Текст книги "Провокация (Солдаты удачи - 15)"

Автор книги: Андрей Таманцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 22 страниц)

– Его деятельность в этой роли была, насколько я знаю, не слишком успешной, – осторожно заметил я.

– Это темная история, господин Пастухов. Очень темная. Я старался об этом не думать. Это помешало бы мне в работе над фильмом.

– Но сейчас работа над фильмом, скажем так, завершена. У вас не появилось желания разобраться во всем до конца?

– Почему вы этим интересуетесь? – спросил Кыпс.

– Я с детства увлекался историей, – бодро соврал я. – Ученые говорят, что прошлое содержит в себе ответы на самые жгучие вопросы настоящего. Ваша оценка Альфонса Ребане как знаковой фигуры века заставила меня задуматься, добавил я, и это было, пожалуй, правдой.

– Что вы о нем знаете?

– Только то, что было в вашем сценарии и в информационной записке. И кое-что рассказал господин Мюйр. Он рассказал мне, что Альфонс Ребане был агентом НКВД. И что завербовал его он.

– Рассказал вам? – удивился Кыпс. – А мне он этого не рассказывал. Но я знаю об этом из другого источника. Мне удалось найти чекиста, который работал в Эстонии перед войной. Их группой руководил отец Мюйра, он был из старых революционеров. Формально Матти Мюйр действительно завербовал Альфонса Ребане. И даже взял с него подписку о сотрудничестве. Мне не удалось ее найти в эстонских архивах. Возможно, она уничтожена. Но не исключено, что хранится в Москве, на Лубянке. Туда мне пробиться не удалось. А было так. У Альфонса Ребане была возлюбленная, еврейка. Когда немцы подходили к Таллину, он понял, что ей грозит физическое уничтожение. И он пришел к Мюйру. Вероятно, из своих источников он знал, что его отец связан с НКВД. Он сказал, что готов сотрудничать с органами, если русские помогут его девушке эвакуироваться в Англию. Туда уехали его родители. Они погибли, но он об этом не знал. Энкавэдэшники согласились. Тот старый чекист рассказывал, что это была очень сложная операция. В Таллин уже вошли немцы. Подпольщики явились в дом родителей девушки под видом немецкой зондеркоманды, увели ее и отправили в Англию в трюме угольщика. Они рассчитывали, что Альфонс Ребане станет их ценным агентом. Но он их переиграл. Через месяц вся подпольная группа была захвачена гестапо и расстреляна. Мюйру и этому чекисту только чудом удалось скрыться и перейти через линию фронта. Все остальные погибли. В том числе и отец Мюйра. И знаете, кто привел гестаповцев на явку? Гауптман Альфонс Ребане! Каков мой герой, а? Ребане по-эстонски – "степная лисица". Очень осторожный и хитрый зверь. Альфонс Ребане был настоящим степным лисом.

Рассказ увлек самого Кыпса. Он освежился еще глотком виски и продолжал:

– Я вам больше скажу, господин Пастухов, гораздо больше! Я совершенно уверен, что в Англии мой герой действительно работал на советскую госбезопасность. Он был одним из самых ценных советских агентов. Да, одним из самых ценных! Не менее ценным, чем Ким Филби и знаменитая лондонская пятерка. С его помощью были уничтожены все отряды "лесных братьев" в Эстонии. Гораздо раньше, чем в Латвии и в Литве. Не верите?

– Нет, – твердо сказал я.

– То есть как это нет? – возмущенно спросил Кыпс.

Он был из тех людей, которые любят, чтобы в любом споре последнее слово оставалось за ними. И его режиссерский опыт с умением объяснять, как сказал Артист, "любую херню" позволял ему выходить победителем в спорах. Я был не против того, чтобы признать себя побежденным. Более того, я очень этого хотел. Но мне нужны были факты, а не фантазии, даже самые вдохновенные.

– Выкладывайте контраргументы, господин Пастухов! – потребовал Кыпс. Я не оставлю от них и следа!

– Первый. Советский агент не мог воевать так, как Альфонс Ребане.

– А как он воевал? – пренебрежительно отмахнулся Кыпс. – Он был очень организованным, очень исполнительным, очень дисциплинированным офицером. В роли командира "восточного" батальона добросовестно чистил Эстонию от евреев и коммунистов. А на фронте добросовестно воевал. И только.

– Позвольте, Март. А битва на Векше, за которую Альфонса Ребане представили к высшей награде Третьего рейха?

– Да не было никакой битвы!

– Как это не было? – удивился я.

– А вот так. Да, наступление русских на рубеже Векши было приостановлено, но Альфонс Ребане тут ни при чем! Я расскажу, что там произошло. Было так. Парашютно-десантную дивизию генерала Волкова выбросили в тыл Эстонской дивизии СС. Имелось в виду, что ее зажмут в тиски с двух сторон и уничтожат. Но Ребане успел отступить. Он, как говорили тогда, драпанул. Гораздо быстрей и дальше, чем этого ждали. Дивизия генерала Волкова заняла позиции на Векше и целые сутки сдерживала натиск Красной Армии. Да, господин Пастухов, так и было. И это был не единственный случай в ходе войны. Чаще советская артиллерия била по своим. Но бывали и столкновения между своими. Особенно на флангах. Так получилось и здесь. Непогода, плохая связь, режим радиомолчания. Все сошлось. Бой был очень жестокий и кровопролитный. Только через сутки выяснилось, что десантники сдерживали натиск своих. Поэтому и застрелился генерал Волков. И поэтому Альфонс Ребане отказался принять Рыцарский крест с дубовыми листьями. Он не считал возможным получать незаслуженную награду. В сущности, проявил порядочность. Мы привыкли считать порядочность частью морали. Как видите, это не так. Есть еще аргументы?

– Есть. Чтобы штандартенфюрер СС согласился работать на советскую разведку, наши должны были на чем-то очень сильно его зацепить. Его подписка о сотрудничестве, даже если она сохранилась, такой зацепкой быть не могла. О ней он наверняка сообщил немцам. Да и английской контрразведке тоже, когда давал согласие возглавить разведшколу.

– Это хороший вопрос, – кивнул Кыпс. – Да, советской госбезопасности нужен был очень сильный рычаг давления. И он был. Я думаю, что это была его дочь. Да, господин Пастухов, дочь Альфонса Ребане и его возлюбленной Агнии. Ей было месяца три, когда Агнию увезли. Мой чекист рассказывал, что у них был приказ увезти только Агнию. О дочери речи не было. То ли не знали о ней, то ли забыли сказать. Вероятно, Агния успела сунуть дочь родным. Это естественно, потому что агенты НКВД явились в дом под видом немецкой зондеркоманды. Я пытался ее найти, но мне это не удалось. Я решил, что она погибла, потому что всю семью Агнии немцы истребили в концлагерях вместе с остальными таллинскими евреями. Парадокс, что занимался этим Альфонс Ребане. По долгу службы. Получается, что и понятие "долг" никак не связано с понятием "мораль". А тогда что же такое мораль?

– Вы решили, что дочь Агнии и Альфонса Ребане погибла, – мягко вернул я Кыпса в русло нашего разговора.

– Да, – подтвердил он. – Но после войны советская госбезопасность, вероятно, ее нашла. Я не на сто процентов в этом уверен, но это единственное объяснение. Дочь Альфонса Ребане – это и был тот аргумент, с помощью которого энкавэдэшники заставили Ребане работать на советскую разведку.

– Есть еще два аргумента в пользу моей версии, – отвлекшись на глоток виски, продолжал Кыпс. – Они косвенные, но я не стал бы ими пренебрегать. По степени секретности документы разделяются на три вида: "Секретно", "Совершенно секретно" и "Особая папка". Так вот, дело Альфонса Ребане было в "Особой папке". Поэтому я и не смог до него добраться, хотя в Москве мне помогали мои друзья, известные кинематографисты. Но главный мой аргумент смерть Альфонса Ребане.

– В сценарии вы написали, что он погиб от пули убийцы на могиле жены, подсказал я.

– Это просто художественный образ. Я думаю, что его ликвидировали агенты Сикрет интеллидженс сервис. Постоянные провалы выпускников разведшколы не могли не насторожить англичан. Они поняли, на кого работает Альфонс Ребане, и убрали его, а гибель инсценировали. Сначала убили, а потом сунули труп в старый "фольксваген" и сбросили его в пропасть. Я был в Аугсбурге. Искал свидетелей смерти Ребане. Родных и близких там у него не было. Хоронить его могла либо полиция, либо оккупационные власти, либо союз ветеранов войны. Но хоронили его какие-то люди из эстонского землячества, О таком землячестве в Аугсбурге никто никогда не слышал. Убедил я вас?

– Нет. Если Ребане работал на Москву и англичане его раскрыли, его должны были арестовать и судить. Вместо этого ему разрешают выехать в ФРГ.

– Здесь есть тонкость, господин Пастухов. Что значит арестовать и судить? А скандал, а запрос в палате общин? Да это стоило бы должности всему руководству СИС! А престиж британской разведки? Шесть лет, с сорок пятого по пятьдесят первый год, под крылом СИС работал советский агент! Нет, они нашли другой выход.

– Значит, вся история с советской разведчицей Агнессой в вашем сценарии просто выдумана?

– Как это выдумана? – возмутился и даже обиделся режиссер. – В ней не выдумано главное – любовь! Любовь, которая превыше всего! А частности – кого они интересуют?

– Они интересуют меня. Как было на самом деле?

– Очень банально. Когда Эстонская дивизия сдалась в плен, всем разрешили написать письма родным и близким. Альфонс Ребане написал в Лондон, сообщил Агнии, что он в Аугсбурге. Она работала медсестрой в военном госпитале, поэтому ей удалось получить разрешение поехать к нему. Это было в середине мая сорок пятого года. На подъезде к лагерю "виллис", на котором она ехала, подорвался на мине. Водитель уцелел, Агния погибла. Ее похоронили в Аугсбурге. Вот, собственно, и все. Альфонс Ребане так и не встретился с ней. Он встретился с ней после смерти. Смерть – это самое великое таинство жизни. Вы когда-нибудь задумывались над этим, господин Пастухов?

Я понял, что виски "Джонни Уокер" с черной этикеткой вот-вот унесет режиссера Кыпса в высшие сферы, и поспешил задать еще один вопрос, который меня интересовал:

– Почему вы назвали Альфонса Ребане великим неудачником? Ему не очень повезло в жизни, согласен. Но почему – великий?

– Потому что ему не повезло и после смерти, – торжественно изрек Кыпс. – Сорок восемь лет он пролежал рядом со своей Суламифью. А теперь их разведут.

– Что вы имеете в виду?

– То, о чем все говорят. Его прах перевезут из Аугсбурга в Таллин. А ее прах останется на немецкой земле. Это надмирная трагедия, господин Пастухов. Воистину надмирная! Смерть победила любовь. Зло победило добро. Великий Шекспир отдыхает. Почти полвека соперник Альфонса Ребане, коварный Яго, ждал своего часа. И дождался. Он все-таки их развел!

– Кто?

– Матти Мюйр.

Твою мать.

Наверное, мне следовало промолчать. Но я понял, что с моей стороны это будет нечестно.

– Послушайте, Март, – сказал я. – Я не специалист в кино, я простой зритель. Но то, что вы рассказали, кажется мне потрясающе интересным. Это ни в какое сравнение не идет с тем, извините за откровенность, говном, которое вы написали. Почему бы об этом вам и не снять свой фильм?

– Да кто мне даст об этом снимать! – отмахнулся кинорежиссер Кыпс.

– А вам что – все равно, о чем снимать?

– Да. Да! О чем – неважно. Важно – как! Я – кинорежиссер! У меня немеют ноздри, когда я представляю запах пленки! У меня леденеют пальцы, когда я представляю ее атласную поверхность и режущие душу края! Я и это, как вы изволили выразиться, говно снял бы так, что весь мир ахнул бы! Величайшая трагедия двадцатого века проступила бы сквозь этот примитивный сюжет! И они, сволочи, это почувствовали! Они своим подлым нюхом учуяли опасность, которую несет для них настоящий художник!

– Кто – они? – спросил я.

– Национал-патриоты! Поэтому и устроили взрыв!

В этом счастливом заблуждении я и оставил кинорежиссера Марта Кыпса в обществе бутылки "Джонни Уокер, блэк лэйбл" и церкви Нигулисте, созерцание которой смиряет гордыню в пору побед и утешает в невзгодах.

Вернувшись в гостиницу, я поднялся на шестой этаж и постучал в номер доктора Гамберга.

– Доктор, я хотел вас спросить, когда вы закончите лечение...

Док усмехнулся и прервал меня:

– Все в порядке. Проверено, мин нет.

– А были? – спросил я.

– Нет.

– Могут появиться.

– Я слежу. Входи.

Доктор Гамберг посторонился, пропуская меня в свой скромный однокомнатный номер.

– Что за дурацкую легенду тебе сваяли? – спросил я, – Почему доктор Гамберг?

– Я тоже сначала думал, что дурацкая, – ответил он. – Оказалось, нет. По легенде я из поволжских немцев. Репрессированный народ. Эстонцы тоже считают себя пострадавшими от русских. Это обеспечивает мне сочувственное отношение патриотически настроенных чиновников и деловых кругов.

– С твоим-то немецким?

– Не так уж он и плох. Для русского немца сойдет. А в Германию я ехать не собираюсь.

– Не зарекайся. Не исключено, что придется.

Я выложил ему всю информацию, которая скопилась у меня за последнее время, пересказал содержание разговора с режиссером Кыпсом и задал вопрос, ответ на который мог быть очень важным:

– Можно ли по старым костям определить, был ли человек убит?

– Смотря как был убит. Если выстрелом в голову, можно. Если в туловище, нет. Если, конечно, не переломаны все ребра или позвоночник.

– Допустим, в голову или переломаны. Можно получить в Германии экспертное заключение об этом?

– Об убийстве? Нет. О характере повреждений, которые могли привести к смерти, можно.

– Заключение будет официальным?

– Исключено. Частное. Это возможно. Хорошо заплатить. Немцы законопослушный народ, но тут никаких законов они не нарушат. Почему ты об этом спрашиваешь?

Я изложил ему план, который возник у меня после разговора с Кыпсом. Мне самому он казался реальным, но человек всегда склонен переоценивать собственные идеи. . А Док привык опираться на реальность. К этому его приучила профессия. Военные хирурги всегда реалисты.

План был такой.

Допустим, в архивах Лубянки обнаружится подписка Альфонса Ребане о его согласии сотрудничать с органами НКВД. Но национал-патриоты заявят, что это фальшивка.

По архивными материалам можно составить сводную справку о деятельности его разведшколы. Но и это легко опровергается тем же доводом, который я привел Кыпсу: в школе работал какой-то другой советский агент.

Экспертное заключение о насильственной смерти Альфонса Ребане само по себе тоже ничего не значит.

Но если все эти документы будут собраны вместе, от них так просто не отмахнешься.

– Допустим, все эти документы мы получим, – подумав, сказал Док. – Как их использовать? К ответу на этот вопрос я был готов:

– Опубликовать. С фотокопиями. А где – найдем. Можно в русскоязычной газете "Эстония". Или в какой-нибудь другой. Это сенсация. Любой газетчик за нее ухватится. И вся Эстония будет до посинения спорить, Штирлиц Альфонс Ребане или не Штирлиц. Если национал-патриоты не полные идиоты, они отменят торжественное захоронение. Что и требуется доказать.

Док надолго замолчал. А потом сказал:

– А что, может сработать. Давай попробуем. – И добавил: – Загадочная история. Думаю, в ней еще немало сюрпризов.

– Надеюсь, что нет, – сказал я. – Куда уж больше!

Я ошибся. Главный сюрприз нас ждал впереди – на муниципальном кладбище южнобаварского города Аугсбург.

Было начало первого ночи, когда мы вышли из небольшого отеля "Хохбауэр" и по Фридхофштрассе, что означало улица Кладбищенская, направились вдоль высокой ограды из стальных пик, соединенных чем-то вроде гербов, к центральному входу кладбища. Слева тянулись одноэтажные строения похоронных контор и гранитных мастерских, светились стеклянные ангары оранжерей. Перед конторами возвышались самых разных форм стелы и надгробные памятники, пока безымянные и без дат.

В одной из этих контор мы утром выбирали гроб. Оказывается, самые дорогие элитные гробы делают не из мореного дуба, а из вишневого дерева. И высшим классом считается дерево, источенное какими-то древесными жучками. Поверхность получается не гладкой, а как бы с тиснением, и весь гроб кажется сделанным словно бы из темно-вишневой кожи. На ней очень эффектно смотрятся литые позолоченные ручки, такие же металлические венки на верхней крышке и фигурные струбцины, которыми верхняя крышка прижимается к гробу вместо плебейских гвоздей.

Выбор гроба мы предоставили Томасу как лицу некоторым образом кровно заинтересованному. Когда мы вылетали из Таллина, он еще не вполне проспался, но уже в Мюнхене выглядел бодрячком, а по дороге из Мюнхена до Аугсбурга и вовсе оживился, восхищенно рассматривал аккуратные, словно кукольные, немецкие деревушки и городки в удалении от трассы, заснеженные альпийские склоны. И лишь в придорожном кафе при "Интертанке", где таксист остановился заправиться, при виде стойки бара и стеллажа с бутылками Томас помрачнел и в его голубых глазах появилось коровье уныние.

Но Док потрудился на славу. Сделав заключительный укол, он минут двадцать методично объяснял Томасу, какие разрушения его организму может принести любое спир-тосодержащее лекарство и даже квас или несвежий кефир. А сто граммов – верная смерть. Док отпечатал на компьютере памятку и велел всегда носить ее при себе, чтобы медицинские работники в случае какого-нибудь происшествия с ним знали, что при лечении категорически запрещено применять любые препараты, в состав которых входит алкоголь. Томас понимающе кивал, но вид у него при этом был такой пришибленный, что нам стало его искренне жалко. И даже Артист, относившийся к Томасу несколько иронически, счел нужным приободрить его:

– Старичок, это же всего на год. А что такое год? Каких-то триста шестьдесят пять дней.

– Триста шестьдесят шесть, – мрачно поправил Томас. – Потому что следующий год високосный.

К выбору гроба для своего названого деда он отнесся с большой ответственностью. Из десятка этих произведений столярного искусства, выставленных в демонстрационном зале, отобрал два со сплошными крышками, приказал поставить их рядом и долго сравнивал, щупал белую атласную обивку, проверял на мягкость. Потом перешел к тиснению. И наконец сказал:

– Dieser! – И, подумав, прибавил: – Bitte(1).

1 Этот! Пожалуйста.

Гроб стоил восемнадцать тысяч марок. Мы расплатились кредитной карточкой, которую выдал мне Янсен, распорядились доставить покупку в служебное помещение кладбища, а сами отправились улаживать дела в мэрии.

Наше появление в приемной мэра вызвало тихую панику, причины которой мы не понимали, пока ее не объяснил сам мэр города Аугсбурга, коренастый розовощекий баварец с внушительным от баварского пива животом. Вид у него был такой, будто бы мы пришли обсудить с ним процедуру его собственных похорон. Он встретил нас посередине своего огромного сумрачного кабинета и, даже не предложив сесть, обратился к нам с энергичной речью, содержание которой тезисно излагал молодой белобрысый переводчик.

Господин мэр не видел никаких причин, чтобы не дать разрешения уважаемому господину Ребане на эксгумацию его гроссфатера и на перевозку его останков на родину.

Господину мэру стало известно, что в Эстонии этому мероприятию придается определенный политический смысл.

Господин мэр об этом ничего не знал и знать не желает.

Господин мэр настоятельно просит господина Ребане и сопровождающих его господ держать причину их приезда в Аугсбург в глубокой тайне и не обсуждать ее ни с кем из посторонних лиц и особенно с журналистами, так как это может вызвать нежелательный резонанс как в самом городе, так и во всей Германии. По этой же причине господин мэр желал бы, чтобы господин Ребане воздержался от посещения могилы своего гроссфатера в дневное время дня, так как это посещение может быть зафиксировано журналистами.

Со своей стороны господин мэр гарантирует, что господину Ребане будет оказано всяческое содействие и все формальности будут сведены к минимуму.

Господин мэр очень надеется, что господин Ребане с должным вниманием отнесется к его просьбе и правильно поймет причины, которыми она вызвана.

Томас выслушал переводчика и успокоил мэра:

– Jawol, natiirlich. Wir alles verstehen(1).

– Карашо, – просиял мэр. – Sehr gut!(2)

1 Конечно, разумеется. Мы все понимаем (нем.).

2 Очень хорошо! (нем.)

– Auf Wiedersehen! – попрощался Томас. Когда мы вышли на площадь, Муха одобрительно похлопал Томаса по спине:

– Вот видишь! Завязал и сразу немецкий вспомнил.

Во избежание огласки для эксгумации и была выбрана ночь.

Возле высоких ворот кладбища нас ждал пожилой чиновник то ли из мэрии, то ли из прокуратуры и кладбищенский сторож в черной униформе. Чиновник нервничал, тревожно оглядывал пустую Фридхофштрассе. Увидев нас, он неодобрительно покачал головой, хотя мы пришли не только точно, но и даже на пять минут раньше. Его неодобрение относилось, возможно, к тому, что он ждал четырех человек, а явились пятеро. В последний момент к нам присоединился Док, добиравшийся до Мюнхена через Берлин. Чиновник открыл калитку, впустил нас на территорию кладбища, еще раз оглядел, как подпольщик, пустынную улицу и юркнул следом.

Кладбище напоминало хорошо ухоженный парк со столетними дубами и буками. Вдоль аллей стояли круглые садовые фонари, на зеленой газонной траве, кое-где прикрытой мокрым снегом, возвышались надгробные камни и памятники самых разных размеров и форм, от простых гранитных глыб до величественных скульптурных групп с ангелами.

Чиновник провел нас в дальний угол парка и показал на два небольших черных камня, стоявших рядом:

– Hier(1).

На одном камне было выбито:

"KOLONELALFONS REBANE. 1908-1951". На соседнем:

"AGNIA STEIN. 1920-1945".

1 Здесь (нем.).

Томас вдруг хлопнул себя по ляжкам и едва ли не завопил:

– Я понял! Теперь я все понял! Я понял, кому было завещание!

– Не шуми, – одернул его Артист. – Кому?

– Розе Марковне Штейн! Она работает главным менеджером у Краба! Ну, конечно! Как же я раньше не догадался? Она же сама говорила мне, что Альфонс Ребане ее отец! А это ее мать!

Развязался еще один узелок в этой таинственной истории, всплывшей из темных глубин прошлого.

Появился кладбищенский сторож и три серьезных молодых могильщика в прорезиненных комбинезонах, с заступами в руках. Потом четвертый прикатил высокую тележку на резиновом ходу, вроде больничной каталки. На ней были деревянные носилки – для того, что когда-то было Альфонсом Ребане.

Могильщики надели перчатки и принялись за работу.

Минут через сорок первый заступ глухо стукнул о дерево. Еще через полчаса могила была вскрыта. Один из могильщиков вылез из ямы и что-то сказал чиновнику.

Томас перевел:

– Говорит, гроб целый. Потому что из дуба.

Сторож куда-то ушел, могильщики отошли в сторону и закурили, а чиновник быстро заговорил, обращаясь к Доку, который был самым солидным из нас и в глазах немца выглядел главным.

Док объяснил:

– Он настаивает, чтобы мы увезли и надгробный камень.

– Ну, увезем, какие проблемы, – кивнул я. – Погрузим в микроавтобус вместе с гробом и увезем.

Вернулся сторож с другой тележкой, пониже и помощней, и с мотком широких ремней. Могильщики приладили их, взялись за концы, выдернули гроб из могилы и погрузили на каталку. Один из могильщиков тщательно очистил скребком налипшую на доски глину, обмел метелкой и повез каталку по аллее, а трое оставшихся быстро закопали могилу, а потом вывернули надгробный камень и перекантовали его на тележку. Яму забросали землей, старательно сровняли с газоном.

Теперь на газоне стоял только один камень.

"AGNIA STEIN".

Развод свершился.

Мы прошли в кладбищенскую служебку – просторное, облицованное белым кафелем помещение со сводчатым потолком. Здесь уже стояла каталка с гробом. На такой же каталке красовалось и новое пристанище Альфонса Реба-не, поблескивая в свете люминесцентных ламп позолотой ручек и мерцая тиснением вишневого дерева.

Чиновник подал могильщикам знак приступать к делу. Аккуратными гвоздодерами они вскрыли гроб и отошли в сторону. Чиновник повернулся к нам и сделал приглашающий жест, деликатно уступая русским господам право первыми ознакомиться с муниципальным имуществом города Аугсбурга, которое теперь переходило в их владение:

– Bitte!

Нам не раз приходилось раскапывать ямы, в которые чеченцы сваливали наших убитых ребят. Случалось вскрывать и массовые захоронения. Это была очень тяжелая работа. От нее сгущалась и начинала гудеть в висках кровь. И смотреть сейчас на останки эсэсовца ни у кого из нас желания не было.

Но посмотреть пришлось.

Док надел заранее купленные резиновые прозекторские перчатки и вооружился большим пинцетом. Пинцет ему не понадобился.

Док постоял над открытым гробом и сделал нам знак подойти. Предложил:

– Полюбуйтесь.

Мы заглянули в гроб. Смотреть было не на что.

Гроб был пустой.

Томас спросил:

– А где же дедуля?

– Вот так, суки! – сказал Артист, – И кого вы будете хоронить в Таллине?

Над муниципальным кладбищем города Аугсбурга висел мутный обмылок луны. Над безмолвными аллеями светились безмолвные фонари. С гор наползал туман, струился между надгробиями, как таинственная река времени.

Которая течет из прошлого в будущее.

Которая размывает старые кладбища и выносит в настоящее старые гробы.

Они никогда не бывают пустыми.