Текст книги "Рубин Good (СИ)"
Автор книги: Андрюс Ли
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)
Ли Андрюс
Рубин Good
Андрюс Ли
От Автора
Все знают имя Робин Гуда, а его подвиги стали синонимом борьбы с богатыми и властолюбивыми негодяями. Но если этот герой именно вы, а не вымышленный литературный персонаж? Каково тогда будет ваше поведение? Каковы тогда будут ваши мысли и поступки? Что вы станете делать, если местом вашего рождения является XX век, а не глубокое средневековье, с его повальной жесткостью и равнодушным отношением к правам человека?
Павел Рубин решает эту проблему по-своему. Он дитя славной советской действительности, напичканный идеалами добра и справедливости по самую макушку. В сложившихся обстоятельствах Павла выручает только его самоирония, безусловное идеологическое воспитание и, конечно же, крепкое физическое здоровье. Кроме того, он мастер спорта по стрельбе из лука, а такое искусство никогда не пропадет даром, тем более там, где царят жестокие нравы, и звучит лязг мечей и грохот щитов.
Описание идет от лица главного героя. Это как бы его дневник, читая который каждый из нас может заново переосмыслить рождение таких исторических лиц, как Робин Гуд.
Идея романа заключается в том, что человек всегда в какой-то степени жертва того воспитания, которое получил. Герои, как и подонки, это зачастую всего лишь следствия наших культурных достижений или подлых дел...
В романе имеются сноски (к отдельным страницам). К сожалению, формат Самиздата не позволяет оформить их должным образом. За что прошу у читателя снисхождения и прозаической милости. Ага... :)
РУБИН GOOD
Фантастический роман
Эпизод первый – вступительный.
Он показывается место действие романа , в котором положено находиться всякому натуральному герою .
К берегу подошли тихо, едва касаясь веслами соленой глади воды. Вынырнули поутру из тумана, толканули сушу хищными клювами драккаров и высадились на большую землю, словно демоны из преисподней.
– Все сжечь! – не мешкая, повелел главарь. – Чтобы духу живого не осталось!
И дух потянулся наверх, к облакам, прожорливо обласканный пламенем: дух чужой жизни, дух переваренной пищи, обугленных руин, паленой соломы и горячей людской плоти. Дома горели как факелы, воткнутые в землю для пущего озарения темного мироздания. Их сожгли быстро. Быстрее сгорали только одинокие купеческие корабли и утлые лоханки рыбаков, неспособные оказать никого серьезного сопротивления.
Мужчин, готовых сражаться насмерть, рубили нещадно, будто навсегда вычищали отвоеванный земельный надел от поганых иноземцев и сорняков. Лязганье тяжелых мечей, грохот сшибленных щитов и гулкие удары увесистых боевых топоров, всаженных в жилистое человеческое мясо по самый обух, двигали стрелки часов на свой особый лад, отмеряя ход времени неслышным бегом секунд...
...А время летело ходко, как уведомление на тот свет. Оно мчалось без оглядки, из века в век, к предначертанному концу эпох, словно гигантское пушечное ядро, устремленное в приплюснутый зенит ради вящего беспредела развороченного пространства – время дешевых распрей, сиюминутной славы, время жалких побед и величайших поражений.
Это была кровавая бойня, занятие для скотобоев и скотов, суровое ремесло, сродни беспросветной пахотной работе. Работа тяжелая и опустошительная, как набеги озверевших варваров с далеких окраин обнищавших империй. Это была непреходящая борьба за наживу, за крупицы золота и звон серебра. Столь серьезное дело требовало от исполнителей могучего здоровья, адской выносливости и волчьей прыти. Оно заставляло бедняков и богатеев принимать решения на скорую руку, вопреки здравому смыслу и мудрым заветам предков.
Безжалостная рубка не утихала ни на минуту.
В этой бойне терялись короткие крики о пощаде и тщетные мольбы к небесам. Небеса молчали, слышался только грохот обрушенных крыш и шумный гул пламени. Разбой не нуждался в огласке и болтливых свидетелях. Убийство являлось главным уделом существования, безоговорочной печатью ада и зла. Другой картины мироздания не наблюдалось, поскольку время принадлежало жестоким хозяевам. Оно не ведало иного языка, кроме языка каленого железа и приговоров к смерти. Мир был разрушен. Он был раздавлен раз и навсегда, как навозная муха под башмаком угрюмого лорда.
Кто осмеливался перечить, живо оказывался на том свете – с перерезанным горлом или вспоротым животом. Тем же, кто умел причинять ответные раны, обнаруживая непокорность и чуток завидного бесстрашия, оказывали особые почести. Таким несговорчивым парням ломали ребра и вздергивали на ближайший сук, дабы другим неповадно было выступать героями там, где должны царствовать одни победители, а не толпы свободных ремесленников и землепашцев.
Пленных не брали, не желая отягощаться лишней обузой и хлопотами. Людей резали и забивали, словно тупой бессловесный скот.
Между делом, сатанея от густого запаха крови и абсолютной безнаказанности, кидались на любой женский визг, на каждое женское тело, подобно одичавшему зверью.
Женщин насиловали повсюду, где только настигали: в сараях, распаханных огородах, разоренных домах и чуланах. Их насиловали в родительских опочивальнях и прямо на улице, посреди грузных коровьих лепешек и куриного помета. Задирали подолы, рвали ткань, сдирали одежды, жадно лапали заскорузлыми пальцами причинные места, подминали трепещущие жертвы, тискали их за груди, грубо и умело раздвигали белые коленки и в три счета освобождали собственные чресла от избытка адского семени.
Этому занятию отдавались безудержно – по-скотски, покуда кровь в жилах не переставала кипеть от похоти и длительного морского воздержания.
Покончив с плотскими утехами, хладнокровно продолжали погром, оставляя скрюченных от боли и срамоты девок и жен на волю завтрашнего дня, обогатив их вчерашние семейные ценности новым греховным опытом.
Впопыхах грабили все без разбору. Хватали, хапали, волокли, растаскивали и прибирали к рукам уйму раскиданного шмотья, нехитрый хозяйственный скарб, деревянную утварь и визжащих под ногами свиней.
Напоследок, глумясь и потешаясь, смачно харкая багровой слюной, кучно обступили небольшой молельный храм. Оттуда доносились иступленные вопли и громкие завывания. Здесь напрягать мозги особо не стали: сходу обложили обитель пухлыми вязанками хвороста и тотчас подпалили. Огонь взметнулся немедля, охотно, жарко и высоко, как будто издревле тут и хоронился.
Озаренные снопами искр, в дыму и пламени, будто черти на раскаленной сковородке, с шумным треском вышибли дубовые двери, и принялись рубить ораву выбегающих людишек зазубренной сталью клинков.
Затем, с хохотом и прибаутками, подхватили на руки пару испуганных монахов и под изуверское улюлюканье полусотни широко распахнутых глоток намертво пригвоздили несчастных к стенам собственного храма. Гвозди были отменные, не ржавые, толстые, как восковые свечи на алтарях и к тому же весьма приличной длинны. Эти гвозди ковались из хорошего железа, их сработал весьма искусный кузнец. Они ладно входили в мягкие тела священнослужителей, визжащих от боли не хуже свиней.
Когда все было кончено, место недавнего человеческого поселения выглядело кровавым месивом, над останками которого поднимался густой смрад выжженного пепелища.
Эпизод второй.
Он приводит любознательного человека к пониманию собственной бренности и хрупкости перед колоссальным ликом природы. В этом месте также вполне сносно излагается некоторая разница между волками и овцами, сущность которых не претерпела значительных изменений с тех самых пор, как в бездонной яме Вселенной заморгали первые огоньки криминальных созвездий.
Рубин сидел прикованный к длинному веслу драккара. Перед ним, как на ладони, располагалась дымящаяся груда жаркого пепла – все, что осталась от небольшой прибрежной деревушки. За дымом и пепелищем виднелось широкое поле, засеянное золотистой рожью, и далекая полоска леса. Рубин был гребцом, одним из немногих, что сидели рядышком. Люди вели себя затравленно и молчаливо, поскольку смерть витала где-то недалече, отправляя к небу последние ошметки чужой разоренной жизни.
В такой компании хотелось удавиться. Это были отбросы общества, народ дикий, разнообразный и подавленный, сбитый в единую кучу, словно ворох потрепанных манекенов с ярмарки вчерашнего счастья и залежалых женихов. Мужчины сидели безропотно, словно на обширных поминках давно усопшей родни, и вполне добросовестно дышали друг другу в затылок. Дышали, как было заведено со времен Адама и Евы, выделяя углекислоту и метановые соединения куда больше, чем следовало приличным людям. Никакого шевеления, никаких толкований. Народ держал язык за зубами, упорно цепляясь за обломки ускользающей надежды: что кровь и смерть, что подлая чаша сия обойдет их стороной.
В общей массе преобладали хмурые ремесленники из Саксонии. Среди них, словно у себя дома, расселись бородатые английские сукновалы и троица вшивых испанских вилланов. Чуток подальше примостилась парочка чумазых маркитантов родом из южной Франции. Оба щерились бездонными черными ртами, где не хватало передних зубов и гуманного влияния цивилизованной стоматологии. Тут же, возле несчастных французов, словно грязные тыквы на грядках, торчали головы нескольких итальянских мореходов. Рядом опасливо приподнимались и опускались лопоухие котелки четверых беглых авантюристов из польских краев. Эти шустрые паны, чья пшекающая речь набила оскомину, держались неприметно и обособленно, словно тараканы за печной трубой.
Справа от шляхтичей, вдоль низенького борта, сидели мусульмане. Их было шестеро – шестеро незадачливых торговцев верблюжьей шерстью из Азии. Они напрягали мозги с натугой, почти со скрипом, зато непреклонно и основательно. Они взвешивали ситуацию на свой торговый лад, на мнимом безмене, однако каждый ясно понимал, что при любом коммерческом раскладе прибыльные дивиденды находятся далеко отсюда.
За ними сидел невысокий, но крепенький богомолец по имени Дафни из Нидерландов. Он любил поминать имя божье всуе – по любому поводу, но бог не отвечал ему, только подбрасывал все новые и новые испытания.
Рядом с Дафни находился узкоглазый японец. Звали его Такеда. Это была экзотическая личность, под стать пришельцу из космоса. Как он попал на корабль, оставалось полной загадкой. Он занимал место на корме, в точности там, где викинги устроили отхожее место, опорожняясь в воды мирового океана безо всякого стыда и совести. Японец выглядел гордым соколом, у которого отняли язык и крылья еще при самом рождении. Норманны много раз гадили у него под носом, демонстрируя тем самым полный круговорот дерьма в природе, однако восточная невозмутимость этого смуглолицего парня превосходила человеческую гнусность на все сто процентов.
Большинство гребцов посматривало на царивший кругом бардак безучастно, пустыми веждами вконец пришибленных тварей. Эта пестрая компания привыкла к виду смерти с раннего возраста, так что еще одна полусотня изнасилованных женщин, мертвых детей и порубленных на куски мужчин, ничего не меняла в их дремучей и беспросветной жизни. Однако имелись и такие, кто хмурил брови и сжимал кулаки до хруста, кто стискивал зубы от лютой ненависти, хороня в уголках прищуренных глаз колючие огоньки непримиримой злобы.
Впереди вздохнул мускулистый широкоплечий мавр по имени Али Ахман Ваххрейм. Он гляделся отменно, как самый последний босяк на всем побережье средневековой Европы. С таким напарником можно было переплыть все моря на свете и оказаться на берегах райских островов. Однако судьба рассудила иначе. Она цинично раскидала крапленую колоду карт в чужую пользу, так что с ними особо не церемонились и при случае щедро давали как в лоб, так и по загривкам.
Будто расслышав невеселые раздумья напарника, Али Ахман Ваххрейм обернулся. В его темных мавританских очах, глубоких, словно египетская тьма, Рубин прочел затаенную ярость. Эта ярость грозила выйти наружу, она предвещала настоящую бурю, только бы ей дали выход. Черный лик Али Ахмана Ваххрейма выглядел до боли эпическим, он смотрелся таинственным и одухотворенным, как эбонитовая маска шамана, шепчущего загадочные заклинания своих чернокожих предков.
Глядя мавританцу в глаза, Рубин мысленно перекрестился. Али Ахман Ваххрейм ухмыльнулся в ответ и красноречиво плюнул за борт.
Над всклокоченными макушками гребцов немедленно просвистела длинная плеть надсмотрщика, принуждая пригнуться к самому настилу и держать рот на замке.
Драккар мягко покачивался на волнах возле самого берега. Он упирался востроносым килем в желтую песчаную косу, напротив обугленных останков храма и двух изувеченных священников. Норманны величали свой корабль не иначе как "Огненный дракон".
Эта "огненная лохань", наряду с другими челноками, надоела Рубину с невероятной силой. И хотя кораблей было немного (не более дюжины), этого было вполне достаточно, чтобы день за днем проклинать их появление на божий свет. Рубина давно мутило от длинных и тяжелых весел, от скользких лавок, от пересоленной кормежки и тягостных переглядываний с товарищами по несчастью. Но хуже всего были хозяева. Он научился понимать их с полуслова. Их язык и манеру общения. И чем более понимал, тем более изумлялся, поскольку исконный норманнский говор звучал тут нечасто. Доносились, разумеется, редкие упоминания о пресловутых чертогах Валгаллы и валькириях, однако не более того. Это выглядело странно. Хотя человек, порой, намного проще, чем кажется, и уж куда диковиннее любой диковинки, если, конечно, внимательно рассмотреть его со всех возможных точек зрения.
Сделав такой вывод, Рубин постарался относиться ко всему мудро и терпеливо, без внутренних конфликтов и тягостных переживаний.
"Ведь могло бы быть и хуже... – с кривой усмешкой рассудил он. – А так имеем то, что имеем и смотрим в светлое будущее с неувядающим оптимизмом".
Помимо прикованных к веслам рабов на борту "Огненного дракона" находилось более четырех десятков бойцов. После обильного кровопускания, они вели себя крайне возбужденно, раздавались грубые возгласы, срамные шуточки и довольный хохот. Среди разбойников особенно выделялся главарь – эдакий кряжистый верзила, чья угрюмая физиономия могла бы достойно украсить любой каземат мира. Подле него топтались несколько широкоплечих охранников, пудовые кулаки которых напоминали о каменных жерновах и чугунных гирях.
Прислушиваясь к гулким речам экипажа, Рубин вновь подивился тому, что корабль буквально кишит самыми разнообразными подонками, включая гопников из Германии, Нормандии, Италии, Франции и даже самых отдаленных районов северо-восточной Африки. Поначалу столь забавный курьез сильно озадачивал его, ибо столь пестрая компания "варягов", никак не укладывалась в тексты многих историко-авантюрных сочинений, зачитанных Рубиным на заре туманной юности буквально до дыр. Но затем он собрал остатки собственных впечатлений в кулак и твердо решил воспринимать реальность таковой, каковой она выглядела на самом деле.
Реальность же была до боли конкретной. Никаких имущественных прав и приличного места для Рубина здесь не находилось, наоборот обстоятельства требовали от него полного повиновения и покорности.
Подле "Огненного дракона" покачивались еще два драккара. Один назывался "Стрела ветра", а другой "Разящий топор". Корму и нос каждого корабля украшали свирепые лики мифологических чудовищ.
Чуть подальше, упираясь массивным форштевнем в плодородную землю французских владений, находился новехонький шнеккер. Он носил гордое имя "Левый палец тьмы" и казался напыщенным франтом посреди отпетых мошенников и стервецов. За ним, вяло поскрипывая мачтами и прикасаясь смоляными бортами друг к другу, стояли северо-европейский дромон и тяжелый кнорр*. Оба корабля осели глубоко в воду, почти черпая соленую влагу недоброго Кельтского моря. Особенно кнорр, переполненный добычей сверх всякой меры.
– Матка боска, – проворчал один из поляков. – Эти люди скорее на дно пойдут, чем расстанутся с награбленными добром...
Остальные промолчали, мысленно взвешивая залежи добытого имущества.
А имущества хватало с избытком. Норманны спешно, но аккуратно перетаскивали на свободные челноки остатки чужой собственности, включая небольшой чугунный колокол, какие-то объемистые сундуки, обитые кованым железом, тюки с зерном, посуду, оружие и резную мебель.
Отчалили так же бешено и стремительно, как и налетели, не оставляя позади ничего хорошего, кроме смерти, холода и забвения...
Эпизод третий.
Здесь повествуется о жизни заурядного корабельного гребца, доля которого сводиться к тому, чтобы запросто горбатиться на веслах за кусок вяленой рыбешки и чарку с водой.
Работа на веслах несложная, но тяжелая, чем-то схожая с работой благопристойного повара, то есть знай себе загребай погуще и наваливайся поплотнее. Вот Рубин и наваливался. Наваливался плотно и старательно, как делали другие гребцы, намертво прикованные к скамьям. Ведь если не навалишься, как следует, то тебя самого с превеликой охотой вывалят за борт.
Отойдя от берега на полусотни саженей, на кораблях мигом поставили грязные полосатые паруса, и пошли, вздымая волны форштевнем, к далеким побережьям Норвегии.
Так закончились очередные сутки. Правда, прикорнуть толком не удалось, ибо налетевший шквал заставил гребцов приумножить усилия и в сплошной непроглядной темени упорно выдерживать оглушительный натиск стихии.
Никто не заметил, когда наступил рассвет, без того казалось очевидным, что утро на кладбище наступает сразу после полуночи. Потом кто-то хрипло откашлялся – длинно и жутко, будто старался вывернуть нутро наизнанку.
– Во имя Аллаха... – негромко произнес Али Ахман Ваххрейм, пытаясь собрать застывшие губы в коричневый бутон для плевка. – Там, где есть свет, там есть и надежда.
С такими оптимистическими словами солнце стало подниматься быстро и уверенно, словно на дрожжах. Вслед за солнцем вставал новый день, поднимались над мировой бездной новые надежды и вчерашние беды, будто их тянули за уши миллионы невольников.
Когда чуток потеплело, народ слегка приободрился. Вместе с теплом прозвучала и свежая шутка: "Дескать, солнце – это наше всё и даже чуточку больше. А раз оно так, то хотелось бы чего-нибудь куда более существенного, чем жаркий огонек над ничтожной маковкой богобоязненного человека. К примеру, знатную бадью полноценной выпивки, отборный центнер жареных шкварок и шумный косяк молодых ядреных баб, у коих было бы что пощупать и за что подержаться настоящему мужчине".
– Га-га-га!..
После столь жизнеутверждающей остроты настроение поднялось куда выше солнечного диска. С эдаким высочайшим моральным духом можно было жить дальше – хоть до второго и даже третьего пришествия. Рассудив, что жить и блудить стоит при любых обстоятельствах, постарались отправить на морское дно бесполезную хандру и невеселые настроения, а затем вполне по-хозяйски огляделись по сторонам.
Сразу же обнаружилось, что мир вокруг пустынен и равнодушен, как полагается всякой мировой безбрежности, устремленной к явному концу света едва ли ни с первых дней творения. Где-то очень далеко-далеко, на грани видимости, маячила линия горизонта – чистая и опрятная, словно кривое лезвие турецкого ятагана. Один из поляков, медленно шевеля губами, сравнил открывшийся окоем с великой простыней, покрытой барашками волн от края до края.
Зрелище и впрямь навевало образ теплой домашней постели, после чего захотелось закрыть глаза, уютно свернуться калачиком и уснуть вплоть до Рождества Христова.
"Какая чудная безмятежность... – меланхолично подумал Рубин. – День снова сулит быть длинным и пустым, словно банная шайка Нептуна, опухшего от водянки две тысячи лет назад".
Над этой великолепной океанической пустотой застыл полупрозрачный лунный диск. Издалека казалось, что спутник Земли – это всего лишь огромный стеклянный шар, наполненный туманными очертаниями неведомых животных и кривыми рожами космических проходимцев.
Рубин встряхнул головой и вышвырнул эти образы за борт. Однако Али Ахман Ваххрейм тотчас заметил, что Луна напоминает ему бледную лысину правоверного магометанина, выбритую острым ятаганом вдоль и поперек, вплоть до зеркального блеска.
Рубин еле слышно выругался, нехотя возвращаясь к мучительной реальности и шумному плеску волн.
– Что милок... – насмешливым тоном процедил кто-то. – Моря давно не видал?.. Так смотри на сию картину, пока очи твои еще могут взирать по сторонам.
Рубин прищурился и глянул. Картина внушала всяческое почтение. Она буквально завораживала и заставляла думать о бренности собственной плоти с необъяснимой и мучительной тоской.
– При таких обстоятельствах и невыгодном раскладе мы как будто пожухлые зерна в пшеничном колоске... – Едва слышно подметил кто-то из гребцов. – Тряхани нас еще чуток, и мы все окажемся на земле, где нас сожрет любая птица, а не только говенные норманы.
– Какие зерна, уважаемые паны?! – искренне подивились поляки. – Какие такие колосья, пся крев?! Вы что совсем с ума посходили!
– Да... – задумчивым тоном подхватил Али Ахман Ваххрейм. – Мы скорее похожи на шелуху от лука. Нас давно уже употребили в пищу и швырнули под башмаки озверевших проходимцев. Мы несемся по воле небес, как Аллах на душу положит, однако упорно думаем, что двигаемся по собственной нужде к вершинам наших жалких судеб...
Размышления навевали неописуемую хандру, заставляя горевать выше нормы. Однако норманны практично рассмотрели ситуацию, внимательно изучая изумрудную гладь моря.
Оказалось, что кроме нескольких потрепанных драккаров, на сотни миль вокруг не наблюдается ни единой знакомой посудины. Горизонт напоминал грандиозную оконную нишу, гостеприимно прорубленную к подножью сверкающей пропасти: ни "Левого пальца тьмы", указующего путь к дьяволу, ни северо-европейского дромона, ни тяжело-груженного кнорра, ни единой транспортной лоханки, ни единой живой души. Мир как будто специально вычистили от постороннего мусора, чтобы легче дышалось небесам.
– Похоже, викингов смыло к чертовой матери? – тихо предположил кто-то.
– Ага... – с кривой усмешкой обронил Али Ахман Ваххрейм. – Надеюсь, они более не всплывут навстречу своим "дорогим собратьям", словно верблюжье дерьмо в пустынном оазисе.
– А мы кто?! – живо отозвался еще один голодранец. – Такое же дерьмо, как и наши хозяева, если не хуже. Молитесь грешники, ибо пустота – пустотою, но даже в абсолютной пустоте завсегда отыщется косяк смышленых рыбок, желающих оторвать подходящие яйца вместе с железным крючком.
Итог казался неутешительным.
– Все сгинуло – к дьяволу в пасть! – сокрушались викинги. – Какой резон в геройских плаваньях и увечьях, если вместо основательного барыша кругом одни убытки?! С таким наваром нас засмеют даже сопливые чада.
"Да... – вполне резонно поддакнули про себя уставшие гребцы, всяческим образом изображая на лицах мировую скорбь и житейское сочувствие. – Кто не способен создавать собственное добро, тот и чужого не удержит".
– Беда-то какая, – сурово рекли незадачливые скандинавские громилы, мрачнея с каждым часом. – Пес с ним, с чужим скарбом – в другой раз его поимеем. А вот корабли – эта наша самая серьезная утрата! Без них – любой викинг, словно одинокий волк под луною, у которого не осталось ничего хорошего за душой, кроме собственной шкуры и голодного воя...
"Да... – снова вполне благожелательно подумали про себя сострадательные гребцы. – Наверное, пропавшие посудины суровых отпрысков севера пошли своим нелегким каботажным путем. Может быть прямиком на морское дно, во имя Господа нашего всеблагого. А может статься сразу к бесам в преисподнюю".
Лица невольников при этом светились неугасимой христианской верой, включая молчаливого японца Такеду и мавра. Они с полным смирением обратили свои лики навстречу погожему золотому светилу и, преисполненные вселенской благодати, преспокойно положили ладони на весла.
Викинги чувствовали себя не лучшим образом. Привычная тьма ругательств, кабацкая брань и собачий лай вместо обыкновенной путевой речи раздавались со всех концов "Огненного дракона". Однако, несмотря на потерю скарба, невзирая на злые происки фортуны и бескрайние хляби океана, ближе к полудню измотанным гребцам дали малость пожрать. Кормежка была хоть и грубая, но вполне сытная. Она состояла из вяленого мяса, пересоленного на добрую сотню процентов, кислых ломтей ржаного хлеба и глиняной плошки с водой. Кормили скупо, но вполне разумно, чтобы хватало сил на справную работу.
После стылого ночного ветра еда пришлась кстати. Люди немного согрелись и даже как будто слегка повеселели. Если бы не длинная ржавая цепь, аккуратно протянутая меж ногами гребцов, то жизнь могла бы выглядеть всего лишь беспокойным сновидением усталого путника, а не затяжной страшилкой неведомого сочинителя. Однако цепь расставляла все по своим положенным местам, возвращая людей к действительности помимо их воли. С таким подарком судьбы каждый невольник становился заурядной вещью, объектом для нескончаемых побоев и унижений. Эта цепь низводила гребцов до состояния явной рабочей скотины, судьба которой была незавидной и предопределена свыше.
Рубин снова осторожно попробовал оковы на прочность, однако свобода стоила куда дороже его жалких потуг.
Видя тщетные усилия товарища, широкоплечий мавр понимающе ухмыльнулся. Рубин мрачно улыбнулся в ответ. Улыбнулся неприметно, краешком губ, чтобы колючая плеть надсмотрщика не прошлась по его улыбчивой физиономии. Переговариваться не полагалось, разве что когда у хозяев было хорошее настроение. В такой обстановке приходилось прибегать к разнообразным хитростям, придумывать тайные знаки или обмениваться многозначительными взглядами. Али Ахман Ваххрейм вновь оскалился, обнажая ровную череду белых зубов: "Дескать, ничего-ничего, мой добрый друг, сей поводок не самый ужасный подарочек, который можно обнаружить в пределах этой сказочной ойкумены. Главное, чтобы вместе с утраченной свободой у тебя не отняли чего-нибудь куда более существенное, чем твоя вчерашняя независимость и чувство собственного достоинства".
Норманны вели себя на удивление спокойно. Утолив "горе" добрыми чарками вина, воины спали вповалку, прикрывшись волчьими и медвежьими шкурами возле самой мачты. Здоровый главарь, которого Рубин мысленного окрестил Флибустьером С Большой Буквы, изволил приткнуться пьяной рожей в деревянный настил и погрузился в долгий сивушный сон. Рядом приткнулись его боевые соратники, преданные ему, как вышколенные псы. Таким образом, в окружении самых неистовых собутыльников и добротных бочек душистого ирландского пива, Флибустьер С большой Буквы летел к своей заветной мечте. Вместе с ним летел его нетрезвый кворум, его беспросветное будущее, его потаенные думы, его неведомые скандинавские видения и зычный храп.
– Летите голуби, летите... – ядовито проворчал какой-то недремлющий гребец. – Надеюсь, ваш стремительный полет закончится в нужном месте, на положенной виселице, где недоброе воронье и людские проклятия окажут вам самые достойные почести.
В ответ раздался зычный храп. Викинги прохрапели всем скопом. Прохрапели обстоятельно и дружно. Они всхрапнули так, что черный небосвод слегка содрогнулся, а сверкающие звезды едва не рухнули вниз. Только надсмотрщик из Бирки* – здоровенный детина с хлыстом, сделал вид, что все идет по плану. Этот угрюмый парень настороженно следил за притихшими гребцами. Между собой, втихомолку, прикованный к веслам народ называл его Проклятым Биркой.
Так прошла ночь...
Эпизод четвертый.
Он возник случайно, как появляется и возникает всякая случайность в этом сумасбродном мире.
На третий и четвертый день плаванья ходко прошли проливы Ла-Манш и Па-де-Кале. В Северном море натолкнулись на сильный встречный ветер и были вынуждены дрейфовать на северо-восток, в сторону далекого Варяжского моря**. На пятые сутки, после нескончаемой бурной ночи, едва рассвело, совершенно неожиданно повстречали дюжину торговых кораблей. Благодаря численному превосходству они двигались навстречу скандинавской флотилии с бесцеремонной и отвратительной наглостью, словно стая борзых собак, увидавших вдруг целый выводок медведей посреди чистого поля.
Когда подошли ближе, быстро выяснилось, что корабли принадлежат французским негоциантам.
– Купцы-то явно из Ганзейского союза***, – заметил кто-то. – Ишь охраны-то сколько...
Действительно, торговый флот сопровождался несколькими военными кораблями, борта которых буквально ощетинились копьями и алебардами. Похоже, этот рыночный коллектив шел из северной части Европы, следуя в прибрежные области Венеции, а может быть и куда подальше, к самым истокам мироздания.
Небо было безоблачным. Оно походило на пустую и опрятную скатерку, расстеленную на вдовьем столе у осиротевшего семейства, так что встречный флот выглядел как на праздничном параде. Где-то – еще дальше, возле самого горизонта маячила еще одна горстка разноцветных парусов.
– Святой Себастьян*! – с надеждой воскликнула парочка чумазых маркитантов родом из южной Франции. – Это же наши дорогие братья!..
Казалось, французские братья покажут себя как истинные родственники, коим беды и несчастья далеких сородичей понятны и близки как собственные проблемы и хворь. Купцы были рядом, рукой подать, однако норманны предпочитали иные родственные отношения. Недолго хмуря кустистые брови, суровые воины Валгаллы сходу развернули свои шустрые челны на запад и устремились к Туманному Альбиону как проклятые.
Разворот прошел лихо. В основном за счет весельного управления и громогласных подбадриваний Проклятого Бирки. Тут уже основательно досталось гребцам. Впрочем, французские мореходы даже глазом не моргнули, чтобы начать преследование исконных врагов.
Рабы на веслах с надеждой оглянулись, но тотчас же уразумели, что древние сыны прославленных булочников и думать не думали о погоне.
"Что ж... – хладнокровно подумал Рубин. – Их вполне можно понять, потому как затевать опасную игру с морскими разбойниками стоит лишь тогда, когда все твои игральные кости лежат шестерками кверху, а так – наобум, против викингов лезут только законченные идиоты".
Никто не перечил подобным размышлениям. Разве что японец Такеда привстал немного с места и аккуратно поправил съехавшую под задницей тряпицу.
Увы, французы прочно обосновались на своих тихоходных водоплавающих гробах и, наверное, всерьез полагали, что своя собственная шкура куда важнее ускользающей добычи. Кто осудит их за это? Какая собака пролает им худое слово за этот вполне благоразумный поступок? Хотя, по правде сказать, любое преследование варягов вряд ли привело бы французов к желанной победе, ибо здесь – в открытом море – противопоставить скорости драккара можно было разве что силу господню. Но где взять подобную силу, если сам Господь Бог то и дело помогает тем, кто не тешит себя бесплодными иллюзиями и скорбными молитвами, а мчится, что есть мочи, к сумасбродной и переменчивой удаче...
