Текст книги "Цветы корицы, аромат сливы (СИ)"

Автор книги: Анна Коростелева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

– Ну… дедушку самого, – сказал Сюэли.

– Вот его и ищи. Твой друг, которого ты приводил однажды ко мне, необычайно мудр, – заметил Ли Дапэн.

– Который друг? С длинными волосами или стриженный под ежик?

– Тот, что сказал тебе сидеть тихонечко, как уховертка в своей щели. Хотя по виду он словно бы несколько беспечен, а все же, если о деле идет, вот его бы тебе надо слушать, а не пошлейших каких-то людей. Собака ловит мышей – слыхал поговорку?

– Слыхал, – вздохнул Сюэли. – Не своим делом занимается.

– Ты можешь деда, прадеда, да и всех только замарать своими действиями, которые так, скажу отдаленно, наивны.

– Так-то оно так, – согласился Сюэли. – А все же, когда думаю об этом, вся внутренность раз девять в день перевернется.

– С теми сочинениями, которые вы сейчас пишете, вы никогда в жизни никуда не прошли бы на государственных экзаменах в старом Китае. Даже вам лучше было бы там вовсе не появляться, – сказал Сюэли, решив выразиться как можно мягче. Он надеялся, что эту простую истину его ученики и сами понимают, таким образом, он не сообщит им ничего особенно нового и шокирующего, а все же сподвигнет их к совершенствованию.

– А откуда вам знать-то? – неожиданно нагло спросили ученики.

– Откуда я знаю? Ну… уж знаю, – задумчиво заверил их Сюэли. – Я напрочь отрицаю всякий смысл в изучении китайского языка без овладения классической литературой и, в частности, без умения писать стихи по-китайски.

– Ого! Круто. А вы сами-то, когда учили русский, начали сочинять стихи по-русски?

– Эм-м… Я не думаю, что ученики имеют право предъявлять учителю встречные требования в такой форме, – осторожно сказал Сюэли. Почти год он пытался привить группе восточную модель взаимоотношений учителя и ученика и каждый раз поражался, как легко при малейшем сбое слетала непрочная позолота привитых вроде бы навыков. Да, они обычно протягивали ему контрольные работы двумя руками, но если спешили, то швыряли все же через весь класс, так что тетрадь летела и шлепалась на стол к Сюэли. Вот и сейчас: легкая тень конфликта – и из-за внешней почтительности полезло разнузданное варварство.

– Нет, это почему же? Вы сочините нам что-нибудь типично русское… хотя бы частушку, – потребовали ученики. – А то вообще-то у всех людей равные права.

 
– С неба звездочка упала –
Раскололась голова.
Ох, чего-то я не верю
В эти равные права, –
 

тут же сказал Сюэли.

Ученики присмирели.

– Блин, частушка… Нормальная такая, блин… – зашептались они между собой. – Ладно. Хорошо. Учите стихосложению, мы будем стараться.

– Так вот: формальная сторона китайского стихосложения, стихотворные жанры, требования к форме стиха – это вам, конечно, не частушка, – ехидно начал Сюэли, переходя к заготовленной лекции.

Команда, готовившая капустник, совещалась, как обойтись без Сюэли и Леши, пока они будут в Любани. Скинхедов в пьесе было много, и, хотя Леша был их предводителем, отсутствие его было не так чувствительно, как отъезд Сюэли.

– На то время, пока ты в поиске, Чжэн Юй слегка побудет здесь тобой. Ведь репетировать-то надо, – сообщили в результате Сюэли, как только он появился.

Вперед выступил Чжэн Юй. Это был студент из Сычуани, спокойный и милейший человек.

– Не беспокойтесь, – заверил он Сюэли, – при репетиции я только постою на вашем месте, как будто бы фигура, вырезанная из фанеры. Конечно, никогда мне не сыграть студента Чжана так, как вам, и не приблизиться к таким вершинам. Я лишь, знаете, как говорится: лысый идет за луной – лысина отсвечивает – перенимает свет.

Все расхохотались.

– Хорошо, тогда мы… с какого места? Словно Хэн-э из яшмовых зал?..

– Словно Хэн-э из яшмовых зал, Ди монолог свой уже рассказал, – сострил Лю Цзянь.

 
– Полог качнется, вдоль книг у стены
Чья-то протянется тень.
 

– А, хорошо. А музыка?

 
– Так есть музыка.
– Да, в рукава пробирается холод –
Вроде бы ночь холодна.
Правда, душа получила сегодня
Все, что хотела она.
Однажды взглянув, на лице у Ин-Ин
Нашёл я мученье своё.
Но я и не думал о редком уме,
Таящемся в сердце её.
 

– Какого… блин! – вскричал Леша. – Почему ум – в сердце?

– Ну… блин, – отвечал Ди вежливо, как только мог. – Потому что ум – в сердце. А где еще?

– В мозгах, – сообщил Леша. – Я сказал что-то для вас неожиданное?

– Ум – в сердце, – очень любезно возразил Ди, приблизившись, взял Лешу за руку и овеял его ароматом цветочных духов. – В мозгу – центр управления телом.

– К черту! Делайте, что хотите, – сказал Леша и сел на место.

 
– Я думал, что можно насытить свой взор
Чудесной её красотой.
Увы, обломался. Стою как дурак,
Вернувшись в пятнадцатый раз.
 

– Какие свежие стихи! И я сложу на те же рифмы… – нежным голоском начал Ди…

Все полегли, издевку уловили даже немногие присутствовавшие русские.

Закончив прогон новой сцены, Сюэли извинился, снял головной убор, спрыгнул в зал, схватил рюкзак и, помахав всем рукой, поспешил на встречу с научным рукводителем. На повторе старых сцен его мог подменить и Чжэн Юй.

 
– В тридцатый день высматривать луну –
Какая польза в том?
И всё же вот стою я под окном
Пусть я примечу тень её одну…
 

А! У Чжэн Юя был вкус, грация, голос, осанка – на него можно было положиться не задумываясь. Но когда Сюэли шел к выходу из зала, донесшиеся со сцены восклицания Ди и Чжэна:

– Ах, какой юноша!

– Ах, какая девушка! – его как по сердцу полоснули.

Постановка была гениальна безотносительно того, присутствовал он в ней или нет.

III. В поиске

– При хорошей погоде, то есть когда снег сходит быстро, но трава проклевывается медленно – где-то 15–17 апреля самое оно. В это время в лес уходит поисковая разведка, – это лоси, которые пешком ползают по местам, зацепленным в предыдущие годы, всплышим в результате архивных изысканий, а когда и местные навели… Их задача – не просто найти «точки», но и определить место стоянки для экспедиции – чтоб и дорога была хотя бы относительно проходимой для заброски людей и имущества, и сухостоя на дрова хватало вблизи, и на раскопы ходить не очень далеко… Хотя бывает, что и пять-семь верст до раскопа приходится нарезать ежедневно. А основная экспедиция начинается числа 18–21, но даты могут плавать – все по погоде. Сейчас, когда мы с тобой в лагерь приедем, там уже народу будет… – говорил Леша.

Поезд шатало. Напротив него с ногами на сиденье в плацкарте сидел Сюэли. Он запустил обе руки в волосы и шевеля губами смотрел в раскрытый блокнот. На страничке было написано:

«сохран» – сохранность вещей, костных останков, оружия.

«хабар» – личные вещи, по которым легче обнаружить местоположение останков.

«верховые» – термин, употребляющийся по отношению к останкам солдат, находящимся в верхнем (= 20–35 см) слое грунта.

«поднимать бойцов» – поднимать останки на поверхность из почвы или воронки.

«щупить» – проверять на наличие останков, личных вещей и пр. грунт с помощью щупа.

«лосить» (над «и» было проставлено ударение) – термин, обозначающий разведку по лесу, обычно на достаточно протяженные расстояния.

«лоси» – поисковая разведка.

– Да, это тебе надо все подучить, конечно, – извиняющимся тоном сказал Леша. – Потому что скидку на китайское происхождение, сам понимаешь, иногда делать просто некогда. «Света, бегом в Самару, по пути загляни в Тобольск и скажи, что бойцы пошли на укладку и нужно 8 гробов…» – вот это такой нормальный разговор. Имеются ввиду отряды из этих городов, и ситуация раскладки в гробы останков 8 мая, перед захоронением. Командиры отрядов обычно бойцами зовут своих подчиненных. Это еще с войны такое слово. Да, действительно – как же ты во все это въедешь? – задумался он.

– Ничего. Я понимаю, что обычно, если едешь в Самару, Тобольск – не по дороге, – сказал Сюэли и подул на замерзшие пальцы с огрызком карандаша. За окном была полная темень, иногда проносились шальные деревья на фоне чуть более светлого неба. – У нас говорится, мышь переезжает на новую квартиру – понемножку перетаскивает. Я постепенно все это… А откуда берут гробы?

– Гробы – это работает местная администрация. Прошлой весной подрядилось Минобороны поставить гробы для нашей экспедиции, около пятидесяти. В самый последний момент выяснилось, что у них есть приказ, согласно которому машины не должны выходить из парков на восьмое-девятое мая. В результате пришлось обходиться двадцатью гробами, которые сделала местная администрация. Вот за это мы очень «любим» Министерство обороны, души не чаем. Не то чтоб настаиваю – просто знаю его неизменно вот с такой стороны.

– Я понял. А нормально, что я эту куртку взял?

– Нормально. Не важно, что на ней написано. Правильно, что не взял шляпу, замшевые перчатки и это… чего там у тебя было? – вот этот имидж у тебя бы сразу вид потерял… на раскопе. Слушай, я не знаю, как ты поймешь инструктаж, – сказал Леша.

– А ты проведи мне инструктаж уже сейчас, – попросил Сюэли. – Индивидуально.

– Хорошо. Медленно и супер-внятно. Молодых обычно ставят на переборку отвалов. Работа нудная, тонны земли пальцами перебираешь, но высока вероятность обнаружения медальонов. А в основном – мелкие останки, фрагменты, а также «мусор войны» – осколки, гильзы, обоймы, осколки, осколки… На каждого убитого – не один центнер железа. Минометные осколки – крошево из сталистого чугуна, типа крошки гранитной, артиллерийские осколки – плоские, ножевидные, до полуметра бывают, они в свое время разлетались эффектом бумеранга со сверхзвуковой скоростью.

Обязательный инструктаж заключается в категорическом, на отборном мате, запрете дергать все, о чем не знаешь. Проволока может быть растяжкой, любой металлический предмет – хрен его знает чем. За тех дураков, кто сперва дергает, а потом думает, выпили уже давно. За шестьдесят с хреном лет пикриновая кислота взрывателей превратилась в пикраты, а они вообще непредсказуемы. Поэтому – команда «покинуть раскоп» выполняется автоматически, вопрос «Че за хрень?» задается метрах в пятидесяти поодаль.

Чужие костры в лесу обходятся как можно дальше – кто и что там плавит-выжигает, ведает только Аллах. Черные следопыты испытывают к нам понятную неприязнь, мы к ним тоже. Прав тот, кто из леса вышел живым. Свои костры тоже по той же причине без присмотра стараются не оставлять. Вообще любой костер разжигается после проверки грунта металлоискателем и щупом. Хотя в Любани вопрос отношений с черными не такой острый. Мы с ними поляну поделили. Они идут за железом, мы за бойцами. Зачастую при обнаружении наших бедолаг черные наводят на них нашу разведку, так как взять с них один хрен нечего – как у латыша, х… да душа. Это не гансы, упакованные по полной программе.

– А как они наводят? Напрямую общаются? Или знаки в лесу оставляют?

– Да и напрямую, бывает, но чаще – засечками на стволах, или, бывает, звездочку вырежут на толстом дереве. В лесу ее хорошо заметно бывает.

– А «гансы» – это «фрицы»?

– Да.

В блокноте появилась запись:

крошево растяжка выпили (за кого, падеж 4) уж давно – умерли (?)

пикриновая кислота пикраты хрень – ерунда (?)

аллах – христос

(сколько) лет с хреном один хрен нечего взять «гансы» – тоже фашисты

– Ну, про любанский лес я тебе рассказывал.

– Да, что он странный. Как будто стоит ни жив ни мертв.

– Не, кстати, это не совсем верно ты понял, там живности всякой… Лис там вообще просто до охренения, и они непуганые. К нам на раскоп приходила, выпрашивала еду внагляк, что твоя собака. Там зверье вообще людей не боится. Нет там людей. Живых. Ну, в общем, с непривычки иногда… может стать страшно.

– Страх – это переменчивое понятие, – аккуратно сказал Сюэли. – Мне… не очень приятно это говорить, но у китайцев и чувство юмора, и страх одинаковые с японцами, не с русскими.

– Как это – одинаковый страх? В смысле, боятся одинаковых вещей по одинаковым причинам?

– Именно, имею в виду – боятся чего-то общего.

– Ты считаешь, что русские, например, чего-то совсем другого боятся?

– Призраки или духи-гуэй тебя напугают?

– А, ты имеешь в виду не глобальные страхи, а образы? Типа длинные черные женские волосы, плавают в раковине?

– Да-да-да!

– Да, русскому че-то не очень страшно. Если честно, так вообще не страшно.

– Поэтому, возможно, мне не будет страшно в любанском лесу. Я просто не пойму, что уже пора бояться. Я только предполагаю, – заметил Сюэли. – Скажи, а если нашли медальон – то что из него можно узнать?

– Из медальона о человеке можно узнать все. В медальоне – все, что надо для опознания. Там внутри бланк – бумажечка, на которой все написано. Поисковик за медальон душу продаст. Вот, кстати, по этой причине у меня дома ни одного сувенира от Вермахта нет – все ушло в обменный фонд.

– А… если удается идентифицировать бойца, то приглашают родственников, да? А на них как технически выходят?

– А, ну, когда находят медальон, заполненный – то есть можно разобрать, кто-откуда, начинается работа в архивах. Даже если просто имя-отчество – в принципе, какие части на местах этих боев были, уже известно, по архивам потом нужно смотреть, проверять ФИО, если известно, откуда призвали, то это работа с местными военкоматами и дальше уже поиск. Вот тебе недавний свежий случай: захоронение найденного летчика Лаврушева. Его определили по номеру на фюзеляже самолета, тоже по архивам. Потом по архивам же нашли брата и его жену, они приезжали на захоронение. И вообще, так было смотреть на это клево – их встретили на вокзале, нашли, где переночевать в Питере, привезли на место захоронения, а до этого еще и в лагерь, показали работу поисковиков. Вообще, очень осторожно и уважительно обращались, по-моему, даже не матерились при них. Понимаешь, это как бы овеществленный финал работы: родственники погибшего, которые получили возможность его по-человечески похоронить, присутствовать при этом.

Нет, вообще не подумай, там люди взрослые, не гопники… Так что отборного мата там нет, за исключением экстраординарных случаев… Колуном по лбу… растяжку от палатки ногой во тьме зацепить… ведро с супом в костер опрокинуть с голодухи… водку спиртом запить по ошибке…

– Спасибо, я понял.

– Ну вот. Как выглядит сортировка и подсчет бойцов? Считают по бедренным костям и черепам. Вот за последнюю экспедицию всего подняли 237 человек. Медальонов нашли и расшифровали 9, и еще 7 в обработке сейчас.

Теперь слушай: скорый московский в Любани вообще не останавливается. Мы с тобой приедем в Питер на Московский вокзал. Там мы берем билеты на пригородную элекричку. Электричка отходит оттуда же на Любань. Поскольку приедем с утра, придется почти всю дорогу стоять – народу обычно много и местов немае. Когда сойдем в Любани, идем на стоянку такси, берем такси до Смердыни. Там таксисты поисковиков часто возят и уже все знают. Стоит рублей четыреста. Это я тебе на всякий случай все говорю, если ты потеряешься. Значит, поисковика можно опознать по круглогодично носимой георгиевской ленточке и…

– Я знаю. Я не потеряюсь.

– Значит, со станции – переходишь через пути, можно по мосту, ну, некоторые так скачут, и идешь на стоянку такси.

– Я не собираюсь здесь потеряться. Не беспокойся. Почему я знаю это название – Любань?

– Не знаю. Если только вас грузили Радищевым на занятиях. Но это было бы очень странно. Я бы очень удивился.

Пока на станции Любань Леша ходил докупить всякие мелочи, Сюэли исчез. Леша, чертыхаясь, сбежал с платформы, огляделся и обнаружил, что Сюэли зашел сбоку и читает надпись на памятнике Мельникову – автору проекта железной дороги, дореволюционному орлу в бакенбардах и эполетах. Завидев Лешу, он подхватил с земли рюкзак и спросил:

– Что обозначает предложение: «Это просто косяки какие-то»?

– Ну, косяки – это ошибки, допущенные по невнимательности. Недоделки, недочеты, нестыковки. Единственное число – «косяк». А где ты слышал?

– О, я уже слышал, я уже тут подружился, – Сюэли махнул рукой кучке народу по ту сторону путей. – Поисковый отряд города Тихвина!

– Там как бы вот эта основная дорога, проселочная, превратится дальше в страшный сон. Сейчас-то она достаточно хорошего качества…

– Хорошего, – подтвердил Сюэли, клацнул зубами на ухабе и прикусил язык.

– Но впереди, после такой деревушки с дачами, от нее отходит вбок совсем разъезженная дорога с жуткими раздолбанными колеями, где легковушка любая садится в хлябь сразу и плотно. Я там выйду, пройду вперед, посмотрю, что да как – знаешь, надежда умирает последней. Но в прошлом году нас вытаскивал казанский уазик. Так что в этом к лагерям, наверное, лучше сразу ехать прямо по полю. Правда, трясти будет, как в центрифуге – при подготовке космонавтов, – если что, я тебя предупредил, но, знаешь, хотя бы мы не сядем сразу по оси.

– Это… очень интересный опыт, – сказал Сюэли, потом закрыл глаза и больше не говорил ни слова, пока его не позвали толкать машину.

– Все-таки мы сели, да?

– Нет, это не называется сели, это мелочь… слегка забуксовали. О, смотри, Санек нас вышел встречать, Саня Мельниченко, я тебе говорил, – я тебя ждал, а он еще с разведкой сюда уехал. Ну, нормально, сейчас толкнем.

Саня с Сюэли пожали друг другу руки.

– Ну, это вот Вэй Сюэли, я тебе говорил, у него дед в сорок четвертом пропал где-то на просторах матушки-России.

– Да, с этим у нас легко, это у нас запросто бывает. Тут вот из тех, кто… Видишь эти поля?

Вокруг были зарастающие поля со светло-соломенной высокой прошлогодней травой, выезженные лесовозами, с длинными бороздами, наполненными водой, и угольно-черные противопожарные рвы.

– Кстати, бойцов иногда даже на этих полях находят. Вот из тех, кто здесь в сорок третьем полег, нашли и похоронили пока порядка пяти тысяч бойцов… из восемнадцати.

Поля вокруг были совершенно заброшенные, и это впечатляло.

Когда они наконец приехали в лагерь и вышли из машины, до Сюэли донесся запах дыма от разных костров.

– Так, ребят, берем все, идем к нашему лагерю.

– Да, Санек там в трехместной палатке без нас один жил, как барин, но мы его уплотним. Значит, речушка называется Смердынька. Вода не очень вкусная, рыжеватая, торфяная такая, увидишь. Лагерь специально поближе к речке ставят, потому что в других местах с водой напряженка, а речка вот сейчас, весной, талыми водами подпитывается, и нормально. Мыться, стираться – все в этой воде, дежурные нагревают котел воды, но на серьезную стирку обычно не хватает. С куртки или, там, камуфляжа, даже если очень сильно их уделать – засохшую глину можно щепочкой потихоньку снимать. Посуду мыть – тоже на речке. Если вдруг надо позвонить, элементарно – пошел в Казань, попросил позвонить. У больших отрядов есть генераторы, их еще называют «дырчики». Да это не проблема – зарядить тут телефон, хоть в Бронницах, хоть у Наиля. Это ижевский отряд, там руководитель – авторитетный человек, Наиль Надирович, отсюда отряд в просторечии так называется.

– Да-а, правда вот Толя Медляков возил с собой в лес ксерокс, – это было проблематично. В какое дупло он его планировал там включать – до сих пор остается непонятным.

Подошли туда, куда направлял их Саня. Там был большой тент, натянутый над костром, рядом сколочен стол, лавки вокруг костра, и на дереве прибит умывальник из канистры из-под воды. Поскольку приехали они днем, в лагере были одни дежурные, которые вели разговоры и лениво перемещались изредка с ведрами между речкой и костром. Кто-то играл сам с собой в маленькие магнитные шахматы, на костре что-то варилось на вечер. Рядом около тента стояли палатки, на них и на веревках между деревьями сушились спальники, свитера – все, что промокло и отсырело за ночь.

– Сань, выдай, пожалуйста, Сюэли щуп и научи его, как пользоваться. Я пойду там, поздороваюсь.

Вскоре Сюэли был выделен щуп. Это был заостренный, но с туповатым кончиком железный прут, обмотанный разноцветной изолентой, чтоб отличать свой от остальных.

– Им по лесу когда бродят, периодически обстукивают, «щупят» землю. Часто так находят разрозненные верховые останки. Да, прощупывая верхние сантиметры грунта, десять-пятнадцать. В дернину надо втыкать сильно, иначе уйдет неглубоко, на пару сантиметров. В общем, если в большую кость попадешь, теменную или какую еще – то специфически так отзовется, если в стекло или металл – тоже. Потом ножом окопаешь, посмотришь. Если не просто осколок, а что-то напоминающее личную вещь – отрываешь дальше. Тут очень много – на чистой интуиции и везении. Какой конкретно звук, я тебе сейчас покажу.

И Саня показал Сюэли, как отзывается кость, стекло, дерево, металл.

– Тебе объяснил Леха, что никакое незнакомое железо трогать нельзя? Что нельзя ручонками тянуть ни за какую проволоку, торчащую откуда-то из-под земли, говорил? Ну, я еще раз скажу, лишним не будет. Слушай: На Кавказе есть гора, самая большая, под горой течет Кура, мутная такая. Если на гору залезть и в Куру бросаться, очень много шансов есть с жизнию расстаться.

– Я понял, понял, – усердно закивал Сюэли. – Это стихи.

– Нет. Это инструкция-памятка. Сейчас я тебя научу, куда и как щупом нужно тыкать… аккуратненько. Ну, и куда им тыкать не нужно.

– Слушай, пошли на раскоп, а? – сказал подошедший Леша, тоже уже со щупом. – Мы ж не устали?

– Да, момент, в лесу – невероятная прорва клещей. Поэтому – полная обработка репеллентом, сейчас принесу, и по ходу еще осматриваем друг друга несколько раз на предмет клещей. Прививка от энцефалита – жутко хорошая вещь, только у вас же ее нет? Вот, значит, репеллент, с ядреным таким запахом, да, а ты что думал? Правда, к матерым поисковикам, вроде меня, клещи не приближаются – не смеют. Субординация. Но я лично думаю все же этот мистический аспект подкрепить репеллентом. По весне здесь тучи клещей – обычное дело, вот снег сошел, и уже повылазили.

– По китайскому календарю, 5-го марта начинается весенний гром, и это День пробуждения насекомых. То есть всякие мелкие существа просыпаются из-за первого весеннего грома.

– Слушай, я не могу – откуда ты взял этого инопланетянина?

– Народная республика Китай, – вежливо сказал Сюэли.

На раскоп шли километра три через поле, расчерченное следами, о которых Саня с Лещей с пониманием сказали что-то вроде: «Это кораблет пролетал», а Сюэли не понял ничего, – с черной обгоревшей землей в местах противопожарной опашки. Поле было не вполне полем: на нем видны были молоденькие деревья. Оно пришло в упадок и на огромном пространстве медленно возвращалось к состоянию леса. По пути шли мимо холма, где поставлен был простенький мемориальный крест, со ржавой каской.

– Вот мы сейчас идем на раскоп, – сказал Леша, – и с одной стороны лесок, в котором были немцы, а с другой – в котором были наши, и мы с тобой идем по тогдашней нейтралке.

– Немного не по себе, да? – заметил Саня.

– Мы когда после захоронения ходили в прошлом году прогуляться, ушли довольно далеко в поле. И под ногами хрустел снег, хотя там жарко было перед этим, и нигде снега не было. И еще мы как звуки разрывов слышали и голоса. Но вообще голоса – это тут часто такое. Просто слышатся отдаленно, – как крики в бою, что-то типа того, команды. Ты и сам услышишь… скорее всего.

– Да, о слышимости, – сказал Саня. – Значит, рано утром вы услышите тамтамы… африканские. С того берега речки. Это репетирует Череповец. Звук такой – «тум-тум, тум-тум». Мы уже их просили как бы этого не делать. Но они обещают шоу на День победы… в общем, услышите – не паникуйте.

Дорогу заслонили высокие, нездоровые, когтистые елки. В темных местах плотным слоем лежала темно-рыжая хвоя, из-под нее проступали заржавленные проволоки, ящики из-под снарядов, иногда, как знал Сюэли, неразорвавшиеся снаряды, ржавые, мины и прочий мелкий мусор войны, ушедший в дерн наполовину или меньше – верховое железо. Маленькая ящерица, серая и матовая, юркнула вниз по стволу ели.

– Эти ящерицы серые нарочно, потому что они такие же серые, как глина, – сказал, ни к кому не обращаясь, Сюэли.

– Глина тут серая, да. Но это сейчас мы отрыли блиндаж. А когда доходит до горизонта без воздуха, она там очень красивого цвета – лиловая, с переходом в синий. Знаешь, это под дерном, плотные, слежавшиеся слои глины, куда нет доступа воздуха, анаэробные условия. Ты ее можешь увидеть вполне, если на подъеме воронки будешь отвалы перебирать. Да, вот что еще, запомни: при работе на раскопе стараются не называть кости костями, принято говорить – останки. И очень не принято их кидать. Их осторожно и с уважением кладут на пакетик. А, и возьми там себе пендель – сиденье из пенки, защелкни на поясе. Простая вещь, но незаменимая в лесу, потому что если просто в штанах куда сядешь, промокнешь за секунду. А на корточках столько не усидишь.

Весь первый день на раскопе Сюэли просидел вместе с женщинами, детьми и зелеными новичками на отвале, просеивая землю через пальцы. Так же выглядел и второй день, и третий. После получаса переборки отвала пальцы начали страшно ныть у ногтей. Земля и глина были такие холодные и плотные, что Сюэли только молча дивился на Лешу с Саней, которые работали в велосипедных перчатках и уверяли, что хотя чувствительность пальцы таким образом теряют сразу, но зато лучше чувствуются инородные предметы. Пальцы у Сюэли как-то застыли и стали как стеклянные, поэтому комки земли помягче он теперь разламывал пальцами, а потверже – ковырял ножом.

– Я понял, откуда я слышал название Любань! У нас в лаборатории есть лаборантка. К ней обращаются: «Любань, а Любань!». Это означает, что ее зовут как?

– Люба. Любовь, – подсказала Надя из Борка.

– Кстати, мне она говорит «зайчик мой». Как ты думаешь, это обидно?

– Это сильно зависит от общего контекста, – сказала, подумав Неля. – Если она не намекает, что, ну, у тебя глаза… Знаешь, в русских сказках зайца называют «косой»… Это потому что… Расизм – нехорошая штука. Извини. У нас действительно иногда…

– Не-не-не, – сказал Сюэли. – Спасибо. Я вспомнил. Она так говорит всем молодым людям. Вообще всем. Слушай, а как ты попала в поиск?

– Ну, я-а… Подожди, у тебя обломок здесь кости… не размазывай грязь, дай мне… кусочек… ага, фрагмент фаланги… Я… мы как-то сбежали со школы, ну, в старших классах уже, несколько человек, и забрели в парк. А там снег еще не стаял, мы еле пролезли к скамейке. У нас там парк такой – березки, и в парке монумент, «Памяти павших» написано. И на барельефе этом три бойца, типа трех разных родов войск. Ну, у нас боев никаких не было, немцы же до нас не дошли, но там три человека солдат похоронено, которые просто родом из наших мест… Подожди, подожди… Не бросай так эту штуку. Вот это рыжее, может быть, осколок окислившийся… И мы… сначала сфотографировались с этими героями войны, с солдатами на памятнике, ну, на фоне памятника просто сфотографировались. Вовка еще пошутил типа, сказал: разрешения-то мы не спросили. Может, они вовсе не хотят с нами фотографироваться? Ну, и как-то так эта тема мелькнула… О! Подожди, дай… А, нет, показалось. Давай дальше. Мелькнула эта тема – и… там, пошутили мы. А потом мы сели под этим памятником и закурили. И вдруг у Вовы из руки как будто кто-то невидимый выбил пачку. Ну, пачка вылетела, как будто его кто-то по руке ударил. Мы с Кириллом и Нелей видели ясно – как у него рука дернулась. Явно не сама, а, знаешь, как от удара. Пачка упала… да, а там, на барельефе, три этих бойца, я сказала, да?.. Пачка упала, и из неё выпало ровно три сигареты. Знаешь, так – веером. Мы обалдели. Ну, мы раскурили, конечно, эти сигаретки и аккуратненько их под памятником положили, чтобы они там… докуривались. И я стала думать… В общем, с тех пор я заинтересовалась, кто там похоронен. И пошла в наш музей краеведческий… А директор музея связана с поисковиками, ну, там же все поддерживают контакты, музей краеведческий один, а директор, Людмила Макаровна, – классная тетка, у нее историй… прикольных… ой, подожди, не могу, совсем пальцы задубели… сейчас я… отчищу перчатки хоть чуть-чуть… Ну вот, у нее отец же воевал. У него не было двух пальцев на руке – большого и еще какого-то. Но он приспособился, ложку так держал и все такое – даже незаметно было. Ну, она знала с детства, что руку ему повредили немцы. Ну, и вообще – люди, видимо, рассказывали чего-то… И у нее такое представление было – о немцах по рассказам, ну, что это вообще звери какие-то, типа без лиц, вообще не люди, непонятно даже кто. Нечеловеческого происхождения что-то. Она очень их боялась. И вот… ну, уже все это забылось… она во взрослом абсолютно возрасте, типа пятьдесят лет спустя, поехала в Германию на съезд… на конгресс какой-то музейных работников. Вообще даже не в связи с военной историей. И она приезжает с делегацией и поселяется в гостинице. О! Ты… чего-то там у тебя интересное… Ты поскреби ножом, посмотри структуру. Это может быть ветка просто, а может быть…

– Я понимаю, надо искать получше. Это важно.

– Ну, можно найти зубы, головки костей… Мы, в общем, здесь на отвале сидим, чтобы добрать по максимуму, что можно, из почти истлевших останков. Ну, могут быть обрывки ремней, сбруи, тоже истлевшей, там, пуговица может попасться, карандаш, у немцев по блиндажам прорва бутылок. Битых.

– Леша говорил: медальоны…

– А-ха-ха-ха… если ты найдешь медальон – это будет праздник. Я тебе потом покажу, как надо… если нашли захоронение, допустим, мародерское или послевоенное – с боков дерн ножом режут, как тортик, чтоб добор был как можно более полный.

– Как тортик?

– Как тортик. Так вот, про Людмилу Макаровну в Германии. И вот она, значит, ночью просыпается в гостиничном номере. И спросонок… она еще ничего не соображает, но вдруг резко понимает, что она в Германии! У немцев! И тут она так пугается! Ее охватывает такой панический ужас. Куда бежать, что делать? Представляешь? А самое главное, что она действительно при этом в Германии. То есть это-то не страшный сон, а реальная действительность. И вот, представляешь себе ужас бедной Людмилы Макаровны?.. – Надя смеется. – Куда бежать, да?

– А мне рассказывала Рахиль Эфраимовна из архива ЦГАТД, – сказал Сюэли, счищая грязь с перчаток. – Во время войны, ей было семь или восемь лет, они жили в Юзовке. И когда туда пришли немцы, к ним на постой определили немецкого офицера Вернера. Он, когда заметил, что, там… не хватает, еле концы с концами сводят, стал ползарплаты своей, офицерской, сразу ее матери отдавать, на хозяйство. В мирное время он был архитектор, из Кельна. Он говорил: вот приезжайте в Кельн после войны, найдете там меня, приезжайте в гости. И вот как-то ее отца забрали полицаи. Свои же, украинские полицаи. Что-то он там… кому-то не понравилось, как он посмотрел, что-то он не то сказал на улице. А тогда, когда вот так забрали, думали – все. И мать ее сидит и плачет. Пришел в обед Вернер. Посмотрел. «А где Эфраим?» – спрашивает. Мать объяснила, что случилось, он сразу все понял, побледнел, открыл сундук, достал свою парадную форму – черную, с дубовыми листьями или с чем там положено. Надел эту парадную форму, фуражку поправил перед зеркалом и пошел в эту местную полицию и устроил им разнос. Страшно наорал на них и тут же забрал ее отца из участка. И вернулся уже вместе с ним. А когда он уезжал и они прощались, он оставил свой адрес в Кельне, написал все подробно. Адольф Вернер. Он говорил: «Меня зовут Адольф, но мне почему-то очень сильно не нравится это имя».