыбы, возвышавшейся на сером каменном постаменте.
– Я с трудом заставила себя прийти сегодня, – начала Женевьева.
– Почему? – Закари добавил сахар в кофе и размешал его изящной серебряной ложечкой.
– Мне казалось, мы понимаем друг друга.
– Мне тоже.
Закари добавил еще две ложки сахара.
– Прошлой ночью я оказалась около твоего магазина. Снаружи стояла машина Вайолет де Фремон.
– Я не просил ее приходить. – Закари размешивал кофе. – Она явилась совершенно неожиданно.
Женевьева глубоко вздохнула, чтобы успокоиться.
– Ты спал с ней прошлой ночью?
– Нет. – Он, наконец, отложил ложку в сторону. – Она пришла в магазин, мы поговорили. Вот и все. Потом она уехала.
– Я очень хочу верить тебе. Правда. Но мне начинает казаться, что все, о чем ты говоришь, не может быть правдой. Ты сказал, что никто не заходил в твою мастерскую, но…
– Нет. – Он покачал головой. – Я этого не говорил. Как правило, я не пускаю туда людей. Но, конечно, один или два человека там побывали.
– Женщины? Он нахмурился:
– У меня есть прошлое. Так же как у тебя.
Она вставила сигарету в длинный мундштук из черного дерева и поднесла его к губам. Закари протянул зажигалку, чтобы дать ей прикурить.
– Паоло, я очень рисковала, решившись прийти сюда и увидеть тебя. И возможно, мне придется рисковать еще больше.
Он добавил в чашку еще одну ложку сахара.
Женевьева нервно огляделась, затянулась сигаретой. Мужчина, сидевший в фойе, наблюдал за ними поверх газеты.
– Вот в чем дело. Ты живешь, скрываясь в подвале, за большой и бестолковой вывеской, подступы к твоим дверям охраняет безумная женщина. Ты отдалился от мира. Ты скрываешься за всеми этими нелепыми слухами, которые сам, вероятнее всего, придумываешь! Спишь со своими клиентками. Я не понимаю, что настоящее в твоей жизни, что нет. Я хочу доверять тебе, но не знаю, смогу ли.
– Поверь мне. – Его глаза стали совсем темными. Слишком темными, чтобы выдать свои секреты.
– Если я снова займусь с тобой любовью, ты получишь надо мной огромную власть. Ты понимаешь?
Он коснулся ее ладони.
– Женевьева. – Он ласково произнес ее имя и взял за руку. И ничего больше.
Минуту спустя попробовал свой кофе и поморщился.
– Сколько ложек ты обычно кладешь? – спросила она.
– Ни одной. Я терпеть не могу сладкие напитки. Давай снимем комнату.
Мужчина с газетой наблюдал, как они вставали из-за стола.
Роберт, не мигая, смотрел из окна «бентли» на магазины, газетные лотки, машины, гуляющих людей. Крошечные обрывки взглядов на миры, которые определенно были гораздо проще, чем его собственный. Например, та девушка с короткими светлыми волосами – в том, как она размахивала сумкой, быстро идя вперед, чувствовалось что-то беззаботное и детское. Она казалась воплощением невинности, ангельской чистоты. А как выглядела бы Женевьева, если бы кто-то вот так же смотрел на нее со стороны?
И вот появился Фелперстоун, скрывающийся в засаде около Бразери-Липп, как раз там, где он обещал быть. Двое официантов пристально наблюдали за ним, очевидно, подозревали, что не стоит ожидать ничего хорошего от подобного человека. Роберт узнал покатые плечи, сгорбленную спину, плохо скроенный костюм раньше, чем заметил увлеченное лицо профессионала. Ему захотелось изо всех сил заехать кулаком в эту физиономию. Разбить этот длинный, изящный нос.
– Остановись здесь, – приказал он Пьеру. – Этот джентльмен поедет с нами.
– Я родился и вырос на Сицилии. – Закари лежал на спине, разглядывая балдахин из красновато-коричневого бархата с тяжелыми кистями. Женевьева лежала рядом, вдыхала аромат его кожи. Скомканные простыни валялись на полу. – Мой отец был сапожником. Его заказчики – бедные фермеры. Они заказывали одну пару тяжелых башмаков и надевали их на работу в поле, на танцы, на деревенские праздники, когда отправлялись свататься к своим милым, когда шли в церковь. Эти ботинки были сделаны из жесткой кожи. На каблуки отец набивал подкову. Новые ботинки стирали кожу до крови. Но спустя какое-то время они становились словно вторая кожа, поэтому основной работой моего отца стала починка ботинок, сделанных много лет назад. Я часто помогал ему. Именно так я и научился своему ремеслу.
Женевьева пристально смотрела на его горло, когда он говорил. На его грудь. Она обожала звук его голоса. Какое наслаждение быть с ним рядом, от счастья у нее кружилась голова.
– Моя мать обладала настоящим талантом. Она умела замечательно рисовать, у нее рождалась масса интересных идей… Ей следовало стать дизайнером. В другом месте, в другое время она стала бы Коко Шанель. Мы любили сидеть вместе и мечтать. Отец терпеть этого не мог. Он считал, что мама забивает мне голову глупостями, заставляет мечтать о несбыточном. Но мама возлагала большие надежды на мое будущее. У ее брата были связи. Мы беседовали о том, как я поеду в Париж и начну учиться создавать театральные костюмы. Брат жил в Париже и знал владельца театра. Он готов был оплатить мне проезд и поговорить обо мне со своим знакомым. После этого все зависело бы только от моих стараний.
Женевьева взяла его ладонь. На пальцах чувствовались следы от крошечных порезов, некоторые стерлись, некоторые казались совсем свежими. Маленькие клочки омертвевшей кожи.
Жесткие мозоли. Ей хотелось помассировать его пальцы питательным дорогим кремом «Д'Орсэ», чтобы они снова стали мягкими и гладкими, хотелось перецеловать каждый палец.
– Мой отец ничего не желал об этом слышать. Думаю, он презирал маминого родственника и возможности, которыми тот обладал. Он терпеть не мог, когда приезжал дядя, не выносил его элегантные костюмы, роскошные ботинки из лакированной кожи – весь ореол богатства, который окружал родственника. Думаю, он чувствовал себя неполноценным на его фоне. Но отец был болен, мы знали это. Мы видели, что силы постепенно покидают его. Это ужасно, когда желаешь смерти собственному отцу, Женевьева.
– Я знаю.
Он ни разу не взглянул на нее, рассказывая свою историю, но теперь, наконец, пристально посмотрел ей в глаза. В этом взгляде она прочла понимание.
– Я знал, что моя жизнь по-настоящему не начнется, пока он не уйдет. А он скрипел и скрипел, как его собственные вечные ботинки. Но однажды он умер, и я уехал в Париж. Мне было двадцать четыре, я был жаден до жизни, ты и представить себе не можешь.
– Ты так считаешь?
Закари снова взглянул на нее и улыбнулся. Эта улыбка преобразила его лицо, сделала его ласковым и нежным, словно теплый лучик солнца коснулся ее щеки.
– Поначалу у меня неплохо шли дела в театре. Я работал над костюмами, строчил швы и красил ткани, вскоре мне позволили сделать несколько собственных моделей. Мои костюмы были отлично выполнены. Но все дело испортили туфли, и карьера театрального костюмера рухнула, не успев начаться.
– Ты сделал плохие туфли?
– Наоборот, мои туфли оказались слишком хороши. Они отвлекали внимание зрителей от представления. Порой туфли получали больше отзывов, чем спектакли. Меня просили сделать их менее заметными, не привлекающими внимания. А когда я отказался, меня уволили.
– И что было потом?
– Я уже знал, чего хочу, мне надо было найти место, где я смог бы создавать свои туфли. Открыть собственное дело.
Я написал дяде, и он одолжил мне немного денег. Я занял еще денег у пары богатых людей из театральной среды, которым так понравились мои туфли, что я получил от них несколько заказов. И конечно же Ольга тоже очень помогла мне.
Ольга, сидящая за конторкой в магазине с выражением восковой куклы на лице…
– Сначала я ютился в одной крохотной мастерской с еще тремя дизайнерами. Трудно было понять, как я вообще смогу заявить о себе, мое творческое развитие шло невыносимо медленно, но в конце концов люди начали говорить о моих туфлях, заказчики потекли ко мне. Наконец я смог купить собственное помещение для магазина. Именно так. Дела шли все лучше и лучше, у меня появились заказы от женщин, имеющих влияние в обществе…
Женевьева вспомнила черный автомобиль «ли-фрэнсис».
– Мои туфли стали знаменитыми, я переехал в модный квартал. – Закари повернулся и взглянул на нее. – Итак, теперь ты все знаешь. Не было никаких калабрианских волков, младенца в корзине, кровной мести.
– Паоло.
– Я никогда никому об этом не рассказывал, Женевьева. – Он придвинулся ближе и нежно коснулся губами ее лица. – Только ты и Ольга знаете мою историю. Это правда.
– Я тоже хочу кое-что рассказать тебе, то, что я никогда не рассказывала своему мужу.
– Именно поэтому ты хочешь рассказать это мне? Потому что никогда не говорила ему?
Вместо ответа она поцеловала веснушку у него на шее. А затем принялась рассказывать о дне школьных фотографий и о том, что произошло дальше.
«Бентли» стоял около отеля уже минут двадцать. Роберт сидел, спрятав лицо в ладонях, и не говорил ни слова.
– Роберт? – послышался спокойный и ровный голос Фелперстоуна. – Я могу называть вас просто Роберт?
– Нет, не можете.
– В ситуациях, подобных этой, лучше всего сразу брать быка за рога, если можно так выразиться.
– Ее там нет. Я не могу в это поверить.
– Ну и где же она тогда? И почему вы все-таки согласились приехать сюда?
– Сэр? – окликнул Пьер с водительского сиденья. – Мы должны переставить машину.
– Вы что, получаете от этого удовольствие? – Роберт изо всех сил прижал кулаки к глазам. – Должно быть, вы повидали немало несчастных олухов, которые ловили своих жен на месте преступления! Никогда не задумывались о том, чтобы продавать билеты на это шоу?
– Роберт, я действительно думаю… – начал детектив.
– Сэр, – предупредил Пьер. – Сюда идет швейцар.
– Хорошо! – Роберт открыл глаза. – Я согласен, мы войдем. Пьер, пожалуйста, поставьте машину как можно ближе и подождите нас. Я не знаю, сколько мы там пробудем.
32
Из окна своей спальни Женевьева Сэмюэл разглядывала снег на траве, любовалась цветущими крокусами, а затем наблюдала за их увяданием, потом появились одуванчики, а вскоре расцвели розы в саду ее матери. Она читала Генри Джеймса, Д.Х. Лоуренса, Эмиля Золя (ее родители, абсолютно не разбиравшиеся в литературе, полагали, что это поможет улучшить ее французский). И конечно же Vogue. Она неистово и честно выложила всю правду в своем дневнике, а затем однажды ночью спалила его в камине, опасаясь, что кто-нибудь прочитает ее записи. Женевьева тосковала по общению с миром за пределами домашних стен, но могла подумать лишь о том, чтобы написать Ирэн Николас. Потом она представила, что получит в ответ детальный отчет из жизни школы и сообщения о последних романах, и ее душу наполнило уныние.
Она думала о мистере Джилсе, о том, что тот, возможно, нашел более юную и наивную девушку. А затем изгнала его образ из своих воспоминаний, не в силах более выносить мыслей о его руках, ласкающих ее тело, его губах, впивающихся в ее губы. Ее мутило от понимания того, что он использовал ее.
Женевьева не видела людей. Слугам было приказано приносить еду на подносе, стучать в дверь и оставлять поднос снаружи. Ее комнату прибирали, застилали постель каждое утро, пока она была в ванной. Для всех вокруг была придумана история о том, что Женевьева «серьезно больна». Большинство слуг, друзья семьи и местные сплетники считали, что у нее туберкулез. В детстве она часто простужалась и кашляла. Другие полагали, что, возможно, это «нервное расстройство».
– Потерпи. – Доктор Петерс записал ее давление и принялся складывать инструменты в свой черный саквояж. – Осталось несколько месяцев.
– Вы правда ничего не знаете? – спросила Женевьева, откинувшись на подушки.
Доктор Петерс вздохнул.
– Тебе невероятно повезло.
– Повезло? – Она обхватила руками раздувшийся живот. – Это становится забавным. А что касается бедной малютки, которая растет вот здесь…
Доктор присел на край кровати, взял ее ладонь и сжал в своих руках.
– Мы уже говорили об этом. Кто захочет взять в жены женщину с чужим ребенком?
– Меня это не волнует. – Она отдернула руку, не в силах вытерпеть его вялое и потное прикосновение.
– Это очень милая пара, – сказал доктор Петерс. – Возможно, тебе будет легче, если ты познакомишься с ними. Я могу привести их в следующий раз, когда приду проведать тебя…
– Нет!
Доктор пожал плечами:
– Как пожелаешь.
– Я мечтаю умереть, – заявила Женевьева. – Мне кажется, это единственный способ вырваться отсюда на свободу.
