Текст книги "Цветы корицы, аромат сливы (СИ)"

Автор книги: Анна Коростелева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Женька достал листок, на котором была напечатана фотография – не очень качественно, но зато вся целиком.

– Семейный портрет советского командира с женой. Ну и вот. Если бы ты не помнил этого, ну, не был в Ухане, или с памятью у тебя было бы похуже, или не поехал бы ты в поиск в этом году – все, мы бы сейчас хрен что установили. Схоронили бы без имени.

– Слушай, но это же просто какое-то немыслимое совпадение! – ахнул Сюэли.

– Не-а, это как раз одна из невероятных случайностей войны, – спокойно сказал Леша.

С того времени, как Сюэли услышал байку Сереги Малышева, его не покидало огромное беспокойство. Чтобы как-то заглушить его, он погрузился полностью в окружавшие его повседневные дела. Он привык полночи кочевать от костра к костру: Воткинск – Казань – Ижевск – Колпино – Архангельск – Вологда, – и засыпать в чужих палатках, а утром на раскоп. Однажды он до глубины души поразил Лешу, что произошло при следующих обстоятельствах: Леша вернулся в сумерках в лагерь, под тентом у поленницы возился кто-то из дежурных по лагерю, в капюшоне и к нему спиной.

– Ну, че, как, какие дела-то тут? – спросил Леша.

– Там бронницкие лосили, нащупили воронку, копнули – наши, хабар в хорошем сохране, черепа отдельно лежат, видать, черные воронку бомбанули. Кораблев сказал, завтра мы на нее идем, потому что сегодня у нас всё по нулям, весь день лосили, одно железо, – сказал дежурный.

В этот момент Леша подошел ближе и понял, что это Сюэли. Сказать, что он обалдел, – значит не сказать ничего. Сюэли как-то произнес это все без малейшего акцента.

Вечером в палатке Сюэли сказал:

– Знаете, ребята, так странно: надо возвращаться уже скоро, дел по горло, но вот я с Серегой договорился заскочить к нему в Тихвин, вроде какое-то продолжение экспедиции, и как-то я не мыслю себе ее окончания, иногда такое чувство – просто вот невозможно, абсолютно невозможно уехать.

– А залипнуть в поиске очень легко, – засмеялся Леша.

– Ваш покорный слуга в девяносто третьем году именно таким вот образом вылетел из института, – сообщил из темноты Санек. – После майской экспедиции во Ржеве «че-то вдруг накатило» съездить еще и в Тихвин, потом, уже в августе, – снова во Ржев, тут незаметно как-то сентябрь… а ну его, институт этот, рвану-ка я еще в Тихвин, ребята из отряда, с которыми весной копал, позвали к себе, потом в Ошту – там недалеко, всего верст двести, а потом в Подольский архив на три недели, а там и 9 декабря – день освобождения Тихвина, подъем времянок и большое захоронение… Декан не понял… Зато ротный понял.

– Поиск затягивает. Отсюда очень трудно возвращаться, нужно что-то очень значимое там, куда уезжаешь: любимая работа, семья… Иначе просто нет мотивации прерывать свою жизнь в поиске. Жизнь – она тут, а между экспедициями – накопление ресурса для следующих выездов. Но у тебя правда до фигища дел в Москве. Так что не волнуйся – вернешься. Я тебя сам за шкирку отсюда уволоку, – пообещал Леша.

Потом было девятое, и захоронение бойцов, и Череповец устроил роскошное фаер-шоу с тамтам-сопровождением, и так завершилась в тот год Вахта Памяти. А потом в жизни у Сюэли случился первый опыт чудного запоя в обществе друзей-поисковиков.

Когда Сюэли открыл глаза, он совершенно ничего не помнил. Ощущения во всем теле были очень странные. Снаружи, у входа в палатку, стоял Саня.

– А… что произошло? – спросил Сюэли. Он чувствовал, что ответ едва ли его обрадует.

– Ничего. Приобщился маненько к русским традициям, – сказал Саня.

– Э? – только и сказал Сюэли. И голос был какой-то чужой, ненормальный, да и голова была как бы отдельно.

– Ну, сын там у одного из наших родился, потом – начало отпуска… Отметили слегка.

– А какое сегодня число?

– Первое. Июня.

Сюэли, с огромным трудом уже вставший на четвереньки и закрепившийся в этом положении, мгновенно снова потерял это преимущество.

– Ну, а чего? Печень здоровая – три недели выдержал.

– А где Леша?

– Так Леша в Москву уехал… неделю назад. Он должен был там играть какого-то… орка, гоблина… а, скинхеда… типа предводителя скинхедов, вспомнил, в спектакле. Он и уехал.

Сюэли застонал. Постепенно он начал понимать, что двадцать пятого числа был капустник и он не вернулся к спектаклю.

– А почему Леша меня не… не забрал с собой?

– Он тебя разыскал тогда, перед отъездом. Что было, кстати, непросто, потому что ты был в деревне, в хрен знает какой. Но ты вообще никакой был в тот момент. Вообще без чувств. Ну, Леша сказал, что все ерунда и он поедет без тебя. Ну, какая разница, сколько там этих орков. Одним орком больше, одним меньше… не переживай ты так.

– Я должен был играть… главного положительного героя, – с трудом выдавил Сюэли. Масштаб бедствия потихоньку начинал разворачиваться у него в уме.

– Ну, вот что, главный положительный герой: ты спокойненько доползи сейчас до умывальника и умойся.

– Не-не-не, мне надо звонить. Мне срочно надо позвонить. Как вообще со мной могло это случиться?

– Это бывает… Потом, после бала, конечно, тяжко… Но в процессе ощущение времени летит на хрен. Вот так скажет кто-нибудь: «А давай еще к одному корешу забредем!» – минус сутки из жизни… Потом: «Сын родился! Пьем!» – еще дня три-четыре. Потом – «Тяжко-то как! Пивасика бы…» – ну, и еще дня два… Трезвак – выкуп – «за свободу!» – еще два дня…

Сюэли очень внимательно выслушал эту сводку с полей сражений. Ей, судя по всему, предстояло заменить его собственную память, потому что сам он не помнил ни-че-го, ну вот ничего совсем.

– Да, я давно хотел тебе сказать. Не расстраивайся, что у тебя на куртке написано «Космические пришельцы» и «Stargate Atlantis». Бывают надписи ну просто намного хуже.

– Да, я вообще… эпически крут, – Сюэли употреблял это выражение в том виде, в каком в свое время воспринял его на слух. – А… постой! А Серега Малышев… из Тихвина?

– Серега не уехал. Ждет тебя. Без тебя не уедет, обещал.

От Казани Сюэли позвонил в Москву Ди. Насилу он с пятого раза попал трясущимися пальцами по кнопкам.

– Ди, слушай, извини меня, я… подонок.

– Отчего же? Все хорошо, – защебетал в трубку Ди.

– Как хорошо? Я сорвал спектакль!

– Ну-ну-ну. Студента Чжана чудно сыграл Чжэн Юй. Он прирожденный чжэнмо, – Ди назвал амплуа главного положительного героя в юаньской драме. – Все получилось как нельзя лучше.

– Я что, никого не подвел?

– Видишь ли, Леша, прежде чем выехать из Любани, позвонил мне и спросил: нужен ли ты в Москве в виде трупа? Сказал: если сильно нужен, привезу. Я разрешил оставить этот предмет там, где он лежит. Чжэн Юй справлялся блестяще. Публика, знаешь, пришла в чистый восторг. Есть гораздо более актуальный вопрос: как твой поиск? Ты узнал что-нибудь?

– Ну, есть тут одна зацепка, единственная. Я опросил всех, кого мог, и… одна лишь есть ниточка. Она ведет в Тихвин, это здесь близко.

– О! Я чувствую, что это прорыв, – тоном прорицателя сказал Ди, и связь прервалась.

– Прорыв, да, блин… в канализации, – пасмурно сказал Сюэли и пошел умываться.

– Почему у меня так ужасно болит спина? – спросил он у Сани, умываясь.

– Дело в том, что существует такая игра в слона, – отвечал Саня с мефистофельским выражением лица, – Сильно любимая поисковиками…

– Не надо, – быстро и сдавленно сказал Сюэли. Он вдруг все вспомнил.

– Собственно, в Тихвин ехать – полчаса на мотовозе, – сказал Сюэли Серега, помогая собрать вещи. – Мне Леша тут рассказал про твои мытарства, про театр теней какой-то замороченный и как дед твой пропал в сорок четвертом – короче, чем сможем, поможем.

Мотовоз оказался таким маневровым локомотивчиком, который ходил по трассе Тихвин-Будогощь с парой убитых в хлам когда-то пассажирских вагончиков и останавливался в любой точке по крику пассажира: «Шеф, стой вон у той елки!».

– Так-то в принципе Тихвинский монастырь и сам город – с XV века. То есть он старинный, просто очень войной покоцанный, – рассказывал Серега. – Хотя вообще для Китая – город XV века – это, наверное, ржачка? Смешно звучит, да?

– Нет ну почему же? Это… бывает, – вежливо сказал Сюэли. – Например, вот на этом месте до XV века было море… Потом море отступило, обнажилась прибрежная полоса. И в этом месте возник город, как раз с XV века. Потому что раньше было невозможно.

– Нда. Понял, нам на аспект древности лучше не напирать, – расмеялся Серега. – Вообще-то Тихвин – это два города. Старый город – за речкой Тихвинкой, он на холмах, весь в зелени и без асфальта. Вот туда мы с тобой сейчас забуримся. Там на окраине – Фишова гора, на ее склоне – братское кладбище. Оттуда вид – до горизонта непролазные леса… На склонах Фишовой горы – бетонные немецкие ДОТы овощехранилищами работают. Между старым и новым городом как раз – монастырь Тихвинской Богоматери. На острове между речкой и каналом. Озерцо там искусственное небольшое, и посреди него – островок с монастырем. Вокруг монастыря – газончики, хорошие такие газончики, и я в этих газончиках лично обрывки наших противогазов находил. Прямо в черте города, в центре. А на другом берегу – новый город. Такие белоснежные кубики, знаешь, улицы квадратно-гнездовые. Там даже названий улиц нет: номер микрорайона, номер дома и все. А, ну, и пусть тебя не вводит в заблуждение название «старый город» – он все равно послевоенный. От довоенного остался один каменный дом.

– Один дом?

– Да. Ну, и плюс монастырь, естественно. С Тихвином вообще все интересно. Во всех энциклопедиях про войну, если ты посмотришь, в качестве даты его оккупации немцами значится 8 ноября 1941 года. Но это неправда. На самом деле немцы прорвались туда вечером седьмого. Потому что у наших, прикинь, был праздник с банкетом. Партхоз-верхушка и приглашенные командиры частей, которые город защищали, собрались в Горклубе на торжественный вечер. Обсуждали перспективы обороны прифронтового города. Надо сказать, его перед этим довольно успешно обороняли где-то с неделю. И в этот момент немцев в обход наших позиций провел предатель из местных. Прямо к городу. Когда после банкета наше начальство стало расползаться из Горклуба, прямо на площадь перед ним выехали немецкие БТРы с мотопехотой… Партхоз-актив удирал по склонам Фишовой Горы в одних подштанниках. А потом уже город штурмовали месяц и взяли его только девятого декабря. Вот такие вот дела.

– Я тоже люблю свой город. Гуанчжоу. В 1938-м году в него вошли японцы. Я хорошо это помню. В том смысле, что мы вообще про это не забываем. Поскольку было сильное сопротивление, весь центр города лег в руины, а промышленность уничтожили при отступлении китайские части. И потом японцы находились там до сорок пятого года, 16 сентября. Это очень долго, да? Но это не потому, что мы такие покорные судьбе люди. Просто так сложилось, – сказал Сюэли и внезапно продолжил: – А если мы действительно найдем отчет о задержании моего дедушки – как мы поймем, что это он?

– Ну, как? Там имя будет. С фото сложнее… Тогда и в красноармейских-то книжках фотографий не было. Но должен быть словесный портрет и биографические данные со слов задержанного.

– Но ведь в документах разведки было фото лейтенанта Итимуры, из «Курама Тэнгу»! – возразил Сюэли.

– Ну, так, блин, одно дело – фото заведомого японского спеца, оно точно должно быть. И другое дело – отсутствие фото у какого-то мутного китайца.

– Это не важно, – вздохнул Сюэли. – Фото не спасет. Дело в том, что я никогда его не видел. Я не знаю, как он выглядит. Кажется, у бабушки не было ни одного его снимка.

– Ну, чего тут скажешь? – плохо.

– Ну, она говорила, что носит его образ в сердце. Это очень надежно. Но… Я боюсь, имя может быть другое. Имя может быть любое, – сказал Сюэли.

– Тут ты прав. Я полагаю, у китайца, в сорок четвертом году решившего делать ноги в Союз, документов могла быть целая колода – хоть тридцать шесть штук на разные имена.

Дома у Сереги обнаружился завал всяких бумаг, разложенных по папкам, горы альбомов с газетными вырезками и бабушка, которая принесла им поднос с кулебякой и круто заваренный черный чай и все говорила Сюэли, что он худенький и бледненький, а Сереге – что он здоровый бугай.

– Ну вот, посмотри пока газетные вырезки про разные нормальные задержания, а я пока поищу про то, с выносом мозга. Не, ну правда – на границе, конечно, всякое случается – то сигналы идут с заброшенной вышки, где давно уже нет никого, она посреди пустошей стоит – но сигналы все правильные, все шифры, пароли новые, а вышка там уже… мхом поросла, то росомаха за почтовой машиной гналась три километра, то вроде трезвые все были, но видели подземный ход до Китая…

– Выложенный драгоценными камнями…

– Во-во… Но это, понимаешь, все специфика повседневной службы. А вот это пенка. Нашел. «Отчет о задержании лица, назвавшегося китайским перебежчиком Ли Сяо-яо».

– Значит, капитан Хорошевский. Могу себе представить его лицо… когда ему все это докладывали. «…Трудности с задержанием объясняются тем, что нарушитель принимал форму лисы и пытался скрыться в норе в трех километрах к северу… до лощины, где преследуемый ушел в кусты…», – Серега не выдержал и всхрюкнул, но тут же смутился. – Cлушай, извини, – он сунул Сюэли истрепанные листки. – Ты сам это почитай, меня сейчас просто порвет. КСП – это контрольно-следовая полоса. Ну, дальше тут вроде все ясно. Слушай, это просто «Вечера на хуторе». Близ Диканьки.

– «…с помощью поисковой собаки были задержаны две лисицы, не проявившие при допросе человеческих качеств…»

Серега, сдержанно всхлипывая, медленно сполз с дивана на пол.

– «…и замечен был в конечном счете по хвосту…»

– Слушай, я… пойду водички попью, – пробормотал Серега и выскочил за дверь. Когда он вернулся, Сюэли уже дочитывал бумаги.

– «…следы на КСП, оставленные задержанным, совпадают… а также настойчиво указывал на большую ценность предметов искусства, которые имел при себе, в ящике размером… по распоряжению капитана Хорошевского И.Т. запакованы и приготовлены к отправке в Москву в ГМИИ с сопроводительным письмом…».

– Кстати, это большая удача, – сказал Серега уже спокойно, – что на заставе случился настолько культурный и грамотный офицер, что он решил в те времена, там вообще-то, мягко говоря, не до того было, – а он вник во всю эту бодягу, оформил ящик, проследил за отправкой… он, может, на гражданке вообще искусствоведом был каким-нибудь? Хрен знает… в общем, повезло. Повезло однозначно.

– Но если дедушка сдал советскому государству ценные предметы искусства… добровольно, то… как это могло повлиять на его дальнейшую судьбу?

– Да как повлияет, если в лагерь он отправился все равно с тощим зековским сидором? А театр уехал другим маршрутом.

– А… Ну да, верно. Значит, в лагерь? В какой лагерь?

– Скорее всего – где-то там же, на Дальнем Востоке, для начала. А потом – как фишка легла. Где угодно он мог потом работать.

– «…при задержанном обнаружено 12 различных документов на разные имена, причем отсутствовали бумаги на имя, которым он первоначально назвался при задержании… было предложено оставить одно из имен на выбор…»

– Но ведь имя Ли Сяо-яо – настоящее, – растерялся Сюэли.

– Не смеши меня. А как наши органы поймут, какое из имен настоящее? Под любым именем он в Союзе мог натурализоваться, под любым! Просто – какое благозвучнее показалось, то и оставил.

– Он хотел сменить имя, – подумав, сказал Сюэли. – Чтобы японцы полностью потеряли след. Какая большая предусмотрительность!.. – и тут его вдруг бросило в жар. – «…Для занесения в новые документы было выбрано имя Ли Дапэн…»

Он еще думал, что ошибся, что это просто совпадение, но дальше, в скобках, имя Ли Дапэн было нацарапано иероглифами () – видимо, задержанного заставили там расписаться.

И тут Сюэли, который давно уже сделался нормальным, своим в доску парнем, совершил ряд странных поступков. Он рухнул на колени и принялся кланяться, стуча лбом об пол и восклицая: «Я благодарен тебе по гроб жизни! Благодарность моя не имеет границ на земле и в небесах!» – после чего в мгновенье подхватил свои вещи и готов был выскочить за дверь.

– Постой, ты чего? Что случилось-то?

– Мне нужно в Москву.

– Подожди, через два дня машина будет до Москвы, у меня приятель поедет…

– Спасибо, я на перекладных.

И Сюэли в самом деле, удивительно четко перепрыгивая из электрички в электричку, добрался до Ленинградского вокзала в Москве, на «Комсомольской» спустился в метро, сел до «Охотного ряда», там вышел, поднялся в город и вбежал в Иверские ворота. Этот путь остался в его памяти навсегда. Обувной ларек стоял примерно возле памятника Минину и Пожарскому. Сюэли перебежал площадь, кинулся в ноги Ли Дапэну и стал биться головой о брусчатку Красной площади, восклицая:

– Простите, дедушка! Ведь я недостойный ваш внук! Как я мог не узнать вас! Как же велика моя вина! Поистине, я заслуживаю смерти!

– Это в каком же мы с вами родстве? – с интересом спросил Ли Дапэн.

– Ваша дочь вышла замуж за лиса по фамилии Вэй из Гуандуна, – отвечал Сюэли. – Она-то и есть моя мать. Вы навещали нас в самом начале династии Цин, но я тогда был совсем малыш и, конечно, никак не мог помнить вас.

– Так ты теперь, выходит, научился принимать мужской облик! В то время ты был совсем молоденьким лисом и не умел принимать ни мужской облик, ни женский… А какой вырос красавец!

– Как же я мог, читая Чжуан-цзы, не догадаться, что Ли Сяо-яо и Ли Дапэн – это имя одного и того же человека? – Сюэли собрался снова приложиться лбом о пыльную мостовую.

– А что Цю-юэ? – перебил дедушка. – Здорова?

– Ах, да что ж это я!.. – Сюэли поспешно вытащил из кармана мобильник и стал набирать бабушкин номер в Гуанчжоу. – Конечно, бабушка в добром здравии! Ах, какая радость, какая радость!.. А ведь как я искал вас! – продолжал он, от волнения не зная, как и приступить к рассказу. – Я… я нашел здесь, в Москве, фрагмент театра… – в этот момент на том конце, в Гуанчжоу, бабушка сняла трубку. Нельзя и передать той радости, с которой Сюэли смотрел, как дедушка после стольких лет разлуки сказал бабушке несколько слов, как будто они никогда и не расставались.

– Я немного задержался, милая Цю-Юэ, – сказал дедушка, – но скоро буду.

– Тридцать лет у меня ушло на то, чтобы добраться из Сибири до Москвы и при этом не привлечь к себе ненужного вниманья, и еще тридцать лет – на то, чтобы совершенно точно выяснить, в котором из музеев хранится театр, да при этом не привлечь к себе ровным счетом никакого внимания, – рассказывал дедушка. – В то время я с вещичками расположился здесь, на Красной площади, – ведь это место удобно стратегически необычайно, если глаз стараться не спускать с ГМИИ и ГИМ, не забывая и Музей народов Востока.

– Театр точно в Пушкинском музее. Мне посчастливилось наткнуться на обломок украшения от театра, – Сюэли завозился в кармане и вытащил на свет бережно хранимую вещь. – Я не знаю, от какого места откололся этот кусок, но он подсказал мне, как можно проследить судьбу театра. Эта яшма в оправе досталась мне случайно, ею играли дети. По этой ниточке дошел я до ГМИИ, но, конечно, внутрь мне был заказан путь. Куда уж там! Но что же это за фрагмент – насколько важен он или неважен? Наверно, всего лишь часть обивки сундука?

Дедушка взял из рук Сюэли яшмовое украшение.

– Это навершие, – сказал он, беспокойно оглядывая круглую пластину. – Каких только сюрпризов ни преподносит нам судьба!

– Андрей мне так и говорил… – Сюэли еще раз удивился профессионализму российских историков.

– Едва ли мог тебе сказать он суть: ведь эта вещь крепилась в центре ширмы, наверху. И, верно, выпала оттуда. Ее отсутствие никак не помешает использовать театр как театр, на сцене разыграть любую драму, вот только он не будет излучать. Событья проецировать не будет.

Сюэли недоверчиво тронул кругляшок пальцем.

– Выходит, ты, и сам не зная как, здесь выцепил из грязи и из пыли ту самую деталь, что всех нужнее. И как тут не принять за перст судьбы…

– Не-а. Это одна из нормальных случайностей войны, – сказал Сюэли.

– Что ж, есть и в этом доля правды. Покуда наш театр все еще там, для нас не кончилась война. Давай и в самом деле мы не будем размазывать по поднебесью клейстер – расклеивать по небу облака, а перейдем к насущному самому делу.

– Еще немного погодите, дедушка, – спохватился Сюэли, снова кидаясь ничком на землю в выражении отчаянной скорби. – Чуть я не забыл: ведь я, ничтожный, подозревал вас поначалу, что вы запродались японцам, что настоящий вы им отдали театр. Да-да, предателем считал вас, не зная ровно ничего. А ведь чем меньше знаешь, тем лучше думать бы о людях надо. С каким же после этого лицом на вас смотреть, дышать и жить я стану?

– О'кей, формальности соблюдены, – сказал Ли Сяо-яо, хлопнул Сюэли по плечу, подхватил его под локоть и поставил на ноги.

– А что произошло там, в Ляньхуа? – сейчас же с любопытством спросил Сюэли. – Как вы так обвели их вокруг пальца?

– Ну, чудно бабушка твоя мне помогла. Она нагромоздила лисьи чары на дом до самой крыши, с трудами не посчиталась. Казалось, что в доме человек шесть, а то и восемь, какие-то дети, стоны, скрипы… И все это держала одна лишь твоя хрупкая бабушка усилием воли четыре дня. На деле не было там никого – взяла немного соли от соседей, какое-то тряпье и лоскуты – и дом соорудила то что надо!

– В записках лейтенанта Итимуры я читал, как жалко выглядело жилище – обветшалое, полное нужды и горя…

– Кто сам полез в логово лис, пусть не жалуется на то, что он там увидел, – вздохнул Ли Сяо-яо.

– Вот чего я никак не сумел понять, дедушка, – выспрашивал Сюэли, – показывая силу театра на копии, как сумели вы сделать так, что все исполнилось как по-писаному?

– Ну, сказать, что легко это было, не могу. Сначала я встретил в бамбуковой роще Фань Юй-си. Бегал по лесу, искал пропитание – и наткнулся на Фань Юй-си, который, весь израненный, возвращался домой и часто отдыхал. Меня он не узнал, конечно, ведь я был в обличье лиса. Я рассчитал примерно, что со скоростью такой он добредет домой дня через три. И этот навязал сюжет японцам, но неприметно, так что показалось ученому Чжунвэю, как будто сам он мной распорядился. Что же до почтенного Цао – я, каюсь, показал ему виденье: золотой мост уходит в небеса, виденье это в воздухе соткалось минут на пять, и этого хватило.

– Но как старое хлопковое дерево возле дома Цао превратилось в клен? Ведь тут не хватит никаких усилий!

– Вот это я и сам, признаться, не понимаю хорошенько. Могу лишь только предположить, что сама природа помогла нам и подстроилась, ведь природа с лисами заодно. Я так просил и обращался к Небу… Одна лишь страшная вина легла при всем при этом на меня – и то невольно. До сих пор иногда вспомню – и не могу опомниться от восхищения и жалости. С японцами был юный лисий жрец, который сразу же сделал мне подношенье – с начинкой рис в конвертиках из тофу, и таким образом уже начал служить нам. Он несколько дней не понимал, кто мы, и я не знал, так ли искусен он в распознаванье. Я замаскировался, как умел. И только в день спектакля, как я теперь могу сообразить, припоминая, как там падал свет, – он мельком видел тень мою за ширмой. Тогда, конечно, не понять, что я лиса, уже не мог. Ведь у тени нашей морда длинная с ушами… Обычный не увидит человек, но жрец Инари не понять не может. Ах, как я оценил его поступок!..

– Да, я знаю тоже. Аоки Харухико.

Сюэли понял, что тогда произошло, еще по запискам Итимуры. Аоки, внезапно в день спектакля увидев перед собой старого девятихвостого лиса, прозрел и сразу понял, что сейчас их в мгновение ока неведомым образом обведут вокруг пальца. Разумеется, он обязан был немедленно предупредить командование, но не мог, чтобы не подвести Ли Сяо-яо. Предать лиса он никаким образом не мог как синтоистский жрец, который служит Лисьему богу. Ему осталось только покончить с собой.

– Да, он мог бы выдать вас, и с головой. Но предпочел сам умереть. Такая преданность Инари! В ком еще сыщется столько благородства!.. Невыносимо жаль его.

Беседуя так, они пересекали Красную площадь в направлении Монетного двора.

– Скажи, а ведь, кроме Сюэли, был еще и Сюэлэ?

– Да, это мой брат, он младше. И только учится писать еще головастиковым письмом. Они все в добром здравии, в Сиане. Могу представить – от счастья, верно, обомлеют, когда им бабушка скажет, что вы нашлись.