Текст книги "Щипач (СИ)"

Автор книги: Анна Старобинец

Глава 17, в которой Барсук набирается наглости

Барсук Старший вынул налапники из дубового сейфа и повертел в лапах. Сколько раз они с Барсукотом надевали их на преступных зверей. А теперь ему придётся надеть их на Барсукота. Если, конечно, собаки действительно взяли след. Если его догонят. Если смогут схватить.

Ведь Барсукот всегда на шаг впереди, не так ли?

Барсук Старший поймал себя на том, что в глубине души надеется на провал операции «Антикот». Он понимал, что это непрофессионально, неправильно. Что, как бы он ни убеждал себя и окружающих в обратном, слишком много улик указывало на Барсукота. И сыч Уг указывал на Барсукота. Сама зверская логика указывала на Барсукота. Но вот зверское сердце … сердце отказывалось поверить.

Барсук Старший вздохнул, взял налапники и собирался уже выйти из участка, когда услышал за спиной голос самки:

– Какая-то ощипанная курица сбежала из супа и теперь на каждом углу трещит, что полицейский Дальнего Леса нашёл свою дочь после долгой разлуки.

Барсук Старший уронил налапники на пол. Этот голос он узнал бы из тысячи, из миллиона голосов лесных самок. Этот голос ни капли не изменился. Всё такой же насмешливый, нежный и немного тревожный. Мелесандра. Мелли … Любимая …

Барсук Старший медленно обернулся.

Он хотел сказать, что она прекрасна, как солнце и как луна, как рассветы и как закаты, как упавшая с неба звезда, как цветок, цветущий раз в сотню лет, как прозрачное, хрустальное озеро в камышах, как облако, плачущее над лесом … Вместо этого он глупо спросил:

– А что ты здесь делаешь?

– Что я делаю? – Мелесандра гордо вздёрнула ус. – Собираюсь увести свою дочь от тебя подальше.

– Но она ведь и моя дочь, – возразил Барсук. – Я уже её полюбил.

– Барсук Старший. – Она грустно его оглядела. – Ты не умеешь любить.

– Нет, умею, Мелли! Я изменился.

– О да. Изменился. Потолстел. Потерял свою зверскую форму. Не вычёсываешь линялую шерсть. Но в душе ты такой же, как раньше, я в этом не сомневаюсь. У тебя есть одна любовь – работа в полиции. Остальное – второстепенно.

– Дай мне шанс! – вдруг быстро сказал Барсук и сам удивился своей зверской наглости. – Последний шанс, Мелесандра! Ты как облако, упавшее с неба, как звезда, застрявшая в камышах, как хрусталь, который цветёт раз в сто … тьфу! Подожди, постой. Я люблю тебя! Ну вот, я это сказал. Ты единственная любовь моей жизни, и я хочу начать всё сначала. Обещаю: такого, как раньше, не повторится! Я никогда не подвергну тебя и Барбару риску. Я буду о вас заботиться. Я хочу, чтобы мы жили втроём как нормальные звери. А работа – к сычам работу! Я на днях выхожу на пенсию с позором … ой, то есть с почётом! Вот закрою своё последнее дело – и сразу …

– Какое дело? – тихо спросила Мелли и покосилась на налапники.

– Э-э-э, какое?.. Да совсем незначительное. Такое скучное, что не стоит и говорить. Его нужно просто закончить. Пустая формальность. А потом – на пенсию. Счастливая пенсия вместе! Я, ты и Барбара … А там и внуки пойдут. Я прошу тебя, Мелесандра! Подумай. Просто подумай, ладно? Ничего не отвечай мне сейчас!

* * *

Барсук Старший подобрал с пола налапники, с неожиданной прытью метнулся к ней, быстро поцеловал в гладкий мех – такой родной, такой тёплый, так знакомо и терпко пахнувший мех за ухом – и выбежал вон из участка.

Глава 18, в которой псих играет с психологом

– Понимаете, я не чувствую себя цельным. – Яшка Юркий лежал лапками вверх на подстилке из мягкого моха, глаза его были закрыты, короткий хвост, ещё не вполне отросший, чуть заметно подрагивал.

– Понимаю. Вы не чувствуете себя одним целым. – Мышь Психолог сделала пометку на бересте. – Как давно у вас это чувство?

– Всю мою жизнь. Но в последнее время оно усилилось. С тех пор, как в Дальнем Лесу появился Щипач.

– Вас расстраивает, что в Дальнем Лесу появился маньяк, – понимающе кивнула Мышь Психолог.

– Постоянное чувство раздвоенности! Чувство потери! Это так тяжело!

– Да, всегда тяжело терять часть себя, – согласилась Мышь.

– Особенно если эта часть – твой собственный хвост!

– Хвост так важен для зверя …

– Почему вы всё время за мной повторяете? – Яшка Юркий открыл глаза.

– Как зачем повторяю? Чтобы помочь вам разобраться в себе. Закройте глаза …

– Да нормально я в себе разбираюсь. – Яшка послушно закрыл глаза. – Я хочу, чтобы вы помогли мне избавиться от этого чувства. Что я теряю себя.

– Вы хотите снова стать одним целым и больше не терять часть себя. И для этого … ой-й-й … ой-ой-ой! Вы пришли, чтобы меня ощипать?

– С какой стати мне вас ощипывать? Я не маньяк. А что я у вас в прошлый раз украл пару шишей, так это на нервной почве, из-за отсутствия цельности. Я вам … ай! Зачем вы меня царапаете? – Яшка открыл глаза.

Над его моховой подстилкой, над беззащитным его животом стоял с занесённой лапой, с выпущенными обломками когтей, с оскаленной пастью, раздувшийся в грязный шар Барсукот. Мышь Психолог тряслась мелкой дрожью в дальнем углу кабинета.

– Здравствуй, Яша, – прошипел Барсукот. – Неожиданная, но приятная встреча.

– Да, я тоже ужасно рад. – Яшка быстро перевернулся со спины на живот и юркнул под моховую подстилку.

– Признавайся, гад, у кого ты украл молоко. – Барсукот придавил подстилку лапой.

– Какое молоко? – придушенно пискнул Яшка.

– Такое молоко, птичье молоко! Которое год назад у тебя конфисковала полиция! У какой птицы ты его спёр? А ну, говори, змеюка лапастая! – Барсукот резко отбросил подстилку и вцепился в Яшку лапой. – Лягуха хвостатая!

– Вот опять! – Яшка с визгом метнулся прочь, оставив хвост в когтистой лапе Барсукота. – Опять это ужасное чувство! Совсем как в детстве!

Юркий юркнул в щель за плинтусом, появился в противоположном конце кабинета, протопотал короткими лапками по стене и скрылся в окне.

– Чувство потери! – донёсся его голос уже из леса. – Мучительное чувство раздвоенности!..

Потом всё стихло. Барсукот разжал лапу: хвост Яшки Юркого шмякнулся на пол, пару раз дёрнулся – и застыл. Барсукот с интересом потеребил его когтем, но хвост больше не двигался. Он перешагнул через него и направился в угол. Туда, где дрожала Мышь.

– В-вы … ы-ы-и … будете меня … ощи-пи-пи-пи-пи – пывать?

– Посмотрим, – зрачки Барсукота азартно расширились. – Для начала давайте просто поиграем. В психолога и психа. Я буду псих, вы – психолог. Я пришёл к вам на консультацию. Начинайте!

– Что начинать? – пискнула Мышь.

– Как что? – Барсукот подошёл к ней вплотную. – Консультируйте меня. Вы же психолог!

– Хорошо. Лягте на спи-пи-пи-пи-ну …

– Нет уж. Я лучше так постою.

– Закройте глаза.

– Ещё чего. – Барсукот дотронулся мягкой лапкой до кончика её носа. – Лучше вы закройте глаза.

– Но психолог не закрывает глаза!

– В моей игре – закрывает.

Мышь покорно закрыла глаза:

– Чем я могу вам помочь?

– Ничем.

– Тогда зачем вы пришли?

– Потому что я псих, а психи ходят к психологу.

– Вам кажется, что вы псих, – нерешительно ввернула Мышь.

– Мне не кажется! Я, видите ли, свихнулся. У меня есть воображаемый друг Крысун. Иногда я с ним разговариваю. А ещё я ощипываю птиц и сжигаю их перья. Потому что мне приказывает луна. А потом я забываю, как их ощипал. Но меня это не оправдывает. А мышей я до сих пор не ощипывал, но ведь никогда не позд …

Что-то тяжёлое глухо ударилось в дверь кабинета.

– Ав! Ав! А вот и он! – Охотничий пёс вышиб дверь головой и, ощерившись, медленно пошёл на Барсукота. – Р-р-ребята! Он здесь! Застигнут в момент пр-р-р-реступления! Подкр-р-р-репление, быстр-р-р-ро!

С неба раздался вой полицеской сирены. Ещё две собаки ворвались в кабинет Мыши Психолога с бешеным лаем. Барсукот выпустил когти на всех четырёх лапах и вздыбил шерсть. А потом он услышал с улицы голос. Усиленный корупором, такой знакомый, такой усталый голос его когда-то лучшего друга. Его когда-то приёмного отца и напарника:

– Ты окружён, Барсукот. Сопротивление бесполезно. Не делай глупостей. Просто выходи с поднятыми передними лапами. Выходи оттуда … сынок.

* * *

– Уже можно открывать глаза? – с надеждой спросила Мышь Психолог.

Никто не ответил. Она осторожно открыла один глаз, потом другой. Барсукота в кабинете не было. На дрожащих, негнущихся лапах она вышла через опустевший дверной проём на крыльцо.

Барсук Старший застёгивал налапники на Барсукоте. Барсукот не сопротивлялся. Супермышь металась над ними в кровавых отблесках заходящего солнца. Охотничьи псы разочарованно почёсывали морды задними лапами. Они напали на след. Они выследили преступника. Они рассчитывали, что у них будет возможность его растерзать. Хотя бы частично. А он взял – и спокойно сдался. А ещё маньяк называется.

Барсукот с интересом тряхнул лапами в налапниках – это было новое ощущение. До сих пор он был тем, кто их надевает, а не тем, на кого.

– Я хочу признать …

– Ты имеешь право молчать, – перебил его Барсук Старший. – Ты имеешь право на адвоката.

– Мне не нужен адвокат. Я хочу сознаться в совершении преступлений. Я Щипач. Я ощипывал птиц и сжигал их перья.

По резкой боли в затылке Барсук Старший догадался, что Супермышь визжит на высоких частотах. Вероятно, от радости.

– Вас не слышно, спецагент Супермышь, – сказал за него Скворчонок.

– Мы сделали это! – взвизгнула Супермышь. – Мы взяли маньяка! Маньяк признался! Я приказываю снять охрану со всех охраняемых птиц! Посадить преступника в следственный изолятор! Всем спасибо за вашу бестолковую, тупую работу!

Барсук Старший отвернулся и побрёл прочь.

Глава 19, в которой делается чистосердечное признание

– Ну? Вы закончили писать показания?

– Так точно. Мы закончили. – Барсукот протянул Супермыши исцарапанный мелким неровным почерком кусок бересты.

– Кто это – «мы»? – Супермышь, висевшая на потолочной балке вниз головой, быстро оглядела присутствующих. Кроме неё самой, Барсукота, Барсука Старшего и Мыши Психолога в комнате для допросов больше никого не было. – Барсук Старший тоже решил признаться?

Барсукот загадочно улыбнулся и звякнул налапниками. Мышь Психолог поёрзала на краешке стула:

– Пациент имеет в виду …

– Обвиняемый! – взвизгнула Супермышь.

– Обвиняемый пациент имеет в виду …

– Пока ещё всё же подозреваемый, – вмешался Барсук Старший.

– Обвиняемый, но пока ещё всё же подозреваемый пациент имеет в виду, – пискнула Мышь Психолог, – что у него есть тёмная половина. И что обе его половины, светлая и тёмная, вместе закончили писать признательные …

– Неинтересно! – оборвала её Супермышь и жадно уткнулась глазами-бусинками в показания Барсукота. – И кукушку … и сыча … замечательно … очень хорошо! – Её рыльце затрепетало от удовольствия. – Чистосердечное признание – это ваш первый правильный поступок за последние месяцы, Барсукот. Возможно, это вообще единственный правильный поступок за всю вашу жизнь. В первую очередь этот поступок поможет лично вам. А теперь прочтите вслух …

– И как же Барсукоту поможет чистосердечное признание? – мрачно поинтересовался Барсук Старший.

– Чистосердечное признание смягчает наказание, – злорадно сообщила Супермышь. – С учётом чистосердечного признания госпожа Ласка наверняка проявит милосердие и откусит обвиняемому голову быстро и с первого же раза, чтобы он не мучился.

– Вообще-то, приговор должен вынести суд, а не госпожа Ласка.

– По новому закону Союза Смешанных Лесов, в особо серьёзных случаях вожак Смешанных Лесов имеет право приговаривать и казнить обвиняемых без суда и следствия.

– Вот как? И какие же случаи считаются по новому закону «особо серьёзными»?

– Те, которые вожак, то есть госпожа Ласка, сочтёт таковыми, – ухмыльнулась Супермышь. – Но мы отвлеклись. Обвиняемый Барсукот, потрудитесь прочесть ваше признание вслух, а затем поставить свою подпись вот здесь, внизу …

– Не делай этого, сынок! – быстро сказал Барсук Старший. – Ничего не подписывай! Мы найдём тебе лучшего адвоката Смешанных Лесов! Мы докажем, что ты сошёл с ума и за свои поступки не отвечаешь!

– Но я хочу ответить за свои поступки, – тихо, но твёрдо сказал Барсукот.

– Да пойми же ты! Если ты подпишешь признание, тебе откусят голову!

– Прекратить давление на маньяка! – заверещала Супермышь.

– Настоящий кот должен жить так, как будто ему уже откусили голову, – сказал Барсукот.

– Что? Что ты городишь?!

– Не важно, – отмахнулся Барсукот. – Древняя крысиная мудрость. Вам не понять.

– Ты и правда сошёл с ума! – сокрушённо прошептал Барсук Старший. – Что ж … Зато нам легко будет доказать, что ты невменяем.

– И что? Если мы докажем, что я сумасшедший, что будет со мной тогда? Меня ведь посадят в клетку на всю жизнь, не так ли?

– Ну … в клетку, – смутился Барсук Старший. – Но там будет трёхразовое питание.

– Я не хочу всю жизнь сидеть в клетке. – Барсукот гордо выгнул спину. – Уж лучше пусть мне откусят голову, быстро и с первого раза.

Барсукот снова ссутулился. Он устал. У него был длинный, бесконечно длинный день, и утром этого дня он был ещё на свободе, а потом он сдался и на него надели налапники, а потом он писал, писал и писал на бересте историю своих преступлений. А теперь на Дальний Лес опустилась тьма, и он сидел в комнате для допросов, и ему казалось, что за этот день он прожил целую жизнь. И ему хотелось лишь одного. Чтобы всё побыстрей закончилось.

– Вот и замечательно. – Супермышь отпустила потолочную балку и камнем ринулась вниз, чуть не воткнулась раздвоенным рылом в собственный пустой стул (она ненавидела сидеть на стульях), но в последнюю секунду сменила траекторию и ошпаренным мотыльком заметалась по комнате. – Обвиняемый Щипач! Зачитайте ваши признательные показания!

– Я, бывший Младший Барсук Полиции Дальнего Леса, признаю свою вину в ряде преступлений. Я украл из полицейского хранилища конфиската птичье молоко и обменял его Песцу на одеколон «Пахучая метка». Однако затем я, видимо, решил вернуть молоко и, наверное, напал на Песца и …

– Слова «видимо» и «наверное» – лишние, – прокомментировала Супермышь. – Звучит так, как будто вы не уверены. Вычёркиваем!

– Но он не уверен! – встрял Барсук Старший.

– Уверен я, уверен, – устало возразил Барсукот и вычеркнул обломком когтя два слова. – Однако затем я решил вернуть молоко, напал на Песца и отобрал у него молоко. Выпив птичье молоко, я подпрыгнул высоко, трижды перекувырнулся, страшным монстром обернулся. Морда – бешеный оскал. Зарычал и поскакал. Я когтями потрясал, я стволы дубов кусал ….

– Барсукот, ты осознаёшь, что это не твои слова, а поэта Опушкина? – горестно уточнил Барсук Старший.

– Конечно, осознаю, – кивнул Барсукот. – Просто слова дичайшего поэта Опушкина как нельзя лучше описывают совершённые мной преступления.

– А ты в курсе, Барсукот, что экспертиза не подтвердила отпечатки твоих зубов на дубе, в дупле которого нашли воробушка Роберта? Экспертиза показала, что зубы принадлежат грызуну вроде хомяка, а вовсе не коту!

– Ну, не знаю, – Барсукот вяло махнул хвостом. – Значит, я покусал какой-то другой дуб …

– Продолжать! – заорала Супермышь.

– Я … так, где я остановился … Ты меня сбил, Барсук Старший … А, вот!.. Я когтями потрясал, я стволы дубов кусал. Сильным стал и распушился, но рассудка я лишился. И кукушку, и сыча изодрал я, хохоча … И второго я сыча изодрал крыло плеча …

– Непонятно! – взвизгнула Супермышь.

– Обвиняемый, но пока что подозреваемый пациент имеет в виду, что он полностью ощипал сыча Чака и частично его брата, сыча Уга. У Уга он ощипал только крыло, – пояснила Мышь Психолог.

– Так и надо написать! – заверещала Супермышь. – Исправляем! Зачёркиваем одной чертой, сверху аккуратно пишем: «Частично ощипал сыча Уга». Готово? Продолжаем!

– …И сороку с воробьём ощипал я, хохоча.

– Не в рифму! – возмутилась Супермышь.

– Ну и что? – хором спросили Барсукот, Барсук Старший и Мышь Психолог.

– Ничего! Просто не звучит. – Супермышь задумчиво наморщила рыло. – Давайте напишем так: «И воробушка с Сорокой я обгрыз совсем жестоко».

– Давайте, – равнодушно кивнул Барсукот и принялся черкать на бересте.

– При всём уважении, спецагент Супермышь, вы сейчас диктуете подозреваемому признательные показания, – сказал Барсук Старший.

– Ну и что?

– Как «что»? Это незаконно. Это давление на подозреваемого!

– Ерунда! – отмахнулась Супермышь. – Я просто помогаю ему формулировать. А вы меня сбиваете! У меня как раз рифма пошла! …И пингвина … пум-пурум …

Супермышь снова повисла на потолке вниз головой и азартно закачалась из стороны в сторону. Она всегда испытывала азарт и гордость, гордость и азарт, когда чувствовала, как зарождается в её супертушке очередная суперспособность. На этот раз в ней зародилось умение сочинять признательные показания в стихах.

– Вот! Пишите! – взвизгнула Супермышь. – «Я Кинг-Пинга ощипал, он моею жертвой пал».

– Мы пока не нашли пингвина, – возмутился Барсук Старший. – Ни ощипанного, ни целого. Признаваться в его ощипе преждевременно!

– Я почти уверен, что ощипал пингвина, – возразил Барсукот. – Мне снился про него сон.

– Ты собираешься признаться в преступлении, потому что оно тебе приснилось, сынок?!

– Давление на обвиняемого! – завизжала Супермышь. – Обвиняемый имеет право признаваться, в чём хочет! Продолжаем читать признание!

– Но … больше мне не в чем признаваться, – смутился Барсукот. – По крайней мере, я больше ничего не помню.

– А как же ваш сообщник? Вы должны признаться, что у вас был сообщник. Например, вот этот Барсук Старший.

– Барсук Старший не был моим сообщником, – твёрдо сказал Барсукот.

– Откуда вы знаете? У вас же провалы в памяти!

– Барсук. Старший. Не был. Моим. Сообщником, – отчеканил Барсукот.

– То есть вы утверждаете, что действовали самостоятельно и никто вам не помогал? Не выдавал полезную информацию по вашему делу? Тогда как же вам удавалось всё время быть на шаг впереди?

– Мне помогал воображаемый друг Крысун.

– Непонятно!

– Что непонятного? Поскольку я сумасшедший, мне казалось, что у меня есть друг и он мне помогает. Но потом я понял, что его не существует. Что я его выдумал.

– Неинтересно, – подытожила Супермышь. – Что ж, подписываем коготочком вот здесь, внизу …

Барсукот занёс коготь для подписи и нервно задёргал ухом: кто-то вежливо постучал клювом в дверь комнаты для допросов.

– Не отвлекать! – взвизгнула Супермышь. – Обвиняемый подписывает чистосердечное признание!

– Подождите! Ничего не подписывайте! – закричал по ту сторону двери Грач Врач. – Откройте! У нас есть новая, важная информация о Щипаче!

– Неинтересно! – завопила в ответ Супермышь. – Щипач уже всё нам о себе рассказал.

– Барсукот не Щипач! – Грач Врач постучал клювом настойчивее.

И тут же по двери нетерпеливо замолотил лапами ещё один зверь.

Барсук Старший поднялся и пошёл открывать. Супермышь заметалась по комнате, возмущённо разевая пасть и гневно скрещивая рукокрылья.

– Вас не слышно, спецагент Супермышь, но, я думаю, вы хотите срочно выслушать новую информацию. – Барсук Старший распахнул дверь.

В комнату для допросов ворвались Грач Врач и барсучиха Барбара.

Глава 20, в которой применяется смертная казнь

– Я честная птица! – От возмущения у Грача Врача задрожал клюв. – Любой зверь в Дальнем Лесу поручится за правдивость моих слов! Я утверждаю, что только что видел маньяка, Щипача, на территории моей клиники «Семейный Грач». И это был, как вы, наверное, понимаете, не Барсукот, ведь Барсукот сидел здесь! Я утверждаю, что Щипач по-прежнему разгуливает на свободе!

– С чего вы взяли, что это был маньяк? – раздражённо спросила Супермышль.

– А с того … с того, что он пришёл по мою душу! – прошептал Грач Врач. – Вернее, по мои перья!

– Он напал на вас?

– Не успел. Но он собирался.

– Почему вы так в этом уверены?

– Вы бы тоже были в этом уверены, если бы его увидели. Это был … Это был гигантский хомяк! Необъятный, огромный, жуткий хомяк, он стоял и смотрел на меня в окно моего кабинета. И луна играла в его буро-зелёной шерсти!..

– Итак, вы утверждаете, что только что видели гигантского буро-зелёного хомяка, который смотрел на вас через окно? – Супермышь визгливо захихикала.

– Утверждаю, – кивнул Грач Врач.

– Кто-то из сотрудников «Семейного Грача» может подтвердить ваши слова?

– Все сотрудники уже разлетелись по домам … – начал Грач Врач.

– Осмелюсь предположить, что Грач Врач не врёт, – осторожно встряла в разговор Мышь Психолог. – Он искренне уверен, что видел гигантского хомяка. Просто он пока не осознаёт, что это видение посетило его на фоне переутомления и стресса …

– …Но мои слова может подтвердить Барбара, – закончил фразу Грач Врач.

– Да, да, да! – возбуждённо кивнула Барбара. – Я была там! Я видела хомяка!

– Что ты делала в клинике поздно вечером? – встревожился Барсук Старший. – Ты заболела?

– Я пришла туда, чтобы защитить Грача.

– От кого? – не понял Барсук.

– Ну как же от кого? От маньяка! Ты же сам говорил: твоё зверское чутьё подсказывает, что охрану с птиц сняли слишком рано! И что Барсукот не маньяк! И что Грач может быть следующей жертвой! Ну так вот, моё зверское чутьё согласилось с твоим и подсказывало мне то же самое! Поэтому я пошла в «Семейного Грача». И не зря, не зря я туда пошла! Я спугнула этого дохлого хомяка!

– Дохлого? – переспросил Барсук Старший.

– Он был буро-зелёного цвета, – прошептал Грач Врач. – За свою долгую врачебную практику я видел не один труп. Так вот, этот хомяк … Он выглядел так, как будто только что выбрался из могилы!

– И вонял так же! – поддакнула Барбара. – Какой-то гнилью! Болотной, могильной гнилью!

– Призрак хомяка … – прошептал Барсукот. Зрачки его стали огромными, как две полные чёрные луны. – Хомяка уничтожила птица, но призрак хомяка вернулся мстить с того света …

– Что он несёт? – завизжала Супермышь. – Он что, совсем псих, этот ваш Барсукот?

– Совсем, – трагически кивнула Мышь Психолог. – Возможно, его действительно стоило бы посадить в клетку на всю …

– Барсукот имеет в виду, что призрак хомяка упоминается в произведении Опушкина, которым, судя по всему, вдохновляется наш Щипач. Вот, послушайте. – Барсук Старший открыл книгу на нужном месте:

 
 Грозной молнией с небес
 То ли ангел, то ли бес —
 Ослепительная птица
 Поспешила к ним спуститься.
 Монстра в темя клювом – тюк!
 И свалился он, как тюк.
 
 
 Трижды клюнув хомяка,
 Птица взмыла в облака.
 Глядь – и вновь обвисли щёки,
 И горбатый, кособокий,
 Бездыханный Хом лежит.
 На ветру лишь ус дрожит.
 
 
 Ликованью нет конца:
 Схоронили мертвеца.
 Только с той поры по лесу
 Бродит призрак бестелесный:
 Птицу он не смог простить,
 Хочет птице отомстить.
 
 
 Вот крадётся он, как тать,
 Чтобы птицу ощипать,
 Зазевавшаяся птица
 Оперения лишится
 И умолкнет на века
 Встретив призрак хомяка.
 

– «По лесу – бестелесный», «на века – хомяка»! – продекламировала Супермышь. – Замечательные рифмы, мне нравятся! Но они ничего не меняют в нашем деле. Ежу понятно, что никакого призрака хомяка не существует, Грачу Врачу и барсучихе он просто померещился, а все преступления совершил маньяк Барсукот. Так что – подписываем признание, подписываем! Вот тут внизу, где галочка.

Барсукот занёс лапу над берестой – и замер.

– А вдруг призрак хомяка существует? – с надеждой спросил он. – Вдруг Щипач – это всё же не я? А хомяк?

– Бред! – взвизгнула Супермышь и ринулась с потолка в макушку Барсукота, как будто собиралась клюнуть его рылом в темя, как та «удивительная птица» из сказки Опушкина, но в последний момент передумала. – Против вас есть свидетельские показания и неопровержимые улики! Одного только вашего когтя в коре дуба на месте ощипа воробья достаточно, чтобы вынести обвинительный приговор! Так что – подписываем признание, подписываем! Вот тут внизу, где галочка!

Барсукот медлил.

– Коготь Барсукота могли подкинуть на место преступления, – сказал вдруг Барсук Старший.

– Кому это надо – подкидывать коготь Барсукота?

– Это надо настоящему Щипачу. Грызуну, который пытается подставить Барсукота. И который оставил отпечатки своих зубов на дубе.

– А грызун – это у нас кто? – завопила Супермышь. – Дохлый хомяк?!

– Может быть, дохлый хомяк, – спокойно ответил Барсук Старший. – А может, Крысун.

– Какой Крысун? Воображаемый сообщник Барсукота? – Супермышь истерически захохотала.

Мышь Психолог осторожно прыснула в лапку.

– Стыдно, Барсук Старший. – Супермышь резко оборвала смех. – Потрудились бы хотя бы придумать более правдоподобную версию для выгораживания вашего напарника. Потому что сейчас у вас получается, что настоящий преступник – это либо призрачный хомяк, либо выдуманная крыса.

– Отчего же выдуманная? – Барсук Старший повернулся к Барсукоту. – Опиши-ка мне этого своего Крысуна, а, сынок?

– Ну … он крыса. С виду обычная. Серая. Особая примета – порванное ухо. Но, Барсук, я правда его придумал. Например, в моих фантазиях Крысун был спецагентом, вхожим в кабинет самой Ласки.

– Крыса с порванным ухом? – Барсук Старший навострил уши. – Ухо – правое?

– Правое … – удивился Барсукот. – А откуда ты знаешь? Тебе он тоже мерещился?

– Он мне не мерещился, Барсукот. Я видел его рядом с Голубчиком, секретарём Ласки. Это был его телохранитель. Кончик правого уха порван. Вот так, криво! – Барсук Старший схватил бересту с признанием и быстро нарисовал ухо со шрамом.

– Да … Вот именно такой шрам у него и был. – Барсукот заворожённо уставился на бересту.

– А ну-ка не портить мне признательное показание! – заголосила Супермышь. – Ухо со шрамом зачёркиваем аккуратно одной линией! Подпись ставим в правом нижнем углу!

– Получается, Крысун существует? – ошалело спросил Барсукот Барсука Старшего, игнорируя супермышиные вопли.

– Не существует! – заверещала Супермышь. – Если даже существовал – то больше не существует!

– Почему? – прошептал Барсукот.

– Потому что одного крысуна как раз из охраны Голубчика сегодня утром казнили за предательство и пособничество врагу. Госпожа Ласка откусила ему голову и вырвала сердце.

– Крысун … друг! – Барсукот хотел закрыть морду лапами, но ему мешали налапники. Он зажмурился. Грязный хвост чуть заметно подрагивал.

– Ну? Подписываем признание? – Супермышь нетерпеливо тряхнула куском бересты перед носом Барсукота.

Барсукот открыл глаза. Тихо звякнув налапниками, взял бересту с признанием и положил себе на колени. Несколько секунд он сидел неподвижно, уставившись огромными зрачками-лунами в одну точку. Потом медленно занёс лапу. Нерешительно выпустил обломки когтей. И вдруг резко, яростно исполосовал бересту когтями, разорвал её в клочья.

– Ничего я не подпишу. – Барсукот раздулся в меховой шар, зрачки его гневно сузились. – Пусть вам призрак хомяка признательные показания подписывает! Передайте этой вашей Ласке, что я не Щипач. И что дорого … – голос его дрогнул, – что она дорого заплатит за гибель моего друга.