Текст книги "Бомбардировщики. Полная трилогия"

Автор книги: Андрей Максимушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 72 страниц) [доступный отрывок для чтения: 26 страниц]

Учеба, осваивание нового самолета полностью поглотили Ливанова и Хохбауэра, отняли все свободное время. Они даже в город не отпрашивались. Товарищи с утра до вечера находились на аэродроме или в учебных классах. Кроме того, Владимиру добавилась работа по комплектованию новой эскадрильи. Через неделю занятий у него в подчинении было 8 экипажей. Из них шесть требовалось переучить на «ДБ-ЗФ», а прибывших из Союза на новеньких самолетах лейтенантов Семипалова и Загребущего влить в слетанный, прошедший огонь Англии состав. Как выяснилось, дали Ливанову молодняк неоперившийся, прямиком из училища, месяц службы под Воронежем не в счет.

Времени на отдых у Владимира Александровича, так его уважительно именовала молодежь, не было абсолютно и катастрофически. В результате старый товарищ Дима Гордеев успел обидеться, рассориться в пух и прах и вновь помириться с Володей. Причиной было банальное нежелание новоиспеченного комэска тратить свое время на поездки в Ла Бурж.

Сам Дима рвался в город всеми фибрами души, он был готов брать на себя внеурочные дежурства, напрашивался на самые сложные задания, летал осветителем цели и фоторазведчиком, лишь бы получить заветное внеочередное увольнение.

Влюбился мужик не на шутку. Оплела его юная черноглазая красотка, да так, что Дмитрий на себя стал не похож. Похудел, бриться стал тщательнее, в увольнения всегда ходил в отутюженной форме, с подшитым воротничком и в надраенных до блеска сапогах.

Володя на это внимания не обращал, у самого дел невпроворот, но Макс вовремя просек ситуацию. Он и уговорил Владимира устроить себе выходной и составить Диме компанию. Дескать, нельзя быть эгоистом. Товарищ пропадает, надо своими глазами посмотреть, что там с ним делают. Заодно Хохбауэр напомнил про ту светленькую миловидную девицу. Элен вроде ее звали.

– А вдруг встретим? Чем черт не шутит. Поговоришь, развеешься, в синематограф сводишь. Вон Абрамов предупреждал: в «Колизее» идет «Триумф воли».

– Так он же запретил на него ходить, – не понял Владимир, – говорит: фашистский фильм.

– Вот и сходим, сами поглядим на нацистскую пропаганду, – на лице Макса расцвела ухмылка, – оценим, что там такое страшное и почему наш помполит после просмотра на белый свет такими шальными глазами зырил.

– А ты откуда знаешь?

– Ребята видели, как наш политрук из кинозала выходил, как раз после вечернего сеанса.

– Ну, ты даешь!

– Это не я, это Абрамов дает.

На следующий день друзья взяли увольнительные в город. С ними был и Дима Гордеев. Лейтенант вернулся с задания под утро, но выглядел свежим и заявлял, что трех часов сна ему за глаза хватает. Естественно, Гордеев обрадовался тому, что его друзья нашли время развеяться.

Пока полуторка тряслась по асфальту до Ла Буржа, товарищи сохраняли молчание или обменивались короткими, ничего не значащими репликами. Расставшись с однополчанами на площади перед ратушей, трое друзей свернули в переулок и поспешили к тому самому мостику, на котором они и познакомились с девушками. По дороге Дима купил букетик гвоздик у уличной торговки.

– Иногда надо, – вздохнул Дмитрий, отсчитывая 50 пфенингов. – Сара очень любит живые цветы.

– Вот жлоб! – изумился Хохбауэр. – Не мог в поле за аэродромом нарвать охапку.

– Так ведь… – не нашелся как ответить Гордеев.

– Учись у старших, пока мы живы, – мрачно пошутил Владимир.

– Сплюнь, дурак! – налетел на него Макс.

Гордеев, не обращая внимания на стихийную перепалку, поспешил вниз к набережной. Товарищам ничего другого не осталось, как догонять полкового Ромео. Через пять минут они вышли к речке и тому самому мостику. Ничего здесь за прошедшие дни не изменилось, река, парк, облупленные скамейки, пара сизоносых французов, расположившихся под кустом с бутылкой крепленого вина. Были там даже трое летчиков-истребителей из переброшенной в ближний тыл на доукомплектование и отдых немецкой эскадрильи.

Союзники чинно гуляли с девушками вдоль набережной.

– Ну и где наши прелестницы? – поинтересовался Владимир.

– Подойдут. Я с Сарой договорился, она каждый день проходит мимо этого моста. Если у меня получается, я ее встречаю.

– А если нет? – грубовато поинтересовался Макс, он хотел было добавить пару циничных комментариев по поводу моральных норм местных красоток, но, поймав красноречивый взгляд Дмитрия, умолк.

Шутка не получилась, ровно через две минуты между деревьями парка мелькнули знакомые фигурки девушек.

Пока Дима целовал щечку Сары, Владимир несмело приблизился к Элен. Смущенно улыбнулся.

– Здравствуйте, – произнесла девушка по слогам.

Все накопившееся напряжение моментально куда-то исчезло. Молодой человек вежливо поклонился и поцеловал девушке ручку. Почему бы и нет? Жизнь идет. Нечего замыкаться в себе и отказываться от простых житейских удовольствий. Погулять с красивой, милой девушкой, например.

В итоге день прошел замечательно. Как заметил Владимир, Дима и Сара давно нашли общий язык, болтали вдвоем на дикой смеси французского, русского, немецкого и польского языков. Понимали ведь друг друга! Прекрасно понимали. Самому Владимиру в разговоре приходилось прибегать к помощи Макса, выученные в школе немецкие слова не спешили выбираться из темных закоулков памяти. Немногие фразы на французском, которые Ливанов зазубрил на новом месте, звучали в его исполнении так, что девушкам приходилось переспрашивать. Нет у человека склонности к языкам, и все тут.

Зашли они и в кинотеатр. Макс настоял. Сара, увидев афишу, напряглась, глаза девушки сузились. Тщательно подбирая слова, подруга заявила, что не пойдет на эту мерзость. Пришлось уговаривать всем вместе. Неожиданно на помощь пришла Элен. Так, с перевесом четверо против одной, вопрос решился самым что ни на есть демократическим способом.

Впрочем, фильм оказался интересным. Макс переводил текст на русский язык и под конец напомнил, что «Триумф воли» считается программным фильмом национал-социалистической партии. Владимир не понял, почему Абрамов специально запрещал летчикам на него ходить и почему Сара весь сеанс сидела напряженная, неестественно выпрямившись и бросая по сторонам злобные взгляды. Странно. Кино было о том, как люди строят социализм, как сами выбирают свою судьбу, отказываются от мрачного полуфеодального прошлого. Фильм о гордых, ответственных и справедливых людях.

Неужели вся Германия такая? Владимир раньше об этом не думал, считал немцев плохими людьми, недаром в газетах в свое время ругали Гитлера, обвиняли его в том, что загоняет свой народ под ярмо эксплуатации и преследует всех инакомыслящих. Но если немцы выбрали Гитлера канцлером, вождем, значит, они все или почти все такие же негодяи. Странно, как народ может быть плохим? Даже среди цыган встречаются хорошие люди, что уж говорить о немцах!

После кино, когда они проводили девушек до дому и возвращались к площади, время поджимало, Владимир понял, почему ему фильм показался неуловимо знакомым и таким близким. На экране был Советский Союз. Нет, не наш Союз, а очень похожая на него страна. Пусть сходство на первый взгляд незаметно, пусть называется это иначе, и строят они свое светлое будущее по-другому. Идут они к той же цели, что и мы. Они тоже хотят жить в справедливом обществе, в сильной, богатой, свободной стране. Они такие же, как мы, или хотят быть такими.

* * *

Время для молодых летит незаметно. Курсант Володя Ливанов не заметил, как прошел целый год. Училище. Новые друзья. Лекции. Вылеты с инструктором, а затем и самостоятельно. Все было впервые. Непривычная армейская дисциплина. Муштра. Жизнь в казарме. Утренние и вечерние построения, и не дай боже опоздать! Придется вне очереди сортиры драить, а на экзаменах не спрашивают, почему пропустил. Там даже не спрашивают, почему не знаешь.

Только потом, задним числом, перед выпуском Володя понял, что курсантов не зря мордовали построениями, перекличками и требовали отчет за каждую секунду опоздания. И по плацу их гоняли не зря. Это тоже важная составляющая подготовки будущих военных летчиков. Строй вырабатывает чувство локтя, учит ощущать ритм и незаметно превращает вчерашних пацанов в мужчин. Без вбитой в подкорку дисциплины, без умения беспрекословно подчиняться приказам, без старорежимной муштры армия превращается в вооруженный сброд.

Служба не была для Владимира тягостной. Да, нелегко. Да, непривычно. Но с другой стороны, это была путевка в небо. Навязший в зубах газетный штамп, а по-другому и не скажешь. Другого пути у Ливанова не было. Только так, через военное училище. О гражданском воздушном флоте он и не думал. Другое это было, совсем другое. Куда реальнее для мальчишек 30-х годов военные самолеты, краснозвездные, быстрокрылые стражи революции.

Летом курсантов вывезли из училища в полевой лагерь у аэродрома Донгуз. Началось освоение техники. То, что им вдалбливали в головы на занятиях, заставляли учить по схемам и таблицам, сейчас дали пощупать руками. Не только пощупать, но и попробовать.

Летать, летать и летать! Душа рвалась в небо. Сначала старенький биплан «Р-3» под присмотром инструктора. Потом более современный «У-2». Постепенно ребят начали допускать к самостоятельным полетам. И только в конце августа самым лучшим из группы позволили полетать на настоящем двухмоторном «ДБ-3».

В конце лета это были уже не те вьюноши с горящими глазами, обступившие учебную спарку, дрожащими от волнения руками поглаживавшие полотно обшивки крыльев и в глубине души боявшиеся подняться в кабину. Загоревшие дочерна под степным солнцем лица, выбеленные волосы, мозолистые руки и тот же самый огонь в глазах. Страх перед небом ушел, на его место пришел опыт самостоятельных полетов, появилась уверенность в своих силах.

Учебная рота сократилась. Неожиданно выяснилось, что небо не для всех. Трое парней были отчислены за хроническую неуспеваемость. Несколько человек ушли сами, так и не сумев перебороть страх перед машиной.

Володя не сильно огорчался, когда кто-либо из курсантов покидал училище. Товарищей жалко, но небо не для слабаков. Если не смог переломить страх, не умеешь чувствовать самолет, полет не вызывает у тебя чувство восторга, а один вид открытой кабины и хлипких, обтянутых тканью бортов машины бросает в дрожь и выворачивает желудок наизнанку, значит, ты не наш. Ты можешь быть хорошим товарищем, но ты не станешь таким, как мы. Кому недоступно небо, нет места в боевом товариществе летчиков. Их не осуждают, в конце концов, это не их вина, их просто жалеют и не любят. Такая вот нехитрая философия.

Естественно, Володя не забывал своих родных, помнил школьных друзей, родной город. Даже ставшее таким близким небо не могло притупить чувство любви к Настеньке. Они переписывались. Сначала каждую неделю, затем немного реже. Времени на все катастрофически не хватало. Переписка – штука такая, подленькая, она дает иллюзию близости, заставляет думать, что ты не потерял человека, позволяет разговаривать на расстоянии.

Нет, все было по-прежнему. Молодые люди любили друг друга, надеялись встретиться и больше не расставаться. Володя все просчитал заранее: как только он окончит училище, так по пути к месту службы заедет домой и заберет с собой Настю. Лейтенантского жалованья на молодую семью должно хватить. С жильем проблем не будет, всем летчикам дают, если не настоящую квартиру, так комнату в ДНС. Куда его распределят, Володя не загадывал. Все равно против начальства не попрешь, а с милой рай даже в Заполярье. Впрочем, большинство бомбардировочных полков базировались в европейской части Союза, в местах благоустроенных.

Судя по письмам Насти и родителей, дома все было хорошо. Жизнь идет, бывшие одноклассники помаленьку обустраиваются во взрослой жизни. От Васи пара писем пришла. Кореш работает токарем, пишет, что в бригаде освоился, тянет лямку наравне со старыми рабочими, не отлынивает. Ему даже премию дали за победу в социалистическом соревновании. Молодчина друг, со временем будет уважаемым человеком, может, даже в начальство выбьется. А что? Наработает стаж, поступит на вечерний факультет, так со временем и поднимется. Человек он хороший, ответственный, и семья за спиной не дает расслабиться. Сестренок растить надо.

Настя работала в строительной бригаде отделочницей. Девчонка не побоялась пойти на стройку, может, оно и к лучшему, как писал папа Володи. Без куска хлеба семья не останется, профессия хорошая и нужная. На стройке платят хорошо, лучше, чем машинистке или счетоводу. Самого Володю немного беспокоил выбор подруги. Работа тяжелая, приходится раствор на горбу таскать, на верхотуре зимой мерзнуть. Его не успокаивали слова Насти, дескать, отделочники в основном работают под крышей и в тепле. Разное бывает.

«Ничего, – думал молодой человек, – поживем, увидим. Во время службы в бомбардировочном полку переведу жену на легкую работу. Может, учительницей в школу пойдет, у нее была способность с малышней возиться».

Увы, планы оказались несбыточными и наивными. Но кто ж знал?!

В октябре полевой приаэродромный лагерь законсервировали, и курсанты вернулись в родную казарму. Второй год в училище. Сейчас это уже были не желторотые птенцы, а оперившиеся молодые соколята, знающие себе цену и умеющие при случае щелкнуть зубами. Заодно Володе и его однокурсникам пришлось взять под крыло молодых из последнего поступления. Какие они были неотесанные, зашуганные! Солому из волос не вытрясли. А ведь всего год с небольшим пройдет, и будут такими же, как старшие курсанты. Ливанов со своими одноротниками сам не так уж давно был таким, как эти молодые. Сейчас вспоминать смешно, а тогда… Как он там первый раз на построении капитана Соболева «товарищем учителем» назвал. Чуть потом под хохот товарищей сквозь землю не провалился.

После Дня Революции Ливанову неожиданно дали отпуск. Целых пять дней, не считая дороги. Как он потом выяснил, отпуск по идее полагался всем курсантам, но давали его только отличникам или если сильно попросишь. Как раз два дня назад пришло очередное письмо от Насти. Не забывает, любит красавица, ждет своего сокола. Обрадованный таким подарком судьбы и начальства, Володя решил никого не предупреждать, приехать домой сюрпризом. Вот родные и Настя обрадуются!

Глава 17
Неприкаянные

Собираясь на встречу с Клаусом Мюллером, капитан Гайда успел забежать на пару минут в свою квартиру. Гайда виду не подавал, но он чувствовал себя подавленным, настроение хуже некуда. Вроде все нормально, разговор на повышенных тонах с командиром – дело нехорошее, но и нестрашное. Поругались, высказали свои претензии и разошлись работать. А кому сейчас легко? Полк несет потери, люди не высыпаются, ходят мрачные, помятые. В столовой за ужином непривычно тихо, только звон вилок и скрип стульев, шуток и застольных разговоров не слышно.

Гайда понимал, еще пара дней, и либо произойдет взрыв, либо, наоборот, все успокоится, люди привыкнут к постоянному нервному напряжению и научатся его сбрасывать. Опыт подсказывал, более вероятен второй вариант. Тем более, что Абрамов нос по ветру держит, готовит лекции в клубе, просветительную и воспитательную работу ведет, находит время с людьми по душам поговорить. Вот только вчера всем по секрету рассказал, что собирается организовать концерт самодеятельности с конкурсами. Помполит мужик ушлый, не одну собаку на своей работе съел, знает, как держать коллектив.

В квартире все было чисто и прибрано. Особист не терпел беспорядка и никогда не опускался до того, чтоб доводить свое жилье до состояния свинарника. Пол подметен, постель аккуратно заправлена, книги и тетради сложены двумя стопками на краю стола. Только на табуретке перед кроватью стоит грязная чашка.

Буркнув себе под нос нечто неразборчивое, Михаил выплеснул застоявшийся чай в раковину, сполоснул чашку и поставил ее на стол. Мимоходом поправил семейную фотографию на тумбочке. Вот теперь все, полный ажур. Можно и в город ехать. Подойдя к зеркалу, он придирчиво провел ладонью по щекам и подбородку, поправил фуражку на голове. Затем присел перед тумбочкой и вытащил две запасные обоймы к «ТТ».

К приглашению начальника фельджандармерии капитан относился серьезно. Мало ли что там могло произойти. С Клауса станется пригласить коллегу на дружескую перестрелку с бандитами. Человек он искренний, хороший, но немного разгильдяй. Оружие перед поездкой проверить не помешает. А вот записную книжку Михаил из планшета выложил. На всякий случай.

Еще раз пробежавшись по квартире придирчивым взглядом, Гайда вышел на крыльцо и тщательно закрыл за собой дверь. Трое солдат с машиной уже ждали его перед домом. Часы показывали полвторого. Оружие проверено, бензина полный бак – можно ехать.

До фельджандармерии они добрались за полчаса. С первого же взгляда, тут не надо быть сыщиком, все было ясно – коллеги собрались на серьезную операцию. Перед скромным двухэтажным домиком военной полиции стояли три тяжелых тентованных грузовика. То тут, то там на тротуаре кучковались солдаты в форме военной полиции. Все с оружием, у некоторых вместо пехотных карабинов короткие, тускло отсвечивающие вороненой сталью автоматы. Навскидку, перед крыльцом собралось больше взвода.

Поднявшись на второй этаж и зайдя в кабинет обер-лейтенанта Мюллера, Гайда коротко приветствовал товарища. Тот, не прерывая разговор с двумя молодыми людьми в форме военной полиции и со знаками различия лейтенантов, приветственно махнул рукой советскому коллеге и показал рукой на диванчик. Удивившись такой встрече, Михаил, не подав вида, опустился на диван и, закинув ногу на ногу, закурил.

Немцы были полностью поглощены беседой, судя по всему, речь шла о захвате какой-то фермы в пригороде. Клаус Мюллер водил карандашом по карте, объяснял лейтенантам, где и в какое время они должны сосредоточить своих людей, требовал, настойчиво требовал не устраивать незапланированные инциденты, не отвлекаться на не относящиеся к делу происшествия и не задерживаться с развертыванием. Молодые внимательно слушали.

«И где Клаус таких молокососов нашел?» – пробурчал себе под нос Гайда, аккуратно стряхивая пепел в пустую консервную банку. Лейтенанты, судя по всему, вместе со своими людьми прибыли в город незадолго до него и даже не успели определиться на местности. Зеленые юнцы, только из училища, совсем пороху и портянок не нюхали.

Наконец, добившись от помощников какого-то понимания, Мюллер отправил их на улицу к машинам. Лейтенанты вскочили по стойке смирно, отдали честь и, щелкнув каблуками, строевым шагом направились к двери. Гайда смотрел на них с нескрываемым интересом. Сами офицеры уделили ему только пару коротких оценивающих взглядов.

– Извини. Пришлось на детский сад время тратить, – проговорил Мюллер, когда за лейтенантами закрылась дверь.

– Бывает, – Гайда поднялся с дивана и шагнул к столу.

– Добрый день, – Клаус Мюллер с широкой открытой улыбкой на лице протянул навстречу руку.

– Добрый день, – разговаривали они по-немецки.

– Микаэль, угости папиросой, пожалуйста. Сам знаешь, у тебя всегда хорошие папиросы, не то что наш эрзац.

– Пожалуйста, – Михаил протянул коллеге распечатанную пачку «Дымка». Табак у немцев действительно был паршивый. Пожалуй, солома, пропущенная через лошадь, и то была бы не такой мерзкой.

– Благодарю, – Клаус чиркнул спичкой, жадно затянулся и выпустил в потолок клубы ароматного дыма. – Ты мой спаситель, – заявил полицейский.

– Лучше расскажи, что случилось и что у тебя за детишки собрались?

– Салаги, зелень салатная, – буркнул Мюллер пренебрежительным тоном. – Пришлось вызвать поддержку, а то моих слишком мало.

– Намечается? – Гайда прищурился, наклонив голову набок.

– Мои агенты раскрыли две базы подпольщиков. По словам осведомителей, это крупные отряды повстанцев, настоящие бандиты. Сегодня будем брать.

– Поздравляю, – уважительно произнес Гайда. На его взгляд, немцы готовились брать не подпольщиков, а давить настоящий партизанский отряд, но он решил не вмешиваться. Пусть Мюллер сам решает и отвечает, в конце концов, это его территория.

– Рано поздравлять, – махнул рукой Клаус. – Бандиты находятся на этих фермах, – полицейский ткнул пальцем в карту. – Вот этот хутор прошерстит Ганс, – как понял Гайда, речь шла о заместителе Мюллера лейтенанте Гансе Эгере, – я ему отдал всех своих людей. А сам вместе с подкреплением буду брать ферму в Сольеже.

– Деревенька к северу от города вверх по реке?

– Точно. Вот, смотри: один взвод спешивается в пяти километрах от фермы, перекрывает дорогу и идет цепью через лес. Ровно в пять часов пополудни они должны охватить ферму полукольцом и отсечь ее от леса. Мы со вторым взводом проезжаем через деревню, с ходу разворачиваемся в километре от фермы и идем брать повстанцев. При этом машина с полуотделением отходит к берегу и захватывает лодки. Вот тут.

– Неплохо. А они нас не заметят? – поинтересовался Михаил.

– Не успеют. Если Клотштейн скрытно пройдет по лесу и не пропустит дозорных, они не успеют сбежать. Мы их возьмем тепленькими.

– Когда едем? У меня с собой трое бойцов.

– Отлично! Держим их в резерве, на случай неприятностей.

Гайда недоуменно потер подбородок. Однако Клаус крайне низко оценивает свое подкрепление, если рассчитывает на резерв из троих советских солдат роты аэродромной охраны. «Наверное, думает, что у меня все люди переодетые энкавэдэшники», – сделал вывод капитан.

Дорога до фермы не заняла много времени. Первой по грунтовке пылила «эмка» с Гайдой, Мюллером и советскими солдатами. Следом рычал мотором трехосный «Битц» с немецкой пехотой. Не доехав около десяти километров до деревни Сольеж, Клаус попросил Михаила остановить машину.

– Опережаем график, – пояснил обер-лейтенант.

– Петя, тормозни машину, – согласился Гайда.

Легковушка свернула на обочину и замерла, следом затормозил грузовик.

– Подождем, – произнес Клаус Мюллер.

Немец открыл дверцу машины и закурил. От вони немецкого горлодера один из сидевших на заднем сиденье бойцов закашлялся.

– Разрешите, товарищ капитан?

– Пять минут, – бросил через плечо Михаил Гайда.

Сидевшие рядом с немцем солдаты разом выскочили из машины.

– Тесновато, – заметил Клаус. Торопливость бойцов он понял по-своему.

Водитель заглушил мотор и тоже открыл дверцу. При этом он брезгливо поморщился и бросил на немца испепеляющий, полный негодования взгляд искоса. Непонятно, что немцы пихали в свои сигареты, но, пожалуй, сушеный кизяк по сравнению с этим, мягко говоря, табаком сошел бы за гаванскую сигару.

А за городом было хорошо. Легкий ветерок неторопливо гнал по небу белые облака, светило солнышко. Из кювета доносились лягушачьи трели. Над дорогой кружила пара стрекоз. Чуть дальше, на одиноком холме, к небу тянулась семейка раскинувших во все стороны густые лапы сосенок. Тишь да благодать.

– Товарищ, – Клаус наклонился вперед к Михаилу Гайде, – я бы хотел тебя попросить об одолжении.

– Да, слушаю тебя.

– Попроси своих однополчан, когда в следующий раз полетят бомбить Англию, пусть бомбят получше. Передай им мою просьбу целиться как следует. Я хочу, чтоб каждая бомба ложилась в цель, – говорил Клаус взволнованным голосом, – пусть они отомстят.

– Что случилось, друг? – Михаил повернулся к немцу. В уголках глаз обер-лейтенанта блестели слезинки. Мюллер сдерживался, пока сдерживался, чувствовалось, он на грани срыва.

– Мне только сегодня сообщили, – Клаус судорожно сглотнул подступивший к горлу комок. – Товарищ, позавчера погибла моя сестра.

– Она жила в Берлине? – Гайда вспомнил, что по радио передавали об английском налете на столицу Германии.

– В Берлине. Хелен была дома вместе с детьми, ждали Фрица с ночной смены, – слова давались Мюллеру с трудом. Офицер еле сдерживался, чтоб не разрыдаться. – Бомба попала прямо в дом. Никто не выжил. Куча щебня. Груда мусора. Они должны заплатить. Слышишь меня, товарищ, передай своим однополчанам, расскажи им, как под английскими бомбами гибнут наши жены и дети. Расскажи, как лимонники убили мою сестру и племянников. Маленькие дети. Герда даже в школу не ходила, а Вилли еще… Ему годик от роду был.

– Я расскажу все и попрошу отомстить за твоих родных. – Михаил положил руку на плечо товарища. – Я понимаю тебя.

– Ты не понимаешь, – упрямо мотнул головой Клаус, – извини, но ты не можешь меня понять. Ты не терял родных, и дай тебе бог не знать, что это такое.

Капитан Гайда хотел было возразить, но вовремя удержался. Человеку тяжело, он потерял родных, страшное дело. Клаус прав – не дай бог кому узнать, как это терять родных, как это чувствовать, что гибнут дети, когда похоронки приходят не с фронта в тыл, а наоборот.

– Ты прав, моя жена и дети в безопасности, я надеюсь обнять их, когда вернусь домой с войны. Мне приходилось хоронить боевых товарищей, у меня на руках умер отец. Это тяжело, но это… – Михаил хотел было сказать: «в порядке вещей», но не стал.

– Это не сравнится с твоим горем, товарищ. У тебя есть дети?

– Да, Микаэль, они на моей родине под Дрезденом. Я надеюсь, англичане туда не доберутся.

– Я буду рад после войны пригласить тебя и твою семью в гости.

– В Москву? – кисло улыбнулся немец.

– Нет, я родом из Харькова, а семья сейчас живет в Крыму.

– Я знаю, где находится Крым. Далеко. Давай сначала ты в гости ко мне в деревню Липпенвальд, а потом мы поедем к тебе.

– Давай, – кивнул Гайда. – Слушай, – продолжил особист серьезным тоном, – у заместителя командира нашего полка тоже погибла семья. Жена и две дочки. Это было в марте. Знаешь город Баку?

– Знаю, – проскрежетал зубами Клаус Мюллер. – Они заплатят. Эти свиньи за все заплатят. Твой товарищ настоящий мужчина, он мстит убийцам своих детей.

– Да, майор Чернов говорил, что хочет пройтись по развалинам Лондона.

– Я надеюсь, мы вместе увидим Лондон, – усмехнулся обер-лейтенант Мюллер. Слез на его лице больше не было, теперь светло-серые глаза немца светились решимостью. – Мы вместе дойдем до Лондона, товарищ, и спросим у английских свиней, что они чувствовали, сбрасывая бомбы на мирные города, о чем они думали, убивая детей?

– Вместе дойдем, – как эхо повторил капитан Гайда.

– Время – деньги. – Клаус Мюллер встрепенулся, провел ладонью по зачесанным на затылок волосам. Глубокий вздох, медленный выдох. Пауза прошла, теперь на заднем сиденье «эмки» восседал настоящий немецкий офицер, боевой орел без страха, упрека и тени сомнения на мужественном, словно отлитом из стали лице.

Машины подлетели к развилке дороги в точно назначенное время. «Эмка» свернула на змеящуюся между полями узкую избитую колдобинами дорожку. Грузовик затормозил. Через задний борт посыпались солдаты. Быстро, четко, как на учениях. Бойцы рассыпались цепью и побежали через поле к приткнувшимся в тени пирамидальных тополей домикам.

«Блиц» взревел мотором, выпустил облачко сизого дыма и покатил дальше по главной дороге. Через три километра он должен выйти к реке и высадить у причалов оставшихся в кузове бойцов.

Между тем пехота легко обогнала трясущуюся по кочкам и колдобинам легковушку. Михаил Гайда, вцепившись обеими руками в дверцу и сиденье, глотая набившуюся в салон густую пыль, костерил на чем свет стоит местных безруких фермеров, неспособных следить за единственной дорогой, связывающей их с внешним миром.

С заднего сиденья «эмки» доносились сочные матюки, равно как на русском, так и на немецком языках. Солдаты перестали стесняться начальства после того, как красноармеец Куприянов чуть было не выбил себе глаз стволом карабина на первом же ухабе. Впрочем, до обер-лейтенанта Мюллера им было далеко. Если бы не выворачивающая желудок наизнанку тряска, Михаил Гайда с удовольствием бы записал непринужденно слетавшие с губ Клауса выражения. Для общего развития и языковой практики, так сказать.

Через двести метров издевательства над машиной Петр догадался съехать с дороги и покатил дальше по сжатому полю.

– Вот так и надо было с самого начала, – недовольно пробурчал Гайда.

– Извините, товарищ капитан, не догадался, – кивнул в ответ водитель.

– Руль держи, – бросил ему особист.

– Шайссе канаке, – прозвучало на заднем сиденье, – попросите водителя остановиться перед воротами.

Гайда и сам собирался приказать не заезжать во двор. Петр затормозил на относительно ровном и чистом участке грунтовки перед фермой. Капитан и обер-лейтенант вышли из машины и зашагали к воротам, поправляя на ходу фуражки. Гайда при этом успел переложить пистолет из кобуры в карман. Патрон уже был в стволе. Привычка полезная, хоть и серьезное нарушение наставления.

Ферма, на первый взгляд, впечатления не производила. Небольшой двухэтажный домик, знавший лучшие годы. Увитое диким виноградом недавно покрашенное деревянное крыльцо с резными перилами. Заросшая травой куча всевозможного хлама. Обветшавшие дворовые постройки, сравнительно новый сарай, из которого доносится лошадиное ржание. Аккуратные грядки, выглядывавшие из-за покосившегося дощатого сеновала. Да, хозяйство переживало не лучшие годы. Чувствовалось, что крестьяне всеми силами пытаются поддержать ферму, но дела у них идут все хуже и хуже.

Сам хозяин, коренастый невысокий мужчина в грязной рубахе, стоял на крыльце и громко, эмоционально жестикулируя, объяснял лейтенанту Клотштейну, что налоги он платит, ничего незаконного в доме не держит и совершенно не понимает, какого дьявола господин лейтенант привел сюда целую банду своих оглоедов.

Слушая пронизанную чувством речь крестьянина, Гайда невольно улыбнулся, француз врет, конечно, но держится уверенно. Сейчас мы проверим, действительно ли у него так уж ничего противозаконного нет.

– Господин обер-лейтенант, я вижу, ваши люди подошли вовремя, – капитан кивнул в сторону оцепивших двор солдат.

– Пройдемте в дом, господин капитан, – согласился Мюллер.

Двое солдат, подчиняясь команде ражего фельдфебеля, бесцеремонно подхватили француза под руки и поволокли его в двери. Офицеры последовали за ними. Гайда при этом опустил руку в карман и стиснул в ладони ребристую рукоять пистолета. Особист очень не любил всякие неожиданности.

Впрочем, проблем с пальбой из дедовского обреза или выскакивающих из-за штор серьезных месье с автоматами не возникло. Крестьянина впихнули в большую комнату на первом этаже и посадили на стул. Сюда же привели его жену, двоих дочерей и насупленного подростка. Всех, кого нашли на ферме.

– Докладывайте, лейтенант, – Клаус Мюллер кивнул Клотштейну.

– При выдвижении к объекту подозрительных лиц не встречено, – лейтенант волновался, но докладывал четко, поедая при этом командира преданным взглядом.

– А не подозрительных? – перебил молодого человека Гайда.

– Никак нет. Ни одного человека.