Текст книги "Истребитель ведьм (сборник)"
Автор книги: Анджей Сапковский
Соавторы: Еугениуш (Евгений) Дембский,Марек Хуберат,Анджей Джевиньски,Марчин Вольский,Эдмунд Внук-Липиньский,Гжегож Бабула,Кшиштоф Коханьский,Анджей Зимняк,Адам Холланек,Рафал Земкевич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)
– Слушай, не нравятся мне эти люди. Ты знаешь, они силой натянули на меня этот капюшон и еще глаза завязали. Сказали, что я не должен видеть дорогу в их убежище, потому что могу сломаться и выдать их Стражникам. Это я – то – сломаться! Не доверяют нам, это ясно.
Смит притворился, что спит, а спустя мгновение спал уже на самом деле.
Их разбудил Однорукий.
– Идем, пора, – сказал он.
Было темно, только с поляны пробивался красный свет. Костер. На его фоне Смит заметил идущую к ним навстречу тонкую девичью фигурку. Девушка молча прошла мимо. Джонс нагнулся и шепнул:
– Ничего задница. Вот бы того… попробовать.
Однорукий обернулся, схватил Джонса за полу куртки и подтащил к себе.
– Это моя дочь… – сказал он. – Даже приближаться к ней не смей.
Перепуганный Джонс что-то промямлил.
Они подошли к костру, вокруг которого молча сидели, вглядываясь в пламя, мужчины. Смит заметил, что Первый машет ему рукой, показывая на место возле себя. Он сел и стал наблюдать за тем, как Джонс, пытаясь выглядеть спокойным, вертится между Одноруким и Стариком. Старик Сидел неподвижно, его мысли витали где-то далеко, в только ему одному известных мирах.
– Кто ты?
Джонс неуверенно рассмеялся.
– Зачем спрашиваешь? Вы же знаете. Он должен был вам сказать, – махнул рукой в сторону Смита.
– Он ничего нам не сказал. Кто ты?
– Как это не сказал? Ты ничего не говорил им обо мне?
Смит открыл рот, но Однорукий поднял руку, приказывая молчать.
– Вопросы будешь потом задавать, а теперь отвечай. Кто ты?
Джонс пожал плечами.
– Я?.. Меня зовут Роберт Джонс.
Он вдруг встал, широко улыбнулся и распростер руки, как будто хотел обнять и прижать к груди весь мир.
– Я ваш друг, – сказал он. – Вы меня освободили, приняли к себе… Я оправдаю ваше доверие! Я пригожусь вам, конечно же, пригожусь. Мы вместе будем бороться против зла, которое воцарилось в вашем мире…
Он вещал. Смит смотрел на него с удивлением.
– Против какого зла? – спросил Однорукий и несколько сбил этим Джонса.
– Ну… зла… вообще… Эти черные, Стражники, они ведь плохие. Они били меня ни за что совершенно. Я сидел и ел, они подскочили и давай бить. Разве так можно? – Он снова обрел уверенность и пылал праведным гневом. – Потом пришли вы и отомстили за меня. Я вам очень за это признателен и обещаю отблагодарить. А когда я что-либо обещаю, этому можно верить, я слов на ветер не бросаю!
Смит перестал слушать. Он нагнулся и спросил:
– Почему вы обращаетесь друг к другу по кличкам: Старик, Однорукий, Лучник… У вас что, нет других, настоящих имен?
– Есть, – услышал он шепот, – но их никто уже не помнит. Они остались там… на пепелищах наших домов.
– А ты? Почему тебя зовут Первым?
– Под замком Жрецов – казематы. До меня никому оттуда не удавалось сбежать, – в его голосе послышалась нотка гордости. – И после, кажется, тоже. Я первый и, наверное, единственный. Я когда-нибудь расскажу тебе эту историю.
– А Жрецы? Кто они?
Первый не ответил, прижав к губам палец. Смит увидел, что Джонс успел уже сесть, но тут же снова вскочил и наклонился над Стариком.
– Хотите встать, – спросил он. – Я вам помогу…
Старик не заметил протянутой руки. Он выпрямился. У костра, как и вчера, воцарилась наполненная ожиданием тишина.
– Говоришь, что ты такой же, как он, – сказал Старик, и снова чистота и сила его голоса поразили Смита, – но это неправда. Ты другой. Ты думаешь только о себе, больше в тебе ничего нет. Наши дороги разные. Тебе придется уйти. Завтра тебе дадут еду, одежду и деньги, их хватит, чтобы ты смог жить в городе, лока не найдешь свое место в мире.
Старик повернулся и ушел. Джонс скользнул удивленным взглядом по лицам встающих на ноги мужчин.
– Что это значит? – обратился он к Однорукому. – О чем говорил этот старикан?
– Ты слышал. Старик сказал, что ты должен уйти. Завтра утром тебя выведут на дорогу.
– Выгоняете меня? Чтобы я опять попал в лапы к этим черным? – кричал он. – Так зачем меня спасали, зачем?
Мужчины стали расходиться. Смит стоял рядом и слушал.
– Переживешь, – сказал Однорукий. – Такие, как ты, не тонут. Избегай только Стражников по дороге, а в городе выживешь. А сейчас иди спать.
Джонс заметил Смита.
– Это свинство! – крикнул он. – Они посылают меня на верную смерть! Скажи им, что они не смеют этого делать!
– Успокойся, – сказал Смит. – Во-первых, тебя вовсе не посылают на Смерть. Если бы они хотели тебя убить, ты был бы уже мертв. И, во-вторых, мы здесь только гости. Это их мир, и они здесь могут делать все что им угодно.
– Ах, так… Я, дурак, думал, что мы должны держаться вместе, помогать друг другу. А ты, я вижу, уже снюхался с ними.
Смит повернулся и пошел к себе в избу.
Где-то через месяц после того, как ушел Джонс, Однорукий предложил Смиту пойти вместе с ним и Первым в город. “Смит обрадовался Тема города постоянно всплывала в разговорах, но до сих пор побывать там оказии у него еще не было.
Они пошли пешком, без оружия. Долго шли лесом, огибая корчму, где стоял теперь сильный и очень чуткий пост Стражников. Клонилось уже к вечеру, когда Однорукий сказал:
– Пришли…
Крайние строения города произвели на Смита удручающее впечатление. Одноэтажные деревянные лачуги, покривившиеся и грязные, беззвучно кричащие в небо дырявыми крышами. Почти перед каждой дверью сидели столь же дряхлые старики, провожавшие их пустыми взглядами, когда они, неприлично молодые и здоровые, шли мимо.
– Это пригород, – сказал Первый. – Тут живут старики и те, кто уже не может работать. Они приходят и занимают пустую лачугу. Затем умирают. На их место приходят другие.
– Странно, – пробормотал Однорукий.
Смит удивленно посмотрел на него.
– Что странно?
– Нигде не видно Стражников. Обычно они тут постоянно крутятся.
Действительно. Не только здесь, в пригороде, но и за несколько часов дороги ни один из Стражников им не встретился.
– И пусто как-то… Прохожих нет.
Они ускорили шаг. Жалкие лачуги уступили место более приличным домишкам, те – в свою очередь – одноэтажным каменным домам. Теперь люди шли узкими мощеными улочками, и только их шаги мирным грохотом отражались от стен, только звук их разговора нарушал тишину. Закрытые окна и двери, ослепленные деревянными жалюзи витрины магазинов, пустые лавчонки. И вдруг поодаль шум многотысячной толпы.
– Это на центральной площади, – сказал Первый.
Шум усилился, и вдруг Смит явственно услышал: “Веди нас…” – а затем одинокий голос стал говорить что-то, чего он уже не улавливал.
– Что это такое? – спросил он.
– Увидишь, – сказал Однорукий. – Спектакль. Праздничный. Они очень это любят. К счастью, им редко удается его устраивать.
И снова: “…Веди нас…” Они шли быстро, почти бежали. Шум шагов мешал Смиту слушать. Но вскоре он услышал. Остановился, потрясенный. Они вышли к огромной площади, которую с трех сторон ограничивали фасады каменных домов, а с четвертой – гладкая высокая стена. Площадь была вымощена спинами тысяч людей. Люди эти стояли на коленях, прикасаясь лбами к земле. С другой стороны, у стены, чернота и алое пятно. Сотни Стражников, сомкнутые в шеренгу. Над ними на деревянных опорах большой помост. И несколько десятков стоящих спинами к толпе людей в длиннополых ярко-красных одеяниях. Руки, протянутые к стене. А там – алтарь, золотые лучи, бьющие от огромной книги в красном переплете.
– Не стой столбом! – Пинок в спину заставил его очнуться. – Хочешь, чтобы нас заметили?
Пригнувшись, они подбежали к последнему ряду стоявших на коленях людей и вклинились в него.
– И ниспошли нам свою мудрость, – сказал голос, и все спины выпрямились, – чтобы мы не блуждали на пути к предсказанному тобой счастью. О Великое Слово…
– Веди нас… – громыхнула толпа и снова уткнула лбы в землю.
– И дай нам силу, чтобы мы сокрушили наших врагов на пути к предсказанному тобой счастью. О Великое Слово…
– Веди нас…
Смит нагибался и распрямлялся вместе со всеми.
– Встаньте! – сказал голос.
Толпа встала. Покашливания, шаркание ногами, приглушенные разговоры, Понурые, у некоторых смущенные лица.
– Идем вперед, – шепотнул Первый.
Они раздвигали людей, продирались и проскальзывали, пока не оказались в одном из первых рядов, в нескольких метрах от шеренги Стражников. Жрецы повернулись к толпе, один из них вышел вперед. Толстый человечек с налитым кровью лицом, испещренным мелкими венами, и лысым потным черепом. Красную тунику распирает огромное брюхо. Он поднял руку, как бы благословляя толпу. Часть Стражников перестроилась в две шеренги от подножия стены до лесенки на помост. Смит заметил в стене маленькую дверь. Она раскрылась и одного за другим выплюнула трех человек со связанными за спиной руками. Они остановились на мгновение, ослепленные ярким светом, затем, подгоняемые тычками Стражников, направились в сторону помоста, подошли к лесенке и стали по ней подниматься. Он видел их лица – заросшие и грязные. Сомнений не было. Эти люди шли на смерть. Они взошли на помост и опустились на колени у его края, лицом к толпе. Толстый Жрец стал за ними.
– В Великом Слове сосредоточена мудрость наших предков, – сказал он. Его голос обладал удивительной силой и доносился, казалось, отовсюду. “Репродукторы?” – мелькнуло в голове Смита. – Оно указывает нам путь, которым мы все хотим идти. Это единственно верный путь. Только он может привести нас в то будущее, о котором мы мечтаем, к жизни без проблем и вопросов, в которой каждому указано его место.
Жрец поднял руку и показал на людей, стоящих на коленях.
– Но есть такие, которые этого не понимают! – Он говорил спокойно, медленно, тщательно выговаривая слова. – Посмотрите на этих людей! Посмотрите в лицо этим преступникам!
Он приказал, и толпа повиновалась. Но в тысячах обращенных к помосту глаз не было осуждения. Они светились умом, а также достоинством и отвагой – человеческими качествами, как бы позаимствованными у этих троих на помосте. А может быть, собственными, присущими самим этим людям.
– В это время, как мы, – продолжал Жрец, – трудимся в поте лица, чтобы построить достойную и справедливую жизнь в соответствии с указаниями Великого Слова, эти отщепенцы– вы посмотрите на них! – чинят нам козни в своих лесных норах, лелеют коварные планы. Грабить и разрушать, сеять хаос, ужас и анархию – вот чего они хотят.
– Позор! – крикнул кто-то из толпы, где-то близко, рядом с ними.
– Смерть им! – подхватили несколько “глоток.
Смит вздрогнул. Голос… знакомый голос… Он стал на цыпочки, пытаясь выловить крикунов среди моря голосов. “Показалось…” – вернулся он к помосту.
– Это глас народный! – гремел Жрец. – Да, позор им! Смерть им! Наши предки, оставившие нам Великое Слово, с необыкновенной прозорливостью предвидели, что появятся подлые коварные враги и посягнут на покой наших очагов. Но они предусмотрели также кару для них и оставили нам орудие этой кары.
Один из стоявших за ним Жрецов подошел к алтарю, снял с него какой-то предмет, сверкнувший полированной поверхностью, и подал его оратору. Смит знал название и назначение этого предмета. Револьвер, обыкновенный револьвер с барабаном.
Толстый Жрец сжал ручку револьвера.
– Вот оно! – сказал он. – Орудие кары, которое оставили нам великие творцы Слова! Смерть бунтовщикам!
Дуло опустилось к затылку одного из осужденных. Тот не обернулся, не моргнул даже. Его ожесточенное лицо смотрело в толпу невидящими глазами.
Выстрел. Тело вздрогнуло и повалилось набок. И тишина над площадью, которую нарушают только раскаты эха.
Перепуганные глаза второго. Губы, раскрывшиеся, чтобы крикнуть. И снова выстрел.
Затем еще один. Последний.
Тишина. Слезы ползут по щекам.
– Такой конец ждет всех, кто сопротивляется Слову, – сказал Жрец.
– Урра-а-а! – снова тот же голос, где-то совсем рядом. Смит вздрогнул. Теперь сомнений не было. Это был голос Джонса. “Ах ты, гнида…” Он метнулся в сторону, грубо расталкивая людей. Возмущенные взгляды. Крики боли. Неважно. Он рвался вперед, думая только об одном. И наконец увидел его. Джонс стоял один, вокруг пустое пространство Люди сторонились его, как зачумленного, головы потуплены, взгляд вбит в землю. “Ах ты, сво…” – Он прыгнул.
Круглые удивленные глаза. Пальцы, наконец-то чувствующие горло Сильно сжать Сильно! Чтобы задушить!
И вдруг перепуганное лицо перед ним стало блекнуть, размазываться. Мир вокруг таял, густая серая мгла съедала площадь, дома, людей. Пальцы хватали уже только воздух. Знакомое чувство… Головокружение. Пустота.
В замке заскрежетал ключ, и двери, скрипя давно не смазывавшимся механизмом, раздвинулись.
– Больной 54812! К заведующему отделением!
Лежавший на нарах мужчина неторопливо встал. Наконец-то! Конец неведению, терзавшему его уже два дня, с тех пор, как он вышел из тумана в переполненную приборами комнату Зала Отдыха. Он скользнул взглядом по рваным обоям, посмотрел на нары и испорченную парашу, которая лишь до половины спряталась в стену.
– Шевелись!
Мужчина взглянул на огромные железные ворота. Каждый день он смотрел на них из окна своей камеры, поджидая тот момент, когда откроется теряющаяся в их монументальности дверь. Через эту дверь его привели сюда, и через нее же он выйдет. Они переступили порог административного здания, вот и кабинет заведующего отделением.
– Больной 54812 доставлен, – доложил санитар.
Мужчина, сидевший за столом, поднял голову из-за бумаг.
– Ага, 54812-й, – сказал он и, покопавшись, отыскал какую-то папку.
– Фамилия Смит, имя Джон, – читал заведующий отделением, – категория А 4… Ничего себе! И такие сюда попадают… Родился 7 июля 2052 года, профессия… гм-м-м… проживает… – голос перешел в бормотание, – госпитализирован на основании доноса. Результат теста негативный.
Он посмотрел на стоящего перед ним человека.
– Слышал?
– Что это значит? – спросил 54812-й.
– А что может значить? – пожал плечами заведующий. – Не прошел. Результат теста не-га-тив-ный. Доказано, что не можешь ты жить в нормальном здоровом обществе.
Мужчина глубоко вздохнул. Вот, значит, как…
– И что теперь будете делать со мной? – спросил он.
– Тебя пожизненно изолируют. Что-нибудь еще? Увести! – Заведующий вновь склонился над бумагами.
Мужчина медленно пошел к выходу. Уже у двери он обернулся.
– Минуточку! – сказал он. – Могу ли я узнать, в чем заключается этот тест? Как вы его проводили?
Заведующий нетерпеливо махнул рукой.
– Нельзя. Сам тест и критерии оценки засекречены. Санитар!
Снова камера. 54812-й выглянул в окно. Двор. Ворота. Пожизненная изоляция…
Из административного здания вышел какой-то человек. Весело помахивая сумкой, он направился к воротам. Из сторожки выглянул санитар. Дверь в воротах отодвинулась в сторону, открыв кусочек тротуара, по которому шли обыкновенные здоровые люди. Человек с сумкой подошел к ним, кивнул санитару и исчез.
“Это тот, из соседней камеры… – подумал 54812-й. – Выпустили… Повезло. Как же его звали? Какая-то простая фамилия. Джонс? Да, точно. Роберт Джонс”.
ПереводВладимира Аникеева
Дарослав Ежи Торунь
ИСТОРИЯ С НЕТИПИЧНЫМ КОНЦОМ
Адам Хейни, 35 лет, категория А-4, сидел в своем кабинете, вглядываясь в стерильную поверхность стола.
– Что я здесь делаю?
Секунду назад он задал себе этот вопрос и теперь безуспешно пытался найти ответ. Пульсирующий сигнал вызова заставил его поднять руку и нажать на клавишу. Экран вспыхнул и заполнился равнодушным, как маска, лицом секретарши. Ее глаза высматривали что-то за пределами досягаемости камеры.
– Пришел его превосходительство господин Андерсон. Вы его примете?
Хейни не отвечал. Он медлил с ответом в слабой надежде, что молчанием вынудит девушку хоть к какой-либо естественной реакции. Может, она хоть на миг утратит холодную самоуверенность человека, нашедшего свое место в жизни.
– Вы его примете?
Она знала свое дело.
– Да, пусть войдет. – Нажатием клавиши Хейни очистил экран.
В дверях появился Джон Андерсон. Он, вероятно, уже слышал о намечающемся повышении, потому что старательно избегал смотреть в сторону Хейни. Андерсон поздоровался и восхищенно воскликнул:
– О-о-о, что я вижу! Вам заменили пейзаж за окном, – он остановился у огромного, во всю стену, экрана, на котором над вспененными волнами океана перекатывались серые клубящиеся облака.
– Прекрасно! Что за силища! Отцы умеют заботиться о своих сыновьях.
– Вы ко мне по какому-то делу?
Андерсон лизнул взглядом ботинки Хейни. У него тоже была категория А-4, но Хейни уже перестал быть тем, кому можно смотреть в глаза.
– Ну… Вы знаете… вообще-то нет… Я слышал, что ваш последний проект имел большой успех, что его будто бы одобрили сами Отцы. Это замечательное достижение.
Хейни пытался угадать, начал ли уже Андерсон потеть. Он, наверное, помнит еще тот рапорт, который подал три года назад на только что переведенного с Марса конструктора.
– Да-а… Замечательно… Так я был здесь рядом и попутно зашел поздравить…
– Спасибо. Очень мило с вашей стороны.
– Видите ли, три года назад… Этот рапорт…
Вопреки ожиданиям влажный блеск лба Андерсона вовсе не принес Хейни удовлетворения.
– Не стоит об этом. Я ведь был виноват.
Взгляд Андерсона в сотый раз отправился путешествовать по обстановке кабинета.
– Ну да, Новые Законы являются фундаментом счастья нашего общества, и нельзя… нельзя… – он смешался, сообразив что говорит вовсе не то, что хотел. – Но вы ведь были тогда только-только с Марса, а там меньше…
Хейни спокойно стоял, ожидая дальнейших слов Андерсона. Он знал, что если скажет что-нибудь, что поможет тому выкрутиться, то сердечных рукопожатий избежать не удастся, а охоты на это у него вовсе не было.
– Словом, этот рапорт подавать не стоило и, поверьте мне, я был сердечно рад, когда узнал, что Вы вышли из этого с честью. Ведь по сути дела только моя глубокая убежденность в справедливости Новых Законов и искренняя забота о вас заставили меня…
– Не стоит об этом. Я понимаю и всегда понимал ваши побуждения.
– Правда? Я очень рад, что вы не обижаетесь на меня, – он, казалось, действительно обрадовался. – Это замечательное достижение… Поздравляю, от всего сердца поздравляю!
Когда Андерсон вышел, Хейни включил окно. В кабинете сразу же стало тепло и уютно. Это клубящаяся серость – новейший опус его высокопревосходительства Эндрью Маккаллигена, А-2, директора Института.
– Ничто так не консолидирует человека внутренне, как вид бушующих стихий, – это его слова. Бакенбарды, которые он носил, были вечно взъерошены. Казалось, что их трепали те самые ураганные ветры, которые он так любил. Немного, однако, нашлось бы людей, которые смогли безнаказанно пошутить на эту тему.
Хейни сел в кресло и закурил сигарету, пытаясь с ее помощью унять раздражение, вызванное разговором с Андерсоном. Этот человек был исключением даже в обществе, сформированном Новыми Законами. Редкостная гнида. Хейни слишком высоко ценил собственное спокойствие, чтобы принимать близко к сердцу людей этого типа, но каждая встреча с Андерсоном неизменно выводила его из равновесия. Он еще не привык.
Хейни родился и вырос на Марсе. Разместившаяся там колония, насчитывавшая сто с лишним тысяч жителей, формально была частью многомиллиардного земного общества, но фактически долгое время жила своей обособленной жизнью, руководствуясь местными законами. И только последние два года из тех, что Хейни провел на Марсе, вторглись в ее спокойную жизнь гарнизоном Легиона Закона и Порядка. На стенах появились пустые рамы, символизирующие Отцов Народа, рядом – выбитые золотыми буквами цитаты из Новых Законов, и жизнь понеслась в новом ритме, отбиваемом подкованными сапогами Патруля. Все, что до сих пор было важным, перестало таким быть. Появился страх.
Хейни повернулся в кресле. На стене, у которой стоял его стол, висели пять пустых прямоугольных рамок. Портреты Отцов. Даже усы им не дорисуешь. Над рамками угловатыми буквами золотилась надпись: “Работай производительно. Отцы смотрят на тебя”. Хейни считал, что ему повезло. В кабинете Андерсона, например, можно было прочитать, что “Легион Закона и Порядка охраняет твою жизнь от тебя самого”.
– Его высокопревосходительство господин Маккаллиген просит вас к себе, – донеслось из коммутатора, когда Хейни ответил на сигнал вызова. Это означало, что его новое назначение официально утверждено.
Кабинет директора располагался на том же самом этаже здания Института, и Хейни, идя пустым прямым коридором, вдруг обнаружил, что вовсе не чувствует радости. Он уже привык к мысли, что сегодня или завтра его положение в обществе изменится, хотя это изменение будет очень незначительным. Попросту он сможет жить с несколько большими удобствами. И больше людей станет опускать глаза при его появлении. Единственной привилегией, которая могла бы его и в самом деле обрадовать, была неприкосновенность со стороны Патруля. Этого, однако, придется еще подождать. В лучшем случае, несколько лет.
Секретарша, не поднимая глаз, сказала:
– Его высокопревосходительство господин директор ждет вас.
– А, Хейни, вы уже здесь, – Маккаллиген поднялся из-за стола и вышел навстречу. На нем те же ботинки, что и позавчера, когда Хейни был здесь в последний раз. Левый плохо зашнурован.
– Пожалуйста, садитесь, – услышал он и скорее догадался, чем увидел, что ему показали на стоящее перед столом кресло. Хейни посмотрел на пейзаж за окном. Сумасшедшие оргия молний, раз за разом извлекавших из мрака силуэты нагих изломанных горных вершин.
– Красиво, правда?
– Великолепно.
– Я сам это сочинял. – Маккаллиген явно горбился этим. – Только вчера поставил пленку. Жаль только, что так мало… – он запнулся, как будто пожалев о том, что сказал лишнее. Хейни почувствовал огромное желание посмотреть ему в лицо. Когда Маккаллиген вновь заговорил, его голос звучал нормально, официально.
– Вы уже, наверное, знаете, для чего я вас вызвал?
Хейни, сидя в кресле, внимательно изучал поверхность стола.
– Да, знаю.
– Разумеется, знаете. И поскольку и вы и я знаем, прошу вас не играть в эти штучки с глазами и смотреть куда хочется.
Хейни был ошарашен. Их разделяла разница в категориях и служебном положении. Разрешив смотреть себе в лицо, Маккаллиген нарушил одно из наиболее твердо соблюдаемых предписаний Новых Законов. Хейни все же отважился сказать: “Благодарю вас”, – и посмотрел на директора. Маккаллиген широко улыбался.
– Сегодня исключительный день, – сказал он. – Для вас и для меня. Особенно для меня.
Оказавшись через некоторое время снова в своем кабинете, Хейни задумался над тем, какое значение мог иметь сегодняшний день Для Маккаллигена. Поскольку, однако, директор ничего не пояснил, Хейни оставил это бесплодное занятие, сосредоточившись на изучении списка новых привилегий, которые полагались ему в связи с повышением до категории А-3. Чтение списка неожиданно подействовало на него угнетающе. Ему казалось, что он сидит в кино и смотрит какой-то чрезвычайно глупый и жестокий фильм. Ощущение отрыва от действительности было настолько сильным, что, прочитав параграф, разрешающий ему в течение года убить двух людей категории С-4 или ниже, он громко повторил вопрос, который уже задавал себе несколько часов назад: “Что я здесь делаю?” Ему казалось, что этот вопрос адресован не ему, Адаму Хейни, а какому-то другому человеку, за жизнью которого он наблюдает на киноэкране. Хейни бросил на стол книжечку с тисненой на обложке надписью “Привилегии категории А-3”, откинулся в кресле и закрыл глаза. Он надеялся, что, когда снова их откроет, будет гореть яркий свет и люди, неторопливо покидая удобные кресла, потянутся к выходу. Однако фильм продолжался, и он играл в нем роль, был актером, точно выполняющим указания режиссера. “К счастью, хорошо оплачиваемым актером”, – подумал Хейни, но счастливым от этого себя не почувствовал.
Он решил пойти домой, однако остановился перед дверью и вернулся, чтобы спрятать в папку небрежно брошенную на пустой стол маленькую золотистую книжечку. Затем он отстегнул от лацкана пиджака квадратик металла с выдавленной надписью А-4 и прицепил на его месте такой же, только с меньшим на единицу числом. Проходя через приемную, бросил: “Иду домой”, – и быстро вышел, не дожидаясь ответа секретарши. Идя по коридору, он надеялся, что до выхода из здания не встретит никого из знакомых и избежит поздравлений.
Перед лифтом нетерпеливо прохаживалась молоденькая девушка. Хейни мог бы поклясться, что она даже краешком глаза на него не посмотрела, но когда он подошел ближе, девушка уже стояла в сторонке с вбитым впол взглядом. В первые несколько месяцев после прилета с Марса его поражала эта блестяще здесь освоенная способность видеть не глядя. Потом он привык и сам набрал сноровку. Двери лифта вздохнули тихо и раздвинулись. Девушка не сдвинулась с места, ожидая, пока войдет он. Хейни сделал шаг и остановился. Мгновение они стояли неподвижно.
– Прошу, – сказал он наконец, указывая на лифт.
Девушка вздрогнула, явно озадаченная. Но колебалась она недолго. Хейни не успел опустить руку, как она повернулась и ушла по коридору, все ускоряя шаги.
Он вышел из здания, чувствуя, что это мелкое происшествие свело на нет все его усилия успокоиться. До заката оставалось еще несколько часов, и он решил пройтись пешком, надеясь обрести хорошее настроение по дороге. Хейни спустился на одну из эстакад Среднего Уровня. В это время здесь всегда было много людей, а ему казалось, что это именно то, что нужно. “В толпе все личное теряет значение, тяжело всем”, – думал он.
Хейни шел медленно, приглядываясь к лицам. Все мчались по своим делам, не обращая, казалось, внимания ни на что вокруг. Мимо него они проходили с потупленной головой, исследуя взглядом, как рекомендовали Новые Законы, ближайший метр тротуара под ногами. Он “попытался стать на пути какого-то мужчины, сгорбленного рабочего с эмблемой категории С-5, но тот ловко его обогнул, ни на йоту не изменив при этом направления взгляда. Хейни посмотрел ему вслед. “Знаешь, – подумал он, – я ведь мог бы тебя убить”. Он двинулся дальше, борясь с очередным приступом тоски. Прогулка была глупой затеей. Он ни на секунду не освободился от мыслей, которые терзали его весь день. В этой толпе он был обречен на еще большее одиночество, чем в пустых комнатах своей квартиры. Он вспомнил, что в гостиной, раскорячившись на выгнутых ножках, стоит бар, а в нем нетронутая бутылка водки, и ускорил шаг. Хейни уже сворачивал к автомобильной эстакаде, когда услышал, как за спиной что-то ударилось о бетонную поверхность дороги. Он резко обернулся. В нескольких метрах от него лежала молодая женщина. Хейни подбежал и опустился на колени возле нее. Женщина была еще жива. Она открыла глаза и, увидев Хейни, не отвела взгляда – хотела что-то сказать. Хейни наклонился ниже.
– Они сейчас… сейчас здесь будут… – услышал он. – Бегите… бегите…
Хейни оглянулся. Люди шли мимо, не замечая, казалось, ни лежащую женщину, ни склонившегося над нею мужчину. Сверху спешил Патруль. “У тебя еще нет категории А-1”, – подумал он, сел на тротуар и положил ладонь под голову женщины. Черты ее лица были правильными и красивыми, но кожа огрубела от дешевой косметики. Женщина закрыла глаза, и Хейни почувствовал всю тяжесть ее головы на своей ладони. В уголке раскрывшегося рта появилась капелька крови.
– О, гляди, Брюс, какая славная картинка, – услышал он над собой и посмотрел вверх. Патруль. Четверо молодых широкоплечих мужчин в черных мундирах. Окружив его, они с интересом за ним наблюдали.
– Смотрит, – сказал один из них.
– Потому что “его превосходительство”, – второй показал на эмблему на груди Хейни. – Ему можно.
– А можно ли “их превосходительствам” помогать преступникам, которым Патруль вынес смертный приговор?
– Некоторым можно, однако этот пока еще недостаточно высокое превосходительство.
Они помолчали немного.
– Что с ним будем делать, Брюс?
– По Новым Законам тот, кто помогает преступнику, сам совершает преступление и должен быть наказан столь же сурово, как и преступник, которому помогал. Разве что у него категория А-1 или выше.
– А у этого А-3?
– А у этого А-3.
Он почти равнодушно слушал разговор и смотрел на лицо женщины. Закрытые глаза, полуоткрытый рот. Только что умерла.
– Ну, тогда за работу, – услышал он.
Вдруг Хейни понял, что через несколько минут может стать таким же мертвым, как эта чужая женщина, до которой ему и дела-то нет. Он нырнул в толпу. Переполнявший его страх гнал вперед и ни о чем не позволял думать. Там, позади, был Патруль, и мгновение спустя луч лазера мог ударить ему куда-нибудь в почки или под лопатку… Хейни завернул за угол какого-то здания, влетел в ближайшую дверь. Пустой коридор. Лифт! Он ехал вниз, один в кабине, и медленно успокаивался, парализующий ужас уходил, расплывался. Хейни посмотрел на свое лицо, отразившееся в пыльном зеркале. Не изменилось, глаза те же. Только пот на лбу…
Он остановил лифт на одной из последних эстакад и был рад, что здесь так мало людей и на него никто не смотрит. Он шел домой. Он шел домой и хотел оказаться там как можно скорее. В этих нескольких комнатах, в той обстановке, которую он подбирал все эти годы в надежде, что подбирает не только для себя, в бережно сохраняемых сувенирах с Марса заключался весь его мир. Этот мир его успокоит и оправдает. Да, оправдает. Ведь он не имеет ничего общего с действительностью Новых Законов, Патрулей и женщин с огрубевшей кожей.
Он как раз наливал водку в большой стакан, наполнив его сначала на треть, затем наполовину и в конце концов до краев, когда услышал звонок. Отставив бутылку в сторону, Хейни подождал, пока звонок не повторился, подошел к двери и снял блокаду. У входа стоял Эндрью Маккаллиген.
* * *
Джордж Шеннон, 28 лет, категория С-4, возвращался домой. Он спешил, чтобы успеть до заката. Сегодня их очень задержали на фабрике. Мастер пришел только после десяти, и нельзя было раньше запустить конвейер, а дневную норму выполнять надо. Размашисто шагая, он присматривался к своим ботинкам. Никуда не годятся. Придется сказать Анне, чтобы из ближайшей зарплаты выкроила на новые. Ей это не понравится, как-никак серьезная трата, но эти уже так разбиты, что чуть с ног не падают. Было почти пусто, только время от времени кто-нибудь проскальзывал мимо, спеша, как и он, укрыться до заката. Значит, можно посмотреть в небо, не боясь, что случайно наткнешься взглядом на кого-нибудь с более высокой категорией. Солнце почти касается горизонта, а до дома еще далеко. Ускорив шаг, он представил себе, что случилось бы, застань его сирена на эстакаде, и перешел на бег. Собственная судьба его мало беспокоила, один раз живем, но что будет с Анной, останься она одна… Он вспомнил тот день, когда ему повезло. Рабочие его цеха бросали жребий и, хотя было их почти две сотни, именно он вытащил счастливый билет. Разрешение на создание семьи до получения категории С-2. Они с Анной были знакомы уже более трех лет, и кто знает, сколько им пришлось бы ждать еще. Как она радовалась, когда он сказал об этом!
