Текст книги "Не спрашивайте меня ни о чем"

Автор книги: Андрис Пуриньш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Завидев нас, Харий искренне обрадовался.

– О, старики всегда являются, когда их ждут с нетерпением. Иво, я тебя не видел целую вечность!

– Я болел, Харий.

– Шутить изволишь, – усмехнулся Харий. – Ты непохож на такого, кто может когда-нибудь захворать.

– И тем не менее я хворал, Харий.

– Присаживайтесь, ребята, – сказала одна из дам Хария.

Я их незаметно рассматривал. Поразительный факт: они показались мне похожими как две капли воды. Поразительный, потому что ничего общего у них не было, кроме возраста – лет двадцать пять – и косметики, употребленной в избытке. Одна была темноволосая, другая – блондинка, одеты совсем по-разному, и в их лицах человек даже с никудышным зрением не усмотрел бы ни малейшего сходства. И тем не менее они были страшно похожи! Черт знает что! Даже голоса: у одной низкий, у другой как колокольчик.

– А что нам еще делать? – отозвался Фреди на предложение блондинки и обрушил свою тушу на стул напротив троицы. Я сел рядом с ним.

Блондинка была ничего.

– Как дела, Харий? – Фреди устроился поудобней, вытянув ножищи во всю длину, и испачкал мне туфлю, но я смолчал. Он вообще не смотрит, куда сует свои длинные рычаги, и вы можете сделать ему хоть тысячу замечаний, но в этом смысле человека из него не получится никогда.

– Если я что обещаю, – сказал Харий, – это вам не обещание бюро погоды. Это дело надежней, чем в банке.

Он выволок из-под стола внушительный портфель свиной кожи с массивной серебряной монограммой на уголке клапана и раскрыл, но тут подошла официантка и поставила на стол пол-литровый графинчик с бальзамом и три рюмки. Харий хозяйским жестом выбросил вверх три пальца и кивнул на нас. Официантка ответила тоже кивком и ушла, а Харий кинул Фредису сверток. В нем были канадские джинсы «Рэнглер». Не скажу, что я пришел от них в восторг, но они были хороши.

– Вам нравится? – спросила блондинка, но Фреди не расслышал, он разглядывал покупку.

– Ничего, – ответил я за него.

– Вообще-то я больше не вожусь с этой мурой, – сказал Харий, – но надо же выручать друзей, верно?

Что да, то да. Я был убежден, что он сдерет с Фреди не более десятки сверх вложенного им самим капитала. Он зарабатывал достаточно много, чтобы не обирать друга до последней копейки. В конце концов, мы с ним знакомы с детства (разумеется, нашего). До девятого класса я жил в одном доме с Харием и Яко. Потом мы переехали в кооперативную квартиру, а Яко по-прежнему живет не только в одном доме, но и в одной квартире с Харием.

Официантка принесла еще две рюмки. Харий, не дожидаясь кофе, накапал всем бальзаму.

– Покупку надо спрыснуть, – усмехнулся он. Он уже основательно поддал, и его дамы тоже. – А то твои джинсы расползутся в первую же неделю.

– Эти не расползутся, – сказал Фреди.

– Тогда их с тебя сдерут где-нибудь в темном закоулке.

– Впервые слышу про такие дела.

– Каково было бы тебе идти домой с голым задом? – заржал Харий.

– В теплую погоду ничего, – сказал я, и Фред покосился на меня исподлобья.

– Не накликайте беду, – пошутила брюнетка. – Поднимем-ка лучше бокалы!

Мы выпили, и через минуту я почувствовал себя уютнее.

– А ты не мог бы раздобыть еще пару таких джинсов? – спросил Фреди.

– Для кого?

– Пообещал я одному малому. Ты его не знаешь.

Нет, нет и еще раз нет. Харий не знает и знать не желает незнакомых малых. Мне и Фреду всегда пожалуйста. А больше никому; к тому же он сказал, что по пустякам больше не работает.

– А по какому же крупному ты теперь работаешь? – поинтересовался я.

– Иво, Иво! Не спрашивай. Разговор на эту тему окончен.

Окончен, так окончен, – мне что. Фреди сунул Харию под столом деньги, которые тот положил в карман не считая. Он знал, что мы не смошенничаем.

– Теперь твоя очередь наливать, – сказал мне Харий. – Смотри, не давай Марике скучать.

Я наполнил рюмки; Марике, чтобы не скучала, – через край. Разумеется, не нарочно.

– А как живется вам, малярам? – спросил Харий.

Блондинка подтолкнула его в бок, Харий подался вперед и оперся локтями на стол. Женщины за его спиной принялись о чем-то болтать. Естественно и логично: что им до того, как живется незнакомым людям.

– Как наши дела? – скучно протянул Фреди. – Одно и то же изо дня в день. Одно и то же. И так до лета и еще один год. Разве это жизнь?

Мы выпили.

– Фреди, ты говоришь как шестидесятилетний старик, – рассмеялся Харий. Сегодня он вообще был настроен весело. – Настоящая ваша жизнь только начинается. Но жить, старики, надо умеючи. В школах этому, конечно, не учат. Мы этому обучаемся существуя.

И он принялся излагать свою философию жизни. Так умно он никогда еще с нами не разговаривал.

Главным его тезисом было:

– Живи сам и давай жить другим. Не причиняй зла другим, и они не подгадят тебе. А главное – воспринимай Большой мир таким, каков он есть. Применяйся к нему, а не старайся приспособить его к себе. К себе же ты приспосабливай мир Малых людей, и ты поднимешься над их большинством. Вам, наверное, кажется, что жизнь полна противоречий?

– Ну да!

– Это не только кажется, но так оно и есть. И не верьте в то, что сегодня все вам доступно: ступай, бери и так далее, как кролик траву в клетке. За так ничего не дается, за одно «спасибо». Каждый стоит лицом к лицу с этим противоречивым враждебным миром и должен уметь постоять за себя. Но умный человек не станет лезть на рожон, как Александр с гордиевым узлом – решить все сразу одним махом. Умный сперва разделается с противоречием, которое мешает жить, потом разрешит еще одно, что позволит ему жить хорошо. И помните: разрешить противоречие не означает прийти к правде. Это означает прийти к субъективной эгоистической выгоде.

Я не знаю, как мне относиться к рассуждениям Хария. Судя по всему, он живет в соответствии со своей философией, и не плохо живет. Впрочем… Не знаю, как лучше сказать… по-моему… все-таки, где-то и не очень хорошо… Быть может, когда мне стукнет двадцать восемь, я стану думать иначе.

– Кончай свою проповедь свинства, – сказала блондинка.

– Ну хорошо, хорошо, – отмахнулся Харий. – Зато благодаря этому свинству мы тут сидим и пьем дорогой бальзам. И поскольку так называемое свинство имеет место, то, может, действительно лучше выпить?

Не думаю, чтобы блондинка была настолько щепетильна. Она просто не хотела, чтобы Харий излагал свою философию в нашем присутствии. Очевидно, она нас принимала за маменькиных сынков, которых Харий может испортить, но меня это почему-то не задевало. Она непрерывно смотрела на нас, даже когда разговаривала с подругой. Блондинка мне нравилась. И при этом я почему-то немножко побаивался ее. Когда она посмотрела мне в глаза, у меня сразу возник интерес к кофейной чашке и сахару на блюдечке – очень уж занятно он был упакован: на обертке какой-то трубач на фоне гор.

– Да кончайте вы переливать из пустого в порожнее, – скучающе сказала Марика. – Поговорите о чем-нибудь более интересном.

– Прекрасно. – Харий не стал с ней спорить, обнял за плечи одной рукой, другой налил бальзаму.

– Давно бы так, – сказала она холодно, и я не понял, что она имела в виду: перемену темы разговора или то, что было бы кстати выпить еще рюмочку. Блондинка вращала сигарету в серебристых ногтях, и я предложил ей огня. Она взяла мою руку в свою и держала, держала, пока пламя спички не обожгло мне кончики пальцев. Курить захотелось и Марике, огонь ей поднес Фреди. Я тоже закурил и стал извергать дым, словно вулкан, и вовремя, потому что Харий опять стал приставать с дурацкими вопросами, а с сигаретой в зубах все-таки легче хранить невозмутимость.

– А как у вас насчет этого? – прищурил глаза Харий и усмехнулся. Фред отшутился, но теперь Харий пристал ко мне. С такимивещами он почему-то всегда лез ко мне.

Быть может, оттого, что давным-давно, когда я был еще ребенком, впервые о таких вещах я узнал именно от него. Харий нас, шкетов, «просвещал». До него я полагал, что киндеры появляются на свет оттого, что родителям очень этого хочется, одним словом, духовным путем, надо лишь очень, очень сильно захотеть. Таким образом, теоретические основы секса я во всей полноте узнал от Хария. Он стал себя считать как бы моим наставником в этой области. Это доставляло ему странное удовольствие. При встрече он всегда рассказывал что-нибудь новенькое. Особое внимание он уделял нюансам. А по части некоторых отклонений его познания были достойны ученой степени. Не верится, но сам он был вполне нормальным. Это я знаю точно.

Я не мог сразу сообразить, как ответить, а он, обняв за плечи обеих женщин, покачивался вперед-назад, подбадривающе подмигнул и прогнусавил:

– Иво, наше маленькое общество жаждет услышать па-асле-ед-ние новости!

Когда до меня дошло, чтоон имеет в виду, я покраснел, хотя единственным способом сорвать его замысел было бы не выдавать свое смущение, но Харий хитрый бес. Мне надо прожить еще десять лет, тогда ему не удастся делать болванов из таких, как я, а сейчас я курил и струей выпускал дым, как Омар Шариф в «Майерлинге», улыбался, выпускал дым струей, хоть кольца и не получались, последними словами клял Хария и наконец сказал:

– Да все так же, ничего такого особенного. Что может быть нового в таких делах?

– Брось, Иво, скромничать, расскажи что-нибудь, – не отлипал он. – Какая она из себя?

– Ты ее не знаешь, – сказал я. – И по-моему, она не в твоем вкусе.

– А все-таки?

– Говорю же – ничего особенного. Старая, в морщинах, кривоногая и горбатая, – сказал я безразличным голосом. – Подойдет, Харий, а? Лишь бы годилась для этогодела, верно?

Все рассмеялись, и спасибо Фреди, который, давясь от смеха, вытолкнул:

– Харий, а у тебя у самого-то как?

Бедняга Харий. Меня донимать он больше не мог. Теперь всеобщее внимание перекинулось на него. Обе женщины глядели на него с интересом и скептически. Но Харий не из тех, кто полезет за словом в карман.

– А вы что же, сами не видите? – рассмеялся он. – Полюбуйтесь!

Он обнял брюнетку за шею и громко чмокнул ее в щеку.

– Вот что значит женщина в расцвете лет. Не то что какая-нибудь школьница, правда, Иво?

– Еще бы, конечно, – сказал я.

– Ты, когда выпьешь, Харий, ты делаешься дикий циник, – сказала Марика и высвободилась из-под его руки.

– Будет, малышка, неужели это возможно? – Харий снова обнял ее и привлек к себе. – Ты чем злее, тем больше мне нравишься.

И вдругя ощутил, как моей ноги коснулась нога, нога в чулке. Меня кинуло в дрожь, но никто ничего не заметил, дрожь была внутри. Я поднял глаза и посмотрел через стол. Блондинка глядела на меня. И я был уже не я. Мы смотрели друг другу в глаза.

– Слушай, донжуан, а куда девалась маленькая и романтичная продавщица цветов? – Это опять Фред.

Вам надо было видеть, какие взгляды моя блондинка и Марика метнули на Фреда! Если бы так посмотрели на меня, я залез бы под стол или превратился в камень. Одно только упоминание о продавщице вызвало в них такую злобу, что, ей-богу, я на месте той девчонки, пожалуй, переехал бы в Цесис или Валмиеру, лишь бы ненароком не повстречаться с этими дамами в темном переулке.

Излишне говорить, что с блондинкой мы оставались такими же чужими, как раньше. Вероятно, она видела во мне не более чем мальчика, которого забавно подразнить. Но я был даже рад, что все осталось по-прежнему; я почему-то чувствовал странныйстрах.

Харий поглядел с упреком на Фреди, но пути для отступления у него не было. А Фреди – тот временами обрастал слоновой кожей. Но Харий был не из тех, на кого подобные мелочи слишком действовали.

– Посмотри, Иво, как Фред отстал от жизни! – И он с деланным отчаянием схватился за голову. – Дорогой Фред, больше не цветут для меня цветочки в том симпатичном киоске на рынке напротив мясного павильона. А я так обожаю цветочки! Оказалось, маленькая продавщица тоже любила их по-страшному, а я никогда не дарил ей цветов, думал, зачем ей, раз у нее в киоске их так много. И тогда она вышла замуж за человека, у которого этого добра было столько, что он мог осыпать им цветочницу с головы до пят. Теперь она на рынке перешла из государственного сектора в частный, а я советский человек и не имею дела с подобными элементами. Она для меня больше не существует, и не стоит о ней говорить.

– Когда мы шли по рынку, ты все-таки поплелся с ней потрепаться, – вытолкнула Марика.

– Хотелось еще раз взглянуть, до какой степени может пасть человек.

– Если ты еще раз пойдешь смотреть на ее падение…

– Перестань, Марика! – перебила блондинка. – Люди слушают. – И неожиданно сказала: – Всех таких хариев надо бы к стенке поставить.

Марика осушила свою рюмку и налила еще. Она изрядно захмелела. Харию не надо бы позволять ей так наливаться, но он и пальцем не пошевелил. Я вмешиваться не собирался. И она опять подняла рюмку.

– Выпейте, мальчики! А то болтовню Женни становится уже скучно слушать. Что умного может сказать эта воображала? Когда выпьешь, тогда и утиное шлепание можно слушать.

– Заткнись! – холодно бросила Женни; она была очень, очень белокурой, она, наверно, отбеливала волосы.

– Завидуешь?! Почему – мне говорить не надо. Сама прекрасно знаешь. – Марика засмеялась и запустила пятерню в огненную шевелюру Хария.

– Еще раз говорю: заткнись! – выпалила Женни и, достав из пачки новую сигарету, попросила у меня закурить. Когда она тыкалась сигаретой в огонек, рука у нее дрожала. Но это было не от алкоголя. Она была очень взволнована, хоть и пыталась этого не выдать. Во всяком случае, мне так казалось.

Мы с Фреди были тут единственные трезвые. Марика без конца задиралась, и это начало мне действовать на нервы. Напускная холодность Женни только еще больше распаляла ее. Но этот чертов Харий сидел, словно воды в рот набрал, и пытался собезьянничать, глядя на меня, и выпустить дым кольцом.

– Кури валяй, кури больше, воображала тупая, – не отставала от Женни Марика. – Чего тебе остается? Может, удастся склеить какого из этих мальчуганов. Как вы на это смотрите, ребятки?

Я молчал, а Фред сказал, что с ним она может пойти хоть сейчас. Мы опять подняли рюмки, и я окончательно обалдел, когда блондинка, глядя на меня, понесла еще более откровенную пошлятину… Мне стало стыдно, но никто ее не останавливал.

У нее словно произошел заскок в голове.

Наконец в Харии пробудилась совесть.

– Женни, прекрати, – сказал он и сильно сжал ее локоть. – Ты прекрасно знаешь, чем заканчиваются твои истерики, а я не желаю связываться с милицией. Думаю, что и тебе это ни к чему.

– Ты прости меня, Харий, ради бога, – захныкала она. – Прости. Ты-то ведь знаешь…

– Скукотища. Вечно одно и то же, – протянула Марика.

Женни отвернулась и что-то искала в своей сумочке, очевидно, носовой платок.

– Успокойся, – сказал Харий. – Не стоит. Да ты и сама хорошо знаешь… Не надо сцен…

Харий высказался и опять восседал, словно хан посреди гарема. И вообще мне показалось, что он далеко не равнодушен к белобрысой Женни, только он ничем этого не выказывал. Я видел, какими глазами посмотрел Харий на меня, когда Женни длинно выступала на скользкую тему насчет постели.

Ткнул Фреди в бок – мол, пора идти. Он не возражал, и мы было поднялись, но тут Харий вспомнил, что задолжал Эдгару восемь рублей. Он не сказал, что это за долг, просто ему было некогда встретиться с Эдгаром. Фреду дом Эдгара был не по пути, но надо было это сделать для Хария. Обо мне в этом смысле не могло быть и речи, раз уже Эдгар устроил мне номер с прыжком в Даугаву. Пропади он пропадом!

Харий достал помятую трешницу и одну исключительно гладенькую пятерку, бросил на стол. Фред сгреб деньги, и мы встали.

– Пока, Харий, счастливо оставаться, милые дамы! – галантно попрощался Фреди. – И не разорвите повелителя на куски. По воскресеньям давайте ему выходной. Иначе скоро придется подыскивать нового!

Здорово у него получилось. Я бы не смог так высказаться. Не из-за того, что был несогласен. Просто постеснялся бы.

– Не трепи языком, длинный! – обрезала Марика. – И давайте поживей уматывайте!

– Ого-го-го! – смачно заржал Харий. – Нет, вы скажите, разве он не прав?

– Всего хорошего, – попрощался я.

Харий, смеясь, сделал ручкой, Марика даже не посмотрела, лишь Женни отозвалась чуть потеплее:

– Чао, малыш!

Мы с Фреди стали подниматься по винтовой лестнице. Пестрая и шумливая публика окутывалась сизой мглой.

Я распахнул дверь, и нас обдала волна бодрящего свежего воздуха. Ветер швырнул в глаза тающие на лету снежные хлопья. Погода менялась с фантастической быстротой.

Странная вещь. Когда я входил в «Рицу», я испытывал чувство радости. Теперь, уходя из нее, я был рад не меньше.

Я почему-то решил, что у влажных снежинок должен быть вкус лета и холодных абрикосов. Так дико захотелось лета, что я высунул язык, и холодные пушинки садились на него. Фреди поглядел на меня как на ненормального и рассмеялся.

– Давай сходим к Эдгару, – сказал он. – Надо же отдать ему деньги.

– Ты ведь знаешь, что после сегодняшнего я не могу, – прошепелявил я с высунутым языком.

– Еще что за новости?

– Пошел к черту! Точно сам не знаешь.

– Да знаю, знаю.

– Вот и о’кэй!

– Это все пустяки.

– Как для кого.

– Просто тебе неохота топать такой кусок.

Я втянул язык и прижал к небу. По зубам стекло что-то скользко-холодное. Я с отвращением сплюнул.

– Нет, Фреди, у снежинок еще нет вкуса лета и абрикосов.

– Тебе всегда лень подрыгать своими чертовыми копытами, если бывает надо сделать небольшой крюк.

– Сам же знаешь, что это не так. На своих чертовых копытах я могу удрыгать вдвое дальше, чем твой чертов крюк, но я не желаю видеть этого чертова хмыря.

– Чудной ты малый. Неужели все надо сразу принимать к сердцу?

– Если тебе нравится, можешь принимать к другому месту. Я принимаю это к сердцу.

– Дело твое! Но проводить меня до Эдгарова дома ты ведь можешь?

Логично. Раз я был в состоянии сделать крюк вдвое больший, то проводить Фреди на половинное расстояние я был должен. И вообще Фреди мастер уговаривать. Единственно с Яко ему не удавалось справиться. У Яко разговор короткий: сказал, не буду это делать, и все. И кончен бал. Своего мнения он не меняет. Фреди говорит, что у Яко отсутствует гибкость мышления. Яко никогда не станет ученым. А я, конечно, стану, поскольку у меня она есть. Меня переубедить можно запросто. Поначалу я на сто процентов знаю, что надо поступить так и не иначе. Но почти всегда выходит, что можно и иначе, а не только так. И я делаю иначе. Таков я есть, это нехорошо, но что я могу с собой поделать? Единственное утешение в том, что есть шансы стать ученым. Разумеется, когда речь идет о чести, я своего мнения не меняю, потому что в таком случае можно поступать лишь однозначно.

Эдгар жил в Старой Риге.

Попетляв в узких улочках, мы подошли к свежепокрашенным воротам. Я ни разу не бывал у Эдгара. Даже не знаю, отчего так получилось. Да он никого особенно и не приглашал к себе домой. Поглазел на табличку с названием улицы и номером, чтобы на всякий случай знать.

– Ворота крашеные! – крикнул Фреди. – Осторожно!

– Чего, чего?! А я не собираюсь заходить.

Честно, я действительно не хотел заходить к этому чертову хмырю, но опять Фреди уговорил меня. Я решительно не знаю, как воспитать в себе железную волю.

Фреди Златоуст уверял меня, что, едва оправившись от болезни, я немедленно простужусь в эту слякоть, если останусь на улице, что я вовсе не обязан первым кидаться Эдгару на шею, я даже могу ни слова не говорить о том, что пришел только из-за него, из-за Фреди, и что ему, Фреди, в конце концов надоело, что его друзья ссорятся из-за ерунды. И таким образом он меня убедил. Тут еще важную роль сыграло то, что я никогда у Эдгара не бывал. Иной раз я делаюсь очень любопытным.

Мы вошли в тесный дворик – такие в Старой Риге на каждом шагу. Под аркой ворот было наставлено с десяток мусорных контейнеров, вокруг которых, истошно мяукая и цапаясь между собой, хлопотали кошки. Через двор была протянута веревка с бельем, которое не сохло на ней, а скорей полоскалось в мокром снегу. Приоткрытые окна изливали запахи пищи, а какой-то парнишка занудно долбил мячом в брандмауер.

Фреди тут ориентировался словно давний жилец. Пнул ногой какую-то дверь, а когда оказалось, что она заперта, саданул по ней пару раз кулаком.

– Иди сюда смелей! – окликнул он меня, когда я поотстал. – Еще подумают, что я пришел тырить белье.

За дверью чем-то погромыхали, затем раздался пропитой голос:

– Чего лупишь! Кто там?

– К Эдгару! – рявкнул в ответ Фреди.

Дверь приоткрылась. На пороге появился мужчина с давно не бритым лицом. Он недоверчиво разглядывал нас, потом заправил рубашку в брюки и нелюбезно сказал, даже скорее проорал:

– На кой он вам сдался?

– Учебники ему принесли.

По лицу мужчины было видно, что ему охота послать незваных гостей куда подальше. Но он махнул рукой и пробормотал:

– Поменьше бы шлендрали по своим школам, а шли работать как все порядочные. Несли бы в дом копейку… Входи… Сидят только на шее у отца с матерью.

– Ничего, – ласково увещевал Эдгарова отца Фред, – вот выучится, а тогда рубли в дом понесет, не то что копейку.

– Дождешься! Черта с два! – И он неожиданно рассмеялся надтреснуто и скрипуче. – Дерьмо, а не рубли! А ну, живо залетай!

Мы прошмыгнули в квартиру, а отец Эдгара, недовольно бурча под нос, запер дверь.

Мы вошли в большую кухню, в которой, к моему великому удивлению, у стен стояли три кровати, застеленные красноватыми одеялами. На одной сидела десятилетняя девочка и складывала в школьную сумку книжки. Увидела нас, и ее рука с учебником застыла на полпути. За столом, уставленным грязной посудой, сидел мальчишка немного постарше и, громко чавкая, хлебал суп. Появление посторонних ему ничуть не помешало. Покосившись на нас, он продолжал орудовать ложкой, только чавкал чуть потише. Над плитой сушилась одежда, а на краю плиты стояла наполовину опорожненная бутылка водки, кусок хлеба с мясом и пустой чайный стакан. Как видно, Эдгаров папаша пребывал в запое.

Неожиданно открылась дверь комнаты, в ней стоял Эдгар. Он был неприятно удивлен, чтоб не сказать больше. При виде меня в глазах у него вспыхнули враждебные огоньки. В какой-то момент казалось, он вот-вот набросится на меня.

– Чего стали?! Валяйте уж дальше! – крикнул он нам.

Мы вошли в комнату, такую же неприбранную, как кухня. У стен еще четыре кровати, на которых валялись скомканные простыни и одеяла, на полу – груда картонных коробок. Здесь так же, как на кухне, стоял непонятный смрад. Теперь я понял, почему от Эдгаровой одежды всегда так странно пахло.

Единственным островком порядка в этом хаосе был стол у окна. Там находилось имущество Эдгара. Учебники десятого класса и его сумка, большой глобус. И вы только представьте, ваза с сосновыми ветками. Они никак уж не подходили к здешней обстановке.

– Ну, как кино про мафию? – спросил Фреди.

– Сходи и посмотри! – огрызнулся Эдгар.

Постель с ближайшей кровати он перебросил на другую и буркнул:

– Садитесь, чего стоите.

Я сел, а Фред почему-то остался стоять и сказал, что мы очень торопимся:

– Мы к тебе только на минутку. Харий просил забежать, передать тебе деньги.

– Он сам не зайдет?

– Сказал, сегодня не получится. Но тебе деньжата нужны, – сказал он, – сегодня же.

Фред вручил Эдгару деньги, тот пересчитал и разочарованно протянул:

– Всего-то?

– Сколько он дал, столько ты и получил, – пожал плечами Фреди.

И тут на пороге возник Эдгаров папаша. Это произошло так бесшумно, что я даже вздрогнул, заметив, что он там стоит.

Эдгар неуловимым движением убрал руку с деньгами за спину. Отец постоял, посмотрел на нас и, не сказав ни слова, повернулся и вышел.

Мне стало как-то не по себе. Хоть бы он слово вымолвил.

Фреди вопросительно поглядел на Эдгара, и тот проговорил вполголоса:

– Запах денег чует за километр.

– Ладно, мы почесали дальше, – так, чтобы Эдгаров отец понял, что о деньгах разговора нет, сказал Фреди. – Книжки тебе принесли, так что сиди теперь и зубри!

Эдгар молчал, и мы собрались идти.

Когда мы проходили через кухню, отец Эдгара сидел на табуретке у плиты и курил папиросу. Наверно, только что пропустил глоточек, судя по довольному виду, с каким он закинул ногу на ногу.

– Мыладой члаэк, мож тож дернешь? – вполне приветливо, даже несколько заискивающе предложил он и протянул нам чайный стакан, на одну треть наполненный водкой.

– Не приставай! – крикнул Эдгар.

Мне показалось, он вот-вот набросится на отца с кулаками. Чего-чего, но такого я не ожидал. Эдгар стал страшно нервным. То со мной, то с отцом готов схватиться.

Но Эдгаров отец как ни в чем не бывало спросил:

– Чо боишься, сынок? – и улыбнулся. – Для меня в ваши годы рвануть стопарь была самая большая радость! А, ребята, ну как? Вы, поди, не такие дурни, как мой, а?

Мы с Фредом молчали. Ради Эдгара.

– Придержи язык, старый, и керосинь сам! – закричал он на отца.

– Ого, – воскликнул тот. – Гляньте, ребята, какого гада взрастил да еще за свои же денежки! Дерьмо паршивое!

Эдгар вытолкал нас за дверь, и она захлопнулась. До меня еще донеслось, что из Эдгара вроде бы можно сделать человека, а этих сморкачей, которые пить не желают, больше не пустят на порог.

– Давай обождем, – шепотом сказал Фреди.

Мы постояли. Все стихло, и мы пошли.

– Он что, бьет Эдгара? – спросил я.

– Теперь уже нет, – ответил Фреди, поднимая воротник куртки, так как гнусная мокрота продолжала валить с неба как раньше. – Установилось равновесие сил. Он уже кончил лупить Эдгара, а Эдгар его еще не начал. Пару годочков можно переждать. Немало поколошматил Эдгара старик, когда бывал под балдой.

Мне стало смешно.

– До сих пор фатер делал из Эдгара человека, а теперь, когда Эдгар им стал, он, в свою очередь, сделает человека из фатера.

– Чушь порешь! Побыл бы ты, голубь, на месте Эдгара, запел бы по-другому.

– Не стану спорить, может, запел бы и по-другому, меня-то ни разу в жизни никто не колошматил…

…И все же…

…За исключением того единственного раза…

…и он впечатался мне в память, наверно, на всю жизнь, как врезанная в камень надпись, которая остается на нем, покуда существует камень…

(И тут я должен рассказать о своем брате Эдисе. Скорей всего я упомяну его еще не раз, быть может, даже впаду в сентиментальность, что-то преувеличу, – не знаю; а возможно, то, что произошло, предстанет несколько иным, чем было, ведь время нас самих тоже меняет, верно? Но сейчас мне хочется рассказать о моем брате.)

Мне было одиннадцать лет. Мы с другом целый месяц копили деньги, а потом отправились на поиски приключений. Короче говоря, смотались из дому, никому не сказав ни слова. Как мы провели время, неважно, но через два дня, когда кончились деньги, вернулись восвояси.

Это было днем, и дома никого не было. Я юркнул в свою комнату, залез в постель и усталый заснул.

Проснулся от шума. Хлопнула наружная дверь. По шагам понял: пришел из школы мой брат Эдис. Я отвернулся к стенке и, когда братец вошел в комнату, притворился спящим.

Он подошел ко мне, но я спал. Он отбросил простыню.

И тут я взвизгнул от боли. В руке у него был ремень, и я взвизгнул еще раз.

– Эд! – заорал я, но получил новый удар. Я вскочил, но его рука схватила меня за шиворот и придавила лицом к подушке. – Эд, братец, милый! – верещал я, заливаясь слезами. – Прости, я больше не буду! – Новый удар чуть не прошиб меня сквозь кровать. Я извивался, вырывался, но рука брата придавила мое лицо к подушке, и я ничего не мог поделать, потому что он был на пять лет старше и сильнее меня. – Эд, Эдик, братец, не надо! Я никогда больше не буду так делать, прости, пожалуйста, братец! – Но братец и слушать не желал, пока мне не удалось вырваться и залезть под кровать.

Наконец я, к величайшему своему счастью, услыхал, как он вышел из комнаты и запер дверь, так и не проронив ни слова.

И тогда меня обуяла неистовая злоба. Я ругал его последними словами, грозился оторвать ему голову, кричал, что вот подрасту побольше и разобью ему морду в кровь и повыбиваю все зубы, я пинал ногами дверь, но никто не приходил, и у меня зверски болела спина.

Я бросился на кровать, яростно лупил подушку, воображая, будто это Эдис.

Вернулись папа с мамой, но никто не отпирал мою дверь и не шел ко мне.

На землю опустилась ночь, и я уснул, лежа на животе, ненавидя весь свет.

А среди ночи ни с того ни с сего проснулся.

Кто-то сидел у моей постели. Я приоткрыл левый глаз на одну тысячную его часть и на одну тысячную долю секунды и тотчас закрыл. Кто-то переставил стул от противоположной стены и сидел подле моей кровати.

И руки прикоснулись к моим ноющим плечам, нежные, как лепестки роз, и не сказали ничего. Я тоже молчал, лежал, будто не просыпался и не ощущал прикосновения рук. И потом, сам не знаю почему, повернулся на бок и что-то пробормотал, словно бы во сне, словно бы нечаянно взял Эда за локоть и затянул его руку под себя, и почувствовал его ладонь у моей щеки. И так я лежал целую вечность, пока вдруг не разрыдался, долго не мог успокоиться, и слезы весенним дождиком брызнули из глаз, а рука братишки так и оставалась у моей щеки, и другая лежала на плече, и я плакал целую вечность, а Эдис целую вечность сидел у моей кровати, пока я не уснул с солнышком в сердце.

Фред проводил меня до остановки.

Троллейбус пришел битком набитый, но кое-как удалось втиснуться. Когда дверь уже закрывалась, я заметил, что сзади идет еще один, тот же номер.

На следующей остановке выскочил, чтобы пересесть. И тут на меня наскочили Сармите с Марой из нашего класса.

Сармите так уж была рада, так рада! Я их ангел-спаситель. Взглянув на Мару, по ее лицу понял, что в моей спасительной миссии надобность не так уж велика и Сармите просто играла. Я опять подставил язык холодным пушинкам.

Ах, неужели это так вкусно?

– Да, да, – прошепелявил я с высунутым языком.

А чем я занимаюсь?

– Еду домой.

Ее, видите ли, пригласили в гости, одной идти неудобно, и я должен ее выручить. Ради бога! Очень, очень прошу тебя! Я покосился на Мару, и лицо ее стало еще кислее, так как, по-видимому, теперь решалось, пойдет ли Сармите со мной или с нею. Я втянул язык и сплюнул. Мара с неожиданной обидой сказала «всего наилучшего» (не из-за плевка, конечно), и я остался с Сармите вдвоем. Мне не оставалось ничего другого, как согласиться, хоть я не очень-то люблю ходить в гости к незнакомым.

В портфеле у Сармите оказалась бутылка шампанского. Она переложила ее в мой, и мы пошли в гости.

Это было типичнейшее сборище мещан, корчивших из себя невесть что. Таких мне уже доводилось видеть у нас дома. Мутер с фатером мещанами не были, но иногда бывали вынуждены прикидываться, потому что мутер работает директором техникума, а фатер в Академии наук, и у нас в гостях бывают люди разных кругов. Я тогда в гостиной не показываюсь, потому что их разговоры до того скучны, что от зевоты не удержаться, а за столом зевать неприлично. Однако поздороваться с гостями я обязан. «Ах, какой большой уже у вас сын, как летит время, как оно летит, каковы твои школьные успехи, Иво, да-а, современная молодежь, каких только не насмотришься на улице, спасибо, да, да-да, я с удовольствием отведаю это пирожное, я могу попросить еще чашечку кофе и т. д…» И всякий раз какая-нибудь тетка заставит меня «чуточку побыть в нашей компании». И когда всем нальют коньяку, а мне сухого вина, то какая-нибудь тетка обязательно выскажется, что в моем возрасте рюмка вина не повредит, а какой-нибудь дяденька расскажет, что сегодня «в отделе спиртных напитков гастронома видел двух вдрызг пьяных юношей, и они без очереди купили еще две бутылки крепленого вина. Это же прямо-таки ужасно, почему милиция допускает подобные вещи, и вы знаете, молодые люди пьют все больше и больше, стакан вина – это бы еще ничего, даже медики это признают, но вы знаете…» и т. д. И папаша с мамашей согласно кивают, хотя прекрасно знают, что в гостях, когда все «свои», я выпиваю водки вместе со всеми (разумеется, соблюдая меру).