Текст книги "Икосаэдр 2.0 (СИ)"

Автор книги: Андрей Скоробогатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Разве это хорошо? Это была частичка старого мира, которого больше нет.

– Не стоит тосковать об этом. Я потерял всё, но научился жить по-новому, обрёл тебя и новый дом.

Мария качает головой:

– Раньше было весело. Раньше было много клубов, кинотеатров, концертов, много музыки и магазинов. Ты знаешь, ты правильно сказал, что Четвёртый из всех российских городов самый американский – ведь у нас приходилось больше всего торговых центров на единицу населения.

– Что в этом американского? – усмехается Диего. – Если Америка ассоциируется у тебя с… потребл… потребительством… как это сказать?

– С обществом потребления?

– Да, с обществом потребления, то я рад, что такой Америки больше нет. Что худшее позади, и что старая цивилизация умерла. Ты знаешь, нам говорили в детстве про «ось зла», про злых коммунистов верхом на ездовых медведях. Но я ещё тогда чувствовал, что всё не так. Что настоящая империя зла – это Америка. Что я и все вокруг живут неправильно. И Бог, или природа, или кто-то ещё обязательно накажут нас за наши грехи.

Они обходят грядки, на которые уже высадили саженцы. Пожилая женщина здоровается с ними, улыбается.

– Думаешь, добро победило? Но разве нынешний мир – Аномалия, Периметр, три миллиарда умерших по всем свету – это добро? – в голосе Марии слышны слёзы. – Разве это справедливо? Разве справедливы средневековые порядки? Стрелять в стариков – это добро? Здесь, в центре страны, нет убийц, да… Но почему мы в городах должны жить лучше других, когда миллионы людей умирают от голода?

Она поднимает воротник и прижимается к нему, словно прося защиты. Диего гладит её по спине.

– В мире много несправедливого, но разве вы не мечтали об этом раньше? Жить лучше других?

– Мечтали. Хотя жили лучше, чем сейчас. О чём мечтать сейчас, когда я потеряла всё? – Мария сдерживает слёзы, успокаивается и спрашивает: – У тебя есть мечта?

– Да, есть. Я хочу заработать семьдесят тысяч.

Мария усмехается от странной цифры.

– Но зачем? Что ты купишь на такие деньги?

– Деревянный кусок своего прошлого. У тебя тоже наверняка есть какая-то мечта?

– Да. Я хочу, чтобы ты убил меня этой осенью.

Она произносит это таким спокойным тоном, что у Диего мурашки бегут по коже.

– Что за глупости ты говоришь⁈ Я думал, ты сказала это тогда, в первый раз, в… агонии, что это был бред.

– Нет, не бред.

– Ты же понимаешь, что при попытке убить кого-либо…

– Нет, это ты не понимаешь. Ты всё поймёшь осенью.

4.

На дворе середина сентября, уже выпал первый снег.

Диего стоит на площади, на ринге, на котором обычно происходят поединки. Он осуществил свою мечту – на плечах висит стик, подключённый к дряхлой и хриплой, но громкой аудиосистеме. Левая рука бегает по тонким звенящим струнам, играя пронзительное соло в технике касания. Играть одновременно правой рукой басовую партию, как того требует инструмент, пока выходит не очень хорошо – но это дело техники, со временем он научится.

Музыка мёртвой Флориды разносится над холодным Четвёртым, эхом отлетая от уснувших небоскрёбов. Это его второй концерт, он играет бесплатно, и народу уже вдвое, а то и втрое больше – многие позвали после первого концерта своих друзей. В отсутствие интернета люди не разучились любить искусство и нуждаться в музыке.

Мария стоит в первых рядах. Она на четвёртом месяце беременности, теперь это стало сложно скрывать. Диего, как может, заботится о ней, и перед концертом долго пытается её отговорить, чтобы не мёрзла на обманчивом осеннем ветру. Мария не слушает – она рада за своего беженца, на её щеках слёзы восхищения и радости.

После концерта они идут домой. Вдоль главного проспекта светят одинокие фонари, на небе полная луна, тусклый свет которой пробивается через пелену свинцовых облаков.

– Я рада, что ты осуществил мечту, – говорит она. – Ты заслужил это.

– До конца счастливым я стану, когда родится мой сын, – Диего гладит Марию по животу. – Это моя новая мечта.

Мимо проезжает колонна армейских грузовиков. Мария останавливается и замирает. В её глазах виден страх.

– Что с тобой? – спрашивает он. – Чего ты испугалась?

– Сегодня день возвращения рекрутов с Периметра. Я всегда боюсь этого.

Диего обнимает её за плечи.

– Тебе нечего бояться. Я же с тобой.

– Я боюсь за тебя.

Дальше они идут молча. У входа в коммуну виднеется скопление людей, слышны крики. Мария останавливается, Диего пытается тащить её под руку дальше ко входу – он устал и ему хочется есть, волнение девушки начинает его раздражать.

– Что с тобой?

– Стой, там опасно… – говорит шёпотом она, глядя на толпу людей.

Он приглядывается. В центре стоит мужчина в армейской форме, которого держат под руки два дружинника. Рядом с десяток людей, они о чём-то яростно спорят друг с другом и со служителями порядка. Мужчина в армейской форме замечает подошедших и кричит:

– Маша! Это я! Вон он, хватайте его!!!

Группа людей отделяется от толпы и направляется в сторону Диего.

– Беги! – говорит Мария. – Мне ничего не будет, беги!

Происходящее напоминает какой-то бред, но Диего уверен, что должен остаться рядом, и что с ним ничего не будет. Его хватают под руки, забирают стик с аппаратурой и ведут к парню в армейской форме. На лице у незнакомца гнев, руки и налысо бритая голова покрыты татуировками.

– Пендос проклятый! – плюётся он. – Выродок, ты что сделал с моей сестрой!

– Сестрой⁈ – Диего начинает понимать.

– Все меня слышат? – обращается дембель к толпе. – От вас скрывают правду. Все беженцы из Америки опасны. Это уроды, сбежавшие из ада. Осенью свойства Аномалии на них не действуют!

– Ты хочешь сказать…

– Да! Я слышал о подобных случаях в прошлом году. Вы впустили в дом убийцу, настоящий убийцу, он может убить любого из вас! Их надо выгнать из страны, или бросить в безлюдной местности, чтобы они сами подохли где-нибудь…

– Ты лжёшь! – кричат ему.

Диего оборачивается на Марию, она смотрит на него остекленевшим взглядом.

– Я не знаю. Я… слышала об этом. Возможно, это правда. Я хотела это проверить на себе.

– Сейчас есть только один способ это проверить! – кричит брат. – Я вызываю эту тварь на поединок. Если один из нас исчезнет, значит, я был не прав. Если погибну я, или погибнет он, то люди узнают правду.

Дружинники волокут их обоих обратно на площадь. Мария следует рядом, к толпе присоединяются новые зеваки. Кто-то говорит, что музыканта надо оставить живым, но большинство сменило милость на гнев. Толпе интересны разные развлечения. Когда поединщики поднимаются на помост, брат Марии говорит дружиннику-глашатаю, дежурящему неподалёку:

– Дайте нам ножи. Я хочу, чтобы всё было наверняка.

– Я не хочу тебя убивать, – говорит Диего. – У нас ничего не выйдет.

– Выйдет, – злобно усмехается брат в ответ. – Поверь мне.

Глашатай, этот мрачный хранитель Правосудия, протягивает им два длинных и острых ножа. Диего сначала держит его в руках, потом бросает на пол.

– Скажи мне хотя бы своё имя, чтобы я забрал его в ад.

– Меня зовут Денис. Твоё имя мне безразлично, – брат снимает с себя армейский ремень и скидывает куртку. – Подними нож и дай сюда руки.

Диего не сопротивляется – он знает, что когда проявляешь агрессию, Аномалия чувствует это. Денис крепко связывает ремнём свою правую руку с запястьем Диего так, что ножи направлены друг другу в грудь.

– Это нечестно! – кричит Мария, пытаясь пробиться на помост, но её не пускают, грубо отталкивая от лестницы. – Это будет самоубийством!

– Всё честно, сестрёнка, – отвечает брат, улыбнувшись, потом поворачивается к Диего. – Мы должны стереть остатки этого дерьма с лица Земли. Иначе оно, как опухоль, снова разрастётся по Планете.

– Я не хочу тебя убивать. Я никого не хочу убивать, – повторяет Диего. – Тот, кто был опасен для мира, давно погребён под пеплом Йеллоустоуна. А простых американцев осталась пара сотен тысяч во всём мире.

Денис не слушает его, и начинает идти навстречу ножу, в его глазах горит огонь гнева и безумия. Диего понимает, что перед ним параноик, он вынужден отступать, чтобы не острие ножей не воткнулось в грудь одному из них.

– И половина из них – на наших границах! Расскажи всем, скажи, чем ты занимался у Периметра? Я был там, я видел, что вы делаете. Американцев специально оставляют там, как злых стервятников, оставляют, чтобы убивать невинных… Возможно, вся эта Аномалия – ваших рук дело, какая-нибудь разработка Теслы!

Он продолжает говорить что-то ещё. Диего много чего хочет сказать в ответ – что всё это ложь, что Периметр находится за границами Аномалии, и там может убивать любой. Что он охранял чужую страну и сам хочет забыть эти годы, как страшный сон. Что он почти забыл английский язык и обрусел, что он действительно любит Марию. Что создать Аномалию мог кто угодно – природа, ноосфера, Бог или Дьявол, злобные инопланетяне, в конце концов… Он понимает, что не успеет всё это сказать, и что Денис всё равно не будет всё это слушать.

Возникает безумная мысль, и, поддавшись ей, Диего тянет смертельную связку ножей на себя.

Сознание гаснет.

5.

Спустя секунду опустевшая рука ударяет в грудь. Диего по инерции пошатывается, но удерживает равновесие.

Сначала приходит мысль, что это – ад. Он стоит на красно-чёрной земле, холмами уходящей в бесконечность, пыльный ветер дует в лицо, и в глаза быстро набивается песок. Когда он протирает слезящиеся глаза, становятся заметны детали – кое-где из трещин пробивается трава и тонкие побеги деревьев, за спиной слышится шум волн. Диего оборачивается и видит в сотне метров от себя, за чередой обрывов и обвалов, море и гребни темнеющих волн. Это море он даже сейчас не спутает ни с одним другим.

Он ищет солнце за пеленой туч, прикидывает разницу во времени и понимает, что сейчас обед, а Майами – или то, что от него осталось – находится где-то на юге. Затем он несколько часов поднимается на самый верх по конусам затвердевшего пепла и обнаруживает небольшую пальмовую рощу и вспаханное поле у ручья в километре к западу, внизу.

Диего продолжает упрямо шагать на юг, понимая, что ему уже нечего терять. В голове крутятся разные мысли – горечь от потери дома и любимой, страх перед неизвестностью, злоба на самого себя. Наружу лезут воспоминания, которые все семь лет тщательно прятались и втаптывались глубоко в подсознание – воспоминания о погибших родных, о жизни и мире, которые навсегда потеряны. Он понимает, что в новом мире не осталось ни абсолютного добра, ни абсолютного зла – что эти пафосные категории стары и не отражают суровой и простой реальности, в которой приходится выживать.

Когда верхушки небоскрёбов Майами-сити показываются на горизонте, все сомнения развеиваются, и Диего начинает смотреть на вещи более трезво. Он понимает, что в городе, если там кто-то выжил, наверняка нечего есть и полная анархия, что туда не добраться засветло, а голод всё ещё напоминает о себе. Диего поворачивает на запад и осторожно идёт в сторону фермы.

Ферма огорожена шатким деревянным забором, к которому изнутри примостился длинный сарай. Он слышит лай собаки и останавливается.

На северо-востоке, откуда он пришёл, Диего замечает крохотную фигурку, бегущую вниз с гряды конических холмов. Он отмахивается от неё, как от голодной галлюцинации, трёт глаза и собирается продолжить идти в сторону фермы. Спустя мгновение он понимает, что собака, привязанная на верёвке снаружи, лает не на него, а на фигуру на севере.

Следующие пара минут, когда он бежит навстречу Марии, растягиваются в часы.

Они падают на колени, обнимаясь и целуя сухие губы друг друга.

– Зачем… Как ты это сделала?

– Ножи… Когда вы оба исчезли, ножи упали. Пока все шумели, пытаясь понять, кто был прав, я пролезла к помосту и подобрала один. Потому что… зачем иначе…

Он обхватывает её ещё крепче и начинает баюкать, как ребёнка.

– Никогда. Никогда так больше не делай.

Хамелеон (часть 1)

Премьера рассказа.

Егорыч был из тех сорокалетних мужиков, которых бес ещё не покусал в ребро, но пивной живот которого уже сомнительно зачесался.

Его отношения с женой формулировались избитым выражением «всё сложно». Друзья юности рассказывали, что именно так было написано на их страницах в соцсетях все последние двадцать пять лет. У него – «всё сложно с Василисой Солнышко», у неё – «всё сложно с Ваней Виндизель». Разумеется, это были не фамилии, а безобидные попытки оригинального мышления, свойственные многим из поколения «двухтысячных», родившихся в глухой провинции. Фамилию же они носили самую что ни на есть простую – Смирновы.

Двадцать первый век уже норовил перешагнуть середину, мир пережил ядерную перестрелку, на дворе бесчинствовал свершившийся киберпанк, а на страницах у Смирновых так и оставались висеть глуповатые и милые псевдонимы – Солнышко и Виндизель. Впрочем, в эпоху конкуренции, тотальной слежки и промышленного шпионажа подобная анонимность была даже кстати: служба безопасности корпорации рекомендовала сотрудникам не пользоваться соцсетями, а с зависимостью бороться оказалось сложно.

Поскольку в департаменте приключилось работать ещё одному Ивану Смирнову, все, начиная от начальства и кончая бухгалтерами, звали его Егорычем. Жил он в Златоусте, а работал, как и многие романтики, получившие когда-то неудачное гуманитарное образование и научившиеся после зарабатывать, вахтовиком на Севере.

Саркис, его напарник, был помладше. Горячий горский темперамент не могли остудить даже холодные северные ветра. Под искусанными бесами рёбрами виднелся не пивной живот, а пресс, который, в совокупности с развитой мускулатурой и дредами заматеревшего басиста-хардкорщика, притягивал самок со всех уголков их производственного сектора.

Говорят, с кем поведёшься, от того и наберёшься. Возможно, и без того сложные отношения с супругой у Егорыча начали портиться, именно когда их с армянином поставили в одно «звено». Бурная молодость напарника, казалось, не закончится даже с началом пенсии, свою же молодость Егорыч уже давно похоронил в ипотеке, быту, даче и шестидесяти квадратах квартиры – как тут не начнёшь завидовать?

Зуд в районе живота начался за пару дней до той злополучной сентябрьской вахты. Осень, в этом году ранняя и непривычно холодная, уже позолотила верхушки деревьев на берегу пруда за окном, редкие рыбаки сменили ветровки на куртки-самогрейки, а на душе поселилась привычная хандра. Какое-то странное, непривычное ощущение прибавилось к ней. Все прошлые три года работы Егорыч ждал возвращения домой с вахты, а сейчас – наоборот, ждал вахты, словно свободы от домашней рутины.

Смирновы уже проводили старшую дочку обратно на учёбу, в Уральский Федеральный, а младшая дочка должна была вернуться от бабушек днём позднее, прямо перед первым сентября. Василиса гладила одежду, укладывала чемоданы и напевала какую-то древнюю попсовую песенку. Егорыч привычно сидел в Интернете. Страсть к стареньким онлайновым стратежкам, которой переболела половина его поколения, не исчезла и в более зрелом возрасте. Перед вахтой обязательно надо было «наиграться», потому что впереди тридцать дней с двенадцатью часами работы в сутки и тремя выходными. Кроме того, осенняя хандра вместе с кризисом сорокалетнего возраста отлично глушатся и таким вот образом, без помощи алкоголя.

Внезапно Василиса схватила чемодан, швырнула его на пол и крикнула:

– Опять в Интернете тупишь! На меня бы хоть раз за день посмотрел!

Егорыч проморгался после трёхмерки, прищурился, посмотрел на жену и рассеянно произнёс:

– Платье, что ли, новое?

Помимо нового платья обнаружились новая причёска и голографический макияж. В воздухе витал запах пряных духов.

– Весь вечер намёки делаю, хоть кибермужика покупай! Завтра Настюшка приедет, я романтику хотела перед отъездом, а ты!..

Дальше предполагались события по классическому сценарию семейной ссоры. Василиса уселась на диван и начала, рыдая, перечислять всё то, что Егорыч отнял у неё – лучшие годы, карьеру, ухажёра с квартирой на Манхэттене. Егорыч должен был сесть рядом, с раскаянием гладить по спине и со всем соглашаться – да, невнимательный, да, скотина, да, отнял, да, раскаивается и обещает больше не повторяться.

Но он почему-то не сделал этого. Поднялся, нахмурился и заявил.

– Ты мне ухажёров тут не вспоминай. Ты вот меня не ревнуешь нисколько, а у меня у самого, может, есть какие-то… ситуации.

Намёков Василиса Егорычу простить не могла. Чемоданы полетели за дверь.

* * *

В итоге, на вахту Егорыч отправился на день раньше нужного. Специально пропустил один рейс сверхзвукового Ту-544 и семь часов проторчал в Екатеринбурге, в Кольцово. Со скуки хотел повидаться состаршей, но у неё оказались какие-то «личные дела». По-отцовски поворчал по «говорилке», но сильно докучать и расспрашивать не стал – сам таким был. Потом двенадцать часов просидел-продремал в аэропорту Сургут-Юганска и наконец-то дождался напарника.

После крепкого рукопожатия Саркис сразу почуял настрой товарища и спросил:

– Ты что такой грустный? Съел фрукт невкусный?

– Да не, всё нормально.

– Да я же вижу. У тебя, чувак, щетина трёхдневная. Ты тут что, второй день торчишь?

– Ну…

– Рассказывай.

Они отправились из зала в кафе, Егорыч начал изливать душу. В разросшемся аэропорту самого северного в мире миллионника продавался отличный колумбийский кофе, который они любили пить перед вахтой.

На месте про чемоданы Саркис прервал монолог заговорщицким полушёпотом:

– О-о, смотри, какая краля впереди идёт! Длинные ноги такие, явно южных кровей.

Егоров оценил: ноги у девицы действительно были длинные и очень красивые.

– Откуда ты знаешь, что южных?

– Ну как ты не понимаешь! У всех девушек, кто вырастает в Урале, Сибири и в районах вечной мерзлоты, короткие ножки. Низкопопики. А тут – наоборот, такая длина, такая осанка. Я бы её…

– Угу, я бы тоже,– неожиданно для себя заявил Егорыч.

– Так давай познакомимся с ней! – Саркис толкнул товарища в плечо. – Чего ждать?

– Не могу.

– Ты что, своей Василисе не изменял ни разу?

– Было один раз, по молодости. Когда старшей беременная была. Стыдно до сих пор.

– И что, на вахтах ни разу?

– Ни-ни.

– Ну ты герой. Правильно я делаю, что не женюсь.

– Научи, как?

– Ну, начать можно с простого. Девушка! – Саркис подозвал официантку. – Будьте любезны, два вот этих вот кофе, два круассана и ваш ник на салфетке.

Официантка записала заказ и смущённо улыбнулась:

– Простите, я последнее не могу,– акцент был явно западный.

– Ну почему?

– Мне начальство запрещает.

– Ну хотя бы телефончик? Хотя бы намёк?

Официантка ещё раз улыбнулась и исчезла в глубинах кафе. Егорыч рассмеялся.

– Что, и на старуху бывает проруха?

– Ты погоди. Сейчас она вернётся с кофе, за это время всё обдумает, и…

Когда кофе был выпит, и Саркис оплачивал счёт, девушка протараторила:

– Магдалена, апрель две тысяча двадцать третьего. Если найдёте, то…

После чего густо покраснела и убежала, забыв на столе платёжный терминал. Саркис выразительно посмотрел на Егорыча.

– Учись!

* * *

От Сургут-Юганска до вахтного посёлка летели в ночь на рейсовом «конверте»– всепогодном конвертоплане Ми-64. Пришедшие на смену Ми-8, универсальные и экономные машины наводнили российский север. Из посёлка, являвшегося центром производственного сектора, пассажирские и грузовые «конверты» трижды в сутки летали в ближайший Уренгой, один раз в Салехард и один раз в двое суток в Сургут-Юганск.

Плодоносный русский север, за исключением городов и заповедных мест, был уже давно выведен из-под управления регионов и переведён на режим конкурсного пользования. Вместо субъектов федерации и районов теперь тут было три сотни производственных секторов, каждый из которых сдавался в аренду на несколько лет одной из девяти крупных промышленных корпораций – нефтегазовых или рудных.

Погода, несмотря на глобальное потепление, не радовала – дождь с градом бил по иллюминатору с такой силой, что было слышно даже через гул винтов. Где-то в середине трёхчасового пути Саркис хлопнул по плечу задремавшего Егорыча и крикнул в ухо:

– Смотри, войско Газтэка!

Егорыч наклонился к иллюминатору.

Внизу, на запорошенных мокрым снегом полях, подсвеченных холодным серебристым светом светодиодных ламп, кипела механическая жизнь. Огромные стальные телеса с мачтами и туловищами промблоков, втянув роторные лебёдки и волоча по лесотундре хвосты кабелей и труб, шагали на огромных ногах по болотистой грязи. Установок было два десятка, они настойчиво отмеряли свои метры, готовясь вонзить своё жало, словно комары, вынюхивающие наиболее вкусную жилу на руке. Вдали, у оставшейся не вырубленной лесополосы, притаилось громоздкое тело сверкающей распределительной станции, похожей на матку термитов. Туда по трубам текла чёрная кровь и оттуда же поступало электричество и нервные сигналы управления.

Что-то подобное было и в секторе Егорыча, но тут…

– Газтэк? Здесь же сургутские стояли?

– Ага, они. Выкупили аренду сектора. Две недели старые буровые вывозили, а сами за неделю развернулись.

– Ты бы хотел на таких работать? – спросил Егорыч.

– А что там работать? Автоматика! На весь сектор десяток человек для монтажа выгоняют, а потом один оператор за всем следит. Это мы тут по старинке, по два оператора на буровую, а они…

– Слышал что-то такое. Японская разработка? Поди и вообще без людей могут обойтись?

– Ага. И порт у них автоматический. Случись ядерная война, они так и продолжат газ по трубам гнать.

Егорыч кивнул и задремал снова. Снилось что-то мрачное и эротическое про жену, с буровыми роботами, зависшими над ней, откровенными платьями и грязью.

Двухкомнатный номер жилблока встретил запахом сырости и привычным беспорядком. Больше за остаток ночи спать не вышло – сначала коллеги сушили комнаты тепловой пушкой, потом разговаривали за жизнь. Саркис рассказывал про многочисленную родню из своего Сочи, Егорыч – про детей и то, как провёл летний месяц – в бесконечном строительстве дачи и мелких халтурах в родном Златоусте. В конце беседы вернулись к разговору о ссоре и женщинах.

– Я тебе говорю – найди себе фронтовую жену. Сколько ещё тебе тут предстоит лет пахать, мужик ты не старый, и для организма полезно, и настроение улучшишь.

– Может ты и прав… – кивнул Егорыч, но в душе всё ещё оставались сомнения.

Утром они с Саркисом отметились у начальника участка, получили инструктаж и указание сходить в медблок. К небольшому удивлению коллег, у них взяли анализы. После медблока пересеклись и поговорили со сменщиками, которые уезжали в отпуск. Те объяснили причину сдачи анализов и рассказали мрачную историю – оказалось, одна из соседних буровых полмесяца назад вышла из строя по вине спятившего оператора. Говорят, пришёл после выходного не то пьяный, не то под наркотой, и давай ходить по кустам, оборудование сшибать. Историю тогда замяли, чтобы конкуренты не услышали, оператора уволили в тот же день, а весь приезжающий персонал велели проверить.

Потом Егорыча, Саркиса и ещё два звена погрузили на неубиваемую «буханку» и повезли через мансийские грязи к участку. Путь занимал сорок минут. Только в дороге Егорыч вспомнил и решил позвонить домашним о том, что добрался нормально. Жене звонить не стал, позвонил старшей – она оказалась на занятиях, ответила коротко и сказала, что слышала про скандал и осуждает.

Это, конечно, немного испортило настроение, но состояние было вполне бодрое, боевое.

Родной УБШР номер 11У – Установка Буровая Шагающая Роботизированная – встретила хозяев на самой окраине участка. В полукилометре виднелся берег Обской губы, отгорженный от разработок редкой ещё лесополосой. Тридцать лет назад никто бы и не подумал, что сосны можно высаживать на месте бывшей тундры, но климат менялся быстро и необратимо. Деревья скрывали батарею береговой артиллерии и корпуса портативного завода-порта сжиженного газа, из которого раз в несколько дней отплывал танкер. Вдалеке, если залезть на верхушку мачты, можно было разглядеть Карское море с точками морских буровых и ракетных оборонительных платформ. Это был уже чужой сектор, неведомые Егорычу края.

Егорыч привычно хлопнул робота по массивной ноге, запрыгнул на лесенку, провёл электронным ключом и сунул палец в сканер отпечатков. «Спасибо»,– ответила женским голосом система безопасности, и дверь в кабину открылась.

* * *

Дежурный ночной оператор, Юрий, потянулся в кресле, пожал руку. Работа буровой не прекращалась и ночью, но сложных операций вроде переезда и установок насосов не производилось. Ночные вахтовики работали посменно и с большим промежутком на отдых.

– Всё штатно?

– Штатно. Трёшку за ночь прошли.

Егорыч упал в знакомое, почти родное кресло, авторизовался паролем и ключом, нацепил очки допреальности, и таймер вахтовых часов начал свой отчёт.

Минуты стали складываться в часы, часы в смены. Сотни метров в час складывались в десятки кустов и сотни километров за неделю. Раз в несколько дней машина поднимала лебёдку и шагала к новому месту скважины, оставляя после себя тонны шлама, гектары изрытой и исхоженной земли и килограммы выкуренных операторами сигарет и чайных пакетиков.

Приближение первого выходного, как это всегда бывает, Егорыч не заметил. За смену они с Саркисом общением не по работе не злоупотребляли. На обед, перекусы и перекуры ходили по очереди. В основном – слушали музыку, Егорыч по радио, а Саркис – свой тяжеляк в наушниках, со старенького смартфона. Все их диалоги получались примерно следующими:

– Посмотри блок очистки, чего он там?

– Угу.

Или:

– Переключу на второй ёмкостной насос?

– Давай.

Или:

– Я курить.

– Погоди, пусть отметку пройдёт.

Изредка в разговор вклинивался диспетчер со станции. Когда приходило время поднимать лебёдку, втыкать сепараторный насос и ползти к новой скважине, диалоги становились немного длиннее. Изредка, в основном, во время переходов, заходил начальник вахты, Евгений Семёнович – мужик чуть постарше Егорыча, достаточно дружелюбный, хоть и по-северному суровый.

В итоге, всё их дневное общение сводилось к тридцати-сорока минутам за завтраком и ужином в жилблоке и перед сном.

После первой смены, вопреки обычаю, Егорыч домой не отписался и не отзвонился. На вторую ночь он уже втянулся в ритм и выкроил пару минут, чтобы всё же зайти в переписку с родными. Аккаунт жены оказался заблокирован, Василиса удалилась из друзей. Неприятный холодок пробежал по спине. Набрал по телефону – трубку никто не взял. Тут уже стало немного страшно, и он набрал старшей, в Екатеринбург – дочка ответила, что занята и про их отношения с матерью не в курсе.

(продолжение в следующей главе через несколько минут. Дорогие читатели! Сделайте автору приятное – добавьте произведение в библиотеку, а автора в друзья)

Хамелеон (часть 2)

Первый выходной подкрался к Егорычу неожиданно. Когда «буханка» развезла ночных дежурных и собрала операторов со станций, Саркис, вытащив наушник из уха, спросил:

– Ну, как завтра выходной проведёшь?

– Что, завтра? Сегодня какой день недели?

– Воскресенье. А у тебя в понедельник поставили. У меня послезавтра.

– Ничего себе. И что, куда ты?

Армянин расплылся в коварной улыбке.

– Помнишь ту официанточку из Сургута? Нашёл я её. Три дня по сети полировал, обрабатывал. Всё, согласилась на свиданку. В гости позвала!

Зависть от прошлых и предстоящих подвигов напарника в этот раз ощутилась ещё сильнее обычного.

– В своём репертуаре. А местные-то чего? Людка из медблока, кухарка вон.

– Что мне людки, кухарки, – отмахнулся Саркис. – Разругался я с ними. И заняты они все. На стороне искать надо. Так ты не ответил, чего завтра будешь делать?

– А я вообще даже не задумывался. Как обычно, наверное – немного спортзал, немного в сети.

– Зна-аю я твой спортзал. Двадцать минут гантельку поднимешь – и уже в Интернете залип в игрушках на весь день. Ты лучше другим делом займись. У тебя же помимо вахтовых деньги есть?

– Есть.

– Я тебе сейчас подскажу пару тёплых местечек. Не сильно дорогих, но и не грязных. Смотайся в Салехард. Или в Уренгой.

– Ты что мне, предлагаешь… за деньги? Ты и сам, что ли?

– А что такого? Сейчас всё стерильно. У нас многие мужики ходят. Семён с третьего участка. Васька. В соседних секторах начальство даже негласно поощряет подобных жриц любви, если заводятся в коллективе.

Спрашивать адреса «срамных сайтов» в итоге Егорыч отказался, и выходной прошёл как обычно – скучно, в чтении новостей, сетевых игрушках и редкой переписке с друзьями и родными. Мать спрашивала, хорошо ли он обедает и ворчала о том, что не заехал перед вахтой. Старшая дочь, привычно вставшая на сторону матери, отругала отца, сказала, что всё знает, и потребовала извинений. Младшая сказала, что скучает и похвасталась успехами в учёбе. Егорыч и сам почувствовал, что скучает, и в итоге поздно вечером набрал жене. К небольшой радости, трубку супруга подняла, но диалог получился коротким.

– Что, вахта идёт? – сухим тоном спросила Василиса.

– Идёт. Ты это… не серчай на меня.

– Жив, здоров?

– Да, а у вас там как?

– Потом поговорим.

В трубки послышались гудки.

К обиде прибавилось и давно позабытое чувство ревности. По всем правилам жена должна уже была простить то, на что сама обиделась. Но разговор получился всё равно холодным и коротким. Неужели не скучает? Сомнения Егорыч залил банкой некрепкого пива, припасённого ещё из Сургут-Юганска и рано лёг спать.

Саркис укатил в выходной тем же вечером, и пообщаться они не успели. День без напарника прошёл не так уж скучно, как это бывает – в пару к Егорычу поставили стажёра, молодого, но толкового парня из Бурятии. Сначала разница в возрасте ощущалась, но потом Егорыч разрешил перейти на «ты», диалоги стали длиннее обычных, заговорили и за жизнь. К вечеру парень разоткровенничался и сказал, что собирается после практики сделать своей девушке предложение.

– Ты это брось, – строго, с видимым знанием дела сказал Егорыч. – Рано жениться, не нагулялся ещё наверное. Эх, помню твои годы…

То, что в «его годы» он сам имел отнюдь не бурную биографию и уже был прочно окольцован, Егорыч не уточнил. Как это часто бывает, в подобных беседах со случайными знакомыми хочется немного приукрасить своё прошлое и настоящее.

Саркис прикатил довольный и уставший.

– Ну, и как оно? – поинтересовался вечером Егорыч.

– Нет. Пока не вышла. На первом свидании, говорит, нельзя. Но целоваться умеет.

Следующая неделя затянулась чуть медленнее предыдущей. Наконец-то выпал снег, дни становились всё короче и короче. С женой состоялся ещё один такой же короткий диалог, и дважды она сбрасывала, ревность всё росла и укреплялась и в итоге переродилась в точное, хладнокровное желание. За день до второго выходного Егорыч перед сном спросил у Саркиса: