Текст книги "Цветы корицы, аромат сливы (СИ)"

Автор книги: Анна Коростелева

– Сыма Цянь сказал: «Когда есть ученый, достойный, талантливый, но остается вне службы, то это позор для держащих в своих руках государство». И хотя я пишу курсовую по выращиванию фианитов, как вам кажется, но по истинной моей специальности уйти от дел не решаюсь – ведь это же страшно подумать, сколько человек сразу потеряет лицо!

И совсем уже в ночь по выходным Сюэли являлся на сцене в виде студента Чжана – для репетиции капустника.

 
– Ах, меня от прекрасной Ин-Ин отделяет стена!
Я геолог-стажёр, с факультета глобальных процессов она.
И как камень в пучине лазурного моря,
На чужбине подушка моя холодна.
Равнодушным остаться я, как ни пытался, не мог,
Словно вихрь налетел и в мгновение сбил меня с ног,
Словно феникс поднял на крыла мое бренное тело,
С места взмыл, закружил и меня за собою увлёк.
 
 
– Здесь комендант с проверкой документов!
– Пускай себе идёт. Что за беда?
Бумаги не в порядке, как всегда,
Предвижу пару тягостных моментов,
Но если есть в наличье голова,
Всегда найдутся нужные слова.
 
 
– Два дня как мой просрочен договор,
Ну, не успел переоформить снова.
С утра не задалось – весь день хреново,
Я лучше подышать пойду на двор.
Ярким цветам в этом мире цвести не дано,
Вылезу через балкон – и в другое окно.
 

Сочиняли все эти тексты вместе, потом общую правку делал приходивший уже к отбою измотанный Ди. У него был почти совершенный русский. Когда другие студенты спрашивали его, откуда, он непринужденно сообщал, что несколько лет у него была русская рабыня. На самом же деле он просто учился семь лет как проклятый, как говорится, «подвязывая волосы к потолочной балке», не вылезая из-под горы словарей.

Он не переодевался для репетиций – не было сил. Иногда наспех, очень условно, делал грим, иногда брал в руку веер.

 
– Он мотив своей песни меняет слегка,
Он вплетает в игру стрекотанье сверчка,
Его цинь не смолкает до светлой зари,
Всё блуждает по струнам рука.
Кто играть так способен на струнах витых,
Тот, должно быть, прекрасней даосских святых,
И невольно забыв воспитанье своё,
Я росой замочила наряд,
Растрепалась причёска, и щёки горят…
 

– …И надеть позабыла белье, – растерянно сказал Ди. – Где мой текст? Что там на самом деле?

Однажды его узрел в этом виде историк Лёша, который зашел отдать Сюэли ксерокопию.

– А… этот твой приятель, он случайно… не того? – обалдело спросил Лёша.

– Нет, – мотнул головой Сюэли. – Он бисексуален, но ведёт монашеский образ жизни.

Ксерокс, который принес Лёша, был снят с разворота книги русского военного историка Лесоповалова «У высоких берегов Амура», где в одном контексте встречалось упоминание об Императорском театре теней и о подразделении «Курама Тэнгу». Оказывается, в Квантунской армии был специальный отряд, засекреченное официальное подразделение, занимавшееся всякой мистикой, вроде немецкой Аненербе и соответствующего отдела советской разведки, только хуже. Поскольку японцы к концу войны были уже в полном, настоящем отчаянии, били их везде, вышибли уже отовсюду почти и недалек был разгром на Окинаве, они ударились в мистику настолько глухую и непроницаемую, что поиски Шамбалы по сравнению с этим могут показаться рациональной и даже необходимой военной акцией. Например, они буквально разыскивали волшебный щит из выползка дракона, которым будто бы владел Фу Си, – разумеется, называя это более наукообразными словами, вроде «локализация древнейших артефактов», – искали металлическую палицу Сунь У-куна, которая, по преданию, могла увеличиваться и уменьшаться в размерах и в самом большом варианте весила десять тысяч цзиней, изучали способы разыскать и оживить глиняную армию императора Цинь Шихуанди, ну, и прочие их задания тоже выполнялись одновременно на материальном и на астральном плане, с поддержкой института придворных онмёдзи.

Подразделение было создано в самом начале 1944 года при поддержке Общества Черного Дракона («Кокурюкай»), наиболее влиятельного на тот момент объединения милитаристских сил Японии. Во главе его был поставлен генерал-майор Ёсимура Акио, личный друг Вольфрама Зиверса, генерального секретаря Аненербе. Позднее подразделение «Курама Тэнгу» обнаружило и засекретило комплекс руин подводной крепости Ёнагуни возле оконечности гряды островов Рюкю, в 125 километрах от восточного побережья Тайваня, и просило разрешить им развернуть на борту линкора «Ямато», который должен был принять участие в операции «Тэнитиго» по защите острова Рюкю от вторжения, несколько научных лабораторий, в чем им было отказано. Отделение «Курама Тэнгу», действовавшее на территории Китая, возглавил полковник Кавасаки Тацуо, а также доктор Накао Рюити – археолог, ведущий специалист по петроглифике. Туда собрали каких-то полу-ученых, полуголоворезов, которые носились на мотоциклах, одетые в немного театральную по своему покрою форму, в масках, рыскали по жалким китайским деревенским храмам, вытряхивая оттуда все подряд, забирая священные таблички «до выяснения всех обстоятельств» и так далее. Одним из первых заданий этого отряда стал розыск предмета под названием хвангдзя-йинг-кси, с которым связывались эзотерические надежды настолько странные, что даже император Хирохито, выслушав доклад по этому поводу, сказал: «Что ж, если это окажется правдой, все остальное потеряет значение».

– Поставить мистику на службу императору и японской империи было их задачей, – объяснял Лёша. – А поскольку действовали они в состоянии аффекта, то и действия у них могли быть очень странные. Например, лейтенант Саито Кейидзи обнаружил где-то в Китае, в горном храме, какого-то монаха или отшельника, который владел всеми вот этими… в общем, путем Белого Лотоса. И он счел нужным привезти его в Японию, чтобы развернуть там обучение этим навыкам. Они с подчиненными дважды брали даоса под белы рученьки, чтобы забрать его с горы, и дважды, спустившись к подножию, обнаруживали, что держат чучелко, связанное из соломы. Потом они перестали находить дорогу, ведущую вниз с горы. Когда даос у себя в хижине переворачивал панцирь черепахи, они в тот же миг теряли из виду тропу. Даос полюбил Кейидзи и звал его Кэ И; Саито его ненавидел. Все это продолжалось вплоть до августа 1945 года, когда даос расплакался вдруг и показал им в зеркальце, сделанном из полированного камня, взрыв в Хиросиме и, возможно, еще и в Нагасаки. Потом он как-то предотвратил их самоубийство, дал им напоследок с собою диких груш и побегов бамбука и научил их, как спуститься с горы.

Забив все свое время делами, Сюэли, как мог, отнял у себя почти все возможности видеться с Цзинцзин. Фактически теперь он видел ее только во время занятий на факультете и изредка тогда, когда она заходила вечером на репетиции. Тем не менее, положение осталось прежним. Чуть только она вернулась в Москву в начале сентября, он, как ни сдерживался, помог ей в двух-трех делах, прежде чем она успела заикнуться об этом. Он сейчас же отстоял для нее неописуемо чудовищную очередь на перерегистрацию и разбудил ее звонком, нежно сказав: «Спускайся, все тебя здесь только и ждут». А когда она, протирая глаза, спустилась, он сказал: «Ты как солнце, хоть и в халатике». Короче, с ним Цзинцзин не заметила, как перерегистрировалась в общежитии, и каждый, кто знает, что это такое, согласится, что любовные подвиги прошлого как-то меркнут перед тем, что сделал Сюэли. Затем он договорился о пересдаче для Цзинцзин с преподавателем, с которым, по общему мнению, невозможно было договориться. Его действительно невозможно было убедить логически, но Сюэли и не пытался этого сделать. Он сразу упал на колени и в духе старых времен воскликнул: «Простите нас, учитель! Не гневайтесь. Но она может лучше!» И сделал такое движение, как будто тянет Цзинцзин тоже упасть рядом с ним на колени. Этого оказалось достаточно. Преподаватель-мизантроп испытал такое живое отвращение ко всей этой ситуации, что сейчас же позволил ей, одной из всего потока, пересдавать предмет.

Потом он спас ее из пещеры, что вменял себе исключительно в вину, поскольку вся история изначально была его жалкой попыткой отстраниться – против собственной воли. Когда она забросила руки ему на плечи, собираясь его поцеловать, он быстро сказал: «О, это нет. Если ты будешь настаивать, мне придется умереть». И в таком странном виде эти удивительные отношения продолжили существовать по-прежнему. Ну, и был один случай, после которого Ся Цзинцзин стала немного бояться Вэй Сюэли. Однажды ночью Сюэли сорвался, натянул одежду, едва попадая в штанины и рукава, и выбежал, объяснив изумленному Шэнбэю: «Цзинцзин плохо себя чувствует». Он забежал в подпольный магазинчик, долго стучал, никто ему не открывал, когда наконец открыла заспанная хозяйка, он отобрал с десяток пакетиков с волшебными лекарствами китайской медицины, сгреб их и выбежал вон, пообещав расплатиться на рассвете. У Цзинцзин был тяжелый грипп, она лежала, уйдя глубоко в подушку, со спутанными мокрыми волосами, и ее беспокойно обнюхивала кошка. Сюэли развел принесенное в воде и дал ей выпить, снял самые нехорошие симптомы с нарушением дыхания, потом поил ее настоем из семян лотоса с ложечки, на рассвете вернулся в магазин и оплатил покупку, на другой день пропустил все занятия и спал днем полчаса, в положении сидя и привалившись к кошке. Непонятным так навсегда и осталось только одно: как он изначально узнал, что Цзинцзин больна. На этот вопрос Шэнбэя он затруднился ответить, сам даже удивился, когда задумался об этом, и пробормотал что-то вроде: «Ну… я слышал барабаны и колокола». Возможно, ему по чистому совпадению приснилось что-нибудь неприятное в ту ночь.

Наина Гориславовна больше не вела русский язык, потому что она, несмотря на свои девяносто лет, выскочила замуж, – как подчеркивали злые языки, за финна. И уехала в Финляндию. Сюэли чувствовал за этим какую-то литературную шутку, но по незнанию источника затруднялся оценить ее глубину. Так или иначе, Наина уехала, русский язык теперь вела новая преподавательница, которая первым делом рассказала им про Хозяйку Медной горы. «Вы геологи, – сказала она, – поэтому вам будет полезно знать всё… что связано с геологией». Сюэли показалось, что он уловил принцип действия Хозяйки горы, но он был не уверен.

Собственно, в четырех историях, которые они осилили со словарем, этот принцип нигде прямо не декларировался, однако Сюэли был уверен, что он существует. Что надо делать, чтобы Хозяйка Медной горы отпустила тебя с миром?

– Э… Я уверена была всегда, что она иррациональна, – честно сказала молодая преподавательница.

– Я не так думаю, – возразил Сюэли.

– Там дело в том, что человек не только не должен быть жадным, но еще должен что-то уметь руками, созидательно и творчески, – предположил Лю Цзянь. – Тогда остается жив.

– Нет, что человек должен испытывать какие-то нормальные эмоции! Например, любить кого-то! Потом она от него отвяжется, – сказала Шао Минцзюань.

– Не «потом», а «тогда», – поправила преподаватель.

– Человек должен быть самодостаточный, – сказал Чжэн Цин.

– Люби природу и бережно с ней обращайся? – пробормотал Сюэли. – Нет, это не вполне точно… Ставь природу выше себя, и тогда она тебя, возможно, не уроет.

– Прекрасно, вот этот вариант мы и запишем, – рассеянно сказала преподаватель. – Но только… Вэй Сюэли, откуда вы берете такие слова – «уроет»?..

– Эм-м… погребёт? – сказал Сюэли. – Закопает?

– Ставь природу выше себя… Откуда ты так знаешь основы синтоизма? – радостно спросила Саюри. Сюэли счел ниже своего достоинства комментировать это и просто потрепал ее по щечке.

Потом все рассказывали, кто как провел лето. Сухой и лаконичный рассказ Сюэли о том, как он грузил кирпичи, никого не впечатлил. Конечно, Сюэли мог бы составить рассказ на тему «Лето, которого у меня не было». В Гуанчжоу зелень загромождала весь дверной проем, и можно было валяться на циновочке и смотреть, как ярусами уходит в небо огромное дерево Мин во дворе. Сначала охватываешь взглядом наскоро первый ярус и думаешь, что это всё; потом всматриваешься, поднимаешь взгляд – и видишь, что нет, над ним громоздится другой, который выше; ну, это-то, думаешь, уже точно все, – нет, ползешь взглядом, и там оказывается еще, и так раз шесть до верхушки. В кроне прыгают скворцы. «Хок Лай! – кричит тетушка Мэй с террасы. – Поднимись на крышу и развесь белье!» Хок Лай – имя Сюэли в местном произношении: Вэй Сюэли () = Нгай Хок Лай. «У меня руки все в тесте! Хок Лай!.. А то не успею слепить пельмени до обеда! …Ну же, полезай! С крыши все-таки обзор, видно, с какой стороны наступают!» «Да, да, отобьемся от врагов», – с иронией отзывается Сюэли, но встает; тетушка забыла, что он давно не маленький и уже не играет во вражеское нашествие. С корзиной белья лезешь на крышу, – и, приговаривая «парус в десять полотнищ поднят над кораблем», завешиваешь все простынями; но вот с крыши слышно, что в бабушкину лавку зашел прохожий, пробует, как звенят фэнлины. Если бабушка ушла в храм, – а она ушла, – тогда соскальзываешь вниз по приставной лестнице, появляешься из-за прилавка и начинаешь охмурять покупателя: «Фэнлины не простые, из метеоритного железа, если вдруг у вас по ночам лисы бегают по крыше, – лучшего средства не найдете…». Сбыл фэнлин – потащился в шлепанцах за угол дома забрать почту. За углом в нише – статуя бога-покровителя этого дома, перед которым управдом разложил рисовые сладости. Ближайшие к тебе цикады, если на них громко цыкнуть, очумело замолкают на некоторое время, самолеты снижаются, чтобы зайти на посадку в аэропорту Бай-юнь, под этот звук все-таки засыпаешь на циновке на веранде, и снится, что за тобой пришли какие-то феи в синей одежде, со странной асимметрией в лицах. Тут в углу сада, в темных зарослях кассии, начинает высказываться птица багэр – несмотря на ее название, у нее не «восемь песен», а больше, – здесь самолеты перечеркивают длинный распущенный хвост от заката, и здесь мир Сюэли, как дерево Мин, поэтажно уходит в небо.

Этого лета Сюэли лишился из-за туманного происшествия, не имеющего срока давности, в поселке Ляньхуа с дедом, бежавшим в Россию, – да чтобы беспрепятственно въехать в Россию в то время, нужно было очень крепко поработать кое на какие органы, как уже понял Сюэли за время работы в архиве… Ему казалось, что он вымазался в чем-то липком, не смывающемся. Эта история держала его здесь, она загнала его в архив и заставила изо дня в день ходить дорогой в Чертог, мимо стенда «Петли и удавки». Только это – а иначе на билет до Гуанчжоу он бы уж как-нибудь наскреб.

Зато Китами Саюри ныряла летом в развалинах крепости Ёнагуни и рапортовала очень бодро:

– Ёнагуни называют «японской Атлантидой». Это подводные образования, которые открыли в 1985 году.

Сюэли подумал про засекреченное подразделение «Курама Тэнгу», открывшее все это еще в 1944-м, но ничего не сказал. В конце концов, если оно у них до сих пор засекречено, то пусть так дальше и остается.

– Это похоже на остатки крепости под водой. Как ступени и… геометрический узоры на плитах. Но недавно ученые признали, что они…

– Нерукотворные, – подсказал Сюэли.

– Да! Но я там плавала над ними, ныряла…

– Шныряла, – с улыбкой уточнил Сюэли.

– Шныряла, – машинально повторила Саюри, – и я там видела ТАКОЕ… что я думаю… Я видела статую – вот такую! – тут Саюри изо всех сил выпучила глаза, занесла правую руку над головой и сделала зверскую рожу. – Если это природное образование… Но… я не думаю, что естественное вымывание породы…

– Выпученные глаза, на лбу третий глаз, еще есть глаза на поясе и на плечах, правая рука поднята с мечом, на левой из пальцев сложено как бы «fuck you»? – Сюэли тоже артистично изобразил предмет беседы.

– Да-а…

– Это хуфа, статуя охраняющего духа при храме. Упала, я думаю, очень давно когда-то с корабля. С китайского корабля, – просветил ее Сюэли. – Потому что китайские корабли там плавали еще в те времена, когда не было никакой… – потом решил, что не стоит обижать Саюри, и закончил: – …Атлантиды.

– «У вас упало», – пошутила преподавательница. – И знаете, давайте в последние пять минут как раз и обсудим бытовые этикетные формулы типа «У вас упало», «Простите, это не вы потеряли?» и «Осторожнее, вы сейчас выроните…».

За дверью, которую указала Сюэли Рахиль Эфраимовна, было очень интересное помещение – там дворник хранил свои метлы, лопаты, пару валенок и бэнто. Словом «бэнто» это мысленно назвал Сюэли, он видел нечто в этом роде у Саюри, – только без водки и, естественно, без заветрившегося огурца. Самому Сюэли никогда не пришло бы в голову заглянуть в эту клетушку. Но там же лежали списанные документы, предназначенные к уничтожению. Они имели два грифа – гриф «Совершенно секретно» и поверх него гриф «На выброс». Дворник никак не мог собраться с мыслями и довести дело до победного конца – каждый раз, когда он собирался выбросить что-нибудь, он зачитывался.

– Лисочка, вы просто обязаны проверить, нет ли там какого-нибудь жемчуга, извините мою резкость, в навозе, – сказала Рахиль Эфраимовна. – Ведь вы обползали уже весь Чертог – и не нашли про вашего дедушку, дай Бог ему на том свете жить не хуже, чем на этом, ну ровно ничего!

Рахиль Эфраимовна знала, что Сюэли без допуска бывает в Чертоге, она даже иногда помогала ему в этом, стоя на стреме. С подносиком, где толкались и звякали фарфоровые чашки, которые она якобы несла мыть, она стояла в коридоре и убалтывала всякого, кому случалось приблизиться к запретной зоне. Но теперь обследование Чертога было завершено, а нашел Сюэли очень мало – только краткую, совсем без подробностей запись о сделке деда с японцами, в результате которой тот стал предателем. Он советовался по этому поводу с Лешей, и тот объяснил ему кое-что.

– Объединенных архивов контрразведки и армейских не существует. Или то, или другое. С армейскими бумагами могут находиться документы разведотдела штаба фронта (донесения войсковой разведки), из которых ты кое-что и нашел, собственно. Что касается местонахождения архивов Дальневосточного фронта, то они хранятся в ЦАМО, в городе Подольске, как говорят местные жители – Пáдальске. Архивы СМЕРШ и ГРУ находятся в легендарном «Аквариуме». Легче попасть в Подольск, но документы Подольского архива времeн войны во многих фондах до сих пор не разобраны. Если ты знаешь, где нужный тебе документ, в принципе, могут допустить и к неразобранным «чемоданам». Там на запасных путях стоит пара десятков вагонов, где хранятся ящики с до сих пор не разобранными документами, а техническую работу там выполняет подразделение солдат-срочников.

Если бы только Сюэли знал, где нужный ему документ!..

– Либо, если ты проникнешь в архивы ГРУ, что достаточно сложно… А этот Ди, который устроил тебе допуск в ЦГАТД, он кто?

– Он… что-то типа волшебника, – пошутил Сюэли.

– Вот эти архивы как раз в «Аквариуме». Волшебник?.. Ну, волшебник, наверное, может.

Тут Сюэли все понял и сумел верно оценить свои перспективы. Пора было следовать совету Рахили Эфраимовны.

Сюэли попытался вымолить у дворника разрешение унести домой хотя бы часть списанных документов, но тот довольно кисло отнесся к этой идее, лишавшей его занимательного чтения.

– Ну, ты принеси мне тогда, че я читать-то буду. Обменяемся, – заворчал он.

Сюэли принес ему несколько книг – разрозненных томов, купленных наугад на развалах в «Олимпийском». Как ни странно, лучше всего пошла «Гэндзи моногатари» – Григорьич читал и нахваливал. Когда Сюэли не выдержал и спросил, чем же ему так нравится повесть, дворник ответил совершенно загадочно.

– Имена-то все знакомые, – сказал он.

Очень быстро Сюэли дело объяснилось. Практически вся партия, лежавшая последние два года на выброс, представляла собой документы, относящиеся к японской Квантунской армии.

Это была удача. На деятельности Квантунской армии сошлись теперь оба поиска: и семейная история, и попытки понять, что такое Императорский театр теней, который искал отряд «Курама Тэнгу» и обломком которого играли дети в Москве.

– У тебя огромное преимущество: ты знаешь, что это не миф, потому что у тебя в руках конкретный фрагмент от него, – говорил Леша. – Никто из историков, разумеется, эту тему не копал, потому что это выглядит примерно как искать – что там искали эти кавасаки – плевок Будды? Слушай, а ты представляешь, что это – Императорский театр теней, как вообще выглядит этот девайс?

– Ну, театр теней, любой, не обязательно императорский, – это такой большой сундук, в нем сложены плоские марионетки, могут быть очень искусные, со сложными прорезями, как цянь-чжи… Или деревянные, или прессованный картон… В стандартном наборе должно быть два правителя, два полководца, герой, воин, старик, ученый, философ, монах, скряга, доктор, лиса, купец, волшебник, бодисатва, студент, бродячий торговец, красавица, служанка, слуга, старуха, судья, злая жена… ну, много кто еще. И этот же сундук, немножко как трансформер, превращается в сцену, в нем есть ширма с промасленной бумагой, она ставится наверх, и за ней ведется представление. И Императорский театр теней, соответственно, то же самое. Наверное, какой-нибудь особенно сложный и красивый… может быть, со сменными деталями: ученому можно вставить в руку свиток, врачу – разные медицинские инструменты…

– А от чего, по-твоему, отколупан этот кусок? Что он собой представлял?

– Н-ну… гм… нет… не знаю. Одно из украшений, идущих по периметру сундука, может быть.

В тот самый вечер он передал Григорьичу «Повесть о Гэндзи» и унес домой под ветровкой первую партию папок с грифом «На выброс».

Иногда на репетиции капустника по «Западному флигелю» заходила Цзинцзин, робко садилась в пустом зале, не в первых рядах, и помогала репетиции, застенчиво хихикая в смешных местах. От предложения сыграть на сцене она с ужасом отмахивалась, ссылаясь на то, что громко говорить для девушки неприлично. Учитывая, что все другие китайские девочки, каких он знал в жизни, выли сиренами и орали как павлины, Сюэли растроганно проникался тем, какое сокровище ему досталось. Главное – на него не дышать. Он уже не пытался привлечь Цзинцин к игре в пьесе, но сам старался больше в десять раз, когда замечал, что она пришла.

 
– Да, эта свадьба, конечно, не может свершиться!
Мыслимо разве на дерзость такую решиться?
Ах, если выше меня по рожденью настолько она,
Ради чего было слушать смиренный мой цинь допоздна?
 

Сюэли принимал скорбный вид и закрывал лицо обоими рукавами.

Появлялась Хун-нян, подружка Ин-Ин.

 
– Знаешь, я, как бессмертная фея, тебе помогу,
Не тушуйся, я в нужный момент за тобой прибегу.
Только ты уж, пожалуйста, не подкачай в этом деле:
Если что, ты ведь взбучку сумеешь устроить врагу?
 

Сюэли отнимал от лица рукав.

 
– Я лишь смертный, и слабым умом, о бессмертная фея,
Не могу угадать, к чему клонится ваша затея,
До меня снизойдите с небесных высот,
Намекните ясней, что за враг меня ждёт.
А звездец я устроить врагам, безусловно, сумею,
Пусть число их количество звёзд превзойдёт.
 

Тут Ди, побледнев, поднимался на сцену и начинал биться за чистоту языка пьесы. «Это исключено! Это немыслимо в сценической речи! – ругался он. – А врагам я начистить хайло, уж наверно, сумею, – умоляю вульгарный простить оборот. Да как угодно! Только не то, что ты сказал!». Сюэли отчетливо представлял себе место мата в системе языка, что ему, собственно, случалось уже не раз доказать. Тонкая разница в степени владения русским языком у Ди и Сюэли сказывалась в отношении к эвфемизмам, замещающим табуированную лексику. Сюэли воспринимал их как безобидные, Ди их тоже ощущал как вульгарные. То есть Ди знал язык лучше.

Наконец текст меняли, спор улаживался. Дальше уже разговаривали Хун-нян и Ин-Ин, Сюэли отходил отдохнуть к краю сцены. Хун-нян пела:

 
– День рождения Гитлера близится, толпы скинхедов
Так и рыщут повсюду, морали начал не изведав.
И кто знает, что будет, что станется с бедными с нами,
Ох, не факт, что укроемся мы за общаги стенами.
 

Ди в роли Ин-Ин отжигал просто нечеловечески. Он мелкими шажками пятился за занавес и говорил оттуда дрожащим голоском:

 
– Тучи скрывают сады Лянъюань – неужели?
Лучше я весь этот праздник останусь в постели,
Двери покрепче запру, начертаю триграмму,
Клеем из феникса смажу оконную раму
И к Гуаньинь воззову я из-под одеяла…
Ой, дорогая Хун-нян, что-то страшно мне стало!..
 
 
– У Гуаньинь полномочий здесь нету,
Ведь не в её юрисдикции это.
Если она и услышит твой писк,
С места не стронется, как обелиск.
Ей от Будды мандат лишь на ту территорию дан,
Где несут свои воды Янцзы, Хуанхэ, Хуайхэ и Ханьцзян.
Мы же, вспомни, в Москве – на земле, ей никак не подвластной!
 
 
– Ах, какого числа, говоришь, этот праздник ужасный?
 

Говоря это, Ди постепенно сникал, медленно, словно тающее мороженое, опускался на пол и лежал там, как увядший цветок. Цзинцзин, забывшись от восторга, хлопала и топала. Потом спохватывалась, что производит слишком уж много шума, и начинала аплодировать бесшумно, закусив нижнюю губу, растопырив пальцы и аккуратно задерживая ладони перед каждым хлопком.

После репетиции Сюэли чинно провожал Цзинцзин до дверей ее комнаты, прощался, закрывал за собой дверь и удалялся по коридору, насвистывая «bie de na yang you». Иногда он еще потом сидел на лестнице и немножко странно так дышал. Выглядело все это жутко, просто счастье, что там никого не было и никто его не видел.

В конце октября Сюэли навестил после архива Ли Дапэна на Красной площади, хотя ему нечего было чинить, он пришел в нормальных, целых ботинках.

– А, достопочтенный сюцай! Когда же вы осчастливите уже нас трактатом, сломите, так сказать, ветку коричного дерева и войдете во двор яшмового бассейна?

Ли Дапэн всегда спрашивал что-нибудь о курсовой и госэкзаменах.

– Госы через три года только, – кратко сказал Сюэли.

О курсовой ему и говорить не хотелось. Совсем недавно ФэнЦил (Китайский институт Феникса и Цилиня) переслал на геологический факультет МГУ копию его аттестата, чтобы ему зачли те предметы, какие можно. Так его преподаватели с удивлением узнали, что у него никогда не было кристаллографии, кристаллохимии, геммологии, зато был, например, вэньянь, спецкурс по «Ли сао», была наука о романе «Сон в красном тереме» (четыре семестра)… «Как, об одном романе??» – «Ну да, – пожал плечами Сюэли. – Там много нюансов. В конце концов, вы даже можете считать, что это геммология, потому что в центре романа – история драгоценной яшмы, а второе название книги – Шитоу-цзи, что значит…». Тут он бросил взгляд на научного руководителя, понял, что его сейчас убьют, и умолк.

– Ясно, ясно, – покачал головой Ли Дапэн.

– Мастер Ли, – отважился наконец Сюэли на свой вопрос. – Вы вот старше меня и лучше постигли канон, как вы считаете: двуличье – это непременно плохо? Человек, о котором говорится – «коричный цвет с ароматом сливы», непременно мерзавец?

– Я отвечу так, – сказал Ли Дапэн. – Нужно взглянуть, что за люди, которым дано видеть коричный цвет, а кто там чует аромат сливы, – то есть к кому он поворачивается одной стороной, а к кому – другой. «Законы и правила множатся, всюду торчат», – сказал Лао. Если, по мысли твоей, поведенье твое входит еще как-то в привычную орбиту чести и приличья, то и беспокоиться не о чем.

– Откуда вы знаете, что я спрашивал о себе? – сглотнул Сюэли.

– Ну, у тебя ведь по одному только зрачку в глазах, сменных нету – вся правда видна.

– Но как же, в каноне «И» записано, что отклонение в малейшей доле даст потом разницу в тысячу ли?

– И ты хочешь последить уже сейчас за этим отклоненьем? – насмешливо сказал Ли Дапэн. – А что от чего куда отклоняется, в том у тебя нет сомнений? А то выровняешь вроде бы, а на деле только еще больше скривишь.

Сюэли хотел еще что-то спросить, но тут к Ли Дапэну подошел поблагодарить его проходивший мимо большой отряд милиции, – он всем им чинил сапоги, – и Сюэли распрощался.

На занятиях по русскому читали «Черную курицу, или Подземных жителей», потом смотрели фильм в видеоклассе, потом, рассевшись на партах, стали обмениваться впечатлениями.

– Давайте – что было непонятно? – сказала преподаватель. – Вот в этом фрагменте вопросы точно должны были возникнуть:

Алёша кинулся целовáть мáленькие рýчки министра и вдруг с изумлéнием услышал какóй-то звон.

– Чтó это такóе? – спросил Алёша.

Министр пóднял óбе руки квéрху, и Алёша увидел, что они скóваны золотóй цéпью… Он ужаснýлся.

– «Целовать руки» – понятно, какой смысл вкладывается в этот жест?

– Честно говоря, нет… Целовать руки? Зачем?

– О! Я так и думала. Русский устаревший жест «просить прощения». А что этому соответствовало бы в старом Китае?

– «Встать на колени», – быстро сказал Лю Цзянь.

– «Встать на колени», однозначно, – подтвердил Сюэли.

– Заносим в наш словарик расхожде-ений… Смотрите, сколько в нем уже накопилось: поднять указательный палец, плюнуть с досады, закрыть лицо, закрыть лицо рукавом… Так, теперь почему цепь была золотая, хотя бы понятно?

– Ну… все-таки он министр, – сказал Чжэн Цин, который был несколько тормозной.

– А, и поэтому с ним так носятся? Типа почетные кандалы такие?

– Нет, конечно… надо помнить текст. Если драгоценные камни были у них самыми обычными – значит, наверное, и золото было обычным металлом. Может быть, самым дешевым, – сказал Лю Цзянь.

– Да, я за эту версию тоже. Так… ну, здесь очень простая и очевидная мораль, так что, думаю, спрашивать о ней даже не стоит…

– Мораль, конечно, в том, что Алеша все это видел во сне? – уточнил Сюэли. Слишком часто до сих пор самое очевидное оказывалось самым неочевидным.

– Нет, почему?

– Ну, подземное государство и курица-министр ему все три раза приснились? Главный смысл в том, что сон скоротечен. Что жизнь можно воспринимать как иллюзию.

– Нет… я не думаю. Я не понимаю.

– Тогда и я не понимаю. Вы знаете, что было в дупле старой акации? – спросил Сюэли.

– Откровенно говоря, нет, – сказала преподавательница.

– Шунъюй Фэн из новеллы Ли Гун-цзо «Повесть о Нанькэ», войдя во сне в дупло старой акации, обнаружил там государство. Со временем он стал в этом государстве зятем императора и правителем области Нанькэ, потом государство, где он жил, потерпело поражение, всё начало разваливаться, ему предложили покинуть страну и так дальше. И потом, проснувшись, он понял, что вся прожитая им жизнь уместилась в одном сне. И к тому же он обошел вокруг акации и увидел под южной веткой дерева муравейник, который структурой и организацией напоминал увиденную им во сне страну. Забыл сказать, что «Нанькэ» значит «южная ветка». Это новелла конца эпохи Тан. Я вижу некоторые параллели.

– Алеша встречает черную курицу, которая во сне оказывается министром в стране неких миниатюрных жителей, которая находится тут же, рядом, но незаметна днем, и знакомит его с правителем этой страны. Сначала Алеша пользуется некими почерпнутыми от них благами, потом это государство разрушается, и министр вынужден разорвать с Алешей контакт. При этом министр одновременно является курицей, которая гуляет во дворе. Да, я вас понимаю, – сказала преподавательница. – Но я не согласна. Ведь конопляное семечко-то существовало наяву!