Текст книги "Не спрашивайте меня ни о чем"

Автор книги: Андрис Пуриньш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Я накрыл тело Эдиса простыней, как было, когда я вошел.

Встал и направился к выходу.

В свете гигантского лунного диска по аллее из сине-фиолетовых цветов порхали сонмы людей в белом. Только нельзя было разглядеть их лица – то ли было в них какое-то выражение, то ли отсутствовало – не понять. Все они казались одинаковыми.

Побрел в парк.

Тишина… Шорох листьев… Пустые постаменты… Тусклое солнце висит на корявых сучьях… Осень умирает…

Полуразвалившаяся обомшелая скамья. Смахнул листья и присел на краешек.

– Да перестань же ты читать, – нетерпеливо сказал я.

– Сейчас. Еще полстранички до конца главы.

(Что ни день, то длинные больничные коридоры, неживой электрический свет, одна и та же палата, одни и те же серые удрученные лица.)

Он закрыл книжку и положил рядом с собой. Осторожно поглядел на меня. С его лица и шеи еще не совсем сошел летний золотистый загар.

– А ты… – начал я.

– Не спрашивай, Иво, – улыбнулся он. – Какой большой ты уже вырос.

– Когда врачи тебя выпишут, мама с папой ждут не дождутся. И я тоже.

(Есть реки, спящие в туманах ранних утр, и зелень рощ, и берег Гауи, и нежность капель дождевых весною, стакан вина, пьянящего вдвойне. И музыка, и милые мне лица. В кафе прекрасный вечер, снег, чьи хлопья крупные ложатся за окном, когда шумливая толпа людская катит неспешно через мост…)

– Да, скоро надо будет собираться домой.

– А как ты себя чувствуешь?

– Лучше, братишка, лучше. – Он опять улыбнулся и погладил меня по голове.

(Белая операционная, белые люди, белый брат. Лишь цилиндр для газированной воды наполнен красным сиропом, уровень которого постепенно убывает.)

– Эдис, пошли домой, – прошептал я онемелыми губами.

– Пойдем, пойдем, – отозвался он.

– Но что же ты не встаешь?

– Разве ты не видишь? Я уже иду, иду рядом с тобой?

– Эд! – закричал я. – Ты живой или ты умер? Разве ты меня не видишь? Быть может, не слышишь? Быть может, не чувствуешь мою руку?

И он легонько хлопнул меня по плечу, и я погладил его руку.

– А другие…

– Какое нам дело до других? Я ведь с тобой.

– Эд, ты меня не покинешь?

– Никогда, братишка.

– Ты пойдешь со мной?

– Пойду с тобой.

– Я буду держать тебя за руку и не отпущу. И так мы пойдем.

– Хорошо. Только ты не смей на меня смотреть. Договорились?

– А почему так?

– Не спрашивай. Только дай слово.

– Даю, – прошептал я и схватил брата за теплую руку. – Обещаю.

Мы встали, взялись за руки и пошли.

Вышли из парка, пересекли улицу Стучки, Кирова. Постояли у кинорекламы «Риги» и «Спартака», прошли мимо книжного и свернули на улицу Ленина. На другой стороне стояла милиционерша со свистком. Нам не надо было переходить. Пусть свистит на здоровье. Зашли в «Соки» и взяли сухого вина по шестьдесят одной копейки за стакан. Оно было отвратительно холодное. Миновали улицу Дзирнаву, церковушку, улицу Лачилесиса. Машин не было, и мы перешли на красный свет. Заглянули в антикварный магазин, посмотреть, что там. Кое-какие акварели нам понравились, но не настолько, чтобы ломать голову, как их купить.

Вышли, стали поджидать троллейбуса, чтобы ехать домой. Какая-то жаба с двумя чемоданами едва не налетела на Фредов альбом. Я едва успел отдернуть руку с пластинками.

Я был страшно рад, когда опять встретился с Дианой. Солнце сползало в море красным овалом в лиловый пух.

Мы бродили по берегу.

Она была в черном плащике из какой-то синтетики и клетчатом берете.

От моря тянуло холодком, и мне было зябко в тонкой курточке.

– Чем кончилась инвентаризация в твоей галантерейной лавочке? – поинтересовался я.

– Нормально, – засмеялась она. – Ина, правда, боялась недостачи и два раза сбивалась со счета.

– Ина всегда переживает по пустякам.

Я обнял ее за плечи.

– Твой плащ холодный, как панцирь у старой черепахи.

– Бедный мой черепашонок, ты совсем окоченел!

– Пока держу тебя в объятиях, мое сердце пылает огнем и греет меня изнутри, – засмеялся я, и она так жалостно взглянула на меня, словно я был при последнем издыхании.

– Ну, ну, – усомнилась она, – хотела бы я посмотреть, насколько согреет тебя любовь, скинь ты хотя бы курточку.

– Это было бы неэстетично, – сказал я. – А Яко однажды сочинил стишок на эту тему.

 
Моя пестрая черепашка
Выползла из своей рубашки.
Она теперь не черепашка,
Она ползучая замарашка.
 

И это четверостишие показалось нам таким потешным, что мы хохотали до упаду.

Когда свернули в дюны, Диана сказала:

– А стишок-то, может, вовсе и не смешной?

– Что в нем серьезного?

– Разве мы не носим панцири вроде черепах? А когда их сбрасываем… Дай сигарету.

Она закурила и сразу же бросила.

Нагнула мою голову и прижала к своей щеке.

Я поцеловал Диану, но она не ответила, только прошептала:

– Иво, мне страшно.

– Чего ты боишься? Я же рядом.

– Не знаю…

Гладил ее темные волосы, теперь мне знакомые, как свои собственные.

– Хорошо нам друг с другом, верно? – шепотом спросила она.

– Почему ты спрашиваешь? Разве сама не знаешь?

– Повтори еще раз.

– Нам с тобой хорошо.

– Ты меня любишь?

– Я люблю тебя. Я тебя люблю. Я тебя люблю.

– Вот так хорошо, – сказала она.

– Что-нибудь случилось?

– Нет, нет…

– Тогда не из-за чего волноваться.

– Я знаю.

– Я тебя люблю, люблю.

– А все-таки я боюсь, Иво.

– Что может случиться, если я тебя люблю, люблю, люблю и ты меня любишь, любишь, любишь?

Она не отвечала, только целовала мое лицо, целовала так, будто мне предстояло идти на войну, и мы никогда больше не увидимся.

Впустую звонил почти целую неделю.

Нет ее, нет, ушла, скоро придет, только что была, нету, нету.

В конце концов помчался к галантерейному магазину незадолго до закрытия.

Наподдавал мертвые листья, прохаживался взад-вперед по дорожкам парка под синим-пресиним осенним небом и ярким-преярким осенним солнцем.

Без десяти шесть покупателей в магазин уже не пускали.

В четыре минуты седьмого дверь открылась, и вышла Диана с незнакомой мне девушкой, хотя многих продавщиц я хорошо знаю.

Я незаметно следовал за ними.

Они вошли в кафе, и минут двадцать я топтался в ожидании, пока наконец мог поплестись за ними, как полицейский агент.

Потом они распрощались.

Я выждал, покуда та, другая, отошла подальше, перебежал улицу, взял Диану сзади за плечи и прошептал счастливым голосом:

– Здравствуй, радость моя!

Ее волосы пахли земляникой.

Она, вздрогнув, оглянулась, вроде бы смутилась, так, во всяком случае, мне казалось в течение некоторого времени, потом на щеках проступили ямочки от улыбки, и я коснулся их губами.

– Как ты меня напугал!

– Это за то, что к тебе не дозвониться.

– Плохо звонил.

– Да ты что! Ежедневно по нескольку раз. Уже стал опасаться, что твои девочки на работе разозлятся на меня.

Она пожала плечами.

– Разреши! – Я взял у нее из рук сумку. – Ты куда идешь?

– Домой. Потом к портнихе.

– Можно и мне с тобой?

– Вообще-то… Нет, лучше не надо, Иво, – запнулась почему-то Диана. – Она не любит, когда приводят посторонних.

– Я же ее не съем!

Диана засмеялась и покачала головой.

– Она ужасно странный человек.

– Зачем же ты к ней ходишь?

– Шьет она очень хорошо.

– А ты не можешь сегодня не поехать?

– Я обещала. – Она кусала губы, а потом торопливо проговорила: – Но ты можешь проводить меня до дому.

Мы вошли в комнату Дианы.

Все так же, как было, когда цвела сирень. Большие вазы на столе и на полу, только вместо сирени заалевшие, пожелтевшие листья клена и берез. Пахнет, как в роще.

Я бросился в старое кресло-качалку и здорово раскачался.

Диана была тиха и неразговорчива.

– Что же все-таки произошло? – спросил я. – Скажи мне коротко и ясно.

– Ничего, – ответила она.

– Сегодня ты выглядишь в точности так же, как в тот день, когда я увидел тебя впервые.

– Почему? – Она улыбнулась и села ко мне на колени.

Старое кресло угрожающе заскрипело, но я не придал этому значения и качнулся еще раз.

Обнял ее и сказал:

– Я должен тебе сообщить что-то очень важное. Только дай слово, что не встанешь, пока я не договорю до конца.

– Хорошо, даю слово, – протянула она ребячливо. – Буду тебя слушать хоть до утра.

– Ничего не выйдет. Тебе же к портнихе.

– Это зависит от того, что ты будешь говорить.

Мы качались, кресло скрипело, пахло увядающими листьями, а я уже готов был сказать ей все: о наших отношениях, о женитьбе, обо всем…

А потом вдруг передумал. Шестым чувством уловил, что сегодня лучше об этом не заикаться. Скажу, когда почувствую, что мы вместе настроены на одну волну.

Я поцеловал ее.

– Хочу любить тебя и хочу, чтобы ты любила меня.

– Я буду любить тебя всегда.

Порыв ветра влетел в полуголый куст сирени за окном и раскачал ветви. Желтые блики осеннего солнца зайчатами забегали по полу и дивану. Левая створка окна распахнулась. Зареяли на ветру белые занавеси. Комнату наполнила осенняя свежесть.

Кивком головы я показал на летящие по ветру занавески.

– Погляди-ка! И тогда – помнишь? – ветер тоже распахнул окно, и опрокинулась ваза. Ты успела ее поймать, но краешек все-таки отбился… Ты стояла в луже, сирень лежала у твоих ног, и ты все смеялась, смеялась, пока не рассмешила и меня.

Теперь вазу больше не ставят на окно.

– Родная, если б ты знала, до чего я тебя люблю…

– И я тоже…

Потом сказала:

– Наружная дверь раскрыта. Я думала, мы на минутку.

– А вот я так не подумал, – рассмеялся я, – хоть и не сказал тебе об этом.

– Погоди, я сейчас приду.

Она выскользнула из комнаты, тихонько притворив за собой дверь.

Я задернул оконные шторы. Между ними осталась щель, через которую солнце светило на диван. Разделся, кинул одежду на качалку и нырнул под одеяло.

Погладил солнечный луч. Рука ощутила тепло. Чему-то улыбнулся и стал смотреть на дверь.

Вошла Диана. Босая.

– Туфли слишком стучат, – сказала она, – а вокруг все так тихо-тихо.

Она раздевалась.

Я подпер голову рукой и смотрел на нее.

– Не гляди на меня так, – сказала она неожиданно, – отвернись к стене.

–  Почему? – удивился я.

– Не смотри!

– Но почему же?

– Я прошу тебя.

– Хорошо. Зажмурюсь.

– Отвернись к стене! – резко воскликнула она. – Ты слышал?

Я отвернул голову в сторону и прикрыл глаза.

– Ладно. Больше не смотрю. Ты прекрасна.

Она промолчала. Подошла и села на диван.

– А теперь можно?

– Нет, – сказала она.

– Почему?

– Перестань!

Она легла рядом.

Мы лежали, не прикасаясь друг к другу.

Над домом пролетел самолет. Я открыл глаза. Заблудившееся в комнате золотисто-пестрое насекомое ползло по солнечному лучу. Вдали погромыхивал последний гром. От горького аромата увядания кружилась голова.

Луч заходящего солнца проскользни по гравюре, на которой рыбаки вытаскивали лодку на берег озера и возвышался на скале замок.

Я сидел у себя в комнате и крутил ручку настройки приемника. Взбулькивали разноязыкие голоса и звуки музыки. Просто в ужас можно прийти, до чего же на свете много людей, которые не понимают друг друга.

Предоставил слово Риму. Пели по-итальянски. Я люблю слушать песни, слов которых не понимаю. Я могу думать, что поют именно о том, что происходит в моем воображении. На английском я слушать не мог, а Диана – та на французском. Французский она учила в школе и знала довольно прилично. Просто даже завидно, как иные люди способны к языкам. Но, между прочим, знаю я одного малого, который окончил институт, а английский знает хуже меня, хотя я в этом смысле далеко не светило.

Побросал в портфель учебники к завтрашнему дню и вышел в коридор позвонить Диане на работу.

Наконец-то и нам провели телефон, но многие еще не знали номер, и звонков раздавалось совсем мало. Правда, Яко пытался втолковать нам, чтобы номер мы давали как можно меньшему числу людей, иначе от звонков не будет никакого спасу. А мне хотелось, чтобы звонили почаще. Если уж мне так мало пишут, пусть хотя бы звонят чаще.

Набрал номер. Кто-то взял трубку.

Я услыхал ее голос.

– Диана, привет!

– Это ты, Иво?

– Ну а кто же еще, – радостно отозвался я. – Звоню целую вечность, а тебя все нет и нет на месте.

– Очень много работы.

– Это же безобразие – заставлять женщин столько работать.

– В нашей секции одна заболела.

– Так когда мы можем сбежаться? Завтра ты свободна?

– Какое там! Работаю.

– А вечером?

– Даже не знаю… И потом, тебе же надо учиться. Главное теперь – закончить школу.

– Мелочи жизни.

– Насчет завтра мне сегодня сказать трудно. Позвони завтра на работу.

– Ты будешь обязательно?

– Да.

– Я позвоню стопроцентно. Часов около десяти, ладно? Из школы.

– Да… Иво…

Сухой щелчок, и в трубке короткое попискивание: пи-и, пи-и, пи-и…

Бросил трубку.

Я знал, что на нее иногда находит депрессия.

Каким-то чудом у Дианы выдался свободный вечер, и мы решили рвануть на танцы.

Влез в полосатые брюки и джемпер, и тут в мою комнату вошла мама.

– А в школу тебе завтра не надо?

– Надо, надо, надо!

– А уроки на завтра сделать не надо?

– Надо, надо, надо!

– И ты заниматься не будешь?

– Нет, нет, нет!

– Это почему так?

– Потому, потому, потому!

– Ты не мог бы изъясняться попонятней?

– О да, о да!

– Мне что-то не нравится твой образ жизни.

– Пусть он тебя ни капельки не волнует. Все о’кэй!

– Но ведь ты не приготовишь задание на завтра?

– Разок можно и не выучить. И так я чересчур много учусь. Знаю одного студента из политеха, который на втором курсе загремел в сумасшедший дом из-за того, что перезанимался математикой.

Она покачала головой и закрыла дверь.

Зачем волноваться? Ведь все о’кэй!

Когда уходил, мама сунула мне в карман три рубля.

– Спасибо! – радостно воскликнул я. – Когда начну работать, отдам.

– В котором часу ты вернешься?

– Не знаю. Наверное, около двенадцати.

– Постарайся не позже. Сейчас столько творится всякого.

– Ладно. Если что, позвоню.

И юркнул в дверь, в троллейбус, в поезд и прибыл.

Вокруг бушевала сумятица звуков, красок и людей. Внезапно музыка оборвалась, и над залом повеяло осмысленностью.

Я упрыгался до одури и был счастлив. Повел Диану на свежий воздух.

– Какая благодать – прохлада, – с облегчением вздохнула она.

– Ты не простынешь? – озабоченно спросил я.

– Нет, – тряхнула она головой.

Погромыхал барабан, и кто-то выкрикнул в микрофон:

– А теперь дамы приглашают кавалеров!

– Давай немножко передохнем, Иво, ладно? – устало попросила она.

– Так это ты уж сама реши. Мне приглашать не полагается.

Заиграла медленная музыка, и я заметил, что к нам пробивается моя одноклассница Паула. Вечно я натыкаюсь на знакомых, когда меньше всего этого хочу.

– Приглашаю вас, Иво! – Змеюга улыбнулась, очевидно подумав, что я обо всем забыл. Но подобные вещи так скоро не забываются. И незаметно прошлась взглядом по Диане.

Я был вынужден оскалить в конской улыбке все тридцать два зуба и идти танцевать.

– Как поживаешь, Иво? – спросила она. – Хоть и в одном классе, а так редко удается поговорить.

– Скверно, милая Паула, скверно. Сейчас дела мои идут скверно.

– Ах, вон что, – протянула она, округлив глаза.

Могу поспорить, что она ничегошеньки не поняла.

Впрочем, я знал, что понять было для нее вовсе не главным. Главным было неистребимое желание завтра в школе рассказывать, что на танцах встретила Берга и с кем он был, как она, Паула, танцевала с ним, как он жаловался на жизнь. Наврет с три короба, но факты преподнесет так, что обо мне все будут думать как о кающемся грешнике, плакавшемся Пауле и желающем помириться с теми, кто на злополучном прошлогоднем собрании был против меня и моих друзей. Паула мастерица на такие номера. Знаю ее как облупленную.

– И почемуже твои дела плохи? – Она все-таки решила вникнуть в суть вопроса.

– Да я и сам не знаю. Скверно, и все. Слишком долго рассказывать. А как тебе живется в этом миру?

Вот когда ее понесло. Ее хлебом не корми, дай только языком помолоть. Паула трещала, трещала, и я вдруг почувствовал, до чего мне все это скучно. Ее пустячные огорчения и радости были для меня берегом, оставшимся позади, как для путешественника, переправившегося через реку. Даже стало непонятно, с чего я вдруг забеспокоился о том, что она наболтает обо мне в классе.

Избавление пришло только с окончанием танца, поскольку я был джентльменом и не мог приостановить словоизлияние дамы, однако не настолько уж я был джентльмен, чтобы посчитать своим долгом пригласить ее на следующий танец.

Я ринулся туда, где оставил Диану, и побледнел. Диана разговаривала с каким-то мужчиной в крапчатом костюме и мерзопакостном галстуке, в черных усиках и прилизанной длинной гриве. Не знаю, отчего я побледнел, каждый ведь может встретить в танцзале знакомого, но знаю: я побледнел.

Они меня не видели, и я, затаив дыхание, неслышно подкрался к ним сзади. Музыка не играла, и сквозь шум голосов я разобрал слова, резанувшие меня, как ножом, хоть это и глупо, но как ножом.

Я стоял и слушал. Я мог только слушать. Она с упреком сказала:

– Зачем ты все-таки пришел, Инт?..

– Когда-то надо же с этим покончить.

– Но только не сегодня. Я все сделаю сама.

– У тебя это слишком затянулось… Можно пригласить тебя на следующий танец?

– Нет, – сказала она. – Нет. Я же сказала, что я с Иво.

– Ну вот!

– Не могу я сразу… сказать ему…

– Тогда я скажу сам.

– Нет!

– Ты пойми. С этим давно пора было покончить! Так лучше и для него и для нас… Чего ты мальчишке зря голову морочишь?

– Не злись, Инт, – с мольбой в голосе сказала она. – Ну не могу я так с бухты-барахты…

– Какого дьявола! Мне надоело, что ты с ним церемонишься, как…

– Тебе не понять. Ты не знаешь, что это значит…

– Пока не поздно, пора ему втолковать, что жизнь не табличка умножения на обложке школьной тетради.

– Инт…

– Диана… Мы хорошо знаем друг друга. Я знаю, что было в твоей жизни, ты знаешь, что было в моей. Нам незачем упрекать друг друга. Свое прошлое мы перечеркнули. Но внушает сомнение настоящее: действительно ли проведена черта. В конце концов нам уже не по двадцать. Если, конечно, ты думаешь об этом всерьез.

Она придвинулась к мужчине плечом, точно так же, как до этого придвигалась ко мне, когда хотела в чем-то убедить, и что-то сказала, но я не слышал что.

Мое сердце остановилось.

Расслышал еще несколько отрывочных фраз, произнесенных мужчиной.

– …мне очень неприятно… скажу Иво сам… именно между тобой и Иво… надо трезво смотреть на жизнь… не розовая плантация…

Взревела музыка. Мужчина оглянулся и увидел меня, что-то сказал Диане, она взяла его за локоть, но он осторожно освободился.

Мужчина помахал мне и что-то произнес. Я не расслышал, хоть и стоял совсем близко.

Я смотрел на Диану, и она смотрела на меня, но глаза наши никак не встречались.

Мужчина протиснулся ко мне и с улыбочкой сказал:

– Приветствую, молодой человек!

– Чао… – сказал я.

– Заложил крепко? – панибратски спросил он. – Видик у тебя бледный.

Я что-то ответил, тоже попробовал улыбнуться, но он сказал, что нам надо поговорить.

Меня прошиб пот, и я почувствовал, как лицо мое онемело, будто от укола новокаина.

Мы вышли из зала во двор, там было прохладно, и я более или менее пришел в себя. Пошли к скамейке, стоявшей в кустах. Вернее сказать, мужчина шел впереди, а я плелся за ним. С каждым шагом мои силы прибывали. Очевидно, там, в зале, на меня напал какой-то стресс или что-то еще, что теперь постепенно отступало.

– Ты сам заложил, – сказал я.

– Нет, – возразил он.

– Я не пил ни капли.

– Верю.

Он уселся на скамью.

Я продолжал стоять.

– Садись, – сказал он.

– Не хочу.

– Как угодно.

Он заложил ногу на ногу, вынул сигареты и предложил мне.

Я не взял.

Он закурил.

Небо было темным. По небу плыли обрывки туч. Поднялся ветер. Кое-где в темноте ночи поблескивали звезды.

– Иво! – начал он.

– Что?

– Иво, мне очень неприятно, но…

– Не лезь к ней! Я прошу тебя, не лезь к ней!

– Я тебе должен сказать…

– Не лезь к ней!

– Будь благоразумен. Ты должен понять, что вы оба…

– Убирайся к черту!

– Тебе семнадцать, а ей…

– Восемнадцать мне уже, – вытолкнул я.

– Ну хорошо. Восемнадцать.

– Ты ее не любишь!

– Не говори глупости. Потом сам поймешь, что так было лучше всего. Тебе она…

– Не лезь к ней… – долбил я в одну точку. – Не лезь к ней!

Сигарета у него погасла. Он достал зажигалку, но ветер несколько раз гасил огонек, прежде чем ему удалось закурить. Он глубоко затягивался. Я стоял и смотрел. Потом он сказал:

– Если ты хочешь знать, то я скажу тебе. Мы с Дианой женимся. Забыв обо всем, что было раньше.

– Ты врешь!

Красный огонек въедался в его сигарету. Сжигал ее безжалостно. Позади оставалось пепелище.

– Ты скотина! – проговорил я с дрожью в голосе. – Ты с ней поиграешь и бросишь. Заделаешь ребенка и бросишь ее. Даже алименты платить не станешь. Наделаешь детей и в один прекрасный день бросишь ее. Ты такой! А она не такая, как другие, это тебе говорю я, черт тебя знает, что у тебя за имя, и еще скажу, что ты негодяй! Она сейчас, может быть, любит тебя, потому что ты запудрил ей мозги и она не знает, какой ты есть на самом деле, но ты ее любить никогда не будешь. Оставь ее, пожалуйста, прошу… ну, прошу… оставь ее…

– Чушь ты порешь, вот что. Мы с Дианой познакомились, когда она была в твоем возрасте. Теперь, хоть и поздновато, мы поняли, что любили друг друга… Не знаю, для чего я тебе все это говорю, в конце концов, эго не твое дело! Единственно, может, для того, чтобы все, что было, оставило в тебе меньше боли… Мы с Дианой пережили больше, чем ты, знаем, что почем в этой жизни… Я понимаю, тебе больно… Но со временем пройдет, и ты позабудешь, что когда-то любил некую Диану.

– Ты свинья, свинья, ты вонючая свинья при вонючем галстуке, – от злости я чуть не плакал. – Чтоб ты сдох, пес проклятый!

Он встал, и я врезал ему. Наверно, он этого не ожидал. Он был явно сильнее меня. Но ненависть и отчаяние придали моей руке силы, и в следующий миг он повалился на скамью.

Месяц харкнул светом на крапчатую дрянь.

Он наклонился и провел ладонью по рту. Из разбитой губы сочилась кровь.

– Зря ты так, Иво, – проговорил он странным голосом.

Я ударил еще раз, но в глазах моих потемнело, и я погрузился в непроглядную черноту, в которой не светили ни звезды, ни месяц. Потом я очнулся. Преющие листья у моего лица. Выплюнул что-то соленое и кое-как сел.

Мужчина сидел на скамье.

– Глянь-ка! У волчонка растут зубы. Я считал, что ты лучше воспитан, не говоря уже о том, что ты мне тут нагородил, – сказал мужчина и икнул. Закурил новую сигарету. – И насчет Дианы. Ты ее должен забыть. Забыть навсегда. Так, будто ее никогда и не было. Никогда. Забудешь на все времена. Понятно? И тогда мы останемся друзьями и выкинем из памяти этот поганый вечер. Договорились?

– Друзья… Какиедрузья…

Я не понял, что он хотел сказать.

Он криво усмехнулся.

– Ты, что же, дурень, не соображаешь? То, что между вами было, в наши дни… Допускаю, что ты думаешь совсем по-другому. Возможно, ты воспринимаешь все иначе. Я и сам когда-то был таким дурошлепом, по это ничего не меняет.

– Не лезь к ней, ты слышишь?

– Заладил одно и то же. Как тебе не надоест? Очевидно, ты не способен мыслить логически.

– Собака ты, крапчатая собака, – сказал я. – Чтоб ты сдох, пес паршивый!

Мужчина забросил сигарету и встал. Шагнул вперед. Я мгновенно вскочил и отпрыгнул назад. Он бросился на меня и ударил изо всей силы. Я увернулся, но тут же последовал второй удар. Я наклонился, развернулся для удара, но нога зацепилась за корень, и я упал навзничь.

Мужчина нагнулся, и я врезал ему кулаком в рожу.

Он пнул меня в бок, но, когда занес ногу, чтобы пнуть еще раз, мне удалось ее ухватить, и он повалился на меня. Сцепившись, мы катались по дорожке, хрипя от злобы, и в дикой ярости колошматили друг друга.

Потом я пришел в себя.

Я лежал на дорожке.

Луна и яркие звезды лили свет на перепачканную одежду, прикрывавшую мой труп.

Все во мне болело. Этот гад излупил меня отменно. Но и сам получил будь здоров.

Я поднялся на ноги и рухнул на скамейку.

Потом поплелся назад. Шел, словно в кошмарном сне.

Какие-то лица в светлом помещении. Промелькнула Паула с Янкой из параллельного класса. «Что с тобой случилось? Что с тобой случилось?» Теперь я вспомнил все, не только драку, и единственное, что я мог сделать, – это достать номерок и дать его Пауле. Ловил любопытные взгляды – лица на мне, наверное, уже не было, была расквашенная рожа. Янка утянул меня в угол. «Это кто же тебя так? – приставал он с расспросами. – Кто такие, покажи, ты только покажи!» У него тут целая шайка своих ребят, они сделают все как надо, обработают первый сорт. «Эдис, брат, – пролепетал я распухшими губами и прижался лбом к его плечу, – Эд, этимне поможешь, разве только что убить его, но, наверное, и это не поможет. Да, Эдис, я знаю, что за все надо расплачиваться, и все равно этим не поможешь, потому что всего не купишь. Так уж человек устроен, что есть вещи, которые нельзя купить, Эдис, и все идиотство в том, что эти самые драгоценные вещи на свете – они достаются задаром, и если судьба их тебе не преподносит, то и купить их ты не можешь, и ничем не поможешь, ничем не поможешь, ничем не поможешь, но то, о чем я тебе рассказываю, тебе это, брат, уже известно». – «Надевай куртку, Иво, проводить тебя?» – «Нет, я дойду, сам дойду, я ведь не пьяный…»

Забрел в какой-то двор с водоразборной колонкой.

Навалился на рукоять.

Металлическая пасть выплеснула обжигающую воду. Я подставил голову.

Я умер сегодня – уже во второй раз.

Я умер.

То, что в моем обличье блуждало по миру, было не я.