Текст книги "Цветы корицы, аромат сливы (СИ)"

Автор книги: Анна Коростелева

«…спасаясь от мальчишек, кидавшихся камнями, какой-то зверь юркнул во двор: собака – не собака? – наутро, глядь, молодой ученый в парадной шапке. Благодарит Цзинцзин за спасение, низко кланяется и отправляется восвояси. В тот же день прислал подарков без счету. С тех пор встречались иногда, обменивались мыслями о музыке, о поэзии. Привычку заимели встречаться часто, для других незримо – так, в павильоне в конце сада, и только при луне»… «Потом сказала как-то тетка ей, старая сплетница, мол, лисы – ненадежный народ; лис кланяется-кланяется, сидит, смотрит и говорит, как все, – а вдруг и утащит к себе в нору! Глубокую, под сосной. От этого вздора лис с полчаса хохотал – и повел, показал ей хоромы, где золотом и яшмой отделан каждый уголок, со вкусом большим все убранство, – что, мрачно в норе у лисы?»

«„Если пища сама лезет в рот, ведь трудно удержаться, – жаловался лис. – Но я держусь, не смею и подумать, чтоб коснуться“… Другие лисы осуждали очень».

 
– Лисы коварны, в чем-то драконам сродни,
Очень любезно могут держаться они,
Но поведут туда-сюда длинной мордой –
И сократят неразумного смертного дни.
– Что ты, сюцай Вэй совсем не таков,
Кроток, усядется в дальний всегда уголок,
Если окажемся вдруг, позабывшись, мы рядом,
Сам и без просьбы отсесть он учтиво готов.
Кажется, будь теперь древняя скромность в чести,
И из-за ширмы он мог бы беседу вести.
 

«…так полюбили друг друга, что и до белой зари все сидели за играми в стихи и рифмы, в иероглифические шарады, в шутку играли и в фишки на деньги, хлопая друг друга веером по рукам, – пока не разгонял их колокол храма. К седьмому дню седьмой луны вышила ему подарок – шелковый дорожный чехол к прибору для письма, он же привез благовоний из самой Чанъани и спрятал осторожно ей в рукава, желая угодить, но не желая никакой благодарности…».

 
В шуме ночного утуна слышится мне –
В дальней всегда стороне –
Голос, он будто зовет,
Но от Цзяна до Южных ворот
Пуст бамбуковый лес.
 

«Такой красоты, скромности, ума, глазок таких нигде больше мне не найти, – решился лис. – Хоть и тяжело, откажусь от бессмертия. Каким бы мне путем утерять благоволение небес?» «С другой же стороны, ее родители – почтенные самые люди, и не лучшую ли я окажу ей услугу, если уберу из их родословной свой лисий хвост?..» «Пока всё это думал, на приеме у министра в столице встретил достойное очень лицо – еще молод, но уже с понятиями разумными обо всем, еще безо всякого чина, но видно, что и на большой должности не сплоховал бы…»

Это все была выбраковка. Окончательная версия была очень складная, в стихах. Она не сохранилась.

Еще один обрывок завалился за батарею, там было так:

 
В небесах озираюсь, смотрю я – к кому обратиться?
Знаю сам, что ничтожным рожден.
Всю-то жизнь изучал я канон,
А по счету в любви не могу расплатиться.
К бодхисатве моя не доходит мольба,
Как еще подступиться – не знаю.
Здесь, в насмешливом западном крае
О таком говорят – «не судьба».
 

Ди сидел преспокойно на полу и что-то разогревал в котелке на треножнике спиртовкой. Говорил, что пилюли от простуды, а так – кто ж его знает.

– Как ты обяжешь меня, если погасишь спиртовку и пойдешь со мной, – смиренно попросил Сюэли. – Я должен показать тебе пьесу.

– Что ж. Но только минимум зрителей – трое зрителей. Так, кажется, говорил твой почтенный дедушка?

Усадив Ди, обмахивающегося веером, как в театре, Сюэли снова выбежал за дверь, наткнулся в коридоре на случайно проходивших мимо Лю Цзяня и его русскую подругу Ксеню, схватил их за руки и затащил к себе со словами «Я вас умоляю».

– Только пятнадцать минут, – сказал он.

Лю Цзянь и Ксеня были интересной парой. С самого начала они сообразили, что доводятся друг другу примерно инопланетянами, и, чтобы вместе выжить, всякую эмоцию свою разъясняли другому досконально и в самых простых словах, а чаще еще сильно утрировали, чтобы партнеру было понятно. Лю Цзянь не добился и в четверть таких успехов в русском языке, как Сюэли, и понимал со слуха плохо, поэтому если нужно было донести мысль посложнее, Ксеня сразу писала ее или же говорила не спеша и отчетливо очень. А чтоб ошибки никакой не вышло, старалась усиливать мысль, например: «Если ты сейчас уйдешь, мне будет очень обидно. Я умру от обиды и тоски». Сам Лю Цзянь также действовал сходно. И вот они писали: «Понимаешь, это в России считают, что женщина – главная. У нас в Китае, считают, что мужчина главный. Я тоже так думаю поэтому». – «В России совсем не считают, что женщина – главная. Это ты неправильно понял. У нас просто думают, что женщина слабая, поэтому нельзя ее обижать». Так или иначе, в неделю по нескольку раз в разъяснениях проскакивало «Ты весьма красива» или, например, «Потому что люблю тебя беспамяти» – пусть и коряво, зато правда. Этот союз был удивительно крепок. «Ты – необыкновенная. Ты так спокойно, тихо говоришь. Китайские девушки любят кричать, всегда шумят, визжат преотвратно» (последние два слова посоветовал проходивший мимо Ди). Ди очень благоволил этой паре, сочувствовал им и опекал вроде ангела-хранителя.

За ширмой началось представление. Декламация у Сюэли была на высоте, и даже в духе древних. Слог тоже то возвышался, то упадал по мере надобности, чтоб разнообразить, так сказать, настрой. Он даже сунул в плеер некий диск со смазанной подписью фломастером «Лисья лютня» и вывел на колонки.

 
Бамбук изумрудный вознесся стеной за окном,
Травой зарастают
Покрытые мохом ступени.
Темно без тебя в кабинете моем,
Жаровня тепла не дает,
Навес не дает летом тени.
 

– Я ничего не поняла, но здорово! – с воодушевлением сказала Ксеня. – Ну чего ты! Все же по-китайски было! О чем там?

– Девушка по имени Ся Цзинцзин вначале хочет связать свою судьбу с лисом, но затем лис из благородства самоустраняется и просит богов, чтобы девушка повстречала достойного молодого человека, которым становится некий студент Чжэн Юй. В результате девушка забывает лиса, и они с Чжэном совершенно счастливы.

Сюэли сидел низко опустив голову.

– А… почему Сюэли так расстраивается? Прекрасная же пьеса!

– Ну, у него некоторые проблемы с… м-м… матримониального характера, – шепнул Ди. – Потеря на личном фронте.

– Не может быть! – ахнула Ксеня.

– Если быть точным, только что он своими руками передал другому девушку, которую любил больше всего на свете, – пояснил Лю Цзянь, который был отнюдь не дурак. – Знаешь, поступок заоблачной высоты. Пойдем-ка мы отсюда, ему не до нас сейчас.

– Но… почему?

– Потому что он лис, – объяснил Ди. – Лиса.

– Лисонька? – в изумлении переспросила Ксеня. Она всплеснула руками, подбежала к сидевшему мрачно Вэй Сюэли, взяла его за подбородок, подняла его голову, обсмотрела. – Надо же, никогда бы не подумала! …И уши обычные такие.

– Пойди погуляй, – настойчиво сказал Ди. – Ты сидишь так уже четыре дня, насвистывая «Прохожу городские предместья» и «Там, где сломан тростник», не ешь и не пьешь. Я думаю, хватит уже – по этим предместьям-то шляться?

Сюэли нехотя поднялся, надел дождевик и взял из угла зонт.

– Зачем?

– На улице льет.

– Нет. На улице яркое солнце. Это у Ху Шэнбэя за окном появилась тучка с дождем и так и осталась. Ну, и тебе ее видно сбоку. Он переактивировал зону воды, – спокойно прокомментировал Ди. – И теперь эта тучка там живет, и периодически из нее льется. Нет-нет, я ни при чем, говорю же тебе: тучка зависла. Да не дарил я ему никакого талисмана! Шэнбэй переусердствовал с водой, стихия Инь – такое дело…

Впервые за четыре дня Сюэли слабо улыбнулся.

Зайдя на кухню в общежитии, Сюэли заметил, что толстая кошка Цзинцзин лезет в чужую кастрюлю, где сварили что-то для себя иранские аспиранты. Сюэли сгреб кошку в охапку, отчитал ее на всякий случай за поползновения к возбуждению национальной розни и оттащил ее в комнату Цзинцзин.

Цзинцзин открыла ему вся радостная, в передничке. В косах блистали заколки.

– Кошка лезла в чужую кастрюлю, извини, – сказал Сюэли.

– Угощайся, смотри, какие сладости.

– О, сладости провинции Фуцзянь, – отметил Сюэли.

– Научилась от Чжэн Юя. Мне самой, хи-хи, не пришло бы в голову так просочетать продукты, да, – смутилась Цзинцзин.

– Юй – прекрасный человек, не правда ли? – легко и беззаботно сказал Сюэли.

– Не смущай меня, – сказала Цзинцзин и закрыла лицо руками.

– Да, если ворота наладить, их створки всегда будут рядом. Брести вслед за ней одинокою тенью не надо. Искусно налажено – не пошатнуть. Вернусь-ка на истинный путь, – пробормотал Сюэли.

– Скоро увидишь лишь дальнюю реку и горы за ней, лодку ты в ночь у какого привяжешь причала? – напевал он на мотив «Слива под снегом», спускаясь по лестнице.

Сколько-то времени после прощания с Цзинцзин ушло у Сюэли на улаживание дел с факультетом. Когда ему перестал мерцать этот живой кристалл, он неожиданно начал видеть красоту обычных кристаллов и написал курсовую, о которой Вадим Сергеевич сказал, что хотя текст ее явно написан гуманитарием, поскольку это совершенно литературный текст, научный смысл ей также не чужд. Он немного поругал Сюэли, а сам снял для себя копию с его курсовой и с тех пор всегда, чтобы не вступать в полемику, молча показывал трактат Сюэли тем, кто утверждал, что рост и морфология кристаллов – сухой предмет и нет в нем поэтичности. Трактат начинался словами: «Раскинули крылья горы высокие Тан, дорога по ним вся в изломах, свергаются, бьют водопады, причудливых скал, нависших зубцами, не счесть. Деревья вековые теперь начинают цвести: как скопление звезд их цветенье, друг с другом смыкаются ветви, свирелью и флейтой при ветре так скорбно поют. И там, где зубчатой стеной над кружащимися берегами, все в уступах, нависли утесы, куда не заводит тропа человека, в пещерах родятся кристаллы. Алмаз, шпинель, берилл, топаз, гранаты, циркон, хризоберилл… И вот, кристаллогенезис в природе в условиях осадконакопленья…», а заканчивалась словами: «Итак, я истощил свой ум, все сердце выложил свое, и более мне нечего сказать про синтез драгоценных минералов, все, что я мог, тут изложил про метод раствор-расплавной и гидротермальной кристаллизации и перспективы».

Цунами-сан за то время, что Вэй Сюэли был в поиске, чрезвычайно взбодрилась и развила прыгучесть. Какое-то время было все ничего, но после расставания Сюэли с Цзинцзин Ди видел, что Сюэли грустный, тяжело переживает, а к нему еще все время лезет японка. И скоро он уже ее, наверное, убьет. Природные качества Ди не дали ему допустить до этого. Однажды, когда они проходили с Сюэли мимо подпольного магазинчика китайских товаров, Ди извинился, сказал, что ему надо позвонить, и нырнул в магазинчик. Сюэли пожал плечами: он не помнил, чтобы в магазинчике был какой-нибудь общественный телефон. Ди, однако, и не имел в виду телефон: он уверенным шагом проследовал в дальний зал, где в самой глубине магазина, посередине, на возвышении, стояла та самая вещь, что так удивила Сюэли при первом сюда визите. Это было зеркало Царя Драконов. Предмет сам по себе бесполезный, если бы не то, что Ди умел его использовать.

Ди зажег благовоние «серый янтарь», или «янтарный жир», добываемое из китов, постучав пальцем по зеркалу, вызвал своего знакомого Царя Драконов и, если не вдаваться в подробности, попросил его ненадолго высунуть из воды рогатую морду недалеко от Японии, возле Окинавы. Это была столь небольшая любезность, что тот охотно исполнил просьбу, даже не спрашивая, зачем это понадобилось. В японской прессе поднялся шум – всюду писали, что люди среди бела дня видели поднявшегося из моря дракона, и новость эта в считанные секунды донеслась до Саюри в Москве.

Саюри как океанолог сразу же решила, что найти дракона – дело всей ее жизни. Она продала все, что у нее было, – квартиру в Токио, машину, продала местному музею старенькую винтажную лодку. Оставила себе только ноутбук. Продала даже i-pod. Она постриглась коротко и отрезанные волосы тоже продала на E-Bay. Словом, она продала все, что имела, чтобы организовать экспедицию по поискам дракона. Все это осуществила она за два дня.

Когда она, отчислившись из МГУ, уезжала, Ди спокойненько стоял в коридоре. Он наблюдал ее сборы в дорогу и пожелал ей удачи. Он даже посоветовал ей, чем лучше приманивать дракона. Плодами манго. Все думают, что дракон ест рыбу – и все. И никто не знает, что дракон обожает зрелые плоды манго, когда они падают в воду с деревьев. Рыбой его не подманишь, рыбы у него и так – завались.

– Проводил бы тебя далеко за проход Янгуань и у пристани древней поднял бы прощальную чару, – безмятежно сказал Ди. – Что ж. Ты в Гуанчжоу, верно, теперь?

– Ха, видишь ли, нет. Тут такое дело: у меня есть младший брат, Сюэлэ (). Когда объявили закон «Одна семья – один ребенок», нам пришлось перегруппироваться. Ну, понимаешь, одна семья – один ребенок, другая семья – другой ребенок. Родители с Сюэлэ уехали в Сиань, а ко мне в Гуанчжоу приехала бабушка из Ляньхуа. Как будто всегда так и было. А сейчас опять можно собираться по многу лис в одном месте, так что я еду навестить родителей в Сиань.

– Как это прекрасно! – воскликнул Ди.

Перед отъездом Сюэли в Сиань его ученики по древнекитайскому обычаю пошли его провожать пешком черт-те докуда. До Шереметьева. Шли семь с половиной часов, отдыхали, несли его вещи, обсуждали шесть философских школ. Когда вся эта компания, во главе с Сюэли, подошла пешком к аэропорту в Шереметьево, Сюэли остановился и церемонно сказал: «Достаточно, ученики мои, вы прошли уже со мной больше двадцати ли. Прошу вас, поворачивайте обратно».

После короткого, заполненного романами грозового лета Сюэли вновь приступил к обучению в Институте Феникса и Цилиня и опять – на втором курсе. На Праздник середины осени и на все каникулы он возвращался в Гуанчжоу. Дедушка с бабушкой, Ли Сяо-яо и Шангуань Цю-юэ, сняли там еще этаж, расширили магазинчик и вечерами сиживали возле храма. Когда к Сюэли приехал в гости Леша из Москвы, бабушка обрадовалась, все подкладывала Леше на тарелку бао-цзы и сетовала, что он худенький и бледный, а на Сюэли ворчала, что он здоровый бугай.