Текст книги "Рубин Good (СИ)"
Автор книги: Андрюс Ли
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Эпизод двадцать третий.
Здесь задается простой вопрос: что лучше – честный разбой или принудительный труд на благо хозяина?
– Послушай, Маленький Джон, – изрек Рубин, после того как деревенское побоище навсегда осело в анналах описываемых событий. – Ты мне нравишься. И хотя я не уважаю насилие над личностью ни при каких условиях, твое искусство вести беседу чересчур убедительно, чтобы не обращать на него внимания.
– Насилие никому не нравится? – буркнул какой-то пришибленный виллан, проходя мимо. – Разве что откровенным бугаям и святой инквизиции.
Рубин нахмурился и, провожая виллана недовольным взглядом, продолжил:
– Маленький Джон, что главное в любом разговоре?
Здоровяк нахмурился, пытаясь сообразить, чего от него требуется.
– Главное в любом разговоре... – с умным видом заключил Рубин, – это умение делать правильные выводы.
Маленький Джон скептически хмыкнул:
– Всякая болтовня сама по себе никого еще не сделала счастливым, – кратко выразился он.
– Вот видишь, – мигом отозвался Рубин, – твой вывод можно считать образцом для подражания.
– И что с того, теперь ты поставишь мне храм во дворе?
Бывшие гребцы тихо заржали.
Теперь нахмурился Рубин.
– Дело в следующем, приятель, – после некоторой паузы сказал он. – Ты конечно здоров как бык, и твоему здоровью могут позавидовать сами боги. Однако тебе не хватает главного, а именно: у тебя нет добротной интеллектуальной поддержки и взвешенного понимания исторической ситуации. Но с этими пустяками я постараюсь помочь тебе без особых трудностей...
Произнеся подобный спич, Рубин отхлебнул эля и сделал крайне благожелательное лицо.
Маленький Джон почесал в затылке. Причудливые слова незнакомца заставили его не на шутку поднапрячь мозги.
Разговор шел на постоялом дворе. Народ расселся вокруг столов, где находились блюда и миски с ароматными кусками пищи. За едой говорили о трусливом бегстве сборщика налогов и, конечно, о том, что лорд Геррион этого так просто не оставит, а значит, надобно ожидать наихудшего поворота событий. Кое-кто рассуждал о крутом характере Маленького Джона, косо поглядывая на богатыря. Иные осторожно потирали ушибленные места, тихонько охали, осторожно ощупывая побитые морды и толковали о лекаре. Отовсюду раздавались возбужденные речи, усердное чавканье и нецензурная брань. Даже хозяин заведения находился в приподнятом настроении духа. Физиономия его лоснилась от пота. Он был усерден и расторопен, как трудолюбивая пчела, ведь общество сумело заплатить ему изрядным количеством звонких монет, разумеется, из числа тех, что удалось собрать из грузных кошелей королевских прихвостней.
Рубин и компания расположились на самом видном месте – в центре зала. Справа от Рубина уселся Али Ахман Ваххрейм. Он отхлебнул изрядный глоток эля и ненавязчиво поделился с Маленьким Джоном своим видением мира. Мавр был немногословен, уроженец Африки откровенно полагал, что прогрессивно мыслящим людям необходимо быть вместе.
– А как же иначе... – уверенно произнес он, дружески наливая здоровяку вина. – Хороший человек не должен быть один. Это нехорошо. Поскольку даже могучий дуб, выросший посреди озлобленных лесных карликов и растительной плесени, рано или поздно, но валится под натиском топоров.
– Хорошо наточенный топор вообще кого угодно может свалить! – сиплым голосом проговорил какой-то тщедушный пьяненький виллан, приподнимая голову из-под стола.
– Даже голову короля? – спросил его Маленький Джон.
– Да кого угодно, громила... – выдохнул виллан и снова упал под стол. – Ели, конечно, иной король не сумеет воспользоваться ею подобающим образом...
Дафни из Нидерландов с охотой поддержал дерзостные речи пьяного вольнодумца. Правда, его образные сравнения были несколько мягче. Они касались исключительно духовных аспектов человеческого существования и только частично затрагивали изъяны и глубочайшие несовершенства людского образа жизни.
– Друг мой... – молвил он проникновенным голосом, обращаясь к Маленькому Джону с той толикой отеческой заботы, которая изредка встречается в обществе людей духовного звания. – Спроси себя, кто ты есть на этом белом свете? Кто ты и с кем ты, если мир заполонен овцами и волками под самую завязку? Сделай же свой выбор, человек. Сделай его вдумчиво и правильно, как велит тебе твоя совесть...
Маленький Джон насупил брови, пытаясь понять, о чем идет речь.
– Но принимая свое решение, ты должен помнить о главном... – убаюкивающим тоном продолжил Дафни из Нидерландов. – А именно: что все люди на земле – братья. Мы одна большая семья, хоть и разделенная на господ и простолюдинов по нашей собственной глупости...
– Ага... – ядовито обронил Али Ахман Ваххрейм. – Глупость, жадность, трусость, властолюбие и корысть живут среди нас душа в душу! С такими крепкими семейными узами мы рано или поздно выкопаем себя огромную братскую могилу!..
– Однако, как бы там ни было... – Дафни из Нидерландов недовольно глянул на мавра. – У нас есть общие интересы, ибо все мы нуждаемся в ласковом поводыре и справедливом разделе пищевых запасов...
– Ага... – снова заметил Али Ахман Ваххрейм. – Нас стало чересчур много на земле и потребности наши увеличиваются с каждым днем... Еще немного – и мы начнем жрать друг друга, вместо того, чтобы решать свои сраные проблемы всем миром...
– Сын мой, – миролюбиво заметил Дафни из Нидерландов. – Позволь мне договорить...
– Про поводыря и ослов? – ухмыльнулся мавр.
– Конечно...
– Валяй...
– Так вот... – продолжил тщедушный богомолец. – Беда в том, что один-единственный ласковый поводырь, о котором я знаю, находится где-то в облаках, а все остальные, кто называют себя его помазанниками, расселились по нашей земле, как ненасытная саранча. Эта орава мировых оглоедов не знает удержу в гастрономии и, если доведется, сама с превеликой охотой позовет тебя на свою собственную кухню, дабы положит твое бренное тело на стол в качестве бесплатного угощения и дармовой закуски.
Маленький Джон слушал внимательно. Было видно, что ему еще никто не вешал на уши подобной заковыристой ереси.
– Продолжай, святой отец, – подбодрил он Дафни из Нидерландов, слегка хлопнув набожного человека по плечу.
Дафни из Нидерландов едва не слетел с лавки, но все же удержался и, потирая ушибленное плечо, постарался сохранить осанку истинного священнослужителя.
– Отсюда следует, Маленький Джон, – изрядно поморщившись, сказал он, – что жизнь наша не сахар. Более того, в таких скверных условиях существования, каковые окружают нас повсеместно, иной волк может обернуться вдруг родным братом, а большинство невинных овец с небывалой легкостью перегрызут тебе глотку.
– Точно-точно! – охотно подтвердил кто-то.
Монах перевел дыхание и сделал следующее умозаключение.
– Маленький Джон, в сущности, твой выбор невелик. Тебе не к лицу ни овечья шкура, ни волчьи клыки. Ты, в самом деле, похож на дерево, Маленький Джон. Ты большой кряжистый ясень, а может и впрямь дуб. Твое место в лесу, Маленький Джон, посреди вольных птиц и жирных оленей. Пойдем с нами, сын божий, ибо хороший справный дуб не может расти в чужом огороде. Ему должно быть тесно между грядками раздобревшей капусты и зеленого лука. Хотя с другой стороны ты, конечно, имеешь полное право склонить свою крупную голову пред распахнутым зевом хозяйской кормушки и провести остаток жизни там, где пахнет кнутом надсмотрщика и крепкими батогами.
Прослушав столь обстоятельную речь, Маленький Джон призадумался. Его крупная физиономия сделалась вдруг необычайно просветленной, а высоченный лоб избороздили глубокие морщины.
– А ты поменьше мозги напрягай, увалень! – любезно посоветовал ему Али Ахман Ваххрейм и звучно треснул кружкой по столу.
– Ага... – шутливо обронил Рубин. – Когда используешь голову не по назначению, одна тоска в душу лезет! А с тоской на свете жить, что мечом по жопе бить!
Сказано было столько доходчиво и убедительно, что постоялый двор грохнул от смеха.
– Ну, хорошо... – медленно ответил Маленький Джон, когда смех немного поутих. – Я согласен присоединится к вам. Но вначале вы должны доказать мне, что являетесь истинными христианами, а не пособниками дьявола.
– А чем истинные христиане отличаются от нормальных людей? – серьезно спросил Рубин.
Маленький Джон сурово сдвинул брови, затем изрек:
– Ну, по крайней мере, тем, что не разбойничают на дорогах, и не обворовывают свой народ, как некоторые высокородные господа.
– Вот наши доказательства!.. – сразу же заорали бывшие гребцы, показывая Маленькому Джону ужасающее обилие узловатых шрамов и синяков, оставленных плетями и палками обходительных рабовладельцев.
– Да... – кратко резюмировал Маленький Джон. – Эти страшные раны говорят сами за себя. А тот, кто любит украшать народные тела столь дьявольскими увечьями, обязательно будет иметь дело со мною...
– Аминь...
Эпизод двадцать четвертый,
в котором неожиданно выясняется, что жить без искусства не может ни одна личность на свете, а жить без положенной аудитории не может даже само искусство.
Ночь скоротали в деревне.
Утром, едва проснулись, щедро сыпанули хозяину порцию серебра, и хорошенько натрескались положенной снедью. Затем шумной гурьбой высыпали на улицу, и смело потопали навстречу собственной судьбе. Впереди шагал Маленький Джон и Рубин. Оба тащили на себе по бочонку пива. За ними шагали Али Ахман Ваххрейм и Дафни из Нидерландов, далее семенили остальные бедолаги, неся в котомках трехдневный запас провианта.
Вначале двигались по дороге. Прочитали на указательном столбике про славный город Ноттингэм и решили заглянуть в тамошние края. Тем более что большая табличка ясно сообщала о доброте и несказанной щедрости его прекрасных жителях.
– Если верить этой писанине... – молвил Дафни из Нидерландов, стуча по столбику палкой, – то Ноттингэмом правит необычайно справедливый шериф, чье радушие превосходит милости самого Господа Бога.
– Тогда плевать на саксов! – категоричным тоном обронил кто-то. – Хрен-то с ними! Тем более что саксы теперь кругом! Мир не без добрых людей! Глядишь, именно в славном городе Ноттингэме найдется всё то, о чем может мечтать каждый нормальный человек!
Слегка посовещавшись, пришли к нехитрому умозаключению, что резон в этом есть. И пошагали дальше.
Таким образом, ближе к полудню очутились в глухом лесу, посреди хорошо протоптанной колеи. Справа и слева качались высоченные лиственницы. Над ними, где-то высоко-высоко в небесах медленно плыли белоснежные облака. Потом прокуковала кукушка. Она куковала долго, без перерыва, пока завод не кончился. Однако заниматься ее утомительной арифметикой никто ни стал, тем более что считать по-человечески практически никто не умел, разве что Рубин, мавр и Дафни из Нидерландов.
Ноттингэмом поблизости не пахло, зато до слез воняло здоровенной кучей медвежьего помёта и столь же навороченной россыпью конского навоза. Обойдя это непотребное место по широкой дуге, вышли на поляну.
Поляна народу приглянулась, посему, недолго думая, устроились тут на привал. Разожгли уютный костерок, вкусили поровну запасов пищи и с превеликим удовольствием завалились в тенек. Сон сморил народ почти мгновенно. Рубину снилась красивая дама с белокурыми волосами. Она подошла к нему из-за угла и тихо промолвила, что ситуация вокруг складываться темная. Но ситуация здесь не причем, просто время теперь такое.
"Хотя время, в сущности, не имеет никакого значения... – строго добавила она. – Поскольку имеют значение твои возможности, а не время".
"Но у времени возможностей гораздо больше", – справедливо возразил Рубин.
"Без твоих поступков – возможности времени ничего не значат", – ловко отрезала женщина. – Ибо время – это всего лишь хроника человеческих свершений".
"Какая бы ни была моя личная хроника, но хроники, что сидят на Небе и хроническое состояние самой вечности – подомнут любого!" – воскликнул Рубин.
"Капля воды в сравнении с тобою – ничтожна, – убежденным тоном сказала хитроумная особа. – Она совсем невидна, но множество капель способны источить даже горы!"
"Так что же мне делать?!"
"Выбор за тобою..."
Закончив такую речь, женщина повернулась к Рубину задом, крепким как спелый арбуз, и начала стремительно уменьшаться. Сократившись до размеров миниатюрной куклы, женщина закружилась на месте, схватилась за голову и театрально упала на пол. Почти тотчас же где-то лопнули неведомые канализационные трубы, и на полу образовался огромный бурлящий водоворот. Этот водоворот шумел, как неисправный унитаз, постепенно наполняясь тонущими кораблями, плотами и бочками, на которых сидело множество орущих людей. Через полчаса водоворот потянул за собой корабли, белокурую женщину и большую часть колеблющегося пространства, после чего Рубин перевернулся на другой бок и мирно засопел в две дырочки.
Проснулись неожиданно, от звуков струнного инструмента.
Возле тлеющего костра находился какой-то всклокоченный незнакомец. Он сидел с обшарпанной балалайкой на коленях и чрезвычайно старательно доедал остатки общей кормежки.
– Ты кто такой? – спросил его народ.
Мгновенно выяснилось, что незнакомец является самым настоящим глименом*, при котором была старинная лютня и куча мелодраматических песен.
Народ отнесся к глимену с необычайным почтением, позволив ему употребить значительную часть оставшегося провианта. В качестве ответной любезности глимен тотчас же исполнил короткую средневековую композицию, предварив её краткой историей из жизни страшно одинокого виллана по имени Вилли. Музыка Рубину понравилась. Эдакая непритязательная мелодия, выводимая на трех струнах при помощи грязных ногтей и низкого горлового пения.
(Ниже приводится дословный текст песни про страшно одинокого виллана Вилли.)
Жил честный пахарь Вилли вдали от суеты,
Примерно в полумиле от хлеба и воды.
Он ничего не кушал, он пищу отвергал,
Он только небо слушал и радостно моргал.
Потом случайно помер наш Вилли дорогой,
Но умер не от горя, а с чистою душой.
Теперь на небе Вилли, ногами вниз сидит,
Он умер как счастливец и счастливо молчит.
Молчит он, как святоша, он как немой молчит,
Он думает о чем-то, вздыхает и сопит.
В его молчании слышен набатный гул вдали
И плети многих лордов с утра и до зари.
Но все же – отчего же – наш Вилли нем и глух?
Ведь Вилли только с виду чуточку протух!
Спросите у полей вы, спросите там и тут,
Почем теперь на свете простой крестьянский труд...
И вам леса ответят, и поле, и овин,
Кто нынче раб до смерти, кто нынче господин...
А у крестьян от пота хватает только сил,
Чтоб молча улыбаться, чтоб молча ждать седин...
Песня «О молчаливом пахаре Вилли» сумела оказать на слушателей неизгладимое впечатление. Едва смолкли звуки последнего куплета, как потребовали немедленного продолжения. Глимен не отказывался, только пожелал употребить новую кружку пива и немного аппетитной закуски. Перед ним без лишних затей поставили и то и другое. Тогда прозвучала следующая вещь.
У Вилли была дочка, по прозвищу Дин-дон,
Она была как бочка, как самый страшный сон.
Но все её любили – за добрый нрав, за грудь,
Одни в сенях любили, другие где-нибудь.
Дин-дон росла с приветом,
Дин-дон росла одна,
И как-то ранним летом
С приветом померла.
Теперь на небе дочка с папашею сидит,
Папаша гладит дочку и радостно молчит.
И в их молчании слышен простой удар гвоздя,
Забитый в крышку гроба кому не попадя.
Дин-дон стучат гвоздочки,
Дин-дон стучат они,
Мы хорошо забиты,
Как жизнь, как мир, как ты...
Но все же – отчего же – отец и дочь молчат,
Ведь оба же от смеха едва не закричат?
Всему виной работа, простой крестьянский труд,
Вплоть до седьмого пота, где кони тихо мрут...
Дин-дон – мрут тихо кони,
Дин-дон – мрем тихо мы,
От нас немного вони.
Мы с детства все немы...
Когда последние строчки «О всеобщей немоте мира» окончательно осели в головах однозначно потрясенной компании, в лесу вновь раздалось множество самых похвальных отзывов. Тогда Глимен принял на грудь еще один знатный жбан пива, заел его медовым пирогом и совершенно неожиданно запел грустную песню про «Ё-ё, моё». Он спел её в несколько иной тональности, чем привычный строй английских баллад, но никто не позволил ему перечить.
Истины нет, и лжив белый свет – грустно,
Человек – это храм, но без Бога там – пусто.
Пусто везде и каждый в узде – не до смеха,
Правда, вот был – конюх-дружок – уехал...
Ой, ё-ё!..
Ой, ё-ё!..
Ой, ё-ё!..
Ой, ё-ё!..
Запил мой лорд и пьет как урод – в срачку,
И с надеждой беда – на дно отошла – в качку.
И небо молчит, что душа отлетит – едва ли,
Так зачем же нас тут – под небом – собрали?..
Ой, ё-ё!..
Ой, ё-ё!..
Ой, ё-ё!..
Ой, ё-ё!..
Скорей бы война, пошел бы тогда – сразился,
Чего б не добыл, все бы пропил – да забылся.
К вечере сзывают все тоскливей и тише,
Сейчас со всей мочи завою – никто не услышит...
Ой, ё!..
Ой, ё!..
Ой, ё!..
Ой, ё!..*
Народное творчество затронуло душу и сердце буквально каждого. Некоторые всплакнули. Иные уползли в сторонку и уткнулись носами в землю. Уткнулись от горя и тоски, потому как у каждого человека имеется в запасе своя маленькая история о своей собственной крохотной жизни, где есть многое из того, чего не снилось пахарю Вилли при всем к нему уважении.
Но все же, все же, все же... – глубокомысленно протянул глимен.
Кто ропщет на судьбу,
Тому и жить негоже,
Как жалкому рабу...
Ибо,
Господь нам всем насыпал -
В карманы доброты.
И никому не тыкал,
И не сжигал мосты...
Увы,
Мы сами зла набрали,
Набрали, как могли.
Кто сколько вместе взяли -
И сами понесли...
На следующем эпохальном сочинении «О беспросветных буднях простой крестьянской жизни», малоизвестный английский поэт сломался окончательно. Тогда ему опять и опять наполнили чашу золотистым нектаром, чтобы даровитому человеку малость полегчало. Налили от души, до самых краев, однако добавочная порция крепкого национального напитка только усугубила положение. В таком несколько усугубленном положении музыкально-одаренная личность рухнула пьяной рожей в тлеющие угли костра и характерно задымилась. Тогда, ее, не мешкая, схватили за ноги и шумно оттащили в пышные кусты вереска.
– Покой – это главное, что ему сейчас потребно... – весомо изрек Али Ахман Ваххрейм, поднимая указующий перст кверху.
Из пышных кустов вереска донесся зычный храп. В кусты мигом швырнули старинный щипковый инструмент и чьи-то обглоданные кости. Глимен не роптал. Он был счастлив. На симпатичном лице бродячего исполнителя играла загадочная улыбка Джоконды. С этой улыбкой он выглядел самым везучим человеком на свете, ибо редкий художник может получить за свое народное искусство столь искреннее внимание и столь благодарных слушателей.
После душевных песен средневекового артиста народ напился вдрызг. Особое рвение проявили Маленький Джон, Али Ахман Ваххрейм и кто-то еще. Наверное, большая часть Англии слышала их бесподобный ор. Им вторили голоса тех, кто прошел все тяготы жизни, начиная карьеру рабом на галерах и кончая вонючим феодальным казематом. Последним, кто пожелал продемонстрировать публике свои небывалые музыкальные способности, оказался Дафни из Нидерландов. Слух у него полностью отсутствовал, но, похоже, это его ничуть не волновало. Он запел тоненьким дребезжащим тенорком о далеких райских кущах. Он выводил корявую мелодию про червивые яблочки познания, про душевное человеческое тепло и повсеместное бегство к черту на кулички:
Бабоньки на снегу, – чуть ли не со слезами на глазах, припевал Дафни из Нидерландов.
Розовые на белом...
Нужно быть с ними смелым,
Нужно, да не могу...
припев
Ба-абоньки на снегу...*
«Ну, нет... – силясь собрать нетрезвые думы в кучу, подумал Рубин... – Так дело не пойдет... Назавтра нужно будет обязательно покончить с алкоголем раз и навсегда...»
Эпизод двадцать пятый.
Лаконичнее и короче которого может быть только счастье человеческое.
Утром, едва рассвело, Рубин устроил собрание. Он произнес яростную речь «О вреде алкоголя» и чрезмерном употреблении закуски. Тема собрания диктовалась простыми вещами, а именно: либо алкогольная зависимость и кранты, либо здоровое тело, светлые мысли и духовная чистота. Тем же, кому по душе бесконечные попойки, тем, кто не в силах оторвать себя от бадьи с элем – тому прямая дорога обратно к веслам.
– Именно там – на хорошем скандинавском драккаре! – громогласно заявил Рубин на весь лес, – вас обязательно обучат трезвому образу жизни, скудному пайку и многочасовой работе! Вы будете вновь и вновь активно загребать в океанском просторе соленую морскую воду и делать вид, что двигатель внутреннего сгорания по сравнению с вашей экологически чистой энергией – является абсолютной ахинеей!
Публика не перечила.
– Нам нужна ясная цель на пути, а не сивушный запах изо рта! – твердо отчеканил Рубин, с трудом сдерживая желание опохмелиться.
Народ внимал Рубину почтительно, стараясь, по возможности, не дышать друг на друга. На лицах отображалось непритворное понимание и чистосердечное раскаянье.
Тогда Рубин продолжил свою гневную проповедь.
– Мир – это не пьяный балаган! – решительно сказал он. – Мир делится на две группы: на тех ослов, кого судьба имеет куда захочет и на тех, кто сам имеет всё, что ему, так или иначе, приглянулось! Я понятно говорю?!
– Понятно... – нестройно промычал народ.
– Тогда у нас нет выбора... – подытожил Рубин. – Если мы хотим жить как люди, а не свиньи, то с разгильдяйством придется покончить раз и навсегда. Иначе хана!
Слово "разгильдяйство" и значение прекрасного слово "хана" – никто не понял, поскольку с точки зрения нормального средневекового человека Рубин изъяснялся как сумасшедший. Он произносил, иной раз, такие заковыристые речи, уразуметь которые могли только лишь самые продвинутые люди на свете.
– Легче сойти с ума и потерять рассудок, чем понять тебя, белый брат, – сказал как-то Али Ахман Ваххрейм Рубину, когда они пытались обсудить разницу между мусульманством и христианскими ценностями.
С ума сходить, понятное дело, никто не собирался, тем паче, что ума на всех явно не хватало. Поэтому поняли что могли. Причем поняли прекрасно.
– Мы тоже хотим иметь все, что нам понравится! – дружным хором произнес собравшийся народ. – Мы также не желаем, чтобы судьба имела нас, куда захочет!
После такого серьезного заявления стало необычайно тихо.
Здесь начиналось рождение нового человека, способного на вполне осознанные деяния и вполне осмысленные поступки. Это был переломный момент в судьбе всякого разумного существа. Такие вещи требовали от общества минуты скорбного молчания и суровых обетов по отношению к себе и своим товарищам.
Когда, наконец, закончили поминать прежний образ жизни, теплые лучи солнца ярко позолотили верхушки деревьев. Лес давно ожил и заставлял шевелить копытами, а не языками.
Эпизод двадцать шестой.
Немного теологический, где тяжкий выбор между духовным началом и прямыми обязанностями перед людьми и Богом решается самым действенным образом.
– Однако без хорошего вожака нам не обойтись... – произнес в этом месте Али Ахман Ваххрейм. Он сделал умную физиономию и с напором добавил. – Говорю вам – нам нужен предводитель. Для особо тупых я готов повторить медленнее и по слогам: нашему отряду надобен крепкий лидер. То есть такой положительный человек в здравом рассудке и выдающихся стратегических способностях которого никто из нас не станет сомневаться никоим образом.
Никто не прекословил. Поэтому обдумывали проблему недолго, поскольку лучшего вожака, чем Рубин в ближайших окрестностях не наблюдалось. Правда, был еще Маленький Джон и Дафни из Нидерландов, но они сами по себе взяли самоотвод.
– Какой из меня вожак, – сурово обронил Маленький Джон. – Я же весь кворум могу покалечить ненароком. А с покалеченным кворумом, какая может быть жизнь?! С таким уродливым кворумом можно только на паперти стоять...
– А мое дело усердная молитва и посильный пост, – скромно обмолвился Дафни из Нидерландов. – Мне бы келью свободную где сыскать, чтоб колени натруженные приклонить перед ликом Святым. А судьбами человеческими управлять мне не по силам. Я ж не сумасшедший...
Такого оборота событий Рубин не ожидал. Одно дело быть как все, то есть повиноваться общим правилам поведения, и следовать туда, куда влачит тебя твой жалкий жребий. А другое дело идти наперекор фортуне, да еще вести за собою самых натуральных изгоев общества. Это немалая ответственность, ибо люди – они порой, словно дети, поскольку нуждаются не только в пряниках и руководящей опеке, но и в крепких розгах.
Ситуацию следовало хорошенько обдумать. Однако шевелить мозгами без спиртного совершенно не хотелось, тем более, после принятой программы "О Сухом Законе". Вместо дум компания тупо уставилась на глимена. Обнаружив, что народ глядит на него во все глаза, глимен оскалил рот до ушей, затем с готовностью схватился за обшарпанную лютню и легонько притронулся к струнам. Весь его приободренный облик демонстрировал несомненное желание продолжить вчерашний концерт. Причем продолжить от души, любой ценой, чтобы разогнать по жилам слегка протухшую кровь и вволю оттянуться. Соблазн был велик, но, как известно, делу – время, потехе – час.
– Понимаю... – сказал по сему поводу расстроенный музыкант.
Соображалка у него работала идеально, хотя славный репертуар про незлобивого и праведного пахаря Вилли требовал выхода. Увы, момент сложился неподходящий. Такой момент нуждался в серьезности, а серьезность – без трезвой головы – никак невозможна. Покамест Рубин собирался с мыслями и пытался усвоить свежий взгляд на вещи, с дороги послышался топот лошадиных копыт и разговор двух всадников. Ватага мигом подобралась. Звуки человеческой речи действовали на людей весьма благотворно, доказывая тем самым, что страсть человека к подслушиванию сильнее любого цивилизованного воспитания.
Что характерно, по дороге, окруженной густым английским лесом, действительно ехала парочка всадников. Они, безмятежно покачиваясь на двух крепконогих лошадках, внимая друг другу с неподдельной чуткостью. Один был рыцарем-тамплиером, воителем до мозга костей, другой выглядел слугой божьим, невольником духовного идеала. Рыцарь смотрелся более чем мужественно и грозно. Его вытянутая физиономия, покрытая узловатым пучком шрамов, изобличала истинный образец героизма. При себе рыцарь имел длинный меч и большой щит с нарисованным красным крестом.
Что касается священнослужителя, то на первый взгляд, он весил ничуть не менее четверти тонны и сиял так, как может сиять только самая полная луна на небесах. Оба непринужденно рассуждали о религиозном влиянии церкви на неокрепшие христианские умы.
– А причем здесь, собственно, христианские умы?! – громоподобно заявил рыцарь-тамплиер на всю округу. – На мой взгляд, содержимое черепных коробок большинства мусульман наполнено куда более опасными мыслями, чем наши европейские головы. Но, к сожалению, при дворах наших государей это понимание не в чести. Вместо него пользуются спросом льстивые замечания, ложные наветы, выдумки и тайный сговор. Посему нам приходится доказывать опасность распространения мусульманского влияния денно и нощно, вместо того, чтобы раз и навсегда положить этому конец.
– Как вы себе это представляете, сэр рыцарь?.. – миролюбивым тоном отозвался откормленный сын церкви.
– Нет ничего проще... – обстоятельным тоном отрезал воинствующий собеседник, с достоинством поправляя меч на боку. – Все дело в людях, в их делах и поступках...
– О да... – понимающе кивнул монах. – Паства Божья далека от совершенства...
– Возьмем, к примеру, Папу Урбана II*... – продолжил тем временем рыцарь. – У этого человека был высокий сан и полно привилегий, однако это не помешало ему совершить ошибку достойную осла. Если бы он действовал, как должно действовать и думать всякому благочестивому служителю церкви, то, заглядывая вперед, не позволил бы толпе алчущих босяков отправиться в Первый Крестовый Поход. Нет, он должен был сделать все возможное, чтобы послать в земли Иерусалима всю вооруженную Европу, дабы гордые европейские мужи отвоевали там все неисчислимые блага, а не только гроб Господень и тонны злата.
– Вы слишком категоричны, брат мой Хуго Костильский?
– Что вы... – снисходительно раздалось в ответ. – Категоричен не я, а те, кто отправляют людей на бессмысленные войны. Мой же облик и мои слова всегда чисты и прямодушны, как светлый образ Бога в глазах истинного поборника христианских ценностей. Я гляжу на линию горизонта с позиции здравого смысла, держа наготове оружие. Я готов превратить любого врага моей церкви в покойника, но, однако я не желаю умирать за чужую глупость, где бы то ни было...
– В подобных исторических условиях, – рассудительно заметил упитанный монах, утвердительно кивая, – хуже всего то, что мы не даем бедным сарацинам возможности одуматься. Они, словно умалишенные дети бескрайних пустынь, ничего не ведают о нашей вере. Они видят только наши мечи и копья, вместо того, чтобы прислушаться к голосу истины и признать всеблагое единство христианских ценностей. А ведь наша вера крепче гранита и выше всяческих идеалов. Она не нуждается в таких немыслимых кровопролитиях, каковые мы производим повсеместно. Более того, с нашей исключительной верой мы давно могли бы покорить весь мир, однако день за днем дети нашего святого Распятья складывают головы у высоких стен Иерусалима, да и в иных местах, где надобно слово божье, а не каленое железо...
– Святые слова! – немедленно поддакнул рыцарь, снова аккуратно поправляя смертоубийственное орудие на боку. – Скажу даже больше, что нет, и не было на свете ничего более внушительного и крепкого, чем наша могучая вера!
– Не говорите так, благочестивый брат мой Хуго Костильский, – скорбным тоном произнес тучный священнослужитель. – Иначе наша могучая вера может подвергнуться сомнению за вашу гордыню. Увы, нужно признать, что вера сарацинов не менее крепка, чем наша. Они так же, как и мы, веруют в добро и справедливость. Более того, они очень искренне полагают, что имеют на это полное право... Одно нехорошо: они верят в это по-своему, а мы именно так, как нужно. Наши веры практически не пересекаются, разве что на полях сражений. В этом вся суть. Ведь наша вера, да простит мне Господь мои греховные суждения, это в своем роде, мирская надежда в лучшую Жизнь после греховного существования. А вера сарацинская, это в своем роде обширный свод некоторых житейских правил – войсковой устав или мужской кодекс многоженца, призванный помочь невежественному человеку жить в строгом соответствии с правоверными истинами.
– Как бы там ни было... – веско произнес благочестивый брат Хуго Костильский, – истинная вера всегда идет рука об руку с правом сильного!.. Кто силен, тот и прав! А кто прав, тот и в Вере!.. Разве не так?!
