Текст книги "Чешуя (СИ)"

Автор книги: Андрей Волковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Чешуя

Часть 1

Псы с городских окраин,

Есть такая порода.

С виду обычная стая,

Их больше от года к году.

У них смышлёные морды.

И, как у нас, слабые нервы,

Но каждый из них такой гордый,

И каждый хочет быть первым.

«Чайф» – «Псы с городских окраин»

«Всем всё равно»

– Антон!

Напряжённый голос отца заполнил коридор.

– Антон!

Такой голос не сулил ничего хорошего.

Мальчик съёжился за креслом, надеясь, что, может быть, вот сегодня отец его не найдёт.

– Мать твою, Антон! – голос из напряжённого стал злым. Глубоким, сильным. Тёмным и густым. Антон видел по телевизору, как льётся мёд, вязкий и тягучий. Вот и голос у отца становился таким. Только не золотисто-коричневым, а чёрным.

Громыхнула распахнувшаяся дверь в детскую.

– Я тебя предупреждал, Антон!

И правда, предупреждал.

Мальчик задержал дыхание, мечтая слиться с креслом. Но мягкая пыльная защитная стена уже полетела в сторону.

– Почему опять двойка? Ты тупой⁈ Тупой, да⁈ Тупо-о-ой!

На кухне мама беззвучно плакала, механически продолжая мыть посуду. Конечно, она тоже виновата. Совсем забыла, что Гена не ест по вторникам картошку. Ну что ей, дуре, стоило вспомнить вовремя и приготовить рис или гречку? Хотя гречку тоже не надо: вчера же ели. Ну, макароны. Капусту тушёную. Перловку. Что угодно! Что угодно, чтобы Антошу не… чтобы Антоша не плакал.

Ночью Антон смотрел в стену. Смотреть в потолок интереснее: там старые звёздочки, которые дедушка подарил, пока жив был, но лежать на спине было слишком больно.

По стене медленно-медленно полз светящийся слизняк. Куда он ползёт? Домой? Интересно, он тоже сердится, когда его сын получает двойки?

Дурак, нет у них никаких двоек! И школ нет. Да и сына нет.

…иногда Антон хотел, чтобы и его не было.

Это началось, когда Антону исполнилось шесть. Пока он был совсем маленьким, папа и мама часто смеялись, держались за руки и даже – фу-у-у! – целовались. Каждые выходные в гости приходили нарядные весёлые тёти и дяди. Приносили роботов, машинки и шоколадки и тоже часто смеялись.

А потом у папы появилась вторая тень. У второй тени были красные глаза и большая страшная улыбка.

Антон пытался рассказать маме, но та только смеялась:

– Тебе кажется, мой хороший! Помнишь, мы вчера кино смотрели страшное? Вот там была злая тень, а у папы такой нету.

Мама была не права. Как это так: мама была не права? Антон пытался не смотреть на тень: вдруг мама всё-таки права, и это ему, Антону, кажется? Взрослым ведь лучше знать.

А потом отец впервые ударил маму. С тех пор Антон никогда не называл его папой. Лучше бы звать его Геной – как тот крокодил в мультике, только злой. Но отец ударил и его, когда он попробовал сказать ему «Гена».

Мама много плакала. Отец первое время извинялся, целовал ей руки, носил цветы. Потом перестал. А его вторая тень смеялась и смеялась. И иногда подмигивала Антону.

Отец научился говорить маме такие слова, от которых она перестала улыбаться. Нет, никаких ругательств из тех, что иногда повторяли мальчишки в садике и взрослые парни на скамейке во дворе. Слова вроде как были обычные, но Антон видел, как от них мама становилась печальнее, слабее и тише.

Родители больше не смеялись вместе – только отец иногда, не держались за руки и не целовались. Никаких посиделок у телевизора по вечерам. В восемь ноль-ноль Антона закрывали в детской, а родители запирались в своей спальне, и почему-то ему казалось, что там происходит что-то очень плохое.

Когда он пошёл в первый класс, мама уже умела закрашивать синяки так, что их почти не было видно. В гости к ним больше никто не приходил. А Антон твёрдо знал, что такое расписание, порядок и уважение.

Отец говорил:

– Ты сам во всём виноват. Делай всё как надо – и я тебя не трону. И не вздумай никому жаловаться. Всем всё равно. А скажешь кому – я твою мать прибью.

И Антон молчал.

Иногда отец отключался. Вот сидит с недовольным лицом, ест мамин суп – и вдруг роняет голову на стол. Но беспокоить его нельзя: мама однажды попробовала его разбудить, он тут же вскочил и принялся лупить её. Страшно. Молча. В кровь.

Когда это случилось, Антон закричал и выбежал в подъезд. Стучал в двери, звал на помощь. Но никто ему не открыл. Отец прав: всем всё равно.

Когда ему стукнуло восемь, отец сломал ему руку за то, что сын попросил не бить маму в день её рождения. Мама плакала и наедине просила Антона никому не рассказывать, что случилось.

– Скажем в больнице, что ты упал, ладно? Пожалуйста, мой хороший! Папа нас любит, просто у него был тяжёлый день… а я сама виновата…

Чтобы мама перестала плакать, он согласился.

Когда Антону исполнилось одиннадцать, отцовская тень в первый раз заговорила с ним.

– Хочешь избавиться от «крокодила Гены», мальчик?

Антон развернулся в постели, поморщился от привычной боли в исполосованной ударами ремня спине и с недоверием уставился в темноту своей комнаты. На полу светились красным знакомые жуткие глаза.

– Ну, чего тебе? – шёпотом спросил он.

– Хочешь избавиться от «крокодила Гены», мальчик? – повторила тень.

– Как?

Тень усмехнулась и зашлась в беззвучном хохоте.

– Я расскажу. Только слушайся меня.

На следующий день Антон стащил на кухне большой мясной нож. Спрятал, по совету тени, в сиденье кресла, подпоров край обивки.

Ночью тень сказала:

– Жди год.

– Это долго!

– Так надо.

– Ну, и что мне делать?

– О, это просто, мальчик. Тебе надо только одно: ненавидеть «крокодила Гену».

Это и правда было просто. Антон и так ненавидел голос отца, взгляд, улыбку, одежду, походку, запах его одеколона – всё-всё.

А весной мама утонула.

Отец вывез их на природу, далеко за город. Приказал им с мамой собирать мелкие белые цветочки. А потом мама провалилась в ледяную протоку. Антон побросал цветы и побежал спасать её.

– Мама! Мама!

Она билась в воде и звала на помощь.

Отец перехватил его у самой воды. Сжал плечо так, что кости захрустели, и сказал:

– Бесполезно. Видишь, какая тварь её схватила?

Антон сквозь слёзы видел гибкие корни, опутавшие мамины ноги и утаскивающие её вниз. Он пытался вырваться, но не сумел. Отец быстро разозлился, швырнул его на землю и приложил головой о камень.

– О тебе же забочусь, тупой!

Пришёл в себя он уже дома. Прислушался: мама не возилась на кухне, не шуршала веником в коридоре, не сидела в ванной. Её не было. Совсем.

У Антона сильно болела голова, рука плохо слушалась, почему-то ныл правый бок. Но всё это было неважно.

Он смотрел в потолок сухими глазами и чувствовал, как внутри него что-то смерзается ледяным комом.

С утра отец велел ему готовить завтрак. Антон поставил чайник и посмотрел отцу в глаза.

– Не смей! – рявкнул отец.

И тут же отключился.

Тень, распластанная на холодильнике, сказала:

– Неси нож.

Антон молча сходил за почти забытым в недрах кресла ножом.

– Хорошо. Теперь отрезай меня. Вот тут. И здесь. Вот тут. И тут. Молодец.

Закончив, Антон остался стоять рядом с отцом. Внимательно смотрел на него. Сколько у него седых волос. Какие глубокие морщины. Он такой старый. Как просто ударить его ножом. Прямо в горло. Он не успеет проснуться.

Антон крепче перехватил нож.

– Сейчас нельзя, – сказала тень. – Ночью. Всё будет ночью.

И беззвучно засмеялась.

Очнувшийся отец без слов поднялся и ушёл в спальню. Просидел там до полуночи.

В полночь тень шепнула Антону:

– Пора идти. Сегодня с «крокодилом Геной» будет покончено.

Отец вышел из комнаты и молча стал собираться.

– Идём, идём, – говорила тень. – Нам надо на старый мост. Нож можешь не брать.

Старый мост – это на другом конце города. Идти долго придётся.

– А, ерунда! – сказала тень. – Смотри! Отец развернулся и ушёл в спальню. Через полминуты вернулся с телефоном и позвонил в такси. Он говорил с диспетчером, даже улыбался, но его лицо оставалось пугающе неподвижным. Антону стало страшно, впервые со смерти мамы.

Они без проблем доехали до старого моста. Тень всю дорогу смеялась и комментировала всё, что видела за окном. Антон смотрел прямо перед собой и молчал. Отец молчал тоже.

Потом они медленно поднимались на мост, и тень шептала:

– Просто столкни его в воду. Он не будет сопротивляться. Не так и страшен «крокодил Гена», а? А потом мы с тобой заживём!

На мосту было пусто и очень ветрено.

Отец неуклюже взобрался на каменные перила и сгорбившись уселся на них.

– Толкай.

Антон подошёл к отцу.

– Толкай!

Сердце билось где-то в горле. Почему-то тяжело было дышать.

– Ну же!

Он сглотнул и нерешительно поднял руки. Отцовская спина такая широкая.

– Он нарочно твою мать туда увёз! Он хотел, чтоб она умерла!

Антон вскрикнул и изо всех сил пихнул отца в спину. Тот мешком полетел вниз.

– Молодец! А теперь давай…

Чудовищная вспышка света чуть не выжгла Антону глаза. Он повалился на холодный камень и зажмурился. Мост под ним ощутимо вздрогнул. А что, если это отец возвращается⁈ Трясёт мост, лезет из воды? Нет! Нет! Нет!

Потом в звенящей холодной тишине кто-то сказал:

– Эй, пацан, ты как?

Антон с трудом заставил себя поднять голову и открыть глаза. Перед ним стоял почти взрослый кудрявый смуглый парень.

Из темноты кто-то спросил:

– Как он, Полоз?

– Вроде понимает меня, – отозвался парень.

– Хорошо! А я тёмного двойника уже запечатал!

Парень по имени Полоз протянул руку, и Антон нерешительно принял помощь.

Из темноты вышел высокий мужчина. Он подбрасывал на ладони поблёскивающее в слабом лунном свете кольцо.

– Жалко продать нельзя! Ты как, пацан? К твоему папаше пристал тёмный двойник. Вот где-то подобрал родитель твой такую – ну, или похожую – цацку. И чем-то двойник его зацепил. Как давно он изменился?

– У него тень вторая появилась. С красными глазами. Это двойник?

– О, так ты видящий? Да, это двойник. Так сколько у него эта тень была?

– Шесть лет…

Полоз присвистнул, а мужчина удивлённо охнул.

– А, так двойник тебя готовил! – он хлопнул себя по лбу. – Раз ты видящий. Поня-я-ятно.

– Что понятно?

Антон колотила дрожь. То ли от холода, то ли ещё от чего.

– Тень с тобой говорила?

– Да…

– Предлагала к тебе прирасти? Ты для двойника куда лучше подходишь, чем обычный человек.

– Нет… не знаю… я отца с моста скинул, – прошептал Антон.

Потом развернулся – и его вырвало.

Двое странных незнакомцев долго-долго расспрашивали его обо всём, что случилось с момента появления красноглазой тени.

Когда небо посветлело на востоке, парень по имени Полоз спросил:

– Ты в детский дом хочешь, пацан?

Антон помотал головой.

Полоз велел ему подождать, отвёл мужчину в сторону, и они о чём-то тихо, но оживлённо поговорили.

Когда они вернулись, мужчина сказал:

– Я кое с кем переговорю, тебе опекуна назначат. Это мой друг, Шпиль. Он хороший человек, и видящий вдобавок. Шпиль племянницу воспитывает – Полоз вот считает, что он сможет, и о тебе позаботиться. Пойдём, парень!

«Никому не помогай»

Мать привезла Дашу к бабушке, пьяно улыбнулась и сказала:

– Ну, ты, это, поживи с бабой, ладно?

– А когда ты приедешь за мной?

– Скоро, доча, скоро!

Мать больше не приехала. Нет, вопреки бабкиным предсказаниям она не потравилась палёной водкой, не выпала из окна, её не зарезал пьяный собутыльник. Просто не приехала.

Даша часто слышала, как бабка ругается с матерью по телефону, а потом шёпотом называет её нехорошими словами и капает в кружку с чаем резко пахнущие капли.

Даша понимала, что бабушке она не очень-то нужна. Та ведь была ещё нестарая: любила наряжаться и ходить с подружками в театр и в кафе. Но с пятилетней внучкой не разгуляешься. Так бабка говорила подругам по телефону, громко вздыхала, ругала непутёвую дочь и жаловалась на диковатую внучку.

А как не быть диковатой, если с самого раннего детства Даша чаще играла со светящимися мушками и бабочками, чем с другими детьми? Матери было всё равно: она начала пить, потому что их бросил Дашин папа. Сама девочка его не помнила – ушёл он очень давно.

Она пробовала показывать матери и её друзьям прозрачных котов, ярких рыбок и светящуюся мошкару, но те лишь отмахивались да хихикали: мол, не белочка – и ладно. А один из маминых приятелей – огромный и пучеглазый – зашёл к ней в комнату и долго, страшно смотрел на притихшую девочку. Потом наклонился близко-близко и, еле ворочая языком, прохрипел:

– Никому… ик… не говори… молчи! В дурку пос-с-садят… ик…

Даша испугалась и на всякий случай ничего никому не говорила. Вообще. Целый месяц. Мать не заметила, а её новые друзья решили, что девчонка немая.

Как-то мать почти не пила целых три дня. Разогнала приятелей, кое-как сделала уборку и даже пыталась готовить. Пригоревшие кислые оладьи, пережаренные дешёвые котлеты, сыроватая картошка – Даша всё съедала и радовалась. В садике её, конечно, кормили, но попадала она туда нечасто. Мать забывала её отводить, а сама она добраться до садика не могла – до него надо сначала ехать на автобусе, а потом идти пешком через гаражи и страшный пустой парк, где водились жуткие пляшущие тени и живые статуи без лиц. Да и приготовленное мамой казалось особенным. Пусть и было невкусно.

Даша думала, что началась «нормальная жизнь», про которую говорила заходившая несколько раз бабушка. Бабушка морщилась, глядя на грязные полы, немытую посуду, непричёсанную внучку и нетрезвую дочь. И спрашивала:

– Когда ты начнёшь нормальную жизнь, Лариса⁈

Мать улыбалась и разводила руками.

И вот она, нормальная жизнь!

Потом приехал дядя. Даша сначала испугалась, спряталась в шкаф: там она отсиживалась, когда мамины гости затевали драки.

Но дядя Юра оказался добрым. Он привёз ей красивую куклу, плюшевого зайца и большущую шоколадку! И улыбался совсем не как мать. Его улыбка была светлой и яркой, а её – бледной и ненастоящей.

Дядя Юра сводил племянницу в магазин. Купил ей три красивых платья, сумочку с нарисованными котятами, кучу резиночек, фломастеры, альбом. А ещё корону как у принцессы, браслетик, ещё одну куколку с чемоданчиком, полным одежды, туфельки, цветной пластилин, розовый шарик с пингвином – столько всего, что она заплакала прямо в торговом центре.

Дядя Юра не стал ругаться. Опустился на корточки рядом с ней и негромко спросил:

– Что случилось, Даша?

Она помотала головой и продолжила плакать, прижимая к груди сумочку и куклу с чемоданом. Остальное дядя разложил по пёстрым пакетам и нёс сам.

– Ты кушать хочешь, Даш? Пошли пиццу поедим? Или что ты любишь?

Она заплакала ещё громче.

Рядом стали останавливаться люди. Кто-то спросил:

– Это ваша девочка?

– Да, моя, – ответил дядя Юра. – Даша, милая, что такое? Устала?

Он взял её на руки, поднял и стал укачивать. Она обняла его, неловко прижав игрушки, и уснула.

Проснулась уже в кафе. Дядя составил её игрушки на диванчик рядом с ней, купил ей пиццу и уже подтаявшее мороженое, а сам негромко беседовал с незнакомой тётей, которая почему-то называла его странным словом «шпиль». У тёти была чуднáя причёска: тут коротко, там длинно – и блестящая кнопка на брови. Но выглядела она круто.

Увидев, что Даша проснулась, крутая тётя улыбнулась и ушла. Даша долго смотрела ей вслед: незнакомка так красиво двигалась, будто танцевала на каждом шагу.

– Кто это, дядя Юра?

– Моя подруга. Ты кушай, Даша. Потом домой поедем.

Она ела медленно-медленно: домой совсем не хотелось. Дядя Юра не торопил, как иногда торопила мать, ждал и улыбался.

Когда они вышли из торгового центра, девочка спросила:

– А ты с нами навсегда останешься?

– Нет, милая, мне уже надо ехать. Думал, дольше получится отдохнуть, но – увы. Работа зовёт. Надо денежки зарабатывать, чтобы помогать твоей бабушке и вам с мамой.

Даша погрустнела. Наверняка, как только дядя Юра уедет, всё хорошее кончится.

Так и вышло. Через день после отъезда дяди мать снова напилась. Потом появились её приятели. А ещё через день от дядиных подарков остался только браслетик, который Даша спрятала под матрас. А мать почему-то всё время ругала дядю Юру: мол, будет её жизни учить, чокнутый придурок! А ведь всё время улыбалась ему, пока он был тут.

Даше стало обидно за дядю, и она крикнула матери, чтобы та не обзывала дядю – он хороший!

– А я что – не хорошая тебе⁈ – рявкнула мать и влепила дочке оплеуху.

Даша разревелась, мать тоже. Долго извинялась, обнимала и целовала её, но дочка ей больше не верила.

Через месяц у матери появился особый приятель – дядя Гоша. Ради него мать мыла волосы, подметала пол и красила губы старой помадой. А у него на плечах жила змея. Жуткая невидимая змея. С двумя головами без глаз. И, кажется, никто-никто её не видел.

Даша спряталась в шкаф, а когда дядя Гоша попытался её достать, стала плакать и отбиваться.

Мать обещала приятелю с ней поговорить. Гоша ушёл, мать выманила её из шкафа и стала спрашивать, что не так.

Даша пыталась описать маме змею без глаз.

– Она страшная! Она тебя укусит, мама!

– Ну что ты говоришь такое? Нет там никакой змеи, Даша! Не выдумывай!

– Есть, мама! Слепая змея! С двумя головами! Скажи дяде Юре! Он увидит!

– Не выдумывай! Нет никаких змей!

– Есть! Слепая змея!

Потом вернулся Гоша и сказал, что она «психическая» и что Лариса должна выбрать, с кем ей жить: с ним или с этой «психичкой».

Утром мать сунула немногочисленные вещи Даши в сумку и отвезла её к бабушке.

– Ну, ты, это, поживи с бабой, ладно?

– А когда ты приедешь за мной?

– Скоро, доча, скоро!

…Через год Даша перестала ждать мать. Бабушка кормила, одевала, водила в садик, а потом в школу. Жаловаться было не на что. Но Даша почему-то постоянно чувствовала себя никому не нужной. Одинокой.

Бабушка хотела вырастить из внучки куколку – милую, добрую отличницу в платьице. Но у Даши быть милой куколкой никак не получалось.

Поэтому бабка всегда была недовольна.

– Не называй меня «бабушка»! Я – Ираида Петровна!

– Ты в моём доме живёшь – слушайся!

– Не смейся громко.

– Платье порвала⁈ У меня их что, тысяча⁈ Зашивай!

– Вырастешь беспутной, как мать!

– Не плачь.

– Зачем носишься по улице? Ты девочка – ходи красиво. Никто тебя замуж не возьмёт!

– Не кричи.

– Веди себя прилично!

Бабка выпорола её лишь раз: когда увидела, как внучка играет с невидимым котом. Била и повторяла:

– Ты дура? Ты больная, как мать? Да⁈

Даша онемела на месяц. Больше бабка её не трогала. Могла оставить без обеда и ужина. Запереть в комнате. Не разговаривать пару дней. И постоянно повторяла:

– Я из-за тебя и твоей матери постарела раньше срока.

Сначала эти слова пугали Дашу до слёз: она боялась, что бабушка совсем состарится и умрёт – и всё из-за неё, из-за Даши. Но скоро ей стало всё равно. Бабка так часто повторяла одно и то же, что внучку вскоре стало тошнить от слова «прилично» и многочисленных запретов.

Дядя приезжал каждый год. На день, на два, максимум – на три. Давал деньги бабке и ей, наверное, и матери тоже.

Привозил подарки – плюшевых зверей, шоколадки, платьица, краски и карандаши. Но это ерунда. Однажды вручил племяннице амулет. Сказал, что от светящейся и прозрачной мелочи эта подвеска защитит. А если появится что-то действительно огромное и опасное, путь Даша звонит ему. Она кивнула, записала номер и забыла.

Дядины визиты не радовали, ведь после его отъезда особенно остро ощущалось одиночество. А если не радоваться ему, то как будто всё нормально. Приехал – и приехал. Уехал – и уехал.

Она покрасила волосы в чёрный, сделала пирсинг и татуировку в виде знаков с подаренной дядей подвески. Бабка ругалась и орала, ну и что? Внучка кривила губы в ухмылке, от чего бабка орала ещё громче. Смешно.

Мать появилась, когда Даше стукнуло четырнадцать.

Бабка в тот день ушла к подружке. В дверь тут же робко постучали.

Даша глянула в глазок: какая-то тётка. Соседка, наверное. Открыла дверь.

И почти сразу узнала в потрёпанной тётке мать.

Та прищурилась, с недоумением разглядывая тощего подростка с неровно подстриженными чёрными волосами.

– А Даша дома?..

– Чё надо? – дёрнула плечом девчонка.

– Доча… ты?

– Ну?

– Ой, доча… ты как выросла! Какая… красавица…

– Чего тебе?

– Ой, а пусти домой, а?

– Это бабкин дом – не мой. Чего тебе?

– А ты чего, доча, сердишься, что ли?

Даша продолжала холодно смотреть на постаревшую женщину, выглядевшую старше собственной матери.

– Ой ладно, доча, ну не сердись. Я же хотела приехать! Но потом Гоша умер… – она зашмыгала носом. – А потом болела я. Я и счас, это, болею… помираю! Дай денег, а? Тебе же Юрик оставляет, да?

Даша секунду вглядывалась в жалкую фигуру на пороге, ища хотя бы след потусторонней сущности. Не нашла. Захлопнула дверь.

А через месяц Даша увидела за бабкиной спиной три дёргающиеся тени. Похожие она видела в парке возле садика, когда была совсем маленькой. Но те близко не подходили, а эти жутко дрыгались прямо за бабкой.

Характер у бабки испортился тут же. Она стала орать без повода, швырялась в Дашу едой: мол, жри! Выкинула все внучкины вещи с балкона. Много пила: чай, молоко, воду из-под крана. И, кажется, медленно раздувалась. Это отёки или…?

Даша гадала два дня, а на третий позвонила дяде. Тот не на шутку встревожился. Сказал, что сейчас в Аргентине – приедет, как только достанет билет на самолёт. Обещал позвонить знакомым, но через полчаса снова связался с племянницей: увы, все, кто мог бы помочь, не в городе.

– Придётся тебе, Даша, задержать дикие тени до моего приезда. Они в общем-то не опасны, если не к тебе пристали. То есть тебе вреда не причинят, а вот бабушку могут убить…

Даша вздохнула и согласилась.

Шпиль велел нарисовать над бабушкиной кроватью знаки, которые он сейчас фотографией пришлёт, и воткнуть что-нибудь металлическое в тени, когда бабушка уснёт, хотя бы гвозди или разогнутые скрепки. Это на время остановит процесс, а потом и он подъедет.

Даша очень хотела, чтобы дядя Юра приехал и сам всё сделал. Но понимала: времени мало – бабка может и помереть от этих теней. Как тот Гоша от слепой двухголовой змеи.

Даша перерисовала знаки ручкой на обоях в бабкиной комнате, пока Ираида Петровна гостила у подруги. Ох, и крику будет, когда старуха эти художества разглядит! Ну и чёрт с ней. Пусть психует, зато тени отвяжутся.

Даша запаслась скрепками и мучительно долго ждала бабку. Та пришла за полночь. Пьяная, что необычно, и злая, что неудивительно. Пошатываясь и бормоча, прошла по коридору до своей комнаты. Повозилась там и грузно улеглась.

Даша выждала полчаса и прокралась в спальню Ираиды. Тихонько выругалась: в темноте теней не видно. Пришлось включить фонарик на телефоне.

На секунду стало страшно: такие тени ужасно пугали её, когда она ходила с мамой в детский сад через старый парк. Но Даша упрямо мотнула головой. Нет, ей уже не пять лет! Она сильная. Она сможет.

Даша огляделась. Так, вот первая! Воткнула скрепку, пригвоздив тень к коврику у бабкиной кровати.

Где же остальные? Ираида всхрапнула во сне, заставив внучку замереть, прикрыв фонарик ладонью. Вроде успокоилась.

Пятно света снова заметалось по комнате в поисках ненормальной тени. Вот вторая! Скрепка поймала следующую тень у изголовья кровати.

А вот и тре…

– Даша! Дрянь!

Бабка заорала так, что у девчонки заложило уши. Ираиды с неожиданной силой схватила её за руку с телефоном и дёрнула так, что Дашу швырнуло на стену. Что это треснуло с таким хрустом, Дашина голова или стена?

Зрение расплылось. Висок налился тяжестью, и почему-то намокло ухо.

– Бабушка… я помочь… – прошептала Даша.

– Молчи, дрянь!

Кажется, Ираида пнула её. Затем вырвала из ослабевших пальцев телефон и принялась лупить девчонку, приговаривая: «Ах ты, дрянь! Паршивка! Дрянь!»

Даша попыталась отползти, но не смогла, и скоро отключилась под градом ударов.

Сотрясение, перелом руки в двух местах, трещина в ребре, страшные кровоподтёки.

Прижимающая к глазам платочек Ираида Петровна сказала врачам, что на внучку напали хулиганы. Даша слишком плохо соображала, чтоб возражать.

Следующие два или три дня прошли как в тумане. Её постоянно тошнило. В глазах двоилось, а иногда и троилось. Голова болела так, что Даша не могла думать.

Нет, лучше никому не помогать.

А потом приехал дядя Юра и забрал её. Из больницы и от бабки. Дашу лечили магией и незнакомыми лекарствами – и вскоре она смогла соображать и даже разговаривать.

– К бабке я не вернусь.

– И не надо, Даша. Ты прости: я думал, тебе с ней лучше будет…

– Давай я теперь сама буду решать, как мне лучше.

– Договорились!

Дядя Юра взялся учить её быть видящей и не возражал ни против новых проколов и тату, ни против мрачной музыки и неженственной одежды.

Сказал только:

– Если тебе нравится, то пусть. Ты только не мне или бабке назло делай, а себе в удовольствие, ладно?

Она согласилась.

«Стыдно быть слабым»

Эдик уродился видящим и тощим. И за то, и за другое ему постоянно попадало. То засмотрится на пролетающую «рыбку», то отвлечётся на прозрачного кота или на какой-нибудь мерцающий шар – и обязательно что-то уронит, прольёт или не удержит.

Мама вздыхала:

– И в кого ты такой растяпа, Эдик?

Вздыхала, впрочем, беззлобно. Злиться ей было некогда: мама разрывалась между швейной машинкой и близнецами. Целыми днями шила на заказ и нянчила Олю и Алю. Четыре ребёнка постоянно требуют еды, одежды, обуви, игрушек. Старшим нужны ещё и учебники, ручки, тетради и прочие школьные принадлежности. А Оля и Аля постоянно болеют, и на их лекарства тоже улетают немалые суммы.

Папа с утра до вечера пропадал на работе – делал мебель на фабрике. А на выходных то и дело брал подработку и возился с заказами в гараже, обустроенном под мастерскую.

Петровы никогда не бедствовали, но Эдик точно знал, как много сил и времени тратят родители, чтобы заработать, поэтому не просил ни новый телефон, ни крутые кроссовки. Старшая сестра, Алиса, требовала модные шмотки и косметику, но она – девчонка, ей, наверное, надо.

В школе Эдика постоянно дразнили.

– Эдик-педик! – орал верзила Олег Кузьмин, а его подпевалы хохотали, как гиены.

Эдик старался не обращать внимания. Он ведь Эдуард, в честь дедушки. Но пацаны не отставали. Одного имени было бы достаточно, но он ведь ещё и видел то, что другие не видели.

В первом классе ему казалось, что светящуюся мошкару над стадионом или прозрачного кота, дрыхнущего на подоконнике, видит не только он. Вроде бы на странных существ смотрела и Нина Девяткина, и Демид Андреев, и Вика Катина. Но все молчали.

Эдик тоже старался скрывать свою способность, но когда он учился во втором классе в кабинет во время урока русского языка залетела огромная мерцающая «рыба», не смотреть на которую было просто невозможно. «Рыба» замерла над его партой и уставилась на него жутким круглым глазом размером с футбольный мяч. Замерший Эдик смотрел на неё, не отрываясь, выронив ручку из ослабевших пальцев. А когда она немо щёлкнула пастью – вскрикнул, вскочил и убежал.

С тех пор находиться в школе стало совсем невыносимо.

– У Эдика глюки!

– Он дурачок…

– Чокнутый!

В третьем классе к ним перевели Пашку Зверева. Новичок смотрел на одноклассников с презрением и с независимым видом сидел на задней парте, уткнувшись в телефон. Он однозначно видел и прозрачных котов, и бесхозные тени, но с ним об этом не поговоришь.

Всё потому, что Пашка тоже считался чокнутым, но по-другому. Его поначалу пытались дразнить из-за фамилии: ну, типа, он как Сергей Зверев. Пашка бросился в драку один против четверых. И, говорят, одному чуть не сломал руку, а другого едва не задушил. Драки Эдик не видел, но на следующий день Пашка пришёл в школу прихрамывая и весь день то ли улыбался, то ли скалился, а четверо хулиганов не пришли совсем. Больше никто Пашку Зверя не дразнил. Даже когда учительница рассказала, что Паша потерял маму и переехал с дядей в их район.

Олег Кузьмин фыркнул:

– Сиротинушка!

Но тихонечко, пока Пашки не было в классе.

Весной того же учебного года Эдикова мама приболела, и на очередное родительское собрание пошёл папа. Тогда кто-то из ребят впервые увидел Эдикова отца – здоровенного, бородатого мужчину с ручищами толще ноги обычного человека. Скоро о фантастическом папаше узнали все одноклассники.

На следующий день после занятий Кузьмин догнал Эдика за школой и сначала назвал его папашу орком, а потом заявил, что Эдикова мама – шлюха, нагуляла хилого сынишку от какого-то человека. Приятели Кузьмина стояли рядом и посмеивались.

Оскорбления родителей Эдик не стерпел и бросился на обидчика с кулаками. Увы, Кузьмин накостылял ему даже без помощи приятелей. Эдик драться не умел: мама считала, что нужно уметь обходиться без кулаков, а папе было некогда. Вот их сын и валялся теперь перед Кузьминым, глотая кровь и слёзы.

– Что, Эдик-педик, – издевательски протянул Олег, – силёнок совсем нету? Как девчонка! Да не, некоторые девчонки получше драться умеют!

Приятели Кузьмина обидно рассмеялись:

– Точно!

– Это да!

– Хуже девчонки!

– А зачем ты вообще полез, слабак? – Кузьмин пнул его. – Фу, пакость какая!

– Он же Эдик-педик – познакомиться хотел поближе! – загоготал кто-то.

– Буэ-э-э! Пакость! Давайте-ка его проучим, чтобы больше даже близко не подходил!

Они начали пинать слабо дёргающееся тело.

– Ага!

– Давай!

– Точно! На тебе! На!

Эдик чувствовал, как пацаны становятся всё злее и радостнее, и от этого стало страшно как никогда. Он попытался встать, но Кузьмин пнул его под рёбра, потом в пах. Эдик застонал от боли.

– Отброс! – пинок под рёбра.

– Отстой! – школьной сумкой в голову, в висок.

– Дерьма кусок! – ему наступили на спину, вытирая ботинок.

– О, а давайте его пометим и снимем, а потом всем покажем! Типа он отстой и говно!

Пацаны радостно загалдели. Звякнули пряжки ремней, зашуршали молнии на расстёгиваемых ширинках.

Эдик не верил, что это происходит с ним. Нет, так ведь не бывает! Нет. Он пополз к воротам, но его живо остановили очередным пинком.

– На счёт «три»! Раз…

– Вы чё тут делаете? – негромко, лениво даже спросил смутно знакомый голос. – Орёте, как черти, мешаете мне уровень пройти.

Это Пашка! Помоги! Пожалуйста! Эдик хотел попросить вслух, но только хрипло засипел.

– Вали отсюда, Зверь!

– Мы тут педика учим – не твоё дело.

Сейчас Зверев уйдёт – и они сделают, что задумали. И после этого незачем будет жить. Не уходи, Пашка… пожалуйста…

– Отвалите от него, уроды.

– Сам отвали!

– Эй, ты чё, больной⁈

– Да ну его на хрен!

– Он, может, тоже педик!

Возня. Что-то упало рядом, а потом послышался голос Пашки:

– Ну, кто первый⁈

– Ты чё…

– Да он чокнутый…

И топот.

– Валим! Валим!

После Пашка похлопал его по плечу и сказал:

– Идти сможешь?

Эдик с трудом собрал себя с пыльной земли и промямлил:

– Да… наверное…

– Ты где живёшь?

– В пятиэтажке, возле остановки…

– Хм, не дойдёшь. Ладно, давай к нам. Если Леон дома, он тебя полечит.

Эдик навалился всем телом на подставившего плечо Пашку и прошептал:

– Спасибо…

Тогда он раз и навсегда решил: слабым быть стыдно. А ещё решил, что за Пашку он в огонь и в воду.