Текст книги "Истребитель ведьм (сборник)"
Автор книги: Анджей Сапковский
Соавторы: Еугениуш (Евгений) Дембский,Марек Хуберат,Анджей Джевиньски,Марчин Вольский,Эдмунд Внук-Липиньский,Гжегож Бабула,Кшиштоф Коханьский,Анджей Зимняк,Адам Холланек,Рафал Земкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)
– Значит, это он убил моего отца?
– Он хотел знать, где мы спрятали самоцвет. Как ни оборонялся твой отец, Гарот почти опутал его чарами. Рогальт успел призвать меня, но я опоздал и спасти ему жизнь не сумел.
Я пережил девятерых королей, но я не бессмертен. Если Гарот достигнет Ноктгаарда… Если отыщет Око Статуи…”
Рогальт продолжал:
“Той же ночью старый Орноф отправился на поиски своего врага. А молодой Шаиган три дня и три ночи просидел в своих покоях, сжимая обнаженней меч. Потом вонзил его в молодое деревце и поклялся великой клятвой, что он сам и дети его будут зорко стеречь Ущелье Туманов и отомстят за Рогальта Верного, Но ему так и не удалось отомстить самому. Когда родился у него первенец, необычайно похожий на деда, Рогальта Верного, Шаиган назвал сына именем деда. А прежде, когда не разрешившаяся еще от бремени жена Шаигана сидела под деревом, черная птица уселась над ее головой, а потом рухнула у ног женщины – мертвая. Многие верят, что это душа деда вселилась во внука. В меня. Потому-то я здесь и не побоюсь войти в Ноктгаард, чтобы исполнить данную отцом моим клятву. И с вашей помощью, друзья мои, я это свершу”.
XXII.О, как не вовремя вымолвил Рогальт эти слова! Но месть ослепила его, и больше он думал о мести, чем о судьбе Эстарона. Что еще горше – он, пусть и не признаваясь в том себе сам, жаждал того же, что и Гарот. То ли жизнь над Ущельем Туманов, жизнь среди злых ветров Ноктгаарда отравила его сердце, то ли гордыня его ослепила, а может, жиже стала в его жилах благородная кровь предков?
Вот уже сумерки сгустились, кони едва продираются сквозь чащобу. Много времени прошло в погоне, выбились из сил и кони и всадники. Дорога ведет на вершину холма, и рыцари въезжают в начерченный злым магом круг – но не разглядели они на снегу магических знаков, склонились к конским гривам полусонные рыцари.
XXIII. – Стой, Рогальт! – кричит Скарбмир, едва они оказались на вершине холма. Вдруг оборвалась невыносимая тишина. Черная стена леса вздымается, шелестит, шумит, потом все звуки сливаются в яростный грохот, протяжный рык, и цепенеют от ужаса рыцари. И видят они, что вперились в них из мрака сотни горящих глаз.
– Похоже, будто лес приближается к нам, – говорит Трегон. Никто ему не перечит.
Старик в черном плаще едет своей дорогой. Он спокоен.
XXIV.Рыцари, не тратя лишних слов, становятся в ряд на вершине. Мечи со свистом вылетели из ножен, Говед упер в землю древко своего боевого топора. Стукнули опущенные забрала. Словно пять статуй, стоят рыцари перед накатывающейся, как прибой, волной. Глаза их прикованы к подступающему лесу, губы сжаты. Мощный рык заглушает все, волна захлестывает рыцарей. “Бей!” – кричат они, занеся оружие.
XXV.Рыцари стоят плечом к плечу. Тени надвигающихся деревьев уже достигли их ног. Ночь – это пора, когда все убитые, оставшиеся непогребенными и превращенные в деревья, оживают, пробужденные злыми заклятьями.
Гротон ударяет со всего маху, меч отсекает чудовищную голову и левую руку-ветвь, но древотруп замахивается правой. Гротон отсекает и ее. Рогальт пронзает копьем рыцаря Ноктгаарда. Скарбмир и Трегон рубятся, как бешеные. Но врагов не убывает. Злая мощь колдуна оживила давным-давно полегших воинов Мозиза, и они спешат на подмогу древотрупам, и несть им числа, они неодолимы. У ног Протона срастается разрубленное тело, враг вскакивает и вновь замахивается мечом.
– Живыми нам отсюда не уйти! – в отчаянии кричит Говед.
XXVI.Рогальт сражается яростно и хладнокровно. Успевает подумать, что на рассвете чудовища потеряют силу. Но продержатся ли рыцари до рассвета? Надежда быстро угасает. Рогальт сражает древотрупа и видит, как надвигаются другие – словно все упыри Ноктгаарда сбежались сюда, чтобы погубить их. Но умирать Рогальту рано.
Справа он слышит крик и глухой стук. Говед упал, и десятки проржавевших мечей пронзают лежащего. О, какая грустная судьба постигла тебя, рыцарь, – гнусная смерть в этом проклятом краю. Не оплачет тебя никто, не проводит в последний путь, не разожжет у могилы погребальный костер. Скверно же тебе отплатила судьба за верную службу королю!
XXVII.Вот и Трегона со Скарбмиром захлестнула живая волна. Боль пронзила тело Трегона, меч выпал из руки. Рыцарь оседает, не ощущая уже ударов.
И ты, несчастный рыцарь, уже не вернешься домой, явилась и за тобой из краев мрака Ледяная Госпожа. Заберет она и остальных. Мечи пронзают Скарбмира. Рядом падает бездыханным Гротон. Рогальт оплакивает свою полегшую дружину и громко призывает смерть, вертя мечом.
XXVIII.Но вот и Рогальт выбился из сил. Чует, что смерть его близко, ничто его теперь не спасет. Но мертвецы расступаются вдруг. Из-за их спин появляются живые дерева Трасгорга и надвигаются на рыцаря, окружают его. Рогальт бегает меж ними, бьет их мечом, но клинок отскакивает, как от камня. Сучковатые руки хватают его, сжимаются на горле.
– Месть! Месть! – в ярости рычит Рогальт, и дыхание его пресекается. Тьма смежает ему веки, рыцарь падает без сознания.
Старец в черном капюшоне стоит среди руин Ноктгаарда.
* * *
Вижу беспокойство ваше, благородные мои слушатели. И ты, король, как видно по лицу твоему, мало получил удовольствия от песни моей. Но не прерывай меня. Обычай повелевает барду допеть на коронации свою песнь до конца Слушайте же, о достойные!
XXIX.Вот минули уж день и ночь с тех пор, как дружина Рогальта билась с чудовищами. Виновник ее поражения, маг Гарот бродит среди развалин храма Безымянного. Отваливает камень у входа в подземелье, вот-вот спустится туда, вниз, навстречу призывающей его силе.
Он у цели. Сколько лет мечтал он о черном камне! Сколько лет в тайне от Орнофа искал заклятья, что позволят пройти сквозь голубой туман… и вот он у цели.
Но не знает Гарот, что не все он предусмотрел. Есть тут, в Ноктгаарде, сила, что древнее всего сущего и никому не подвластна. Она и владеет здешними местами.
XXX.“Значит, ты добрался все же, ученик мой и враг мой? Много лет, до самой смерти своей опасался я этого…”
Узнавши этот голос, Гарот на миг поддается тревоге, но рассудок и отвага тут же возвращаются к нему. Оглянувшись, он видит тень своего старого учителя, едва различимую при свете дня. И говорит:
– Вот даже на что ты решился, чтобы воротиться из Счастливых Краев? Велика же была твоя ненависть ко мне!
– Вовсе не ненависть, ученик мой. По зову Мирлана я ушел из этого мира и не должен был вмешиваться более в его дела, ибо окончилось мое земное предназначение. Но обрек я себя на гнев богов и страшную кару, лишь бы только помочь тебе. Выслушай меня, прежде чем я вернусь к умершим.
Гарот хохочет. Где это слыхано – не кто иной как Орноф хочет ему помочь!? Насмехаясь над своим учителем, он спускается в подземелье.
– Ты не ошибся, здесь и укрыт тот проклятый камень, навлекший беду на королевство. Но тебе его не взять. Нужно знать заклинание.
– Я преодолел уже столько преград, что отыщу и заклятье, хоть бы пришлось трудиться сто лет.
– Я скажу тебе это слово. Оно звучит так: Аимас.
Удивленный безмерно, Гарот останавливается и оборачивается:
– Почему ты открыл тайну, мастер? Не ты ли потратил всю жизнь, чтобы навеки исчез этот камень из нашего мира?
– Видимо, этот камень принадлежит все же нашему миру и никогда его не покинет. Рано или поздно ты сам отыскал бы заклятье. Скажи только, что ты сделаешь, когда камень окажется у тебя в руке?
– Произнесу заклятья, что вырезаны на нем, и стану его владетелем.
Старец долго молчит, опустив голову.
– Немногому же я тебя научил, прежде чем нам причлось расстаться. Невозможно владеть тем, что создал нам Безымянный. Только короли Эстарона могли на это надеяться, но ты-то, мудрец, ты же умнее их! Не обольщайся! Это Баангност станет твоим владыкой, отнимет у тебя все – твой разум, знания, способности. Ты станешь сильнейшим из смертных, прочитав (надпись на камне. Но превратишься в безвольную куклу, которую водит за ниточки бог зла! Помни об этом, ученик мой, и не надейся, что Баангност подарит тебе власть над миром! Помни!
– Ложь! Ты лжешь, Орноф! – кричит Гарот, ищет взглядом призрак, но Орнофа уже нет. Гарот остался один на один с укрытым поблизости камнем и своими мыслями.
XXXI.Наконец он достигает стены, прикасается к ней ладонью. И громко произносит: “Аимас!” Стена раздвигается, озаряет все вокруг таинственным блеском. Это светился черный камень в два кулака величиной. Гарот долго стоит перед ним, потом забирает его и выходит из пещеры. Садится на разрушенные ступени, задумчиво созерцает Око Статуи, отрешенный от мира, от всего вокруг.
XXXII.Смотрите! – из развалин выходит рыцарь в рваном плаще. Видит чернокнижника и медленно, медленно подкрадывается к нему с мечом в руках. Гарот ничего не видит, раздираемый внутренней борьбой. Рогальту нужно подкрасться незаметно и пронзить врагу мечом сердце. Только так можно убить мага. Рыцарь едва держится на ногах, его мучают жажда и голод, трескучий мороз забирается под плащ, студит тело. Где-то потерял Рогальт теплый капюшон и шлем, мечи упырей изодрали надетый на кольчугу кожаный кафтан. Весь день брел Рогальт, гонимый лишь жаждой мести, лишь мыслью, что настигнет, наконец, Гарота и пронзит его сердце или сам погибнет.
Вы спросите, достойные, как вырвался” Рогальт из боя, с заклятого Гаротом холма? Вспомните: оживленные чарами Гарота павшие воины Мозиза расступились, давая дорогу ужасным обитателям Ноктгаарда, оживающим ночью деревам. Хотели они растерзать Рогальта, уже огромный древотруп стиснул на его горле руки-ветви, когда услышал слова рыцаря: “Месть! Месть!” Тот, кто кричит эти слова в последний миг. жизни своей, близок становится тем, что мести ради злой мощью Ноктгаарда столетия назад превращены в дерева и ждут, когда отомстить смогут потомкам своих победителей! Почуяв обуявшую рыцаря жажду мести, священную для древотрупов, чудовища разжали руки. Утром очнулся рыцарь посреди недвижного леса и вновь пустился в погоню, не тратя времени на погребение друзей. И крадется он теперь среди руин к врагу своему, подняв меч.
XXXIII.Гарот долго колебался. Он так жаждал отыскать черный камень. Стоит прочитать вырезанные на камне слова, и он станет сильнейшим из смертных. Но Гарот знает, что Орноф сказал правду. Чует силу Баангноста, знает, что не сможет стать владыкой камня, что это камень овладеет им.
Столько лет прошло в трудах и поисках, что же, все было напрасно? Маг стискивает зубы, крепко зажмуривается, не видя, как Рогальт приближается на три шага, на два, на шаг, заносит меч…
– Ты победил, Орноф! – кричит Гарот, отшвыривая Баангност. Маг избежал искушения. И в этот миг меч Рогаль-та пронзает его сердце. Ужасный крик. Столб огня вздымается к злому небу Ноктгаарда, а когда дым рассеивается, среди камней не видно тела последнего мага Эстарона.
XXXIV.Рогальт долго стоит, уронив руки. Он отомстил, исполнил клятву отца. Можно уходить. Но взгляд его останавливается на черном камне. Рыцарь отворачивается, но вожделение жжет его сердце. Он помнил, что это за камень, сколько несчастий он вызвал, но слабее воля у рыцаря, чем воля убитого им мага. Он протягивает руку…
– Этот камень – плата мне за трусцы отца и деда, за жизнь мою, отданную Ущелью Туманов! – кричит он, чтобы заглушить в себе сомнения. – Могу же я, поразив врага, забрать добычу?
Он прячет камень под плащ и, вскочив на коня чернокнижника, исчезает вдали.
Куда спешишь, рыцарь? Ты скачешь в ночи, но ночь тебе отныне не страшна. Тьма стала твоей матерью. В крепости Гостиград кровавым блеском разгорается Королевский Кристалл. Великое он тебе пророчит будущее. Ты созовешь рыцарей, свергнешь короля Гуромира и много лет будешь править, сея ужас, пока однажды твой собственный сын не вонзит тебе в грудь кинжал. Междоусобные войны покроют трупами поля, пожары охватят города и села. Орды Воргстерна докатятся до самого Торега, Маронар захватит скалистые горы Астгорга и Устгорга. И никто уже не спасет королевство. Захватят его враги, а здесь, на лоскутке былой державы, короля-куклу будут короновать обесславленной короной предков…
Благородные господа, вы хотите знать конец песни моей? Сам Мирлан допишет его когда-нибудь. Почему ты вскочил, король, почему багровеет от гнева лицо твое? Никто в этом замке не решался говорить тебе правду в глаза!.. Зовешь стражу? Но что ты можешь сделать мне, старцу? Убить? Разбить лютню, которую мои предки получили в дар от самого Мирлана? Только владелец Баангноста решился бы на такое.
А ты слаб, король. До чего же ты слаб и жалок…
ПереводАлександра Бушкова
Анджей Зимняк
ПИСЬМО ИЗ ДЮНЫ
Дорогой Артур!
Лето, а вместе с ним и каникулы заканчиваются, но я все еще не могу решиться уехать из Дюны, этого сонного приморского городка. Здесь небольшие кирпичные домики ломаными рядами стоят вдоль мощеных улочек, утопающих в тени и застоявшейся тишине. Упрямая сорная трава вездесущими ростками пробивается между плитами тротуаров, в трещинах стен – везде, где ветер навеял хоть немного земли. Некоторые оконные проемы забиты неструганными досками; в другие вставлены осколки стекол, выкопанные, вероятно, на старых мусорных свалках. За этими печальными витражами мелькают обезображенные лица, а по вечерам только мигающий желтый свет указывает на теплящуюся там жизнь.
Так внешне выглядит Дюна, выросшая на языке плодородной земли, намытом давно высохшим потоком, стиснутая песчаными холмами, с домами, рассыпанными как горсть кубиков по дну спадающей к обманчиво синему морю долины.
Я, наверное, говорил тебе о своих планах путешествия на север. Все началось много лет назад, еще в детстве – тогда мне в руки случайно попала книжка, воспевающая очарование чудных тихих лесов, где огромные сосны царственно возвышаются над редкими островами кустарников. Там иногда внезапный порыв ветра с моря рассеивает пахучий воздух над вересковыми коврами, и тогда кроны стройных деревьев танцуют медленно и величаво. Не слышно шелеста и трепетания листьев, а только глухой гул – песня миллионов сосновых иголок. На самом дне лощины, куда полого спускаются ощетинившиеся молодым перелеском округлые пригорки, блестит поверхность воды. Я читал об этом с горящими глазами и пылающим лицом. Меня пленяла непонятная тишина лесных дебрей. Ведь тихий лес – мертвый лес! Куда подевались мириады цикад и кузнечиков с их беспрестанным концертом? Я сам должен был вкусить этой удивительной тишины в живом зеленом лесу, которая была всегда – леса молчали здесь не по вине человека.
Несбывшиеся детские мечтания маленькой, но докучливой занозой сидят в душе взрослого, возбуждая тоску по чему-то упущенному и утраченному, и постепенно сводят нас с ума. Эти мечты и заставили меня собрать рюкзак и уехать на север. И вот я здесь – в тихих, но живых лесах. Правда, как это обычно бывает, оказалось, что исполнение давних грез не стоило даже части усилий, затраченных на их претворение в жизнь. Ну что ж, я считаю, что каждый должен испытать это на собственной шкуре.
Можешь мне верить или нет, но я назвал тебе главную причину, по которой я выбрал для своих каникул эти негостеприимные места. Вокруг Дюны, подступая к самому городку, веками шумят леса. Сосновые боры – спокойные, тихие и безопасные. Примерно так я о них и думал; откуда мне было знать, что на самом деле происходит в Дюне и окружающих ее лесах. Впрочем, об этом никто из нездешних и не догадывался. Мне же вскоре предстояло многое об этом узнать.
Уже на станции меня ожидал сюрприз. Я приехал узкоколейкой. Раз в неделю в ту сторону идет поезд, и я был его единственным пассажиром. В резном кресле, стоящем прямо на перроне, дремал старик. Пряди седых, слипшихся волос беспорядочно спадали на лицо и красную шею. Услышав гудок, он пошевелился и сонно глянул в сторону поезда. Когда я вышел из вагона, он вдруг встал и с неожиданной энергией заковылял ко мне.
– Сердечно вас приветствую в наших местах, господин… – он запнулся, пристально вглядываясь в мою идентификационную карточку, – господин Франк. Я очень рад.
Он действительно широко улыбался, ощерив желтые зубы. Его физиономия была отталкивающей: красная, пятнистая кожа, покрытая сыпью шишек и наростов; один глаз заплыл и открывается с трудом, второй покрыт сеткой фиолетовых прожилок. Когда-то его лицо, вероятно, было обычным ухоженным лицом интеллигента, вроде тех лиц, которые можно увидеть в старых энциклопедиях. Было, пока не превратилось в эту омерзительную маску.
– Вы меня с кем-то путаете, – сказал я немного хрипло, как всегда при внезапном волнении или замешательстве. Когда я попытался обойти старика, он остановил меня решительным движением руки.
– Нет, Франк. Я ждал именно вас.
– Этого не может быть. Я оказался здесь совершенно случайно, только потому, что ближайший поезд шел именно в Дюну. Мне нужно было на побережье. Поэтому…
– Поверьте мне, случайность – проявление закономерности. Рано или поздно сюда должен был приехать человек вроде вас.
– Вот как… – Я остановился в нерешительности.
– Я отведу вас на квартиру. Если вы ничего не имеете против…
– Вы меня очень обяжете. Я никого здесь не знаю.
Он вел меня узкой тенистой улочкой. Я привык видеть руины и заброшенные дома, но то, что увидел здесь, произвело на меня исключительно удручающее впечатление. Вдоль заросшей сорняками мостовой сплошными рядами тянулись трухлявые рассыпающиеся хибары.
– Вы… вы и в самом деле ЭФ? – неуверенно спросил старик, с нескрываемым удовольствием рассматривая карточку на моей груди. Такие вопросы задавали мне сотни раз, и у меня был подготовлен целый ряд вариантов ответа.
– Вы думаете, это, – я указал на карточку, – легко подделать? Да и стоит ли этим заниматься, чтобы взвалить на себя столько нелегких в конце концов обязанностей?
– Простите, я неудачно выразился. А что до этих… обязанностей, то многие вам из-за них завидуют.
– Я охотно поменялся бы с ними местами. И занимался бы этим только тогда, когда есть желание.
Я уже как-то говорил тебе об этом, Артур, и хочу повторить снова: быть полноценным мужчиной, клейменным, как бык-производитель, буквой “Ф”, если не беда, то что-то уже близкое. Можно смириться с обязанностями донора; процедуру раздачи капсул со спермой женщинам, в них нуждающимся или просто упорствующим в безнадежных попытках, тоже можно перенести. Хуже всего кривые взгляды как мужчин, так и – женщин, полные неприязни и зависти, а нередко и явной враждебности, и разговоры, стихающие при моем появлении. Мы, ЭФы, чувствуем себя настолько иными перед молчаливой солидарностью ЭНов, что охотнее всего проводим время в своем кругу. Не знаю, поверишь ли ты мне, но я несколько раз избежал смерти только благодаря устрашающе жестокому законодательству: ведь суд вынесет смертный приговор любому, кто посягнет на мою жизнь или здоровье. И это логично – нет ничего, что было бы более ценным для рода человеческого, чем ЭФ. И все же я искренне завидую тебе из-за твоей буквы “Н”.
Мой гид привел меня на весьма даже приличную квартиру у самого рынка. Здесь выложенную потрескавшимися бетонными плитами площадь окружали каменные домики: их фасады еще хранили следы прежней красоты. Посреди рынка гордо возносилась полуразрушенная башня ратуши. Воистину, грустное это было зрелище. Оно напомнило мне одну опрятную старушку, которую я как-то встретил, ее посиневшее и помятое лицо еще сохраняло правильность черт и беспокойный блеск кокетливого когда-то взгляда.
Моей хозяйкой была Хуана. Ее пятилетний сын – единственный ребенок в городе – был наглядным доказательством способности к деторождению этой необыкновенной женщины. Стройная, но вместе с тем рослая, она была сотворена для материнства. Светлые волосы, серо-зеленые глаза и выдающиеся скулы указывали на нордическое происхождение ее предков. Но более всего меня поразила кожа этой женщины: она была идеально гладкой, без трещин, сыпи, язв, что чаще всего встречается, слегка желтоватого цвета и бархатистой на ощупь. Я убедился в этом в первую же ночь – она пришла ко мне без всяких церемоний, даже не предупредив заранее сбросила платье, приподняла край одеяла и легла в постель. Все это так, как будто если встречаются два разнополых ЭФа, то ничем иным они заниматься не могут. Тогда-то я понял, почему Гудвин (так зовут встретившего меня на станции старика) привел меня прямо к ней. Что мне оставалось делать? Я подчинился их воле. Опять этот проклятый прагматизм! Летели тяжелые, набухшие сном часы, ветер стучал расшатавшимися ставнями, в соседнем доме гудела топка городской дистилляторной, а ей все было мало. Только на рассвете прогнувшийся от тяжести матрас приподнялся наконец на несколько сантиметров, и я погрузился в глубокий сон.
На следующий день я уже решил было возвращаться. Дверь не закрывалась. Наверное, все, а в городке около четырех сотен жителей, пришли посмотреть на этого странного зверя по имени Франк. Люди были разными по возрасту, но в большинстве старые, уродливые, покрытые лишаями и неряшливо одетые. Когда я паковал рюкзак, пришел Гудвин и упросил меня задержаться на пару дней. Его полная достоинства настойчивость подействовала на меня, и я в конце концов сдался, но при условии, что по крайней мере до вечера меня никто трогать не станет.
Запасшись высокими резиновыми сапогами и зонтиком, я отправился к морю. Я прошел около мили, сначала глинистой дорогой среди огородов, затем выгоревшей пустошью. Продравшись через защитную лесополосу, я увидел наконец тихое мертвое море.
Серый водный простор вторгался на пляж мелкими волнами, сквозь мутную воду не видно было дна. Охваченный внезапным страхом перед чудовищной беспредельностью, в которой таилась смерть, я попятился к дюнам. С вершины ближайшего холма я долго смотрел на расплывающуюся линию горизонта, представлял себе берега далеких островов, у которых еще плавают живые рыбы. При виде моря у меня всегда появляется желание поразмыслить. Громада воды подавляет своей мощью, гасит мысли о мелких, каждодневных заботах, остается только созерцать. Потом я злюсь на себя за эти трагикомические душевные порывы, но признайся, Артур, ведь каждый из нас с тех пор, как была высказана гипотеза о существовании чистой части Тихого океана, время от времени взвешивает в душе возможность добраться до полных жизни островов. Говорят, что замкнутый контур морских течений там приводит к очень медленному перемешиванию вод. Впрочем, даже если этих островов не существует, сама мысль о них, несомненно, оказывает благотворное действие на многих людей. Банальный вопрос зависимости душевного здоровья от веры. Но я должен признать твою правоту в одном нашем давнем споре: в основе любой банальности лежит фундаментальная истина и нельзя стыдливо ее игнорировать.
Вечером снова пришел Гудвин. Его присутствие особенно мне не докучало, я даже полюбил этого старого спокойного человека, который, как я успел заметить, был кем-то вроде духовного пастыря для жителей Дюны. Хуана заварила нам чаю и пошла в дистилляторную за водой для мытья. С самого начала я понял, что Гудвин хочет что-то сказать, но не шел ему в этом навстречу. Он долго не мог решиться, спрашивал о разных пустяках или рассказывал о городке. Я устал и уже даже не пытался скрывать свои зевки.
– Вы образованный человек, Франк, так может…
– Не преувеличивайте, – перебил я его, – я только учусь еще. Попросту хотелось бы понять как можно больше.
– Да, конечно, но вы и так, господин… – он явно тянул время.
– Прошу вас, зовите меня просто Франк. Я думаю, что за свою короткую жизнь не заслужил того, чтобы меня величали господином.
– Согласен, – улыбнулся он. – Я хотел бы тебя кое о чем попросить.
– Я внимательно слушаю.
– Не мог бы ты… – на его лбу показались капельки пота, – …сказать правду об этой самой способности к деторождению. Почему почти все мы относимся к ЭНам?
Я изумленно посмотрел на него. Мало того, что он не может решиться выложить мне настоящую цель своего визита, так он еще и смешные вопросы задает.
– Ну, видишь ли, – уточнил он, – когда-то говорили, что будут рождаться сплошные калеки, что весь мир заполнится уродами.
– А, вот вы о чем. Попросту стало иначе. Еще один неверный прогноз. И, с уверенностью, не последний.
– Но почему?
– Человек не из пластилина вылеплен. Ему нельзя приклеить две головы или четыре руки. Такое существо погибнет в эмбриональной фазе развития или еще раньше. Земная жизнь – это процесс, который может идти только в очень узком диапазоне как внешних, так и внутренних условий. – Я чувствовал себя несколько неловко, поучая человека, который втрое старше, чем я. “А может, он издевается надо мной?” – подумал я и покраснел до корней волос.
– Наверно, ты прав, – буркнул он, думая о чем-то другом. – Но я, собственно, не об этом хотел тебя спросить.
– Речь идет о том, чтобы оплодотворить ваших жен? Это моя обязанность.
– Нет, я не о том, – махнул он рукой нетерпеливо, – женщин, способных рожать, у нас всего ничего. Речь о другом. Я пришел просить тебя от имени всех жителей. И сам я, конечно, прошу тоже.
– Не понял, – удивился я.
– Я хочу просить тебя… остаться в Дюне на месяц или, может быть, на два.
– На все мои каникулы? Но зачем?
– Ты мог бы, – сказал он с усилием, – кое в чем надо нам помочь.
– А именно? – Мое удивление росло.
– Время от времени мы собираемся… беседуем, советуемся, – он говорил, глядя куда-то в сторону, как бы стыдясь. – Хотелось бы, чтобы в этом участвовал кто-то молодой и не из нашего города. Франк, – он посмотрел на меня красными глазами, даже опухшее веко немного приподнялось, – мне это очень нужно. Хоть на месяц.
– Ну хорошо… – сказал я неохотно, думая о длинных днях, похожих друг на друга, как серые капли дождя. И о ночах. Хотя ночи везде одинаковы.
– Благодарю тебя от имени жителей Дюны, – несколько напыщенно произнес Гудвин, встал и пожал мне руку. Он был растроган. Мне уже тогда стало не по себе, и в уме мелькнула тень подозрения.
– Я, правда, не понимаю, на что пригодится вам такой молокосос, как я. – Я все еще не сдавался. – Старые и опытные люди должны решать и советовать, молодым скорее идет роль солдат или любовников.
– Я уверен, что ты нам поможешь, – улыбнулся он уклончиво. – Дело прежде всего в… – он поискал в уме точное определение, свежести мысли. В новой точке зрения.
Я пожал плечами и промямлил что-то вроде “увидим” Нет сомнений, дорогой Артур, я решительно отказал бы тогда, если бы знал цель этих “совещаний” и то, как они проходят. Поэтому хитрец Гудвин больше умолчал, чем сказал, полагая, что дальнейший ход событий затянет меня помимо моей воли. После того, как он ушел, я задернул занавеску и с наслаждением вытянулся на кровати. Почти тут же я услышал энергичный стук в дверь.
– Я согрела тебе воду для мытья, – крикнула Хуана.
– Спасибо, я утром умоюсь.
Мне хотелось отдохнуть, как следует выспаться. Это гарантировалось законом – жаль, что я не прихватил текст с собой. Можно было бы вывесить его на внешней стороне двери. По закону каждая вторая ночь была моя и только моя.
Потом еще раз раздался стук, но я не обратил на него ни малейшего внимания. До меня не дошло тогда, что стук был слишком робок и слаб для Хуаны.
Последующие дни действительно оказались похожими как капли дождя, который регулярно шел во второй половине дня. Невзирая на предупреждения, я, вооружившись солидным зонтиком и резиновыми сапогами, отправлялся на долгие прогулки в тихий лес или, если погода была безветренной, на морское побережье Постепенно все это стало мне надоедать: прогулки в одиночестве по молчаливым дебрям и оловянная поверхность океана уже не будоражили воображения. И тогда мной овладели мрачные мысли. Я раздумывал над тем, как лучше скучать: в обществе чудаковатых жителей Дюны или над страницами старых учебников. Мне хотелось хотя бы раз ощутить радость рождения любви, так прекрасно описанной в уцелевших старинных книжках. К сожалению, теперь мы думаем только о том, чтобы выжить. В эпоху нулевого или отрицательного прироста населения нет места упоению чувствами, любовь полностью подчинена отчаянным попыткам сдержать регресс. Размышляя над этим, я часами шатался без цели, прикрываясь от грязного дождя впечатляющих размеров зонтом, и все больше жалел о данном Гудвину обещании. Я тщательно пересчитывал дни, оставшиеся до выезда.
Обязанности мужчины ЭФа я выполнял регулярно. Еще в самом начале моего пребывания в Дюне однажды вечером я неожиданно попал на сходку пяти незнакомых мне женщин и Хуаны в моей комнате. Поскольку именно на этот вечер выпадал черед моим обязанностям, я даже не мог выразить своего неудовольствия. Женщины составляли график визитов ко мне, с календариками в руках доказывая друг дружке свою правоту. Мне удалось несколько разрядить обстановку, раздав ампулы с консервированной спермой, а также принадлежности к ним и инструкции. Мы распили бутылку прошлогоднего яблочного вина, женщины ушли, за исключением одной. Той, что громче всех кричала. Ей было около сорока, и она весила 180 фунтов! Все это кажется тебе, наверное, забавным, но мне вовсе не до смеха. У тебя есть Тереза, в ваши супружеские дела никто не лезет, вы можете делать все, что вам захочется. Мне же нельзя любить, жениться или жить отшельником. Я – общественное достояние, хотя эту правду маскируют красивыми словами.
Хуана, может быть, по контрасту, казалась мне теперь милой и притягательной. Мы часто ужинали вместе.
– Почему у тебя такое странное имя? – спросил я как-то.
– Не я выбирала, – ответила она со смехом. – Наверное, мои родители начитались каких-нибудь книжек.
– А твой сынишка?
– Я – Мартин, – сказал заученно румяный мальчик, выглядывая из-под высокого стола.
Тихо постучав, вошла Эмма. Это была маленькая худенькая женщина, ничем особенным среди других не выделявшаяся.
– У Франка сегодня выходной, – поспешила заявить Хуана. – И потом… ты же не можешь иметь детей! Зачем ты пришла?
Ее голос стал резким.
– Я… – Эмма смутилась и опустила голову, но тут же отбросила волосы назад и с вызывающим упорством посмотрела на меня. – Я пришла посмотреть на Франка. А что, это запрещено?
– Он же не обезьяна в зоопарке, – прыснула Хуана; она была уже немного под хмельком от яблочного вина.
– Он наш страж, – ответила Эмма серьезно, сжав узкие губы. Ее глаза были глубокими и блестящими, под ними морщинки.
– Только будет, – сказала Хуана и вдруг покраснела. – Кто послал тебя говорить с ним об этом? – спросила она охрипшим голосом и встала.
– Никто, – спокойно ответила Эмма. – Просто вопросы твои слишком назойливы. Простите, мне пора. До свиданья.
